естрельный пушкарю
вкладывать надлежит с казенной части, что всячески облегчает брань.
     "Крепости на колесах!  - мысленно восхищался Дато. - Огненный ураган...
Картли!  Картли!  Медь и  железо в  твоих горах,  а  ты,  как и в древности,
обороняешь долины своим мечом и стрелой... Вот бы Георгию такой двор! День и
ночь ковал бы он пушки,  навсегда успокоил бы беспокойных магометан,  смирил
бы  собственных светлейших и  малосветлейших...  Время  неумолимо  мчится...
Очнись, моя Картли!.. Спеши!.."
     Мастерство  русских  литейщиков  и  ковачей  взволновало Дато.  Тряхнув
головой,  он  посетовал на  огромное пространство между  Грузией и  Россией,
которое препятствует почествовать пушечных дел  мастера в  кругу  тбилисских
оружейников.  Дато  снял  с  пальца  перстень с  крупной  бирюзой и  передал
выученику Андрея Чохова.  Литейщик смущенно пролепетал несколько слов, потом
с  силой тряхнул руку Дато,  взял в  углу многопудовый молот,  взвалил,  как
перышко, на плечо и размеренным шагом направился в Литейную башню.
     - Русия  многолика,   -   задумчиво  сказал  Дато   другу,   когда  они
возвращались в Китай-город.
     Но проголодавшийся Гиви ничего уже не хотел слушать. Проходя по правому
берегу речки Неглинной,  он  потянул Дато  в  сторону дымящихся очагов,  где
виднелись харчевни, пирожные лавчонки, вокруг которых шумел народ.
     Угостив толмача и сами испробовав незатейливую снедь, "барсы" побрели к
Моисеевскому монастырю, где у ворот оборотистые монахини пекли на двенадцати
печурах  блины,  тут  же  превращая  их  в  звонкую  монету.  Внезапно  Гиви
остановился.  "Куда на этот раз юркнет перс-лазутчик",  -  подумал он.  Перс
юркнул за широкую спину старшей монахини.
     Теперь  "барсы",  незаметно для  толмача,  в  свою  очередь  следили за
персом,  и ему уже не в силах были помочь ни шведская карета, ни пышнобедрые
монахини.   Дойдя  до  Гостиных  рядов,  "барсы"  установили,  что  лазутчик
скользнул под навес одной из персидских лавок.
     Прячась за ходячих продавцов,  несших на головах огромные кадки, Дато и
Гиви незаметно приблизились к прилавку,  за которым суетился хорошо знакомый
им  по  Исфахану купец Мамеселей,  не раз посылаемый шахом Аббасом в  страны
Севера и Запада для покупки необходимых сведений.
     "Что здесь нужно купцу? Даром бы не совершил многотрудное путешествие",
- размышлял Дато.
     Неожиданно Мамеселей оттолкнул тюк с  серебряными изделиями,  отодвинул
сундук  с  пряностями и  благовониями,  бросился к  дверям,  низко  кланяясь
подъехавшему  на   роскошно   убранном  коне   Булат-беку,   сопровождаемому
персидской охраной.
     И вмиг любопытствующие плотным кольцом окружили персиян;  но это ничуть
не  мешало  смуглым  прислужникам  в   красных  войлочных  шапках  хвастливо
перебрасывать тюки и сундуки.
     Метнув многозначительный взгляд на  Булат-бека,  купец опустил руку  на
обшитый узорчатым паласом сундук,  возле  которого на  корточках сидели  два
мазандеранца. Лица их, покрытые лаком загара, были загадочны и непроницаемы,
а  из-за сафьяновых поясов подозрительно торчали у  обоих рукоятки ханжалов.
Приоткрыв краешек паласа,  Мамеселей благоговейно отступил,  ибо на  сундуке
виднелась печать шаха Аббаса.
     Рука Гиви рванулась к шашке. Дато насмешливо проронил:
     - Тише. Чем недоволен? Разве не приятно встретить старых знакомых?
     - Велик шах  Аббас!  -  воскликнул Булат-бек,  приложив руку ко  лбу  и
сердцу.  Он  что-то еще хотел сказать купцу,  но вдруг порывисто оглянулся и
позеленел при виде насмешливо улыбающегося Дато. Сдерживая ярость, Булат-бек
с нарочитой учтивостью проговорил:
     - О  шайтан,  шайтан,  сколь ты щедр к сыну пророка!  Ты позволяешь мне
лицезреть твоего раба, облизывающего каждое утро твой хвост!
     - О Мохаммет, Мохаммет! - воскликнул по-персидски Дато. - Сколь ты щедр
к прислужнику шайтана!  Ты позволяешь ему видеть твой помет, назвав эту кучу
в тюрбане Булат-беком.
     Персияне  с  выкриками:  "Гурджи!  Шайтан!"  -  схватились  за  оружие.
Булат-бек пришпорил коня и, наезжая на Дато, выдернул из ножен ятаган.
     - Я  повезу в  Исфахан,  сын собаки,  в числе подарков твою башку,  она
будет украшать дверь моей конюшни.
     - Не  льсти себе,  Булат-бек!  -  вежливо возразил Дато,  твердой рукой
схватив скакуна за уздцы. - Ты мало похож на коня, больше на ишака!
     - А сушеной ишачьей башкой мы привыкли восстанавливать мощь евнухов!  -
не преминул добавить Гиви, быстро, как и Булат-бек, обнажив клинок.
     - Гиви,  помни,  бей  верблюжьих жеребцов только  наполовину!  -  успел
крикнуть Дато.
     С  бранью:  "Хик!  Гуль!  Гуль!  персияне гурьбой ринулись на "барсов".
Затеялась свалка.  Ловко орудуя клинком,  Дато  пробирался к  Булат-беку.  И
когда  Булат-бек  вздыбил  коня  и  вскинул  ятаган  над  головой Дато,  то,
неожиданно для самого себя,  очутился на земле. Наступив на грудь Булат-бека
и стараясь вычистить белые цаги об исфаханскую парчу,  Гиви приподнял шашку,
решив основательно пощекотать невежу.
     Но  тут  рослый стрелец,  разбросав зевак,  падких на  веселое зрелище,
схватил Гиви за руку:
     - Отложи гнев на время!
     Трое персиян,  парируя удары Дато,  напоролись на горластых продавцов и
сбили с  их голов кадки;  рассол густо полился на самих персиян,  а  соленые
огурцы посыпались на молодиц, сбежавшихся из Гостиных рядов.
     Визг,  смех, и, восхищенные двумя грузинами, не убоявшимися одиннадцати
кизилбашей,  из толпы внезапно повыскакивали здоровенные парни, закатывая на
ходу рукава.
     - Бей нечестивцев!
     Но четверо персиян уже были не в счет: угрожая гурджи страшными фалаке,
один,  согнувшись в дугу, стонал, другой прижимал рану на боку, а еще двое -
на совсем неподобающем месте.
     Гиви, вполне соглашаясь с доводами стрельца, вместе с тем никак не мог,
хотя и хотел,  расстаться с ногой Булат-бека и волочил ее за собой. Молодицы
смущенно потупляли глаза,  искоса все же поглядывая на персидскую диковинку.
С  трудом изловчился Булат-бек и отвалился в сторону,  оставив в руке у Гиви
диковинку - сафьяновый сапог, обшитый яхонтом и бирюзой.
     Боярин Юрий  Хворостинин,  уведомленный вторым стрельцом:  "Напал шахов
человек,  Булат-бек,  на грузинцев нагло!", прискакал как раз вовремя, когда
Гиви уже намеревался приняться за  другой персидский сапог,  а  мазандеранцы
сцепились с Дато. Приподнявшись на стременах, боярин зыркнул:
     - Гей,  стой!  Кто побоище-то начал?!  Виданное ли дело,  Булат-бек, на
московской земле государеву имени бесчестие творить! - И грузно слез с коня,
взял Дато под руку и решительно отвел в сторону. - Не тоже, друг, посольским
людям затевать побоище на торжище: холопы радуются.
     - Я не забыл, боярин, что нахожусь в Русии, я грузин и чту ваши обычаи.
Это персы думают, что вся земля выкрашена шафраном.
     - И  то  ему,  Булат-беку,  вина же.  -  И,  подойдя к  отряхивающемуся
персидскому послу,  воевода любезно,  но  строго проговорил:  -  Как вы шаха
своего честь стережете,  так и  мы.  Если ты,  великий посол,  вернешься без
доброго конца, то к чему доброму наше дело пойдет вперед?
     - Почет шаху Аббасу!  -  запальчиво возразил Булат-бек. - А я тень его!
Этот гурджи -  оубаш.  Он поднял оружие на тень шах-ин-шаха!  Я  к  великому
государю  Русии  с   большим  делом,   и  жизнь  моя  под  солнцем  и  луной
неприкосновенна!
     Толмачил купец  Мамеселей легко,  словно орехи,  сыпал слова.  Выслушав
толмача, воевода нахмурился:
     - Царское величество для брата своего шаха Аббаса,  чаю, вас оскорблять
не позволит. И для почести шах-Аббасову величеству я, боярин, тебе челом бью
и кубок золоченый жалую.  Но по задирке твоей тебе ж, чужеземцу, я, воевода,
твердо сказываю:  впредь тебе,  Булат-беку,  до того грузинца,  до дворянина
Дато, в царствующем городе Москве дела нет!
     Булат-бек   пропустил  мимо   ушей   скрытую  угрозу,   кинул   поводья
мазандеранцу и,  не удостаивая толпу ни одним взглядом,  вошел в  персидскую
лавку. Мамеселей услужливо опустил полосатый навес.
     Тяжело вкладывая ногу в стремя, Юрий Хворостинин обернулся к Дато:
     - Лживил Булат-бек!  Да посла ни куют,  ни вяжут,  ни рубят,  а  только
жалуют.  -  И дружественно кивнул Дато.  - И тебя с товарищем жалую в хоромы
свои на воскресный пир.  А  повод к тому ныне -  чудесное из огня спасение в
Китай-городе дочери сестры моей боярышни Хованской.
     Поблагодарив боярина за расположение к ним, Дато поклонился и задушевно
произнес:
     - С  большой  радостью мы  переступим порог  твоего  благородного дома.
Много красавиц,  боярин,  видел я на земле грузинской, но родная тебе княжна
Хованская - светило из светил!
     И  Дато рассказал о  том,  как гибла боярышня,  как вынес ее из пламени
буйный Меркушка,  и,  воспользовавшись случаем,  попросил Юрия  Хворостинина
зачислить Меркушку в стрелецкое войско.
     - Добро!  -  проговорил воевода. - На ловца и зверь бежит. Быть удальцу
стрельцом  в  Терках,  присылай  Меркушку.  -  И,  огрев  жеребца  татарской
нагайкой,  на скаку крикнул:  -  А худо,  други,  что иной раз сабле нужно в
ножнах дремать! - и ускакал.
     Нехотя расходилась толпа. Вновь подошедшие узнавали от ярых свидетелей,
что  "виной  всему  шиш  басурманского  царства!"   Продавцы,   усевшись  на
перевернутых кадках у  полосатого навеса,  терпеливо ждали  в  надежде,  что
кто-нибудь из кизилбашей высунется из персидской лавки и  можно будет ударом
по башке отвести душу, - уж больно было жаль просоленных огурцов.
     Но полосатый палас неподвижно свисал от шеста до самой земли.
     А  стрелецкий  пятидесятник  с  отрядом  проводил  грузин  в  Греческое
подворье.
     В  сводчатую комнату,  где  архиепископ Феодосий и  архимандрит Арсений
после  посещения  Никитского монастыря вели  благочестивый разговор  о  том,
сохранилась ли доныне порода яблони, от коей вкусил Адам, шумно вбежал Гиви,
а  за  ним  улыбающийся Дато.  Феодосий,  отодвинув небесного цвета блюдце с
мочеными яблоками, вопросительно посмотрел на азнауров.
     - Отцы церкви,  - с нарочитым простодушием проговорил Дато. - Булат-бек
получил из Ирана сундук,  а  в нем ковчежец с хитоном господним,  похищенным
шахом Аббасом из Мцхетского собора.
     Выскочи из-под пола яблоко райского соблазна, и тогда бы пастыри не так
вздрогнули,  как от  этой вести,  страшной по  своим возможным последствиям.
Сильный пот  выступил на  лбу Феодосия,  а  на  щеках архимандрита разлились
красные  пятна,  словно  кто-то  опрокинул  чернильницу  на  пергамент.  Но,
соблюдая  сан,  Феодосий равнодушно вынул  четки  и  отсчитал три,  согласно
догме.
     - Откуда, сын мой, узнал, что в поганом сундуке ковчежец?
     - Отец Феодосий,  как только шаху в Мцхета рассказали о святыне,  он на
наших  глазах повелел положить хитон в  сундук,  зашить в  палас,  вытканный
монастырским узором,  и  бережно доставить в Исфахан.  Сегодня по мцхетскому
паласу узнал: красные кресты, голубые сосуды - редкий узор. Думаю, "лев" для
подкрепления домогательств о  торговой дружбе  подкинул сундук.  -  Вместе с
двумя евнухами,  -  запальчиво перебил Гиви, - я тоже их по узору на черепах
узнал. Может, царь Русии с помощью евнухов хочет загнать веру в гарем?
     - Не  кощунствуй,  сын мой,  не  кощунствуй!  -  заметно встревоженный,
проговорил Феодосий.
     Смочив холодным квасом платок,  Арсений вытер  щеки,  но  красные пятна
поползли на шею.
     - А может... персы... подменили хитон? - медленно протянул Дато.
     Арсений выронил кружку, в широко раскрытых глазах его мелькнула искорка
восхищения. И эта искорка, словно перенесясь через стол, заметалась в глазах
Феодосия. Иерархи заерзали на скамьях - вот-вот сорвутся и побегут куда-то.
     Наскоро  благословив азнауров,  они  отпустили  их  и  плотно  прикрыли
дубовые двери.
     - Увидишь,  Гиви, святые отцы вылезут из шкуры агнцев и проведут за нос
исфаханского "льва", - шепнул Дато.
     - Ты  вправду думаешь,  Дато,  что  шах вместо хитона прислал патриарху
шальвари любимой жены?
     - Не кощунствуй, сын мой, не кощунствуй! - Дато взглянул на изумленного
Гиви, и его громкий смех прокатился по темному коридору.


        "ГЛАВА ДЕСЯТАЯ"

     Боярская  усадьба  Юрия  Хворостинина  раскинулась  на  Царевой  улице,
недалеко от  Успенского вражка.  Высокий дубовый забор,  железные ставни  на
оконцах и смотрильня над тесовыми воротами, обитыми листовым железом, делали
хоромы схожими с  крепостцой,  готовой к осаде,  и лишь ярко-синее крыльцо с
пузатыми столбиками веселило глаз.  Обширный тенистый сад оберегал хоромы от
уличного гомона, а многочисленные службы уходили в глубь двора.
     Юрий Хворостинин торопливо откинул пышный полог, конец атласного одеяла
скользнул на  персидский ковер.  Он  пересел на  бархатный столец  и  окинул
взглядом опочивальню.  Окованные тяжелые сундуки,  полные  соболей и  черных
лисиц,  прочно стояли на месте,  в иных сундуках хранились кафтаны,  ферязи,
однорядки,  а  от  моли  и  затхлости спасала кожа  водяной мыши.  В  шкафах
покоились парчи и  бархаты.  По углам в ларцах хранились кисы с ефимками.  И
шелковые наоконники, наполовину отдернутые, пропускали мягкий, успокаивающий
свет.
     Боярин поднялся,  как всегда,  до  ранней обедни,  и  не  успел открыть
глаза,  как его охватило какое-то  беспокойство.  "К  чему бы?"  -  удивился
всегда  веселый  боярин  и  принялся  вспоминать  последние  дни.  Они  были
радостны,  как красное солнышко:  государь милостиво пожаловал его в ближние
бояре и  воеводством на  Терках.  По  этому случаю да еще по случаю спасения
племянницы двойной  сегодня  у  него,  Хворостинина,  великий пир.  Вот-вот,
тут-то и загвоздка! Не забыл ли он чего? Всех ли именитых бояр лично объехал
с приглашением?  Господь миловал, всех. А ко всем ли менее почетным направил
холопов? И здесь господь миловал - все чисто, с боярыней подсчитал. Может, с
ключником не все кладовые и  погреба обошел?  Куды там,  всю снедь и питие в
беременных и полубеременных бочках верно на глаз прикинул: и простое вино, и
боярское,  и  даже тройное,  наибольшей крепости,  уже разлито по  ендовам и
ведеркам, а заморские - мальвазия, бастр и алкан - дожидают кубков. А может,
с  дворецким чего недоглядел?  Куда ж  дальше доглядывать:  холопов приказал
вырядить в разноцветные кафтаны и желтые сапоги.  И встречи наметил: боярину
Ордын-Нащокину три встречи - у ворот подсобит ему выйти из рыдвана дворецкий
Ивашка,  посеред двора в пояс поклонится племянник Матвей,  а на крыльце сам
хозяин окажет почет. И разметил, каким боярам полагаются две встречи. Может,
помолиться, так и блажь пройдет?
     Наскоро  накинув  однорядку,   боярин  вышел  через  малую  приемную  в
молельню.  Здесь ради дня воскресения собралась вся семья и,  по заведенному
обычаю,  приживалки,  захребетницы,  ближние холопы и холопки. Домовый поп в
праздничной ризе дожидался боярина.
     Быстрым взглядом окинув икону "Тайная вечеря".  Хворостинин вдруг понял
причину своего  беспокойства и  постарался молитвой отогнать тревожную думу.
Но,  неистово крестясь перед образом в дорогом киоте, украшенном каменьями и
жемчугами, он мрачно вместе с молитвой повторял: "Если посадить Стрешневых и
Хитровых по правую руку,  а Милославских и Толстых по левую... опять грузины
позади останутся.  А рядом,  упаси бог,  -  Хованские обидятся. Одежка-то на
свитских  грузинах  грошовая,  и  сами  бог  весть  какого  рода...  Пристав
сказывает -  дворянского,  а  где слыхано,  чтобы дворяне пешим ходом Москву
колесили?..  Может,  с Языковым посоветоваться?  Кум...  Боярыня уговаривает
помешать их с молодью -  Лопухиными.  Долго ли до греха,  задорны больно,  -
хотя  и  сами выползли,  бают,  из  худородного дворянства,  а,  поди,  ниже
Языковых не  садятся...  И  что это нечистая сила дернула меня звать на  пир
неведомо кого?  Ну,  храбры грузинцы,  приятны,  слов нет,  - так непременно
звать? А потом изводиться, как их рассаживать..."
     Напоследок  размашисто  перекрестив  лоб,  Хворостинин  поспешил  вниз,
откуда доносился звон расставляемой посуды.
     В  хоромах  Хворостинина с  утра  сумятица.  На  дубовые  длинные столы
набрасываются  бархатные  подскатерники  с   золотой  швейной  каймой.   Все
богатство  хором  выставляется  напоказ.   "Чистые  холопы"  ставят  в   ряд
серебряные  тарели,   кованые  чаши,  фаянсовые  кувшины.  Особенно  бережно
устанавливают в кубках из зеленого стекла водку царского "Данилова кабака".
     Наблюдая,  как  покрывались широкие скамьи  праздничными налавочниками,
как  придвигались  к  узким  столам  с  фигурными  ножками  стольцы-табурцы,
украшенные  кусками  яркой  материи,  как  расставлялись стольником фигурные
подсвечники с  восковыми и сальными свечами,  как через шесть тарелей клался
один нож,  оправленный золотом и  камнями для  красоты,  а  через две тарели
двузубые  вилки,  богатства  ради,  Хворостинин продолжал  мучиться:  "Ежели
Нарышкиных посадить выше Пушкиных,  то грузинцы опять попадут ниже Ртищевых,
что не гоже..."
     Выслушав  дворецкого,  что  махальщики уже  разосланы до  самого  конца
проулка,  а сто разодетых холопов посланы выкрикивать встречу, Хворостинин с
сердцем наказал:  "Не прозевать кого,  а то батогами забью!" - и, измученный
до  предела,  решил  не  определять грузинам места,  а  ежели  полезут  выше
Нарышкиных, сослаться на дикость иверских дворян, кои не блюдут старшинства,
а скопом к столу устремляются.
     А в терему боярыня сбила с ног мамушек,  кумушек и златошвеек.  Открыты
все сундуки и ларцы,  вынуты сарафаны и уборы,  серьги и жемчужные подвески.
Боярин еще с вечера наказал, чтобы в полпира боярыня ко всякому в ином уборе
выходила. Поди сорок разов придется кику скидывать...
     Хворостинин  надел  желтые  атласные  штаны,  с  помощью  постельничего
натянул  зеленые сафьяновые сапоги,  поправил ворот  с  дорогими запонами на
красной шелковой рубахе, подтянул кованый кушак черкесской работы и прицепил
к нему поясной нож с самоцветами на рукоятке.
     За окном раздался надрывной выкрик махальщика: "Едут!"
     Поспешно  застегнув  тонкосуконную  однорядку  и   накинув  на   голову
бархатную скуфейку, шитую жемчугом, Хворостинин важно направился к выходу.
     Боясь приехать первыми,  гости подъезжали медленно, осмотрительно. Двор
наполнялся возками,  рыдванами, конями. По указанию дворецкого, одних гостей
холопы вели под руки,  другие шли сами,  а третьи -  целовальники, подьячие,
разная мелкая сошка - толпились у крыльца, ожидая, пока дворецкий позовет их
на пир.
     Хворостинин лобызался с  равными себе.  Они  оставляли верхнее платье в
передних комнатах, но брали с собой шапки, а в них - тафтяные носовые платки
с золотою бахромою.
     - Коням  твоим не  изъезживаться!  Цветному платью не  изнашиваться!  -
говорили хозяину гости, входя через низенькие, обитые войлоком двери в сени.
     Будто все приглашенные в сборе,  но Хворостинин тревожился -  грузинцев
нет... Ну и господь с ними! И тут же сожалел: или прохладно звал? Или дорогу
не нашли? Послать разве навстречу челядинцев с фонарями?
     Но  тут крыльцовая дверь распахнулась,  и,  сбрасывая белые с  золотыми
позументами абы, торопливо вошли Дато и Гиви.
     От   неожиданности  бояре  на   миг  застыли  и   без  стеснения  стали
разглядывать грузин. Каких только алмазов, яхонтов, изумрудов не сверкало на
диковинных,  отороченных мехом  коротких кафтанах,  у  одного  цвета  спелой
малины,  у другого цвета подсолнуха.  Искры сыпались с перстней, унизывавших
пальцы.  Жемчуг вперемежку с яхонтом вился вокруг шеи. Пластины из чеканного
золота горели на  их  поясах.  Мягкие сапоги из голубого и  красного сафьяна
сверкали сапфировыми звездочками,  а  над  ними задорно подпрыгивали золотые
кисти.  Но еще больше дивились бояре на невиданное оружие - кунды, индийские
сабли с замысловатым сочетанием камней на