у и вытолкнул хромого за пределы города.
     Очевидно,  лесной воздух благоприятствует излечению недугов,  ибо  едва
мнимый странник доковылял до  первых деревьев,  как  тут  же  преобразился -
выпрямился,  молодцевато подкрутил усы и крепче сжал посох,  внутри которого
хранилось послание Вардана к Моурави...
     Средняя и Верхняя Картли остались позади. Впереди простиралась Месхети.
Ущелье Куры  сужалось,  орлы парили над  курящимися высотами,  и  на  дороге
слышалась турецкая речь.
     К  воротам замка Бенари "богомолец" подъехал на  горячившемся коне и  в
почти праздничной чохе.  Видно, ему все же удалось в селении Хиси получить у
приверженцев Моурави все необходимое для приличного путешествия.
     Дни тянулись,  как жевательная смола.  Коней заново перековали.  Их  то
седлали -  с утра,  то расседлывали -  к полудню:  ждали вестей о начавшемся
съезде князей.  Но  вместо скоростного гонца  от  Мирвана появился гонец  из
Тбилиси.
     Едва Саакадзе извлек из посоха послание Вардана Мудрого и прочитал его,
как  тотчас  собрал "барсов"...  И  вот  вместо поездки в  Самухрано "барсы"
разлетелись в разные стороны...
     Вскоре,  к  несказанному огорчению Газнели,  все  мужчины,  кроме  пяти
дружинников,  покинули замок.  Даже считать надоело,  сколько раз прохладная
луна  сменила  жаркое  солнце,  а  Моурави и  не  думает  сменить скачку  по
раскаленным путям на покой прохладного замка.  И Дато не спешит вернуться из
Константинополя. Может, ублажает гаремы?..
     Котел на  железной цепи  окутывался сизым дымом.  Свет скупо проникал в
землянку.  Под котлом трещали сухие виноградные лозы,  заглушая разговор. Но
Пация не пропустил ни одного слова,  сказанного нежданным гонцом Моурави. За
крутой склон скатывалось солнце,  и  еще не воцарилась ночная тишь,  как все
гракальцы,  имеющие коней,  последовали за  Пация.  Путь  всадников лежал  к
Горийской крепости.
     Не   задержались  ополченцы  и   из   Дзегви,   Ниаби,   Ахал-Убани   и
Цители-Сагдари.   Объединенные  общим  именем  "ничбисцы",  они  действовали
сплоченно.  И не успели азнауры осадить своих коней в условленном месте, как
предводимые выборными ничбисцы выскочили словно из-под земли.
     Чуть позднее появились ополченцы из Атении Урбани.
     Как лесные цветы после ливня,  росли шатры; их становилось все больше и
больше.  Рокотал ностевский рожок, призывая ополченцев к знамени, на котором
барс потрясал копьем.
     Тем временем на кратком совещании с азнаурами Саакадзе сказал:
     - Крепость Гори  должна  быть  взята!  Честь  азнауров и  ополченцев да
восстановится!  Князья,  испугавшись победы  персов,  трусливо попрятались в
глубь  своих  нор.  Покажем,  как  презираем  мы  себялюбцев,  и,  на  страх
остальным,   вывернем   наизнанку   замок   князя,   самого   искушенного  в
предательстве!..
     - Да  будет так!  Но,  Георгий,  персы овладели Гори,  кинув на приступ
тысячи.  Там  минбаши храбрый Хайдар,  благодарный Хосро-мирзе за  подарок -
богатство Лихи.
     - А мы, Даутбек, вернем Гори по закону летучей войны...
     Просто  удивительно,  как  переодетые  Ростом  и  Даутбек  походили  на
юзбашей,  даже лица их стали отсвечивать шафраном. Они угрюмо покрикивали на
следующую за  ними  группу  мнимых сарбазов.  И  разговор их,  привычный для
исфаханцев,  не вызвал никакого сомнения у молодого хана, начальника главных
ворот.
     - Юзбаши от Хосро-мирзы? Да пребудет над ним милосердие аллаха!
     - Вот ферман, определяющий волю мирзы.
     - Да  охранят двенадцать имамов тех,  кто выполняет в  Гурджистане волю
шах-ин-шаха!
     - Георгий сын Саакадзе,  коварный отступник,  обходит Тбилиси, стремясь
разъединить правоверных,  захвативших две опоры Грузии -  Тбилиси и Гори. Но
да  рухнет,   как  бархан  под  порывом  урагана,   замысел  шайтана!  Аллах
подсказывает  соединить  силы   "льва"  для   гибели  "барса".   Хосро-мирза
повелевает,  не медля даже часа,  отправить в Тбилиси конные и пешие тысячи,
оставив в Гори, как необходимый заслон, сотню мазандеранцев.
     - Да хранит святой Хуссейн отважного мирзу!
     На  приглашение хана сойти с  коней и  лично передать Мамед-хану ферман
юзбаши заявили,  что спешат к князю Кайхосро Барата с повелением тоже срочно
отправить четыреста сарбазов из числа пятисот, лишь недавно посланных ему.
     Хан, беря из рук негра-невольника шлем и бросая ему тюрбан, удивился:
     - Бисмиллах!  Из пятисот князю оставляют сто,  а  в  важной крепости из
тысячи тоже сто?! Юзбаши сухо ответили:
     - Воля  мирзы  превыше  удивления хана.  Мохаммет передает мирзе  слова
аллаха,  мирза в свою очередь одаривает ими правоверных.  Нет истины,  кроме
истины!  Стало известно, что гурджи Саакадзе, сын шайтана, готовится напасть
на Тбилиси. Скопище неверного уже видели вблизи Мцхета.
     Еще  раз твердо повторив повеление Хосро-мирзы и  потребовав немедленно
его выполнить,  юзбаши повернули коней и  понеслись как одержимые.  За  ними
скакали всадники в персидских доспехах, вздымая тучу пыли.
     Впрочем,  удалились  они  от  Гори  не  слишком  далеко.  Спешившись за
поворотом, на берегу Куры, они повели коней на поводу и исчезли под нависшим
камнем, указующим начало подземного хода.
     Саакадзе с нетерпением ждал их в Уплисцихе, где подземный ход обрывался
в одном из сводчатых залов.
     Начали военный разговор в обширной пещере,  под полуциркульными арками,
поддерживающими плоский каменный потолок. Боковой свет скупо освещал суровые
лица, обожженные горным ветром, пламенем костров и солнечным жаром.
     "Барсы" согласились.  Конечно,  Мамед-хан знает почерк Хосро-мирзы;  но
ведь и  Саакадзе не  хуже знает его,  ибо часто получал из Исфахана послания
коварного царевича.  А Ростом -  тонкий подражатель.  Еще в маленьком Носте,
тщательно изучив  свойства почерка Хосро,  он  на  редкость удачно  составил
"послание" Хосро-мирзы отважному, но неумному Мамед-хану.
     Ждать  пришлось  недолго.   Часа   через  два   со   стороны  базилики,
воздвигнутой на центральной площади, показался караульный дружинник, который
возвестил картлийцам о выступлении Мамед-хана из Горийской крепости.  Тысячи
идут,  развернув оранжевые знамена,  персидским строем.  Минбаши,  юзбаши  и
онбаши  в  шлемах  с  развевающимися бирюзовыми  перьями,  пожалованными  им
Хосро-мирзой  за  взятие  Гори.  Впереди  горделиво следует  сам  Мамед-хан,
окруженный телохранителями, пушки и тюки на верблюдах посредине колонны.
     В пещерах зазвенело оружие, заскрипели седла.
     - Что ж,  друзья,  дадим им  отъехать от Гори на десять полетов стрелы,
дабы отрезать обратный путь в крепость.  -  Саакадзе повысил голос. - У всех
коней копыта обвязаны войлоком?
     - В  чем  дело,  Георгий?  Персы  двинулись на  Тбилиси?  Очень хорошо!
Ринемся  наперерез и  сократим им  путь  в  рай  Магомета.  Пусть  жуют  там
бирюзовые перья! - Квливидзе горделиво подбоченился.
     - Повторять хорошие  приемы,  даже  врагов,  не  вредно.  Помните,  как
однажды,  в дни нашей молодости, Шадиман выманил войско из Носте, из Ананури
и этим изменил наши судьбы?
     - Еще бы не помнить,  -  буркнул Гуния,  -  это вынудило тебя, Георгий,
скрыться в Иран.
     - В старости Шадиман окажется умнее, дальше Марабды не поскачет.
     - Совсем не  так,  Георгий,  ты дальше Картли никуда не скакал,  даже в
битве под  Кандагаром выкрикивая:  "Во имя Картли!",  а  Шадиман хотя дальше
Марабды не поскачет, но танцует так под зурну персов, словно уже находится в
Давлет-ханэ.  А  во время битв с  тобой вопит:  "Во имя князей!"  -  Даутбек
прильнул к смотровой щели. - Еще видны.
     - Подождем.  Одно  хорошо,  знакомство с  врагами дало нам  возможность
побеждать их.
     - Георгий,  красные башки перепугали тобою намеченное, круто свернули к
оврагу! - вскрикнул обрадованный Матарс.
     - Полтора мангала им на закуску! Сами в персоловку попались! - Димитрий
рванул коня к выходу.
     - Воспользуемся,  друзья,  неожиданной удачей!  Вперед!  Заслоним Гори.
Квливидзе с дружинниками в тыл - обойти врагов! Димитрий, Ростом, Матарс - к
правым откосам Гори!  Гуния и Асламаз с белыми и черными сотнями -  к левым!
Даутбек,  Нодар, Зумбулидзе, разворачивайте азнаурские дружины между Курой и
Лиахвой! Наперерез двину ополченцев! За мной Автандил с ностевской дружиной!
Пануш,  Микеладзе,  Беридзе -  к  главным воротам Горисцихе!  Живо!  Арчил с
разведчиками - к боковым! Там ждите!
     Рослый всадник в  развевающейся косматой бурке,  накинутой на  сетчатую
кольчугу,  рванулся  вниз  по  каменистой тропе.  За  Саакадзе  мчались  уже
охваченные боевым пылом картлийцы.
     Луна насмешливо выглянула из-за  облачного шатра и  осветила черное дно
оврага.  С любопытством смотрела она,  как под косым дождем стрел в смятении
метались сарбазы и их начальники.  Остервенелые и обезумевшие, они бросались
то вперед,  то на правый скалистый откос,  то на левый,  заросший лесом,  то
пробовали повернуть назад,  где вилась тропа,  но всюду неизбежно натыкались
на меткие стрелы, копья, дротики и шашки.
     Ревели верблюды. Пронзительное ржание отзывалось в мрачных расщелинах.
     Побледнев  от  усталости  и   дружески  кивнув,   луна  стала  медленно
удаляться,   серебря  зыбкие  дали.   Да   и   лицезреть  было  уже  нечего.
Одурманивающе пахло кровью и конским потом.
     Не  много  сарбазов и  еще  меньше их  коней  выкарабкалось из  оврага,
заросшего орешником и кизилом,  наверх,  но тут же их схватывали разъяренные
ополченцы.  И  все-таки  огромным напряжением воли  Мамед-хану,  обладавшему
храбростью мазандеранцев,  удалось перестроить часть войск из  трех  линий в
ядро.  Ощетинившись копьями,  сарбазы прорвали левую сторону азнаурских сил.
Мамед  выскочил на  дорогу,  опрокинул малочисленный заслон и  с  остатком в
триста сарбазов устремился в Тбилиси.
     Несмотря  на  огорчение  Димитрия,   что  столько  кизилбашей  уцелело,
Саакадзе велел  поворачивать к  Гори  всем,  кроме  Квливидзе,  Нодара и  их
дружины, выделенной для надзора за подступами к Тбилиси.
     Опять Ростому и Даутбеку пришлось стать юзбашами.  Нещадно ругаясь, они
покрасили хной усы и пристегнули к поясам ханжалы.
     Вскоре, подскакав с десятью "сарбазами" к воротам крепости, за которыми
начиналась мраморная лестница,  пресекаемая на каждой новой площадке другими
воротами,  "барсы" окликнули сторожевых сарбазов: пусть позовут знакомого им
уже юзбаши.
     Но  едва  железная калитка приоткрылась,  Ростом спешился и,  подойдя к
молодому хану,  спросил ушло ли  в  Тбилиси войско.  Оказалось,  что ровно в
десять -  так отсчитали песочные часы -  ушло. Ростом заявил, что они устали
так,  как не могут устать семь тысяч верблюдов,  и  попросил открыть ворота,
дабы юзбаши с  сарбазами могли хоть немного передохнуть:  им ведь с  первыми
лучами солнца -  будь проклят этот беспокойный Гурджистан!  - надо скакать в
Тбилиси.
     Красочность языка Ростома пришлась по  душе  молодому хану,  и  по  его
знаку ворота открылись.
     Тут  Даутбек  привстал на  стременах и,  выхватив из  ножен  персидскую
саблю,  неуловимым ударом  наотмашь снес  голову  юзбаши.  Не  успела стража
опомниться, как тотчас была изрублена.
     Словно  на  крыльях,  приближались грозные  раскаты  ностевского рожка.
Конница с  двух сторон окружала Горисцихе.  Саакадзе с  азнаурами ворвался в
крепость.
     Вскоре все было кончено... Старый хан, сардар, сдал оружие.
     Еще  горели у  крепостных стен  какие-то  тюки,  а  уже  знамя  "барса,
потрясающего копьем",  реяло над  верхними башнями.  Гори -  сердце Картли -
снова грузинский город.
     Притаившиеся было жители,  высыпав на улички,  до сумерек выражали свою
радость безудержной пляской и прославлениями Моурави.
     Оставив  Матарсу,   как  полководцу,   проявившему  себя  в   битве  за
Жинвальский  мост,   малое  количество  дружинников,  Саакадзе  приказал  не
поддаваться ни на какие хитрости и ни на какие сигналы не открывать ворота и
назначил условный окрик  для  старших стражей.  Крепость приказал укрепить и
наполнить верхний водоем ключевой водой,  а  на  нижнюю линию  стен  втащить
мешки с  песком,  смешанным с толченым перцем.  Распорядился также на второй
линии стен сосредоточить бревна и  камни,  а на последней -  котлы с кипящей
смолой.  Брошенную пушку с  десятью ядрами он сам заботливо помог установить
на второй площадке главной мраморной лестницы.
     "Барсам",  обходившим  с  ним  крепость,  Моурави  наказал  пересчитать
трофеи,  выделить жителям еду  и  скот,  остальное разделить в  равных долях
между участниками похода на Гори и на Тбиси.
     Да,  именно на Тбиси - резиденцию Барата. Но почему Гуния так изумленно
смотрит?  Неужели  он  еще  склонен  думать,  что  Саакадзе способен прощать
вероломство?
     Много азнаурских и ополченских коней было убито и покалечено в минувшей
схватке,  но четыреста персидских скакунов,  захваченных с  седлами и боевым
убором,  Саакадзе велел  отдать  ополченцам и  нуждающимся дружинникам,  ибо
сейчас без  резвого коня ни  один саакадзевец не  может воевать.  В  летучей
войне основное - быстрота и натиск.

     На  рассвете следующего дня  князь Барата еще раз проверил,  надежно ли
упаковано его  богатое собрание кальянов,  и  приказал оруженосцу подать ему
выездной шлем и плащ.
     Княгиня,  олицетворявшая собою спесь и  чванство,  стоя перед зеркалом,
боялась сделать хоть одно лишнее движение и  напоминала изваяние из розового
камня,   вокруг   которого   раболепно  суетились  служанки,   прикрепляя  к
иссиня-черным волосам дорожное покрывало.
     Князь и  княгиня,  облачив сыновей в  одинаковые куладжи,  а  дочерей в
одноцветные каба,  наказали всем домочадцам примкнуть к  их пышному поезду и
уже готовились выехать в Биртвисскую крепость,  где,  по совету Хосро-мирзы,
собирались переждать грозу,  а  затем  отметить торжеством гибель Саакадзе и
его приспешников.
     По  приглашению начальника слуг отъезжающие шумно собрались в  дарбази,
где  князь высоко поднял щедро отделанный серебром турий рог и  провозгласил
тост за счастливую дорогу.  Но... что это? Рог продолжал сверкать в поднятой
руке,  а  лицо  князя исказила гримаса.  Нет,  это  не  обман слуха:  грозно
приближались раскаты ностевского рожка!
     Неприятно изумленный князь  порывисто прильнул к  узкому  окну.  Сквозь
раскидистые ветви чинар было видно,  как саакадзевцы тремя кольцами окружают
замок.  Князь с  трудом подавил оторопь,  охватившую его,  велел распаковать
богатое  собрание кальянов и,  откинув выездной шлем,  с  достоинством вышел
навстречу к  нежданному гостю и с укоризной спросил,  чем вызваны враждебные
действия Моурави.
     - Не прикидывайся овечкой,  князь!  -  осадил Саакадзе владетеля. - Мне
ведомо даже,  сколько ханов расположилось у тебя в замке, как дома, а с ними
заодно пять сотен кизилбашей!
     - А  в  какой крепости сейчас в  Картли и Кахети не расположились ханы,
как у себя дома?
     - В той,  которая недоступна врагам.  Кажется, неприступностью Биртвиси
ты всегда хвастал и  потому в  свое время не подчинялся не только мне,  но и
царю Теймуразу и царю Симону? Еще недавно ты горел желанием гнать персов "до
второго  пришествия  Христа".   Хорошо,   Христос  запоздал...   Не   думай,
могущественный Барата,  что я чрезмерно удивлен предательством князей.  Нет!
Разумом я не сомневался в этом,  но сердцем хотелось верить,  что иногда и в
волках  может  проснуться совесть.  Я  к  тебе  не  с  враждой пришел,  а  с
увещанием: не изменяй Картли, не лишай своей помощи защитников отечества.
     - Моурави,  разве Картли не мое отечество?  Разве я не желаю победы над
врагами?
     - Тогда  на  фамильном мече  поклянись порвать  с  персами и  дай  тому
доказательство.


        "ГЛАВА ВТОРАЯ"

     - И... князь Барата осмелился?
     - Возвышенный мирза,  разве дерзнул бы я молвить о том,  чего не видели
мои глаза? В теснинах Биртвиси лежат пятьсот сарбазов, изрубленных хищниками
хищника.
     - Уж не путаешь ли,  мсахури?  -  в сомнении спросил Шадиман. - Как мог
Саакадзе достать из неприступной Биртвиси хоть одного сарбаза?
     - Светлый князь,  сколько лет ты доверял мне, и не я ли в замке Марабда
передавал дружинникам свое умение разведчика?  В моих усах много седины,  но
такого еще не допускал бог видеть...
     - Говори!
     - Оберегая твое  послание к  князю Кайхосро,  я  осторожно,  прячась за
деревьями, приближался к Биртвиси... Только непонятное случилось: спешу я по
твоему,  светлый князь, повелению, а деревья то приближаются, то отдаляются.
И  чем  больше  себя  тороплю,  тем  веселее  становятся шутки  леса.  Вижу,
маленькие женщины переплелись руками и  танцуют.  Подойду,  а  возле ног уже
цветы головками кивают.  Или дятел на ветке сидит,  на меня нагло уставился.
Рванусь к  ветке -  нет дятла,  лишь шишка торчит.  В сердцах трижды плюнул:
"Чтоб  зеленый  черт  наступил на  хвост  желтой  ведьме!"  И  только  успел
выговорить заклятие против наваждения:  "Мои пальцы левой руки в твой правый
глаз!", как лесная чинка услужливо раздвинула ветви, и я увидел такое, какое
мой дед никогда и в сказке не придумывал:  будто на лице шесть глаз выросло.
А впереди,  словно из скалы,  выпрыгнул замок Биртвиси. Вдруг, слышу, - гром
не гром...  Что такое! Может, на железе черт чинку трясет? Жаль, что ошибся!
Не черт -  мужчина,  а  думбеки гром такой выбивают,  что вместо дождя слезы
невольно льются.  Смотрю -  о-о-о! - из ворот сразу, как скорпионы из щелей,
посыпались сарбазы. Что будешь делать! Не любят персы чуму. А обман любят? А
что  черная болезнь в  адский котел  Биртвиси засунула,  выдумал сам  хитрый
Барата.  Выдумал,  не выдумал,  только за сарбазами следом ханы как очумелые
выскочили.  Смотрю -  удивляюсь:  может,  опять дятел мерещится? Нет, думаю,
князь не захочет оборотиться шишкой.  Он это,  Барата!  А за ним пыхтит, как
иноходец,  его брат Хосия,  начальник крепости Биртвиси.  И  тотчас на башне
черное знамя,  как  крыло ворона,  забилось.  Тут  Хосия припустил -  и  еще
быстрее кизилбаши побежали, толкают друг друга, оружие на лестнице бросают и
такое по-своему орут,  что одни муллы понять могут. От храбрости у меня ноги
вдвое сложились.  Тогда крепко подумал: если цветы головками кивали, о своей
голове  непременно  заботиться  надо.   Решил   переждать  скачку  ханов  за
сарбазами,  а всех их -  за Хосия.  И хорошо решил.  Забежал в кусты, удобно
устроился,  за голубой букашкой наблюдаю, - боюсь, еще чертом представится с
шишкой на лбу и с дятлом в пасти. Вдруг треснула ветка. Я даже подскочил: не
чинка ли?! А это знакомый дружинник из свиты князя Кайхосро Барата на меня в
кустах наткнулся и завопил - видно, за черта принял на железе! Потом сердито
прикрикнул,  потом засмеялся.  Что будешь делать?  Знакомый! И, щелчком сбив
голубую букашку, такое рассказал; "Саакадзе вмиг окружил замок, муравью хода
не оставил,  затем потребовал доказательства верности. А Барата труднее, чем
муравью в  чашке:  видит,  не  шутит Моурави,  попробуй не согласиться!  Что
будешь делать? О черном знамени вспомнил. Облегченно вздохнул: "Ваша!" Персы
тоже не любят чуму,  светлый мирза хорошо это знает.  А  когда сарбазы вниз,
как  стадо,  спустились,  князь Барата сразу исчез,  как  испарился.  Может,
желтая ведьма в  гости пригласила,  хвостом завлекла?  Кто  знает?  Бог всех
одинаково любит.
     - О  человек,  ты  подобен  сосуду,  наполненному  коварством!  Слышал,
Шадиман? Твои сородичи сами вывели персидских воинов!
     - Да,  мой царевич,  когда к  горлу приближают бритву,  еще не на такую
игру осмелится даже храбрейший из храбрых.
     - Бисмиллах! Не забыл ли ты, что биртвисская крепость окружена высокими
лесистыми горами,  пересекается глубокими балками,  башни ее неприступны.  С
большими усилиями туда взобрались мои юзбаши и  онбаши,  а по их пятам,  как
покорные козлы,  -  сарбазы.  Начальств