муравейник,  обданный кипятком,  только  тогда  удастся
увезти князя Баака и Датико.  Поспеши, Керим! Затаи в себе страдание, побори
усталость, они сейчас неуместны.
     Больше других волновались Селим и  десять сарбазов:  уже кони оседланы,
уже все вышли провожать счастливцев, а хана нет и нет!
     Но вот в  распахнутые ворота въехал Керим.  И сразу поднялась суматоха.
Кто-то  спешно проверял подковы у  коня,  кто-то тщательно подгонял к  седлу
кожаную сумку.  Еще никто не знал,  в чем дело, но крик Керима: "Готовьтесь,
сарбазы, скоро покинем Гулаби!" - взбудоражил всех.
     Керим незаметно перенес из верблюжатника в свою комнату небольшой тюк.
     Старшему   евнуху   он   шепнул,    что   пока   хан   повернет   коней
гяуров-сокольников  к  Исфахану,  пусть  евнух,  по  велению  хана,  немедля
подготовит гарем к скорому путешествию; помолчав, добавил:
     - Я для всех евнухов припас большую новость, потом скажу, - и торопливо
вышел.
     Но едва евнух скрылся за дверью гарема, Керим тотчас вернулся в комнату
Али-Баиндура,   вынул  из  шкафчика  послание  к  шаху  и,  кликнув  Селима,
направился к себе.
     Переждав,  пока  несколько умерится восхищение Селима  содержимым тюка,
Керим передал ему послание к шах-ин-шаху.
     Через час Селим,  прижимая ларец с посланием к шаху Аббасу,  выезжал из
ворот Гулаби.  За ним следовали закутанная в  новую чадру наложница и десять
счастливых сарбазов, которым Керим роздал по пяти абасси на дорожный кейф.
     Часы таяли,  как звезды на рассвете.  Керим торопился.  Вызвав особенно
преданных ему пять сарбазов,  он  велел им спешно перековать коней,  ибо они
поскачут с  ним  проводить пленных гурджи до  первого караван-сарая,  а  там
повернут в  Исфахан с посланием к Караджугай-хану.  Керим тихо добавил,  что
просит щедрого хана принять его в  свою свиту,  и тогда он,  Керим,  устроит
всех  пятерых  у  всесильного в  делах  и  приятного  в  обращении советника
шах-ин-шаха. Пусть они ждут его в Исфахане.
     Тщательно   обдумывая   каждую   строку,    Керим    подробно   написал
Караджугай-хану  о  том,  как  Юсуф-хан,  приехав  в  Гулаби,  сговорился  с
Али-Баиндуром ограбить купцов  и  разделить пополам  заказанные шах-ин-шахом
товары.  На  время  они  решили  укрыть  богатства вблизи  Гулаби,  в  доме,
покинутом купцом-греком. Желая избавиться от опасного свидетеля своих подлых
дел, Али-Баиндур-хан заманил Керима в пустующий дом, якобы для важного дела;
но  не  успел Керим переступить порог,  как хан напал на него с  отравленным
ханжалом.  Аллах не допустил несправедливости и направил ханжал Керима прямо
в  гнилое сердце разбойника.  Керим  просит хана  из  ханов передать ключ  и
список товаров, посылаемых им с пятью сарбазами ограбленным купцам, дабы они
поспешили за  своим  богатством.  Там  они  найдут  и  похитителя,  мертвого
Али-Баиндура с отравленным ханжалом в руке и другим клинком в сердце.  Пусть
купцы придирчиво проверят ценный груз по списку; взял себе он, Керим, только
законную часть,  ни  одного бисти лишнего,  а  что  взял -  раздаст беднякам
Гулаби и  честным сарбазам.  И  еще  часть  пошлет семье  факира,  без  вины
замученного Али-Баиндуром.  Но Керим и себя решил наградить:  он спасет ни в
чем не повинного князя Баака и его азнаура.  Пусть благородный хан не осудит
его, Керима, - он перед аллахом чист и свою жизнь закончит не в Иране...
     Спешно  созвав сморщенных и  облысевших евнухов в  комнату хана,  Керим
запер двери и тихо сказал:
     - О евнухи, я взволнован и опечален услышанным сегодня от Али-Баиндура.
Тяжела ваша участь,  ибо хан решил всех вас выбросить, как состарившихся, из
своего гарема:  "Вот только довезут жен и наложниц до Исфахана,  а там пусть
убираются хоть к  шайтану,  ибо они своей старостью чернят мое богатство!" И
как хан корчился от  смеха,  о  евнухи!  Он  был похож на бирюзового паука с
алмазными глазами, а в вас видел беззащитных мух.
     Возмущенные евнухи клялись,  что даже мелкой монеты они не  припрятали,
служа у скупого хана.
     - Куда идти? Аллах, аллах! Как жалка наша доля!
     - Если будете глупцами,  еще худшее вас ждет!  Разве кто-либо подбирает
павших мух? Придется с протянутой рукой на базаре пыль глотать.
     - О ага Керим, научи, что нам делать?
     Керим  удивился:  ведь  хан  высосал у  них  молодость,  так  почему не
догадаются забрать себе часть богатств хана?  Али-Баиндур повелел им выехать
с гаремом на рассвете,  сам он вернется в крепость и закончит то, что должен
закончить,  а затем с сарбазами прибудет в Исфахан, не позже чем через шесть
дней  после отъезда гарема.  Но  он,  Керим,  советует так:  пусть евнухи не
дожидаются возвращения Али-Баиндура и,  оставив его гарем,  разбредутся, кто
куда захочет. Хан повелел им взять с собой сто сарбазов, - они и без евнухов
управятся.  Ради  успеха  путешествия следует  сейчас  же  отправить  вперед
пятьдесят,  дабы они раздобывали лучшую еду,  а  пятьдесят других сарбазов с
копьями наперевес пусть  сопровождают гарем.  Сейчас  он  повелит пятидесяти
сарбазам седлать коней, а другим собраться на рассвете.
     Не  успел Керим скрыться,  как евнухи ринулись в  комнаты хана и  стали
набивать мешки ценностями,  монетами и одеждой хана.  Они решили не оставить
хану даже бисти, - у него достаточно туманов хранится в Исфахане.
     Отобрав пятьдесят сарбазов,  самых преданных хану,  Керим раздал им  по
десять абасси и  велел  немедля отправляться в  путь.  Обрадованные сарбазы,
получив такой же  приказ от  старшего евнуха,  наперегонки бросились седлать
коней.
     Когда  мягкая  темнота легла  на  землю  и  небо  вызвездилось и  стало
походить на  алтабас,  усеянный золотыми монетами,  Керим поднялся в  башню,
открыл дверь и громко возвестил,  что по велению Али-Баиндур-хана пленные, в
сопровождении пяти десятков сарбазов,  направляются в  Исфахан.  Сам Керим с
пятью сарбазами проводит их до первого караван-сарая,  где ждет их прибывшая
из Исфахана шахская стража.
     Датико начал просить отложить поездку до  утра,  ибо князь очень устал,
но Керим так заорал, что стража невольно отступила в сторону.
     - Почему нигде не сказано,  что делать с назойливым?  - выходил из себя
Керим.  -  Разве не  слышишь,  что пятьдесят сарбазов уже выехали из  ворот?
Бисмиллах,  я  тоже устал,  но  повеление хана должно быть выполнено!  Или у
слуги князя две головы?
     Кони пятерых, уже оседланные, стояли во дворе. Каково же было удивление
и радость сарбазов, когда Керим роздал им монеты, золотые изделия и вдобавок
каждому по пяти аршин сукна и по пяти - шелка.
     - О, еще бы! Мы за ага Керима поскачем хоть в огонь!
     Керим засмеялся:
     - Огонь тут ни  при чем.  Вам только придется сопровождать меня и  двух
пленных.
     Стража безмолвствовала:  кто  посмеет противоречить ага  Кериму?  Но...
почему пленным позволяет увезти столько вещей?  Разве плохо было бы поделить
их между стражей?
     - Не плохо,  -  прошептал старший, - но, видно, хан сам решил присвоить
богатство царя гурджи.
     Вспыхнули факелы.  Сарбазы помогли Датико навьючить на  четырех лошадей
тюки и  сундуки.  Стража угрюмо следила,  как  из  ворот выехали Керим,  два
грузина и пять всадников.
     Едва  доехав до  караван-сарая,  Керим вполголоса сказал сопровождающим
его,  что сюда должны прибыть пять десятков, чтобы принять задушенного царя.
За стеной кто-то протяжно застонал.
     Страх обуял сарбазов.  Может, ага Керим позволит им не въезжать во двор
караван-сарая?
     Кто-то,  закутанный в черный саван,  бесшумно отделился от стены и взял
под уздцы вздыбившегося коня Баака. Сарбазы отпрянули.
     Тут  Керим проявил милосердие и  сказал сарбазам,  что  он  и  без  них
обойдется,  пусть  они  скачут прямо  в  Исфахан.  Как  подхваченные вихрем,
умчались всадники от страшного караван-сарая.
     - Арчил!  -  воскликнул Датико, обнимая сына. - В каком горе мы с тобой
встретились!
     Молча взял Керим под уздцы княжеского коня,  и все кружным путем, через
мост, по оврагу, направились к домику Тэкле.


        "ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ"

     - Но,  Моурави, почему в такой суровый час ты отвергаешь нашу помощь? -
Недовольство Кайхосро заметно возрастало. - Разве злобный мечтатель Теймураз
и его кровавый сподвижник Зураб друзья нам, Мухран-батони?
     Столкновение  с  царем  Теймуразом  становилось  неминуемым.   Но  царя
встречают  по-царски:  побольше  клинков,  побольше  засад!  Впрочем,  кроме
клинков,  необходима и дальновидность. Поэтому Георгий Саакадзе и Дато всеми
мерами старались удержать владетелей от  рискованного шага.  Еще  колеблясь,
Георгий все более убеждался, что без откровенной беседы не обойтись:
     - Любезный моему  сердцу Кайхосро,  помощь ваша  может  быть  для  меня
спасением, но... надо смотреть правде в глаза, - для княжества Самухрано это
может оказаться если не  гибелью,  то  большой бедой.  Давно Теймураз и  его
клика точат зубы на богатые владения князей Мухран-батони.  Не в силах также
забыть  кахетинец,  что  ты,  Кайхосро,  был  желанным правителем Картли,  -
значит, не утратил возможности с почетом вернуться на престол. Так вот, если
судьба отвернется от  меня,  то ваша боевая помощь Георгию Саакадзе послужит
царю-стихотворцу выгодным предлогом напасть на владения Самухрано.  Здесь он
с наслаждением будет творить шаири и маджамы,  но не пером, а мечом, и не на
бумаге,  а  на  полях.  Мне же  для дальнейшей борьбы необходимо сохранить в
целости  княжество Мухран-батони.  По  этой  причине и  от  помощи  Ксанских
Эристави отказался.
     - Моурави! - воскликнул Кайхосро. - Тебя ли я слышу? Никогда перед боем
ты не сомневался в своей победе!
     - Ты прав. Перед боем с врагами Картли - Ираном и Турцией - да! Тогда я
твердо  знал,  что  останусь победителем.  А  сейчас...  тяжело выговорить -
предстоит сражаться с народом Картли. Выходит, братская война.
     Судорога пробежала по  его лицу,  и  Кайхосро это показалось странным и
непривычным.
     - Мой Георгий, а не с княжескими рабами?
     - На Дигоми, дорогой Вахтанг, я не проводил различия между азнаурскими,
княжескими и царскими дружинниками. В каждом я видел только обязанного перед
родиной.  Я  любил  их,  заботливо,  как  отец,  оберегал,  развивая  лучшие
качества: мужество, преданность родной земле и благородное чувство дружбы. Я
говорил им  о  мече и  коне,  как о  неотъемлемых спутниках обязанного перед
родиной. Я учил страстно ненавидеть врага. Я учил их тонкости боя, не щадить
против тебя стоящего.  Учил -  врагов не считать!  Нападать и побеждать! И в
знак  благодарности обязанные  платили  мне  восторженным преклонением.  Они
клялись в вечной верности,  клялись при первом взмахе меча Носте бросить все
и бежать ко мне,  чтобы, сражаясь рядом со мною, отдать жизнь за победу. Мою
победу!  Я верю им.  И хоть и не совсем рассчитываю только на их оружие,  но
знаю! Кто не сможет драться со мною рядом на этой стороне поля битвы, тот не
станет и на той. И никакие угрозы князей не помогут... Так обязанные клялись
мне...  Нет...  они не  останутся на  противоположном берегу реки,  бурлящей
ненавистью. Если... если не произойдет...
     - Чуда? - Вахтанг прищурился. - Ждешь чуда?
     - Прямо скажу: надеюсь на любовь народа!
     - И  я  прямо скажу:  не надейся.  Княжеские дружинники подымут на тебя
оружие.
     - Все?  Нет,  Мирван,  это  немыслимо!  Это  означало бы  крушение моих
надежд.  Пусть не все,  но многие не подымут...  не смеют поднять.  Не я  ли
вдохнул в них чувства витязей? И что тогда значат их клятвы?!
     - За семьи страшатся, - смущенно проговорил Вахтанг.
     Саакадзе не  возобновлял разговор.  "И  самые благородные из князей,  -
думал он,  -  мало что смыслят в горе народа, в его радости, в его гордости.
Разве ополченцы не  пришли ко  мне  с  готовым решением стать в  первые ряды
народного войска?
     "Все за одного!" И я -  один за всех!  Нет,  мой народ со мною, ибо я -
часть его. Чаяния народа - мои чаяния, в его душе отозвалась моя душа. Не по
пути ему с  князьями во  веки веков.  Аминь.  С  ним я  одержу самую славную
победу. Вступая в решительное единоборство с княжеским сословием, необходимо
помнить: нельзя надеяться на одни азнаурские дружины. Их слишком мало".
     - Значит,  кроме  Кайхосро и  пятисот дружинников,  никого  от  нас  не
возьмешь? - после неловкой паузы спросил Мирван.
     - Никого.  И от Ксанских Эристави не более трехсот дружинников.  Вам же
советую посадить на коней всех юношей, начиная с семнадцати лет. Используйте
время и еще сильнее укрепите Самухрано.  Кроме нового способа сражаться,  не
забудьте и о старом:  кипящая смола,  раскаленная соль,  песок, камни всегда
действовали отрезвляюще на врагов, осаждающих твердыни.
     - Выходит, Зураба наравне с турками ставишь?
     - И  с  персами наравне.  Этот  разбойник во  сне  и  наяву  видит себя
победителем не  только Георгия Саакадзе,  но и  Мухран-батони.  А  Ксанского
Эристави, моего зятя, особенно ненавидит за презрение к Ананури.
     - Я не боюсь его шакалов!  -  вспылил Кайхосро. - Уже раз шутя показал,
что  мухранцы не  хуже  арагвинцев,  а  может,  и  лучше умеют,  когда надо,
прищемить  хвосты  назойливым.   Еще  не   все  ты   видел  здесь.   Надеюсь
похвастаться.  Но скажи, почему отказываешься от помощи Левана Мегрельского?
Почему не приглашаешь Гуриели?
     - Сначала я  скажу,  остальное добавит Георгий,  -  вступил в  разговор
Дато.  -  Не успел я приехать в Самегрело, не успел передать просьбу Георгия
оказать ему  воинскую помощь против Теймураза,  как  Леван  весь  засветился
радостью.  Так  бывает,  когда  орел  видит добычу.  Обняв меня,  светлейший
закричал: "Э! О! На конях у меня всегда тридцать тысяч, но к Моурави я приду
не меньше чем со стотысячным войском! Только пусть Моурави взамен обещает не
мешать мне в  захвате Имерети!"  Сразу я понял:  для отвода глаз про Имерети
вспомнил.
     Помолчав, Мирван спросил:
     - Выходит,  Леван не  знает о  твоем намерении возвести на  картлийский
престол Александра, царевича Имерети?
     - Пока не знает,  - спокойно ответил Саакадзе, пытливым взглядом обводя
дарбази воинов,  украшенный редкостным оружием.  -  Еще  раз  решил спросить
тебя,  Кайхосро.  Вижу,  многое в тебе изменилось. Ты был правителем Картли,
значит, первый имеешь право на царствование...
     - Об этом,  Моурави,  не вспоминай! - поморщился Кайхосро; он всегда со
стыдом вспоминал навязанный ему трон.  - Александр - Багратиони и лучше меня
знает,  как  быть  "богоравным".  Но,  может,  есть  другая причина,  почему
скрываешь от Левана, кого наметил царем вместо Теймураза?
     Саакадзе  встал,   прошелся.  Да,  откровенный  разговор  необходим!  В
распахнутое окно  ворвался молодой смех,  лай  собак  и  визг  щенят.  Среди
многочисленных братьев,  племянников и  юных княжон вертелся Гиви,  стараясь
поймать резвого щенка,  внука  Мта,  любимицы старого Мухран-батони,  потому
особенно чтимой.
     С отеческой нежностью посмотрел Саакадзе на раскрасневшегося Гиви.  Ему
хотелось крикнуть что-нибудь ласковое неустрашимому в бою и чистому сердцем,
как  дитя,  воину,  еще  не  изведавшему  личного  счастья...  но  он  резко
повернулся и грозно сказал:
     - Не бывать Теймуразу царем Картли!
     - Аминь! - выкрикнул Вахтанг.
     - Смерть кровавому Зурабу!
     - Аминь! Аминь! Аминь! - выкрикнули все.
     - Будь проклят кровавый шакал,  упорно стремящийся к битве с нами! Даже
вероотступник  Хосро-мирза  ни  разу  не  напал  на  Самухрано  и   владения
Ксанис-Эристави,  хотя Иса-хан,  подстрекаемый Зурабом,  и  не  прочь был бы
повеселиться в наших замках.
     - Не  удивляйся этому,  дорогой Мирван!  Наверно знаю,  что Хосро-мирза
всеми способами отстаивал ваши владения.
     - Но почему?
     - Царствовать  в   Картли  собирается,   и  ему  необходимо  заручиться
поддержкой   могущественных  князей.   Иса-хана   он   ловко   убедил,   что
Мухран-батони и  Ксанские Эристави сильны войском,  но  не  идут против шаха
Аббаса, не оказывают помощи Саакадзе. А если раздразнить их, то легко можно,
не  желая  того,   объединить  обоих  князей  с  Георгием  Саакадзе.  И  еще
неизвестно,  не поспешат ли за всесильным владетелем Самухрано многие князья
Верхней,  Средней и  Нижней  Картли,  сидящие сейчас  смирно.  И  еще  менее
известно,  не повторится ли Марткобская битва, если Непобедимый, заполучив в
свои  руки  могучее войско,  применит излюбленные им  приемы  ведения войны.
Видите,  друзья,  мрачная  тень  марткобского поражения  преследует  персов.
Поэтому Иса-хан охотно согласился с Хосро, и неоднократные попытки шакала ни
к чему не привели.
     - Откуда узнал об этом, дорогой Георгий?
     - От  моего  "дружеского" противника,  князя Шадимана.  Он,  чувствуя в
действиях Хосро-мирзы затаенную хитрость, в шутливой форме описал мне тонкую
игру,  в надежде, конечно, выпытать: не ведаю ли я причины столь неожиданной
доброты Хосро-мирзы, полководца грозного шаха Аббаса.
     - И ты, Георгий...
     - Ответил,  что  ведаю.  И  внушил  Шадиману мысль  войти  в  доверие к
Багратиду в тюрбане. Возможно, что дальновидность Хосро принесет пользу ему,
как будущему царю Картли.
     Мирван хотел что-то сказать, но ударил гонг. Дато вздрогнул: что такое?
А...  вспомнил,  так здесь всегда сзывает гостеприимец на  еду.  Первый удар
означает:  "Если кто  не  успел переодеться к  еде,  поторопитесь!"  Второй:
"Старая княгиня вышла из  своих покоев!"  Третий:  "Все  должны войти в  зал
еды!" Так было при старом князе,  так будет при правнуках - ничем не рушимые
обычаи, раз и на веки вечные заведенные. Но неужели ничем не рушимые?
     Саакадзе снова, как всегда при приездах, с любопытством оглядел дарбази
яств.   За   главным  столом,   предназначенным  для   многочисленной  семьи
Мухран-батони и самых приближенных,  уселись шестьдесят человек.  Но сегодня
стояли и  добавочные два  стола -  для съехавшихся со  всех сторон Самухрано
княжеских азнауров с  их  семьями и  других  начальников дружин из  мсахури.
Множество дружинников разместилось частью  в  замке,  но  больше за  стенами
замка,  в деревне.  "Да,  -  подумал Георгий,  - здесь готовятся не только к
праздничной еде, но и к бою".
     Шумно рассаживались за столом, каждый занимал назначенное ему место.
     Во главе стола,  заменяя погибшего в бою отца, сел старший сын Вахтанг,
рядом -  старая княгиня,  затем Моурави и  по  левую руку  -  Мирван,  потом
Кайхосро и с ним рядом Дато.
     Фамилия Мухран-батони гордилась Кайхосро -  ведь  он  был  почти  царем
Картли,  -  и  обычно,  когда не  было таких почетных гостей,  как  Моурави,
Кайхосро занимал место отца.
     Напротив мужчин, справа и слева от жены Вахтанга, разместились женщины.
Здесь присутствовали невестки и  те,  кто постарше.  Хварамзе,  дочь Георгия
Саакадзе,  сейчас восседала рядом с  княгиней.  Отчасти этим  подчеркивалось
уважение к Великому Моурави,  но была и иная причина:  у Хварамзе первенец -
сын,  у других невесток - дочери. Здесь каждое рождение, особенно мальчиков,
встречалось бурной  радостью.  Хварамзе  засыпали драгоценностями,  окружили
особым вниманием, любовью, а непомерно крупного красивого младенца назвали в
честь Моурави Георгием и доверяли его только няне, вырастившей Кайхосро.
     Саакадзе с  любопытством разглядывал дочь.  Она точно слилась с  семьей
Мухран-батони:  та  же  гордая  осанка,  та  же  мягкая улыбка и  светящиеся
счастьем глаза.  С  трудом  нашел  Георгий  в  лице  Хварамзе оставшееся еще
сходство с  фамилией Саакадзе:  где-то в уголках губ укрылась легкая печаль,
так украшающая уста Русудан.
     "Значит,  правда,  - думал Георгий, - когда не имеешь своего характера,
невольно  перенимаешь свойства  тех,  кто  находится вблизи.  И  Русудан  не
ошиблась,  говоря:  "Зачем  думать  о  счастливых дочерях,  когда  каждый из
"барсов" больше нуждается в  теп