ак...
     - Клянусь,  он бежал!  Но жизнь Эракле Афендули неприкосновенна,  готов
поклясться на кресте.
     - Не верю.
     - Что в залог?
     - Клод Жермен.
     - Он бежал.
     - Тогда все,  что перечислил я,  и ожерелье, которое Хозрев-паша выудил
из антиков Афендули.
     - Это  неосуществимо!  Ханым-везир  Фатима  не  отдаст.  И  не  следует
забывать, что она сестра султана.
     - Сестра султана?  Святая дева!  Я об этом чуть не забыл!  Посол должен
передать Хозреву,  что  нехорошо знатной даме уподобляться воробью и  из-под
чужого клюва тащить зерно.  Говорят, султан восхищался ожерельем, но, узнав,
что его купил Хозрев-паша у прибывшего из Египта купца,  поморщился,  ибо не
доверяет вкусу везира.  Потом,  зная скупость Хозрева,  усомнился в ценности
ожерелья.  Думаю, "падишах вселенной" будет приятно удивлен, узнав - скажем,
от Фомы Кантакузина, - откуда у царственной сестры ожерелье.
     Хорошо, если не рассвирепеет, ибо египетский купец тут ни при чем.
     - Советую, мой друг...
     - Прошу не  называть меня другом,  ибо  придаю чувству дружбы священное
значение. Так что мне советует де Сези?
     - Покориться решению Дивана  и  ни  в  коем  случае не  восстанавливать
против себя первого везира.
     - Ни первого,  ни последнего не устрашаюсь.  И  если через три дня я не
получу сундук, ценности и ожерелье, то...
     - Мой бог,  почему такая спешка? Ведь сперва надо догнать Клода, сундук
у него.
     - ...то на четвертый день к королю франков поскачет гонец.
     - От вас?
     - Я слишком мал для того, кто носит имя Людовика. От патриарха Кирилла.
И даже к султану с таким делом сам не обращусь, - удобнее Фоме Кантакузину.
     "Проклятая дрожь!"  -  мысленно  возмущался собою  граф.  И  как  можно
спокойнее:
     - Дьявол побери,  султану не до пустяков!  Я, кажется, предупредил вас:
он готовится к большой войне!  И вам полезнее думать о более важном для вас.
Раньше Дунай - потом Заендеруд!
     - Раньше шах - потом император!
     - Если разговор закончен, напоминаю о поединке.
     - Если  граф  рассчитывает ударом  шпаги  прервать  спор  со  мною,  то
напрасно,  -  и,  подойдя к  столику,  над  которым висел  портрет мадам  де
Нонанкур,  Саакадзе взял  увесистую бронзовую медаль  с  изображением короля
Людовика,  сплющил в  кулаке и бросил на сукно.  -  Я играю честно:  драться
будем на конях.
     Де Сези не в силах был скрыть смятение, он инстинктивно подался назад и
почти прохрипел:
     - Что еще за причуда?!.
     - Не причуда,  франкский посол,  а привычка.  Все знают:  я люблю одним
ударом  меча  рассекать всадника вместе  с  конем.  Конь  должен отвечать за
своего хозяина. Итак, через час - если не раздумаешь - на конях!
     - Придется  отложить,   дела  Франции  превыше  всего!   Но  запомните,
Моурав-бек,  если дьявол поможет вам не задохнуться в  серном дыму,  я сочту
священной обязанностью вонзить клинок в ваше...
     Яркий  луч  ударил в  зеркало камина.  Де  Сези  отпрянул.  Из  глубины
сплющенной медали угрожающе смотрело на посла искаженное лицо Людовика XIII.
Король играл в "живые шахматы".

     В эту тихую ночь, неосторожно разбросавшую на черно-синем своде золотые
крупицы звезд и  осмотрительно скрывшую красоту и уродство двуликого города,
крепче всех  спали бедняки,  ибо  им  нечего было опасаться воров.  Тревожно
ворочались  на  своих  удобных  постелях  купцы,   прислушиваясь  к  окрикам
сторожей.  А пресыщенные паши беспокойно отбрасывали одеяла,  приломиная, не
сказали ли  они что-либо лишнее на  пиру у  затащившего их  к  себе наушника
султана.
     И  в  эту  тихую  ночь  совсем не  смыкал глаз  везир Хозрев.  Семеня в
остроносых туфлях по  пушистому ковру,  он  настойчиво повторял:  "Свидетель
шайтан, франк сам решил четыре и еще три дня совсем не встречаться. Зачем же
прислал за  мной  своего осла  Боно,  да  еще  с  тревожной просьбой быть не
позднее чем на рассвете в посольском дворце?"


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ"

     История  Афендули  это  не  только  правдивая  история  одной  семьи  в
Стамбуле.  В ней,  как в зеркале, отразилось состояние турецкой империи XVII
столетия,  зашедшей в  тупик.  Об  этом беспрестанно думал Георгий Саакадзе,
стараясь  разобраться  в  противоречиях,  потрясавших  государство  османов,
понять причины этих потрясений и предугадать их следствия.
     Что знаменовали собою действия Хозрев-паши,  верховного везира?  В  его
руках    сосредоточилось   управление    огромными    владениями    султана,
простиравшимися от  самого Гибралтара до  Персидского залива и  от "Железных
ворот" на  Дунае до нильских порогов.  Управление такой империей,  казалось,
должно зиждиться на соблюдении существующих законов,  -  конечно,  жестоких,
низводящих подданных  до  уровня  рабов  и  стиравших грань  между  богом  и
падишахом,  - и все же законов. Но султанские законы в политических условиях
средневековой  Турции  стали  иллюзорными,   и  между  верховным  везиром  и
предводителем пиратов стерлась грань.  Там, где все дозволено, с неимоверной
быстротой,   как  следствие  тирании,   развиваются  хищнические  инстинкты.
Представитель высшей  власти  запасается  оружием  разбойника,  он  намечает
жертву,  и  горе  тому,  кто  угодит  в  его  сети.  Бесправие  торжествует,
достоинство человека попрано, правосудие молчит, палач хохочет.
     Но   что  страдания,   что  слезы  одной  семьи?   Они  тонут  в   море
несправедливости,  их считают ничтожными, как ничтожна гибель одного стебля,
смятого ураганом.  Все  же  капля за  каплей долбит камень,  размывает стену
мнимого   благополучия:   наверху   под   ослепительным   солнцем   сверкают
полированные плиты,  внизу сырость разъедает основание.  История одной семьи
как  бы  становится историей  нравов,  обличительным документом угнетенных и
униженных.
     Прав  ли  был  Георгий Саакадзе,  проводя прямую связь  между  пороком,
свойственным представителям высшей турецкой знати, и инертностью сотен тысяч
обитателей  империи?   Безусловно.   Насилие,   опирающееся  на  религиозный
фанатизм,  парализует волю. Ятаган, поднесенный к горлу, способен исторгнуть
из груди рабе вопль восхищения султаном.  Коран за покорность на земле сулит
услады рая.  Порабощенный вынужден оставаться рабом. Так было и в Стамбуле и
других городах империи,  где  развитие ремесел почти прекратилось и  где так
успешно  процветал торгово-ростовщический капитал,  который  разрушал старую
военно-феодальную систему, но не создавал новой.
     На  рубеже двух  столетий -  XVI  и  XVII  -  с  особой силой вспыхнули
восстания  крестьян.   Но   новые  хозяева  государства,   помещики-феодалы,
оттеснившие военных  ленников,  "рыцарей",  и  пробивавшиеся к  политической
власти,  потопили крестьянские восстания в  море  крови.  На  железных колах
погибали смельчаки, дерзнувшие считать себя людьми.
     Как повелось в течение столетий,  при каждом завоевании османов военным
ленам отводилась половина земель, но главным средством обогащения оставалась
не  хозяйственная эксплуатация  земельных  угодий,  не  торговля,  а  грабеж
завоеванных территорий: получение военной добычи, рабов и дани.
     Развал  военно-ленной  системы повлек  за  собой  снижение военной мощи
Оттоманской  империи.  Начался  "период  остановки".  Границы  Турции  более
существенно не  изменялись.  Несбыточной мечтой  оставалось желание отбить у
Московского государства Астрахань и  Казань,  завоевать царства  Западной  и
Восточной Грузии.  Но  легкий  способ  наживы  -  грабеж -  глубоко проник в
сознание пашей  и  беков,  он  настолько узаконился,  что  казался таким  же
естественным,  как поглощение пищи или любовь наложниц.  Подавление слабого,
присвоение чужого!  Удовольствие для  себя,  печаль для оскорбленного -  вот
мораль правящей верхушки империи;  мораль,  которая возвышала Хозрев-пашу  в
его собственных глазах.  Он грабил безудержно потому,  что и власть его была
безгранична.  За ним стояли вооруженные силы,  корпуса сипахов, орты янычар,
флотилии пушечных кораблей.  Господин над живыми душами,  он легко превращал
их в мертвые. Афендули могли считать себя погребенными.
     Там,  где отсутствует правосудие,  стирается, как медная монета, честь.
Жестокость быстро уживается с  подкупностью.  В  Стамбуле не  стало закрытых
дверей для того,  кто хотел платить.  Постоянный посол короля Людовика XIII,
граф  де  Сези,  орудовал  золотом,  как  отмычкой.  Иной  раз,  пускаясь  в
рискованные авантюры,  как  в  деле  Афендули,  он  прятал  орудие  взлома в
атласный камзол и,  вспомнив об этике,  делился золотом с сообщником. Мог ли
воскресить семью Афендули верящий в будущее Георгий Саакадзе?  Он знал,  что
за каждым его шагом неустанно следит верховный везир,  ненавидящий его. Но у
него,  Моурави,  была своя мораль:  "Брат для брата в черный день",  и он не
собирался ею поступиться.  Все напряженнее становился поединок между Великим
Моурави и верховным везиром.
     Охваченные грустью Русудан и  Хорешани намеревались немедля отправиться
к семье Афендули. Саакадзе удержал их: пока Матарс не превратит руины Белого
дворца  в  неприступную крепость,  способную хоть  неделю выдержать осаду...
скажем,   башибузуков  Хозрев-паши,   не  стоит  давать  им  повод  ускорить
нападение.
     Много отдал бы  и  посол франков за  возможность причинить неприятность
Моурав-беку, но...
     Тихо тянулось утро.

     Наступил  полдень.   У  ворот  затопали  кони.   Автандил  угадал:  это
прискакали  Заза  и  Ило.  Они  расцеловали  Магдану,  назвав  ее  мудрой  и
осторожной:  ведь она,  сколько де Сези не упрашивал ее, ни разу не посетила
франкский дворец, предпочитая неделями гостить в доме Моурави.
     Князья,  как только вошли, стали убеждать Саакадзе побеседовать с отцом
Елены:  "Он словно обезумел,  не перестает кричать:  "Сундук!  Сундук мой!".
Решено,  что он с  матерью вернется в  Афины и  опять станет купцом.  Но как
торговать без товара?  А товар без монет не продается. Что дядя Эракле? О, у
него и мангура не осталось, сам рассчитывает лишь на драгоценности, что были
на нем,  чтобы добраться до своего небольшого поместья, где начнет трудиться
на земле,  чтоб друзей Арсаны заживо сожрали гиены!  Так уже решил Эракле. С
нами отказался ехать".
     Саакадзе и бровью не повел,  что знает больше,  чем кто-либо другой. Он
ласково  посоветовал  Магдане  не   утруждать  прекрасные  глаза  напрасными
слезами.  Князя Заза он попросил так передать отцу Елены: "Пусть успокоится.
Моурави постарается помочь. Возможно, сундук и отыщется". И со всей прямотой
спросил, что думают предпринять отважные князья.
     - Сам  бог послал нам Великого Моурави!  Ты  во  всем оказался прав!  -
простонал Заза.  -  Кто мы теперь? Бездомные собаки - ибо бездумно надеялись
на чужое богатство, на довольство в чужой стране. Сгинуло богатство, и мы...
     - Бесспорно, лучше бы вам было вернуться тогда, когда я вас убеждал, но
ушедшее не  вернешь.  Сейчас  нельзя  медлить с  возвращением в  Картли.  По
посланию князя  Шадимана вижу:  недолго отдыхать собирается князь  Шадиман в
Марабде.  Теймуразу не царствовать в Картли.  Воцарится Хосро-мирза, царевич
Кахети.  Так  пожелал шах  Аббас...  Отец  ваш  дружен с  Хосро-мирзою,  вам
предстоит блистать в  Метехском замке.  Но пусть то,  что случилось с  вами,
научит вас  любить отечество.  Помните,  лишь родина может защитить от  всех
бед...  Постарайтесь  снискать  ее  любовь!  Воин  в  драгоценных  доспехах,
умирающий от  жажды,  ничто  без  воды  родника,  заключенного в  камне.  Не
забывайте простой народ,  ибо  в  нем наша живительная сила.  Он  выковывает
оружие,  и  на  него  уповают на  поле  брани.  Тысячи воль  в  одном сплаве
определяют волю полководца,  тысячи мечей придают его мечу несказанную силу,
тысячи  сердец  превращают его  сердце в  броню.  Полководец может  одержать
победу, но обороняет отечество - народ. Полководец способен ошибиться, народ
- никогда.  В  его  могучих руках  крепость вашего дома.  Ненависть народа -
страшна,  дружба -  бескорыстна.  -  Он  вновь опустился на скамью.  -  Если
захотите  расположить  к  себе  владетелей,   благороднее  Мухран-батони  не
найдете.  Еще,  пожалуй,  Ксанские Эристави.  Не потому так говорю,  что они
родственники мне.  Князь Липарит тоже  никогда не  позорил свое  оружие.  Но
сразу ни  на  что не льститесь.  Зорко присматривайтесь,  дабы не принять по
ошибке гаснущий факел за  солнце.  Старайтесь пользу не князьям,  а  царству
оказывать.  Советы вашего отца ценны,  но он упрямо не желает признать,  что
время сейчас новое, и сколько ни наряжай одряхлевшего коня в парчовое седло,
все равно скакать не сможет, и чем ярче парча, тем откровеннее убожество.
     - Моурави,  взволновали меня  возвышенные речи твои.  Не  вспоминай мою
глупость,  как не  вспоминают пену.  Твои отеческие наставления не пропадут.
Магдана много говорила о  благородстве Кайхосро Мухран-батони.  С ним искать
дружбу станем,  а не с Джавахишвили. Искать вражду с Зурабом Эристави будем,
а  не с Липаритом.  Но одно тревожит:  как сейчас выехать?  А оставаться еще
опаснее.  Сам  видел,  даже  на  детей  злодеи  покушались.  О  святая дева,
защитница, прими под свою руку моих сыновей!.. - Голос Заза дрогнул. - Могут
на  дороге схватить.  Елена совсем больна,  Магдана тоже ослабела,  за детей
страшатся...   Мать  зубами  скрежещет,   проклиная  злодейку...   Ахилл  на
Египетском базаре продал все  наши ценности,  хватит до  Картли доехать.  Но
каким путем?
     - Об  этом,  князья,  не  беспокойтесь.  По  морю до Батуми поплывете с
охраной Фомы Кантакузина. Если судьба изъявит милость, вернусь в Картли; там
многое  обсудим.   Хоть  Хосро  царевич  и  ставленник  Аббаса,  но  его  не
устрашаюсь,  ибо  он  жаждет царствовать,  а  не  разрушать...  Купец Вардан
отвезет мое  письмо в  Марабду.  О  вас  подробно сообщаю князю Шадиману.  И
Хорешани отдельно пишет. Не волнуйтесь, встретит с почетом.
     - Кто,  наконец, скажет мне, - внезапно прервал друга Папуна, - сколько
человек может без скрипа говорить, не смачивая язык вином?
     Невольно  все  рассмеялись.  И  князья  с  тем  радостным возбуждением,
которое создается уверенностью в  лучшем  будущем,  последовали за  Папуна в
зал, где их ждали обильные яства и материнская ласка Русудан.

     Легче  всего удалось расстаться с  Иоанном и  его  женою.  Они  пугливо
бродили возле полуразрушенного Белого дворца, ожидая нападения из-за каждого
камня.  И  когда Эракле предложил им покинуть злополучное место,  они тут же
стали собираться. Но скрыться надо было тайно, иначе везир или де Сези могут
их пленить и потребовать выдачи Арсаны. О предвечная дева, не допусти беды!
     Поразмыслив,  Ростом  и  Элизбар отправились к  Халилу за  четками.  Но
выбирали их лишь тогда, когда в лавку входил покупатель.
     Ага Халил и  "барсы" сразу согласились с  планом Ибрагима,  как с самым
разумным в смысле безопасности.
     И  вот  однажды ночью  к  домику Ибрагима подъехали на  двух  верблюдах
родственники-арабы из дальнего поселения. Об этом хвастал на базаре Ибрагим,
покупая баранину и лаваш.
     Расположившись в  чистой и уютной комнате,  Иоанн с женой решили,  что,
как только получат сундук,  немедля тайно покинут Константинополь. И пока де
Сези будет искать беглецов, они очутятся в Афинах.
     Сложнее было с князьями и Еленой. Они настаивали, чтобы Эракле переехал
с  ними  в  квартал Фанар.  Разумеется,  конечный пункт их  странствования -
Марабда.
     Эракле  обещал подумать,  но  напомнил,  что  безопаснее дожидаться его
решения в  квартале Фанар под  покровительством греческой церкви,  а  потому
поселиться в доме патриаршего храма. Елена тотчас согласилась, ибо после той
ужасной ночи страх за сыновей не покидал ее.
     Всего труднее пришлось с  Магданой,  она  решительно заявила,  что  без
Эракле не покинет,  хоть и  разоренного,  но все же дома Афендули.  Пришлось
приехать Хорешани и  почти насильно увезти Магдану в дом Саакадзе и то после
того,  как  Хорешани шепнула ей:  "Ты мешаешь Эракле выбраться невредимым из
лап волков, которые неотступно следят за благородным".
     Оставшись с  верными слугами,  Эракле стал по  ночам грузить на фелюги,
укрытые в бухточке,  примыкающей к владению,  сокровища, которые хранились в
тайнике под мраморной скамьей.
     Сначала все было зашито в  кожаные мешки,  потом их опустили в мешки из
грубой рогожи, затем - в рваные, пропахшие испорченной рыбой.
     Все  дни  и  ночи  "барсы" по  очереди сторожили у  ворот  и  стен,  не
подпуская близко даже бедняков,  за вознаграждение бодрствовавших на дальних
постах.  Кто знает,  может, какой-либо лазутчик все же затесался среди них и
теперь громче всех кричит о своей преданности господину Афендули.
     Но  после выезда семьи ничто не нарушало тишину:  не ржали кони князей,
не  бряцало их оружие,  не слышно было смеха женщин и  звонкого крика детей.
Один Эракле раза два  в  день появлялся у  развалин и  тут же  исчезал.  Так
посоветовали ему  "барсы":  пусть за  оградой видят,  что он  живет в  своем
владении.  Кто знает,  может, грабители подсылают лазутчиков следить за ним.
"Барсы" не ошиблись,  и лазутчики старались,  как могли,  каждый день донося
своим господам -  де Сези,  Хозрев-паше и  Клоду Жермену о  том,  что Эракле
ежедневно бродит  часами по  саду,  сокрушенно качает головой и  вдруг,  как
бесноватый, рвет на себе одежду.
     Хозрев-паша  приказал было  своему  соглядатаю пустить стрелу  в  спину
грека,  никому сейчас не  нужного,  но  сторожившие бедняки,  захватив слугу
везира,  избили его  до  полусмерти и  наверно бы  убили,  ибо гибель Эракле
означала конец их благополучия. Осторожный Ростом с трудом вырвал соглядатая
паши из рук посла, везира и иезуита, никто не осмеливался метнуть стрелу, да
это было и бесполезно: Эракле оказался недосягаем для стрел.
     Сундук  Иоанна  и  некоторые ценности  Арсаны,  посланные де  Сези  под
охраной Боно,  были  доставлены ранним утром.  Пануш и  Матарс отвели Боно в
свою комнату и  угощали,  пока посланный на  вебрблюде слуга не привез купца
Афендули, переодетого турецким кораблевладельцем. Лихорадочно вскрыв сундук,
Иоанн,  пересмотрев содержимое, радостно вскрикнул: "Все цело!" Дато вежливо
провожал Боно.  И  тут  Боно,  как  бы  вспомнив,  коверкая турецкую речь  и
жестикулируя,  сказал,  что  ожерелье граф  доставит лично  в  Белый  дворец
Афендули через восемь дней.  Высокая госпожа Фатима желает красоваться в нем
в день своего рождения.
     Не успели закрыться за Боно двери, как купец, силясь приподнять сундук,
хотел тут же погрузить его на верблюда и увезти в домик Ибрагима.
     "Барсы" звучно хохотали:
     - Хорошо, Дмитрий и Ростом сейчас дом Эракле стерегут, иначе обладатель
большого носа посоветовал бы тебе свечу в полтора аршина Христу поставить за
то,  что на нас наскочил,  не то бы запрыгал голым,  как Адам.  В Турции это
занятие не безопасное.
     - Почему?  -  Купец удивленно уставился на Элизбара.  - Разве сундук не
моя собственность?
     - Твоя,  дорогой,  и раньше была твоей, только не успеешь ты выехать за
ворота,  как  около  твоего  верблюда  какие-то  пустоголовые затеют  драку,
сбежится толпа,  ты  будешь кричать,  они ругаться,  -  а  когда разбегутся,
вместо сундука на  твоем  верблюде будет хвост шайтана,  такой...  гладкий с
кисточкой.
     "Барсы" потешались, купец испуганно моргал глазами:
     - А... а где же сундук будет?
     - У шайтана на месте хвоста!
     - Или у посла, или у иезуита, смотря кто оплатил устроителю шутовства.
     Купец  беспомощно опустился на  узкий  диван и  стал  похож на  гребца,
обронившего весло.
     - Запомни:  как только стащат сундук,  не унывай, - сползи с верблюда и
вопи:  "Аман!  Заман!" Переодетый Отар ответит:  "Не мед! Саман!" Слуги тебя
окружат и скроют от погони и слежки.
     Незамеченн