дворянских
замков,  укрощенных Ришелье,  неподвижно стояли  на  угодных ему  линиях.  И
только короли, скованные правилами, беспощадно ожидали выигрыша.
     Молчали часы, но мелодично, под аккомпанемент веера, зазвенел пленяющий
голосок:  "Серый аббат...  Нотр Дам...  Константинополь...  Пале-де-Франс...
Средоточие козней дьявола... граф де Сези... клубок интриг..."
     Желтоватое облако медленно проплывало над дворцом. Кардинал представлял
Турцию  в  виде  гиганта  в  чалме,  оседлавшего бирюзовый  купол  воздушных
владений  пророка  и  с  наслаждением выдыхающего дым,  похожий  на  облако.
Оставлять Турцию в  стороне от борьбы Франции с Габсбургами непозволительная
роскошь,  а граф де Сези, используя экстренную почту, мутит воды Версаля. Де
Сези  следует внушить,  что  мутить  следует воды  Босфора.  Империя османов
должна занять свое место в военной коалиции,  составляемой им,  Ришелье,  на
Востоке. Игра стоила свеч!
     Он  пристально смотрел на  свиток,  так мило выпорхнувший из-за  кружев
мадам де Нонанкур.
     - Монсеньер!  -  Де  Нонанкур  томно  прикрыла  веки.  -  Это  послание
извлечено из курильницы,  фимиамом окутывающей бронзовую Дидону. Несомненно,
она украшает кабинет де Сези.
     - Извлечено? Кем?
     - Безразлично...
     Голубые глаза, окаймленные черными ресницами, загнутыми кверху, бросили
на  кардинала взгляд,  сочетающий признательность и  торжество...  Мадам  де
Нонанкур исчезла бесшумно, как видение.
     Перемешав кочергой угли и  подкинув в камни поленца,  Ришелье развернул
свиток. Это было послание царя русских, Михаила Федоровича, к королю шведов,
Густаву-Адольфу, из Москвы, начертанное 25 апреля 1626 года.
     Кардинал  мысленно  похвалил  отличный  французский  перевод,  вероятно
сделанный по  приказанию де  Сези.  Внимательно вдумываясь в  каждую строку,
кардинал читал. Снова заиграли часы. Ришелье погладил котенка, вспрыгнувшего
ему  на  плечо,  поправил другому зеленый бант и  еще  раз  прочел послание,
подчеркивая гусиным пером строчки:
     "...Что  касается  постоянной дружбы,  которая  заключена и  закреплена
между  нашим  царским  величеством  и  Вашим  королевским  величеством,   мы
сохраняли ее  доныне и  будем сохранять и  желаем придерживаться ее,  следуя
нашему договору в отношении мира, ничего не изменяя.
     Ваше  величество пишете нам,  что  император Габсбург и  папа  Римский,
испанский король и  король польский соединились и  вошли в  союз со  многими
королями,  принцами и  владетельными князьями Германии и  что они во  многих
княжествах учинили великие раздоры и  кровопролития,  желая  стать владыками
надо всей Европой..."  Север нагонял на  кардинала стужу.  В  камине трещали
поленца,  кружились саламандры. На мраморной плите, выступавшей над камином,
белые  фарфоровые кошки  не  сводили  с  кардинала ничего  не  видящих глаз.
Ришелье видел все,  что хотел видеть.  Действуя в настоящем,  он намеревался
сохранить его для будущего.  Подойдя к столу,  где безмятежно вытянулись два
ангорских котенка с  пышными бантами,  он  осторожно,  чтобы не  потревожить
любимцев, склонился над листом с черным крестом в правом углу и стал писать:
     "Французский король обратил свой  взор на  этого юного государя*,  дабы
попытаться использовать его  для  отвлечения со  временем большей части  сил
императора** и тем помешать императору вести несправедливую войну в Италии и
Франции и  отвратить его  тем ужасом и  злом,  которые тот ему причинит,  от
намерения   подавить   общественную  свободу...   Многие   князья   империи,
несправедливо лишенные  своих  государств оружием  императора,  смотрели  на
шведского короля,  как моряки смотрят на север. Однако он был занят войной с
Польшей.  И хотя он имел довольно смелости и честолюбия,  он должен был быть
избавлен от этого врага,  прежде чем приобрести другого,  да еще такого, как
Австрийский дом".
     ______________
     * Речь идет о короле Швеции Густаве-Адольфе. "Мемуары Ришелье".
     ** Фердинанд II Габсбург.

     Кардинал  взглянул на  себя  в  овальное зеркало,  поддерживаемое двумя
купидонами.  Пять лет стоял он  у  власти,  и  они лишь чуть посеребрили его
виски.  С  первых  же  дней  своего правления он  пытливо занялся иноземными
делами  Французского королевства.  Трон  Людовика  XIII  устойчиво стоял  на
пьедестале.  Это удивило кардинала,  - почва под троном была зыбкая. Империя
Габсбургов,  нарушив  европейское  равновесие,  готовилась  втайне  вскинуть
тевтонский меч  на  Францию,  дабы завладеть выходом в  Атлантику.  Открытая
алчность не импонировала Ришелье.  Между тем империя немцев была сильна, как
мифический бык,  только одновременный удар союзных войск с  Запада и Востока
мог взять ее в тиски и обломать золотые рога. Игра стоила свеч!
     Кардинал начал играть.  Он привлек к шахматной доске Европы голландцев.
Они опасались империи Габсбургов и ненавидели ее за кровный союз с Испанией,
которая  пыталась  вынудить  Нидерландские штаты  позорно  поднять  на  фоне
ветряных мельниц и  унылых дюн обе руки к  небу и  таким актом признать свою
зависимость  от  католических  держав.  Для  большей  убедительности Испания
принялась   истреблять  голландский  торговый   флот.   Голландцы   обладали
сдержанным характером,  им была противна подобная экспансивность, они любили
родную землю и проклинали испанский флаг. Они начали упорно сопротивляться.
     Он,  Ришелье,  был против дуэлей ветрогонов,  но  не против войн стран,
притесняемых врагами  Франции.  Одобряя меры,  предпринятые голландцами,  он
привлек их в качестве посредников и при содействии Нидерландов стал убеждать
Данию двинуться на Германию с северо-запада и Швецию -  с северо-востока. Но
Густав-Адольф,  шведский король,  пошел не  тем  ходом:  раньше чем обыграть
империю Габсбургов,  он хотел обыграть Польшу и ловким маневром присоединить
к своим владениям Балтийское побережье.
     Игра продолжалась,  кардинал дважды передвигал фигуры. Фердинанд кричал
все громче.  "Кто хочет мира,  тот не  солдат!"  И  ландскнехты,  предвкушая
грабеж Версаля,  готовы были ринуться на Францию.  Угроза росла, государство
требовало решительных мер.
     Цицерон позавидовал бы красноречию,  которое было пущено в ход Ришелье.
Густав-Адольф, король Швеции, был солдатом, последовательным в своих битвах:
раньше Прибалтика,  потом Ливония и  Пруссия.  На иронию Ришелье в Париже он
отвечал оглушительным хохотом в Скандинавии.
     Бушевали ветры,  подгоняя в Северном море корабли. Им угрожали плавучие
льдины.  Курьеры везли из Стокгольма ответные депеши. Корабли бросали якорь,
курьеры сходили в  шлюпки.  Потом они мчались по нормандским дюнам,  вздымая
песок и меняя взмыленных лошадей в придорожных тавернах...
     Кардинал Ришелье решил преподать коалиции Габсбургов класс игры. С этой
целью он  заказал фарфоровому заводу в  Венсене шахматы в  стиле эпохи.  Они
помогали ему  продумывать политические и  военные ходы.  На  своих плечах он
постоянно ощущал тяжесть столетия.
     Такое  бремя  придавило бы  плечи любого кардинала.  Любого,  -  но  не
Ришелье.   Изучая  контрходы  императора  Габсбурга,  воинственного  потомка
Германика,  бряцающего мечом  тевтонов,  угрожающего народам и  странам,  он
снова увидел на карте мира Турцию.  Аббаты и моряки,  его неустанные агенты,
донесли ему,  что султан Мурад IV увяз по горло в  долголетней войне с шахом
Аббасом.  Соперничество двух  магометанских держав  не  было  сейчас  угодно
кардиналу.
     Коалиции Габсбургов он противопоставлял свою коалицию. Франция, Англия,
Голландия,  Дания -  одно полукольцо,  на Западе;  Швеция, Московия, Турция,
Венгрия -  другое полукольцо, на Востоке. В Московию им отправлен посол Дезэ
де Курменен,  он изложит царю Михаилу и патриарху Филарету принципы, которые
воодушевляют короля Людовика и кардинала Ришелье: "Французы верны королю так
же,  как русские - царю. Чины и обычаи французской короны подобны и сходны с
великим Русским государством.  И как на Западе все короли и государи взирают
на французского короля, как на солнце, так же, как на солнце, взирают короли
и  государи на  русского царя  на  Востоке.  Царь  всея  Руси -  сберегатель
греческой церкви  и  восточных стран;  король  -  держатель церкви римской и
западных стран.  И  хотя  французское государство удалено  от  московского и
разделяют их  многие  страны разных вер  и  языков,  король Франции с  царем
России хочет  укрепить сердечную дружбу,  чтобы  возвысились обе  короны,  и
совместно действовать по договору".
     Это был "мастерский ход".  Кардинал не сомневался в его успехе.  России
выгодно было все  то,  что  действовало против короля польского,  Сигизмунда
III. Швеция, почувствовав на левом фланге новую силу, завяжет новую кампанию
против Фердинанда,  который вынужден будет помогать и  Польше против России.
Новые  сражения  на  Востоке  оттянут  силы  Габсбургов  с  Запада.  Франция
использует  благоприятный момент,  и  королевские  знамена  с  белой  лилией
перейдут за Рейн.
     Теперь он стал думать о Турции,  важном звене восточного полукольца. Не
слишком ли  связана Турция  иранскими делами?  И  не  пора  ли  повернуть ее
фанатизм против империи Габсбургов?
     Но как?
     В камине плясали саламандры,  напоминая неистовствующих альмей. Кабинет
был пропитан вербеной,  любимыми духами мадам де Нонанкур.  Они напоминали о
призрачности любви  и  постоянстве дружбы.  Приподняв  фарфоровую  королеву,
кардинал перевел ее на королевский фланг.
     Он,  Ришелье,  уже дважды отсылал в  Константинополь графу де Сези свои
инструкции:  отвлекать Турцию от Ирана и любыми средствами вовлекать в войну
с Габсбургами.  Внешне изменив свою,  пагубную для Франции,  ориентацию,  де
Сези,  притворяясь непонимающим,  уклонялся от прямых действий, направленных
на ослабление габсбургской коалиции.  Напротив,  как доносил Серый аббат, он
открыто  продолжал поощрять подготовку султаном Мурадом  войны  против  шаха
Аббаса. В Константинополь стягивались гарнизоны из бассейна Мраморного моря.
Де Сези щедро оплачивал пашей,  советников Дивана и начальников янычарских и
сипахских полков. Над этим стоило призадуматься.
     Граф  де  Сези дерзко нарушал волю Ришелье -  кардинала,  перед которым
трепетал сам король Людовик XIII.  Это было забавно.  Не  кто иной,  как он,
кардинал,  беспощадно расправился с феодальной знатью. Он, кардинал, обложил
народ посильными налогами,  но не давал ему ни отдыха,  ни срока.  С помощью
созданного   им   института   интендантов  он   обезвредил   губернаторов  и
провинциальные штаты,  мешавшие  политике короля  на  местах.  Он  энергично
преуменьшил  вольности  крупного  духовенства,   ибо,   будучи   кардиналом,
оставался герцогом.  А  граф  де  Сези пил  черный кофе на  берегу Босфора и
противился воле Ришелье! Не герцога Ришелье, а кардинала. Это было опасно!
     Как нежно проворковала мадам де Нонанкур:  "Пале-де-Франс... Средоточие
козней  дьявола..."  Но  против  дьявола хорошо  действуют аббаты.  Особенно
Серый...
     Кардинал  Ришелье  внезапно вспомнил,  что  давно  не  возносил молитвы
святой Женевьеве, покровительнице Парижа. Это было непростительно...
     Серый аббат ждал кардинала Ришелье в Нотр-Дам-де-Пари.
     Над химерами величаво, как морские корабли, проплывали тучи. Они шли на
юго-восток, к берегам Босфора...
     Кардинал Ришелье узнал все,  что хотел узнать.  Путь облаков становился
путем Серого аббата.
     Игра  света,  смягчая  однотонность камня,  сообщала храму  феерическую
роскошь,  мистическую таинственность.  Эти  качества у  Нотр-Дам  должен был
перенять Серый аббат при выполнении своей новой миссии.
     Кардинал вернулся поздно.  На  столе между двумя свечами выхоленный кот
старательно вылизывал пушистый хвост.  Полезно было  бы  сейчас  завершить с
мадам де Нонанкур начатый экскурс.  Цвет ее кожи напоминает розу,  упавшую в
молоко,  а  запах вербены пьянит,  навевая приятные мысли.  И,  наверно,  за
кружевами ее воздушного лифа уготовлен для кардинала приятный сюрприз.
     Но  сам  он  не  собирался  выдавать  секрет,  как  из  двух  полуколец
составляется одно  кольцо.  В  руках  первого  министра Франции  оно  станет
смертельным. Порукой - его три лица: кардинала, герцога, стратега.
     Кардинал Ришелье,  шурша сутаной, решительно подошел к шахматной доске,
белой фарфоровой королевой снял черного фарфорового короля.  И ему казалось,
что с этого часа империя Габсбургов у него на замке.


        "ВЕЛИКИЙ МОУРАВИ"

     Как  пробудившийся Геркулес,  вновь  расправлял Великий  Моурави плечи.
Прочь сомнения!  Да, он одержит Мураду не одну победу, он будет преодолевать
опасности  в  средоточии древнего  мира,  в  местах,  незнакомых ему,  среди
народов, едва ему по имени известных. Пусть все ослепленные величием султана
полагают, что и Георгий Саакадзе покорен "ставленником неба", посулившим ему
славу и золото,  и потому вновь готов ринуться навстречу военным грозам.  Но
ни  на  один локоть не  отклонился первый "барс" из  Носте от  раз  навсегда
намеченной дороги,  пусть  незримой и  тяжелой.  В  садах  весны теряется ее
начало,  там,  в  грузинском замке Метехи,  и  в  туманах осени обогнула она
персидский дворец Давлет ханэ, а теперь в зимних зорях Босфора дотянулась до
турецкого Сераля. Так где и когда замкнет она свой роковой круг?
     Над зелеными копьями кипарисов парит луна,  как путеводная птица,  и от
движения ее  крыльев мерцает на  куполах полумесяц.  Притаились тени,  но не
опасается их  Моурави,  они  безлики  и  неосязаемы,  как  выходцы  из  мира
призраков.  Его  внимание привлекают квадраты площадей Стамбула,  на  них он
видит вздыбленных коней,  всадников с перьями на шлемах, безмолвных королей.
Игра стоит факелов!
     Сто квадратов -  сто забот. Он следит за передвижением пешек: наступают
орты янычар,  подкрепленные пушками.  Вот  они вышли на  квадраты вилайетов,
вот,  ломая копья,  спешат опрокинуть шаха.  Неудержима сила тысячи тысяч. И
он,  Саакадзе,  предоставит пашам  душистые четки  и  крепкий кофе,  а  себе
возьмет дым воинских костров. Так решено!
     Две стрелы вонзаются в  арабские цифры,  отмеряя время.  Они заставляют
луну  бледнеть,  расчищая дорогу дню.  Рожки полумесяца щекочут воды залива.
Медь полумесяца позолочена, но истина не нуждается в прикрасах.
     Двадцать четвертое новолуние!  Сколько трудных дел  следует завершить к
его началу. Надо восславить уже одержанные победы, дабы Сераль не сомневался
в  грядущих.  Необходимо,  и  как  можно скорее,  добиться в  битвах полного
восхищения султана, но сберечь в тайне самые сокровенные помыслы.
     Долгие  часы  Моурави,  словно  подводя итог  старому и  намечая новое,
обдумывает сложные ходы политики близлежащих царств.  В  Иране все  обстояло
иначе -  там  его  торопили,  ибо  шах Аббас ценит только обнаженный меч.  И
советники его,  ханы  Караджугай,  Эреб,  Иса  и  многие другие,  радовались
победам,  приносящим славу  "солнцу Ирана".  Здесь же  больше радуются своим
успехам не  на  поле  битвы,  а  в  Серале  султана.  Приходится сражаться с
настороженными и изменчивыми пашами Дивана,  фанатичными советниками Мурада,
- сворой,  готовой вцепиться в  горло мыслящему иначе.  Перья на  их  шлемах
окрашены кровью. А Хозрев-паша, верховный везир?! Это ли не исчадие седьмого
ада?!  Говорят,  что, когда он касается шахмат, они стучат, как человеческие
кости.
     Хорошо о  своре вовремя вспомнить.  Обхаживая Моурави,  чего добивается
франк де Сези?  Даже подарок преподнес смешной:  ларец, обитый бархатом, для
сбережения любовных посланий.  Он, Моурави, усмехнулся и отдал Иораму; пусть
держит в нем выигранные у Бежана кочи.
     "Чему больше следует радоваться? Ароматному пару кофе или синему туману
кальяна,  волнующему кровь?  Скорее -  призывному дыму воинских костров!  Но
чтоб разжечь их,  не надо терять факелов". Он протягивает руку, словно хочет
схватить под  уздцы белого или черного коня,  но  она касается холодных плит
мозаики.  Воображаемое не в силах затмить то,  что существует. Ну что же, он
приоткроет крышку коробки хитрости, как говорят турки.
     Бездонен колодец раздумья.
     "Так вот,  с какой целью начал со мной игру франк?  -  Глубокая складка
пересекает крутой  лоб  Моурави.  -  В  ход  пущена лесть,  значит,  выигрыш
необходим тому,  кто представляет королевство.  Не увидит ли он на шахматной
доске Грузию,  притягивающую мусульман,  как сонного мальчика луна. Говорят,
неисчислимы богатства в  недрах наших гор.  Грузинам некогда об этом думать,
от детских лет до годов седин с коней не слезают, клинок в ножны не успевают
вкладывать,  а  для розыска золота,  меди нужны не  скакун и  шашка.  Оружие
созидания - лопата и кирка.
     Но разве я,  Георгий Саакадзе,  не полон желания обогатить свою страну?
Так почему же ни разу не вспомнил о кирке и лопате.  Почему?  Раньше разумно
возвести непреодолимую стену вокруг царства, потом лопатой золото тревожить.
Как  же  должны сейчас поступать грузины?  Забыть о  лопате и  вновь седлать
коней!  Лишь слепцу не видно,  что усилиями спесивых князей вконец расшатана
башня нашей силы.  Тень злодейства лежит на холмах.  Царство в опасности!  И
лишь  увенчанные коронами "богоравные" цари  и  царю  равные  владыки упорно
этого не замечают.  Присваивать право на высоту - не значит парить в ней. Но
крестьяне  на  горных  кручах  обладают  зрением  орла,  они  видят  долины,
захлебывающиеся в крови, и усеянные белыми костями дороги и тропы, ведущие к
пределам  Ирана  и  Турции.  Всем  разумным  ведомо,  какие  горячие  сердца
скрываются под грубой чохой.  И не звон колоколов и золотых чаш на княжеских
пирах, а биение этих сердец отзовется в веках.
     Если так,  то почему голову утруждаю,  ведь и  я тоже князь.  Не смеши,
Георгий,  самого себя! Какой ты князь? Ты первый обязанный перед родиной, ты
амкар царства,  возжелавший строить удобные мосты не  только для войска.  Ты
зодчий саклей,  а  не замков.  Но тогда почему сам из сакли в замок перешел?
Вот что, Георгий Саакадзе, не ожидал от тебя подобного недомыслия! Где видел
ты  умного,  а  не  глупца,  открывающего врагам свою сущность?  Разве блеск
драгоценностей,   одеяний  не   подобен  блеску   панциря,   делающего  тебя
недосягаемым для  ядовитых стрел врагов?  Или  богатый замок,  разукрашенный
конь, знатная жена не есть надежный щит против насмешек? Все это я знал и на
будущее  запомню.   Но  мне  нужен  нынешний  день,  укрепляющий  десницу  и
оттачивающий меч,  который может привести в  покорность даже светлейших.  Во
имя завтра я хочу действовать сегодня!  Нет ровного пути.  Пусть спотыкается
мой Джамбаз,  делая шаг вперед.  Шадиман утверждал,  что конь на  квадратной
доске скачет не  по прямым линиям -  и...  побеждает.  Квадратами моего коня
станут восточные вилайеты султана.  И  если  для  блага  народа потребуется,
чтобы  я  блистал в  наряде  турецких пашей,  -  должен  блистать!  Не  смею
тосковать  по  простой  чохе,  по  сакле  на  краю  Носте,  по  плетню,  где
свешивающиеся ветви яблонь прикрывали взволнованную Нино...  Не смею, ибо не
отводят враги  своих  жадных глаз  от  многострадальной Грузии.  Разве не  с
древних времен тянулись к  землям колхов завоеватели?  Они  кричали об  огне
Прометея и жаждали овладеть нержавеющим железом, соперником серебра. И разве
Александр Македонский не  послал  за  сокровищами иберов своих  полководцев?
Сверканием шлемов они ослепляли низины, но золото оставалось вне пределов их
глаз.  Оно властвовало в горах,  как орел в небе, и полководцы Македонца, не
достигнув  вершин,   оставили  в  долинах  каменного  бога...  Если  суждено
вернуться в Картли,  найду дар Александра и непременно приберегу для Эракле,
верного  эллина...   Веселые  люди  говорят:  "Все  же  хорошо,  когда  враг
оставляет,  а  не  берет".  Скажу прямо:  лучше бы  они  половину наших скал
увезли, чем о