у или...
но  почему  я  стал  все  больше  прислушиваться к  мольбе Зураба помочь ему
сочетаться браком с царевной Дареджан?"
     Моурави  порывисто  привстал  на  стременах  и  невольно  улыбнулся:  у
распахнутых ворот толпилась челядь Зураба.  Шумно, как на большом празднике,
били  дапи,   гремела  зурна.   Перед  молодым  Джамбазом  очутились  лучшие
плясуны-арагвинцы,    на   крышах   женщины   восторженно   махали   руками.
Сопровождаемый пышно разодетыми оруженосцами и телохранителями, вышел Зураб.
Он порывисто обнял Моурави:
     - Наконец,   дорогой  брат,  ты  осчастливил  посещением  мой  дом!  Э,
арагвинцы, благодарите Великого Моурави!
     И  с  новой силой взыграла зурна,  бухали дапи и  мощные раскаты "ваша!
ваша!"  троекратным эхом отозвались в  горах.  Эрасти мигнул,  и Арчил подал
знак охране вплотную приблизиться к Моурави.
     Но ничего угрожающего заметно не было.  Обычный привал,  легкий сон,  и
охотничья дружина Зураба выступила в Медвежий лес.
     Спешившись на плоскогорье и передав коней конюхам,  охотники преодолели
колючие заросли ежевики и ломоноса,  прошли лес,  где вьющиеся стебли дикого
винограда оплетали каштан,  дуб, граб и карагач; они пробились сквозь густую
сеть  извивавшегося вокруг  стволов смилаха,  разрубая сотни  гибких зеленых
веревок с колючками,  острыми, как когти дикой кошки, и углубились в вековые
чащи.
     Здесь,  на высоте, царствовали бурые медведи. Виднелись тропы с помятою
ими травою,  встречались опрокинутые ими пни и камни,  попадались муравьиные
кучи, разрытые медвежьими когтями.
     Пять  дней  в  честь Великого Моурави длилась яростная охота.  Свистели
стрелы,  исходили  лаем  собаки,  перекликались  рога.  С  злобным  урчанием
кидались медведи на охотников, ревели. Сверкали ножи, дым выгонял хищника из
дупла, из берлоги. Охотники кидались на медведей.
     Медвежьи шкуры  сушились тут  же  на  деревьях,  а  под  ними  пировали
охотники, и рядом ворочались на железных вертелах медвежьи туши. Из бурдюков
гнали темное вино.  По лесу неслись победные песни, где-то в берлогах урчали
осиротевшие  медведицы.  А  ночью  гроздьями  нависали  над  самыми  шатрами
холодные звезды, опьянял пряный запах леса и кружились голубоватые светляки.
Но задолго до солнца снова гремел рог,  поднимались своры собак и беспощадно
устремлялись на мохнатого зверя.
     "Нет,  недаром шумит арагвинец,  - думал Саакадзе, - надо ждать хитрого
разговора", и ничуть не удивился, что Зураб, гуляя с ним вдоль глухой балки,
стремился отойти подальше от  охотничьего становища.  И  когда  рокот  рогов
остался где-то справа, Моурави опустился на сломанный бурей ствол.
     Говорил Зураб долго,  с  жаром,  то  убеждая,  то  умоляя и  даже пугая
призраками междоусобия.
     - Подумай,  мой дорогой брат,  -  горячился Зураб,  - рушится содеянное
тобой.  Кахетинцы вот-вот  совсем отпадут.  А  разве лазутчики не  доносят о
скоплении тысяч  сарбазов  на  картлийско-иранской  черте?  Пора  пренебречь
клятвой как верным средством:  она мало помогает,  в  чем ты  имел печальный
случай  убедиться.  Необходимо прибегнуть к  более  сильному  средству.  Ты,
Георгий,  уже раз непростительно ошибся и не меня возвел в правители.  А что
потом?  Разве стоило преждевременно водворять на царство Теймураза?  Подобно
злому ветру,  упрямец уничтожил твои труды.  Не повторяй, Георгий, промаха и
помоги мне приблизиться к  кахетинским Багратиони,  тем самым ты  поможешь и
себе.
     - Но, дорогой Зураб, раньше надо расторгнуть брак с бедной Нестан.
     - Церковь согласна со мною,  -  вспыхнул Зураб,  -  подобало ли княгине
Нестан  унижаться?  Почему  самолюбиво  не  последовала она  примеру  царицы
Кетеван,  которая  предпочла мученический венец  измене  церкови?  Зачем  не
вспомнила царя  Луарсаба,  который даже во  имя  трона и  неземных страданий
Тэкле не изменил святой вере? Церковь уже расторгла мой брак с недостойной.
     - Дорогой Зураб,  этот  разговор не  будет подобен ветру в  пустыне.  Я
обдумаю,  как  убедить царя  Теймураза вручить юную царевну уже  возмужалому
воину.
     - Только ты,  мой брат,  сумеешь найти способ... - И Зураб рассыпался в
лести и благодарности.
     Похлопав по плечу князя, Саакадзе поднялся:
     - Пойдем, Зураб, новое утро всегда мудрее ушедшего дня.
     Долго не смыкал глаз в эту ночь владетель Ананури, обдумывая разговор с
Саакадзе:  не допустил ли он,  Зураб,  какой-либо ошибки?  Нет,  он не забыл
былых  промахов  и   с   первых  же   дней  воцарения  Теймураза  действовал
осмотрительно. Он должен, должен достигнуть задуманного!
     Вдруг Зураб вскочил,  глаза его загорелись,  в  точности как у медведя,
когда,  став на задние лапы, зверь силился достать его горло, но тут же пал,
пронзенный острым ножом...

     Через  три  дня,  проводив Моурави до  душетского поворота,  Зураб,  не
возвращаясь в  Ананури,  круто повернул коня и  направился в  Сацициано.  Он
проносился над  крутизной  и  без  устали  взмахивал нагайкой,  точно  хотел
подхлестнуть само время.
     Старый Цицишвили при виде Зураба приятно удивился, но, не выдавая своих
чувств, покусывал белый ус.
     - Князь  Арагвский,  Зураб  Эристави,  требует  тайного  съезда  высших
княжеских  фамилий?  А  кто  осмелится протестовать,  если  дело  на  пользу
княжества?..
     И  Цицишвили еще  потчевал Зураба полусладким вином,  а  его  гонцы уже
скакали в ближайшие и дальние замки.
     Вскоре в  Сацициано потянулись высшие владетели,  надев на великолепную
одежду  скромные бурки  и  башлыки.  Они  явно  избегали встреч и  осторожно
пробирались по лесным и горным тропам.
     Тайный съезд в  Сацициано длился только один  день.  Спорить было не  о
чем. Все, все согласны!.. О, еще как согласны!
     Тотчас после тайного съезда был назначен открытый.
     В  Тбилиси  спешно  съехались представители всех  владетельных фамилий.
Совещание шло  в  зале  высшего княжеского Совета,  украшенном символической
стенописью:  Георгий  Победоносец в  княжеских  доспехах  пронзает  дракона,
обвившего огненным хвостом башню замка.
     Предвидя, к чему сведутся речи владетелей, Саакадзе не поехал на съезд.
Он инстинктивно избегал князей,  хотя как будто все делалось по его желанию.
Но  почему?  Откуда  это  чувство  отчуждения,  так  властно охватившее его?
Пробовал Саакадзе гнать от себя подозрительные мысли,  как недостойные в дни
нарастающей тревоги, но они, как черная тень, неотступно следовали за ним.
     На  четвертое утро  съезда  Зураб  выступил с  обличительной речью.  Он
упрекал князей в преступной слепоте -  ведь их замкам угрожает шах Аббас - и
властно потребовал от  легкомысленных князей немедленного возвращения дружин
на Дигомское поле,  где обучал их раньше Великий Моурави.  Сейчас он,  князь
Эристави Арагвский, будет хозяином поля.
     Сначала   князья   притворно  колебались,   потом,   будто   убежденные
сокрушительными доводами,  одобрили замысел Зураба и клятвенно заверили его,
что пришлют дружины обратно.
     Забыл о покое и сне Зураб,  взяв в свои жесткие руки "дело Дигоми".  По
примеру Саакадзе,  он  установил число чередовых и  лично руководил сложными
"боями",  в точности повторяя приемы Моурави.  "Барсы", хотя и содействовали
Зурабу,  но,  не в силах отделаться от какой-то подозрительности,  неустанно
советовали Моурави вновь  самому  стать  хозяином поля  и  принять под  свою
сильную руку царское, княжеское и церковное войско.
     - Напрасно!  -  с досадой возражал Саакадзе.  -  Тогда Зураба перетянул
Шадиман,  намереваясь открыть шаху ворота Грузии,  а  сейчас Зураб тянется к
Теймуразу,  который возжелал захлопнуть перед шахом ворота Грузии.  Выходит,
измена на пользу Картли будет.
     Может быть,  и не так легко сдались бы "барсы", но тут произошло важное
событие.

     Вернулись  Дато  и  Гиви.  Вернулись внезапно,  свалились как  снег  на
голову;  и не верилось бы,  что уезжали они,  если бы на взмыленных конях не
виднелись запыленные русские чепраки, а на них самих не блестели бы боярские
поясные ножи, преподнесенные им Юрием Хворостининым.
     После степных пространств,  где  солнце добела раскаленным медным шаром
долго висит над землей,  после прямых,  как растянутые войлоки, дорог Дато и
Гиви  радостно вглядывались в  кольцо  гор,  обступивших Тбилиси,  и  как-то
блаженно улыбались.
     То, что Дато решился оставить посольство, указывало на важность дела. И
вот  почему Дато,  едва успев снять дорожную одежду и  осушить рог  встречи,
сразу, по просьбе Саакадзе, приступил к рассказу о пребывании трех посольств
в  Москве и  о  коварном плане шаха Аббаса протянуть между Грузией и Россией
"хитон господень".
     - Одно хорошо:  дружбу терского воеводы тебе привез, - закончил длинный
рассказ Дато.
     Долго в эту ночь не гаснул светильник в комнате Георгия. Бессознательно
водя гусиным пером по свитку, Саакадзе обдумывал провал плана приобретения у
Русии пушек.  Раз  уж  испытанный в  трудных делах Дато  ничего не  добился,
значит действительно Русия пока что не в силах помочь. Игру воображения царь
Теймураз принимает за  подлинные ценности.  Нет,  не  царь Теймураз,  а  он,
Саакадзе,  прав;  только на  свой народ можно сейчас рассчитывать.  Но  если
сядут на коней даже пятнадцатилетние мальчики,  все равно войска будет мало.
Необходимо убедить упрямого царя.  Но чем?..  Картли-кахетинский трон совсем
вскружил голову упрямцу.
     "Мы  выше  всех!"  -  твердит он  в  ответ  на  бесконечные доводы его,
Моурави. Выше - пожалуй, но сильнее ли? А сейчас медлить как никогда опасно.
Видно,  придется Дато  выехать в  Кахети.  Предлог подходящий -  передать от
архиепископа Феодосия,  что борется он с  "шаховыми измышлениями" и что царь
русийский пока не дает отпускную грамоту; может, пресвятая богородица внушит
патриарху  Филарету  желание  оказать  единоверцам  помощь.  Может...  нужен
большой  план  создания  единого  картли-кахетинского войска,  план  ведения
неминуемой войны с шахом Аббасом.  Может,  время кровавого дождя внушит царю
Теймуразу желание принять стратегический замысел, который вот уже второй год
обдумывает Георгий Саакадзе...
     Выехать "барсам" в  Кахети на  следующий день не удалось.  Гиви заявил,
что пока не раздаст подарки и не перекует коней,  а кстати, не выкупает себя
и Дато в серной бане, он с места не тронется.
     Упоминание  о  тбилисской бане  вызвало  у  Гиви  желание  рассказать о
русской бане.  Оказывается,  больше всего его,  Гиви,  изумила там  огромная
деревянная комната с чудовищной печкой посредине.  Вдоль стен тянулись полки
в несколько рядов.  Сначала,  рассказывал Гиви, ничего нельзя было понять. В
каком-то  смутном тумане  двигались голые  люди.  Говорили,  что  среди  них
находились и женщины,  но он,  Гиви,  что-то не разобрал...  Люди беспощадно
колотили друг  друга  березовыми вениками,  поминутно опуская  их  в  шайки,
полные кипятка. "Наверно, игра такая", - подумал Гиви, но, опасаясь прослыть
невеждой,  не спросил у  толмача.  А если бы даже и спросил,  толмач едва ли
ответил  бы,  ибо  из  него  уже  выколотили березовыми вениками  не  только
персидские,   но  и  русские  слова.  Наверно,  это  истязанье  -  русийский
шахсей-вахсей! И, выхватив из груды веников, что были навалены в углу, самый
крепкий,  он  с  криком "шахсей-вахсей!  ала!  яла!"  неистово стал хлестать
чью-то  жирную спину,  а  сам  думал:  "Вот сейчас жирная спина тоже схватит
веник,  и  тут  пойдет у  нас  настоящая драка".  Но  избиваемый стал весело
подпрыгивать,  охать,  фыркать и восклицать: "Добро! Добро!". И, очевидно от
удовольствия,  тоже  схватил веник  и,  окунув в  кипяток,  принялся нещадно
хлестать спину Гиви.  Тут он, бесстрашный "барс" Гиви, взвыл, как ошпаренный
смолой  шакал.  Напрасно он  кричал:  "Добро!  Добро!",  извивался,  прыгал,
отскакивал: детина ухмылялся и продолжал трудиться, потом вдруг схватил его,
Гиви, и бросил, как перышко, на третью полку. Если бы он, Гиви, был на коне,
то  десятипудовый толстяк  непременно швырнул бы  его  вместе  с  конем  под
потолок.  И здесь глупый пар,  вообразив себя нежным молочным облаком, начал
бесцеремонно обволакивать Гиви,  залезая в  нос,  уши  и  всюду,  куда сумел
заползти.  А этот "барс" Дато стоял посередине бани и так хохотал, что стены
дрожали.  В эту минуту он,  Гиви,  впервые усомнился в дружбе к нему азнаура
Дато. Хорошо еще, что вовремя догадался спрыгнуть вниз и трижды окатить себя
ледяной водой...
     Гиви  вдруг  оборвал  рассказ и  удивленно оглядел дарбази.  От  хохота
"барсов" дрожали  стены.  Элизбар,  скрючившись,  держался за  живот,  Пануш
катался по  тахте,  Автандил вертелся,  как  волчок,  не  в  силах  выдавить
застрявший в горле смех. А этот длинноносый черт? Что с ним? Уж не подавился
ли он косточкой от персика? Даже Георгий чему-то рад.
     Но вот Папуна,  обняв растерявшегося Гиви,  посоветовал ему поспешить в
серную баню и  научить терщиков выколачивать из  картлийских князей нечистую
силу.
     Наутро  Гиви  никому  не  давал  покоя,  он  торопился поразить  друзей
привезенными подарками,  и  добрая  Хорешани уже  расстелила для  этой  цели
праздничную скатерть. Он слишком порывисто сдернул кожаный ремешок с первого
хурджини, и "барсы" уставились на посыпавшиеся шапки на зайцах, раскрашенные
деревянные яйца, рогатых петухов...
     Неестественно улыбаясь,  Автандил  вертел  в  руках  фаянсовое  пестрое
блюдце.  "Что я,  кошка? - негодовал Автандил. - Всю жизнь пью вино из чашки
или среднего рога!" "А Хорешани на что кокошник и платье русийской девушки?!
- негодовала Дареджан.  -  Разве она  не  носит всю жизнь тавсакрави и  кабу
княгини?" Но Гиви прибег к мольбе, и Хорешани стала ходить, расставив руки и
покачивая бедрами,  как ее учил Гиви,  и так проходила целый день. Одна лишь
Дареджан не  поддерживала восхищения "барсов" и  сердито  повторяла:  "Разве
пристойно княгине уподобляться шутихе?" Хуже пришлось Русудан.  Торжественно
врученные ей меховые рукавицы она вынуждена была надеть тут же, но, несмотря
на желание угодить простодушному "барсу",  только минуту могла держать в них
руки,  ибо обжигающее солнце не  способствовало испытанию дружбы нестерпимым
жаром.  Понадобились объединенные уговоры Даутбека и Саакадзе, чтобы убедить
Дареджан,  что она всю жизнь только и мечтала о привезенных ей "снеголазах".
Сам  Георгий безропотно взял посеребренную утку с  белым хвостом и  тихонько
предложил Даутбеку обменять ее на резную из дерева свинью.
     - Полтора часа тебя спрашивать буду, - кипятился Димитрий, - на что мне
папаха с заячьим хвостом и половина ослицы?
     - Как на  что?  -  искренне удивился Гиви.  -  На  эту половину приятно
смотреть,  а  без такой шапки русийцы в  лес за дровами не ездят.  Почему не
нравится?
     Остальные  "барсы"  не  считали  нужным  спорить  и,  к  радости  Гиви,
восхищались  подарками.  Даже  Эрасти,  тихонько  вздохнув,  надел  на  себя
длиннополый кафтан.
     Не  забыл  Гиви  порадовать и  семьи "барсов".  Для  объезда он  выбрал
субботний и воскресный день, дабы захватить ностевцев в их наделах.
     Не   особенно  доверяя  отцам   и   дедам  "барсов",   Папуна  вызвался
сопровождать Гиви в этой рискованной поездке.
     И действительно,  Иванэ,  отец Дато, побагровел, получив саженную шапку
из голубого сукна.  Папуна,  поспешно отказавшись от праздничной еды, уволок
Гиви  с   его  набитым  хурджини  и  Элизбару.   Там  обошлось  сравнительно
благополучно.  Младшая сестра Элизбара убежала в  слезах в  сад и бросила на
плетень костяного петуха с  неприлично растопыренными перьями,  а  сам  отец
Элизбара с  удивлением уставился на  монашеский посох с  черным яйцом вместо
надставки.
     Освободив  хурджини,   Гиви  с  веселым  сознанием  исполненного  долга
вернулся в  Тбилиси и тут же торопливо велел седлать коней.  С чистой душой,
на полдня раньше срока, выехал он с Дато в Кахети.

     Случилось  то,   чего  и  ожидал  Моурави.  Царь  Теймураз  не  поверил
донесениям азнаура Дато Кавтарадзе.
     - Мы возжелали ждать своих посланцев.
     - Но,  светлый царь,  я  числился только свитским азнауром и  мог легко
многое разведать.  Русия еще сама не оправилась от страшного бесцарствия,  а
ее исконный враг,  Польское королевство,  уже вновь готов выхватить саблю из
ножен.  Сейчас в Московии,  кроме твоего,  светлый царь, еще два посольства:
короля шведов и  шаха Аббаса.  Шведское королевство ведет войну с Польшей и,
по всему видно,  стремится перетянуть Русию на свою сторону.  Но Русии самой
выгодно использовать войско шведов и отразить нападение польского короля.  С
западных рубежей Русийское царство не  уведет ни  одного стрельца,  ни одной
пушки.  Умное государство иначе поступить не может.  Напротив, все свободное
войско,  все новые пушки Русия двинет из своих внутренних земель на западные
рубежи.   Нетрудно  понять  желание  царя   Михаила  и   патриарха  Филарета
договориться с  шахом Аббасом.  Вести две больших войны Русия не станет.  Ей
нужен мир с Персией. А что выигрываешь ты при таком положении, светлый царь?
От  лица  Георгия Саакадзе молю  тебя немедля приступить к  сбору грузинских
сил.  Лишь  только шах  Аббас заручится дружбой,  хотя бы  и  притворной,  с
Московией,  он тотчас вторгнется в Грузию.  Война неизбежна. Шах стремится к
одному:  победой смыть  с  себя  позор  марткобского поражения.  Грозный час
приближается!  Молю тебя, царь, выслушай и прими план ведения войны, который
день  и  ночь обдумывает Георгий Саакадзе.  Молю тебя,  царь,  внять просьбе
Моурави и  напрячь все усилия,  дабы склонить грузинские царства на  военный
союз.  Немедля  отправь за  Сурами  посланцев из  влиятельных князей,  пусть
добиваются согласия на совместные действия против шаха Аббаса.
     - О, знать вам не дано, куда стремлю я крылья! - вскипел Теймураз.
     В  выражениях,  бурлящих,  как  горный поток,  он  дал  понять,  что не
допустит указывать политический и военный путь ему, избраннику бога, который
не только наделил его двумя царствами,  но и  открыл тайну,  как вдохновенно
излагать свои мысли и  чувства в одах и шаири.  Он в мире ищет мудрость и не
намерен  унизиться  до  неразумных просьб.  Пусть  знает  Моурави,  что  он,
Багратиони, сам выступит против шаха, как уже не раз выступал.
     "И как уже не раз был побежден",  -  подумал Дато,  сожалея о напрасном
путешествии в Кахети. Вслух Дато сказал:
     - Георгий Саакадзе -  первый обязанный перед родиной. По первому твоему
зову, царь, он поднимет меч и щит.
     Теймураз молчал.
     Телавский двор  торжествовал.  Твердой  десницей царь  Теймураз выводил
Восточную Грузию  на  кахетинскую дорогу.  Успех  посольства в  России,  так
казалось вельможам,  предвещал усиление власти царя  и  окончательную потерю
престижа  власти  Моурави.  Отходило время  азнаурского мятежа.  Кахетинские
владетели предвкушали буйный расцвет своих  владений,  готовились уничтожить
раздел Кахети на  моуравства,  происшедший в  XVI  веке  и  способствовавший
укреплению царской власти,  и  восстановить эриставства,  усиливающие власть
князей, готовились поставить Кахетинское царство под свои фамильные знамена,
готовились с  помощью царя вновь захватить у  Ирана богатые Шеки и  Ширван и
разделить между собою.
     Чувство  неловкости  не   покидало  Джандиери.   И   не   потому,   что
несправедливо ущемлялись заслуги Саакадзе,  а  потому,  что  он  сам  боялся
последствий войны с  могущественным шахом.  Что ожидает царя и  советников в
лучшем случае?  Не  вновь ли  тоскливая крепость Гонио?  И  эта  не  слишком
заманчивая возможность вынуждала Джандиери быть в  числе немногих,  желавших
поручить ведение надвигающейся войны  с  шахом именно Георгию Саакадзе.  Вот
почему он даже рискнул просить царя прислушаться к советам Моурави. Но и эта
попытка была  тщетной.  Не  только царь  упрекнул князя  в  приверженности к
Саакадзе, но, в угоду ца