тановится!
     С  давних  пор  в  Самухрано было  установлено -  над  каждой полсотней
дружинников  начальствовал  мсахури,  а  над  всем  отрядом  каждой  деревни
главенствовал княжеский азнаур.
     В  Ламази  все  парни  стремились попасть  в  полсотню мсахури  Цагала,
который,  словно кузнец -  мечи, выковывал из них ловких воинов, славившихся
даже  в  замке  Мухран-батони.  Нередко цагальцев зачисляли в  личную охрану
князей.
     Сегодня Цагала  особенно придирчиво проверял меткость своих  пятидесяти
дружинников: ведь сам Моурави - шутка ли! - сам Моурави будет оценивать.
     Внезапно возмущенный крик  Цагала,  сдобренный безжалостными насмешками
девушек,  огласил воздух:  рослый,  приятный парень,  не опуская лука, уныло
смотрел,  как выпущенная самим Цагала дикая утка,  даже не раненая,  улетала
прочь.
     Мсахури рассвирепел:
     - Ты что,  ишачья твоя рука,  откуда пришел?  С  Дигомского поля или из
своего буйволятника?
     - Батоно,  мой  ангел  неспокойно сегодня на  плече сидит,  крылом руку
толкнул.
     - Теперь на  ангела сваливаешь!  Ангел на  левом плече сидит!  Это твою
собачью руку черт толкнул хвостом!
     - Не может, батоно, черт близко подойти, раз анг...
     - Э-э,  парень,  - засмеялся худощавый старик, - наверно, забыл: ангелу
тоже кушать надо - хоть и святой, как раз в полдень на небо улетает.
     - Тогда моя ишачья и  собачья рука ни  при чем!  -  вскрикнул под общий
смех парень. - Черт сильнее меня!
     - Ни при чем? - разъярился Цагала. - По-твоему, Великий Моурави на поле
битвы чертей собирается разгонять,  чтобы не  мешали тебе  стрелы в  недруга
пускать?
     Общий хохот так  устыдил дружинника,  что он  искусал себе усы.  Вперед
выскочила гибкая  девушка,  гневно  отбросив назад  тяжелые косы.  Глаза  ее
полыхали  возмущением,  ибо  только  вчера  она  необдуманно пообещала этому
"увальню" выйти за него замуж.
     - Батоно Цагала,  разреши мне пронзить цель! - Не дожидаясь ответа, она
выхватила у парня лук и наложила стрелу.
     - Берегись! Не попадешь - велю твоей матери полкосы тебе отрезать!
     Девушки испуганно зашумели:
     - Оставь, Кетеван, почему рискуешь?
     Но Кетеван, упрямо сжав пунцовые губы, твердо натягивала тетиву.
     - Мой ангел уже победил, - насмехалась она, - а черт меня боится больше
креста.  Ночью поцеловать хотел,  а я его таким подзатыльником угостила, что
рога сшибла,  он  до  утра их на земле искал,  пока в  собственном хвосте не
запутался!
     - Э-э,  Кетеван, - подал голос худенький старик, - может, твой черт без
хвоста ходит? Иначе почему без рогов остался? Может, это козел, тоже бородку
имеет?
     Под смех и  двусмысленные намеки о неудачном ухаживании некоего стрелка
Цагала взял из  клетки птицу и,  по принятому сигналу,  подкинул ее.  Птица,
блеснув на  солнце  сине-сизыми перьями,  взвилась вверх.  Кетеван мгновенно
метнула вслед ей  стрелу.  Птица перевернулась,  на  миг  как  бы  застыла в
воздухе и плашмя упала на землю.
     На площади кричали, рукоплескали, особенно девушки, кинувшиеся целовать
Кетеван.
     Цагала, сдвинув на затылок круглую шапчонку, поправил у пояса кинжал.
     - Спасибо,  дорогая,  не осрамила нас! - захлебывалась бойкая Тамара. -
Батоно Цагала, непременно Моурави ее ловкость покажи!
     - Придется!  -  хохотал подошедший Мамука, начальник другой полсотни. -
Придется,  раз дружинники целятся в  птицу,  а  попадают себе...  скажем,  в
спину.
     Цагала порывисто обернулся и окинул Мамука насмешливым взглядом:
     - А у тебя все попадают в спину или,  может, кто-нибудь целился в тебя,
а попал в свинью?
     Раскатистый смех повис над площадью. Но Мамука хладнокровно ответил:
     - В свинью не знаю, а только пятьдесят цесарок сейчас отнесли женщинам,
чтобы  на  шампурах зажарили.  Как  следует  угостим  Моурави ловкостью моих
дружинников. Пусть Моурави видит: Дигоми не всем глаза на затылок вывернуло.
     - На затылок?  -  вдруг взревел задетый неудачник и,  выхватив у Мамука
лук,  устремил стрелу в пролетающего воробья.  Миг - и воробей кубарем пошел
вниз и  замер у  ног победителя.  Он снова метнул стрелу -  и второй воробей
свалился на землю.
     Радостный крик  сорока девяти дружинников,  товарищей ухажера,  огласил
площадь. Подруги Кетеван неистово рукоплескали. Но Цагала не мог успокоиться
и выкрикнул:
     - Дорогой Мамука,  напрасно твои пятьдесят дружинников в цесарок стрелы
пускали, лучше бы в медведей - виднее!
     - И тоже на шампурах хорошо жарятся! - хохотал пожилой кузнец.
     Но и  у  Мамука немало было сторонников,  ибо его пятьдесят дружинников
тоже родились в Ламази.
     И  пошло  такое  веселье,  что  другие полусотники,  бросив упражнения,
прибежали посмотреть, не приехали ли Мухран-батони раньше, чем обещали.
     Угадав, что пора натянуть вожжи, сухощавый старик посоветовал закончить
веселый разговор и пойти всем к нему распить тунги вина, а потом как следует
отдохнуть,  ибо  завтра перед  гостями от  большой радости дружинники сумеют
стрелять только в мух.
     Под  общий смех и  шутки все отправились к  сухощавому старику.  И  всю
дорогу Цагала и Мамука похлопывали друг друга по плечу, и каждый великодушно
заверял, что желает победу неустрашимому другу.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ"

     Ласковое теплое утро  поднялось над  отдохнувшей землей,  золотя камни,
разбросанные вокруг  родника.  Чирикнула  красноголовая птичка,  подскочив к
прозрачной воде.  Легкий ветерок донес с  гор запах сочных трав и свежесть с
вершин, заваленных снегом.
     Замок  пробудился мгновенно,  словно  облачко,  похожее  на  серебряную
трубу,  проиграло сигнал. Засуетились прислужники, зазвенели подносы. Конюхи
распахнули конюшни,  кони насторожились и вдруг весело заржали,  нетерпеливо
пофыркивая,  словно  поняли,  что  предстоит прогулка,  и  готовы были  сами
подтащить к месту седловки дорогие праздничные седла.  И сразу, вырываясь из
душных псарен,  беспокойно,  тревожно залаяли собаки. Оглашая двор задорными
возгласами,  молодые князья первыми вскочили на бьющих бабками коней. Прыгая
и  на  все лады визжа и  всхлипывая,  выражая восторг и  просьбу взять их  с
собою, собаки всех мастей и пород плотно обступили дружески взирающих на них
коней.
     В  Ламази выехали всей фамилией,  даже пожилая княгиня,  жена Вахтанга,
даже младшая дочь Мирвана.
     Изменяя себе,  Дато любовался не  красавицами княжнами,  а  двенадцатью
внуками старой княгини;  младшему едва исполнилось десять лет, но сидел он в
седле,  как  опытный джигит.  Все  они окружили обожаемого Кайхосро,  словно
составляя его свиту.  Впереди скакали старшие,  чуть отступя -  молодежь, за
которой,  восторженно взвизгивая,  мчались любимцы псы:  мохнатые,  гладкие,
приземистые,  высокие,  черные, серые, белые, коричневые, пятнистые, блистая
на солнце вылощенной, приглаженной и расчесанной шерстью.
     Долго  по  долинам  и  ущельям  разносились  раскатистый  смех,  пылкие
выкрики, удалые песни.
     И снова подумал Саакадзе: "В этом веселье полное презрение к врагам".
     Сворачивая то вправо, то влево, кавалькада въезжала в цветущие деревни,
наполненные пряным ароматом инжира.  Из хижин выходили женщины с  подносами,
нагруженными   прохладным   виноградом,   горячими   хачапури   и   матовыми
охлажденными кувшинами с терпким домашним вином. И здесь никто не устрашался
врагов:  все  мужья  и  сыновья  состояли  в  дружинах,  охраняющих владения
Самухрано.  Только самые  юные  остались для  охраны деревень,  только самые
старые пасли на  сочных пастбищах многотысячные отары овец,  рогатый скот  и
табуны жеребят. И еще долго вслед отъезжающим слышались сердечные пожелания.
     Кайхосро, вспомнив, что еще вчера обещал подробно рассказать об "обмене
любезностями с  царем Теймуразом",  поравнялся с Саакадзе.  То улыбался,  то
хмурился Георгий, слушая о домогательствах Метехи.
     Потерпев неудачу с Моурави,  Чолокашвили,  по повелению царя,  отправил
гонцом в  Мухрани молодого князя Андроникашвили с  тремя телохранителями,  а
князя Оманишвили с двумя телохранителями - к Ксанскому Эристави.
     "Разобщить во  что  бы  то  ни  стало  святую троицу!"  -  беспрестанно
повторял Теймураз.  Он так радовался удачному сравнению,  что кричал об этом
на весь Метехи.
     Послание  начиналось с  витиеватых пожеланий витязям  славной  фамилии.
Потом переходило к упрекам:
     "Уже  все  князья Верхней,  Средней и  Нижней Картли представились царю
царей  Теймуразу,   победителю  персидских  войск,   но   почему-то   медлят
Мухран-батони! Разве их не ждет почет при дворе царя Кахети-Картли? Не время
разве всем князьям объединиться у трона Багратиони,  которые всегда защищали
княжеские привилегии?"
     Затем следовал целый ряд посулов: высшие звания будут розданы молодым и
расширены земельные угодья пожилым.  Потом, словно клинок в тумане, внезапно
сверкнула угроза:
     "В  случае неповиновения князь Чолокашвили не пошлет царские дружины на
помощь,  если  какие-либо князья,  возмущенные невниманием к  царю,  захотят
напасть на Самухрано".
     Не  без  удовольствия поведал  Кайхосро об  ответе  князю  Чолокашвили,
вернее - Теймуразу. Начав с уверений в искреннем восхищении царем, который с
помощью тушин и  других горцев изгнал из Кахети Исмаил-хана,  Кайхосро тонко
заметил,  что,  будучи  правителем  Картли,  он  во  имя  укрепления царства
добровольно  отказался  от   картлийского  трона   в   пользу  "богоравного"
Теймураза,  -  поэтому он  вправе рассчитывать на  хорошую память преемника.
Также  напомнил,  что  фамилия Мухран-батони  всегда чтила  Багратиони и  не
преминула бы и  теперь лично прибыть с  приветствиями в Метехи,  но никто из
князей Мухран-батони не  переступит порог Метехи,  пока  там  "гостит" Зураб
Эристави, обагривший свои руки царской кровью. И то правда, что в Кахети это
не считается позором,  там даже сын в угоду шаху Аббасу рубит голову отцу, -
пример тому царевич Константин,  обезглавивший своего отца, царя Александра.
Не  лишне вспомнить и  сыноубийство -  отравление царем Александром царевича
Давида.  Но в Картли трон Багратиони не был опозорен подобным злодейством. И
хоть царь Симон Второй многим владетельным князьям Картли не был желателен -
не только из-за магометанства,  а больше из-за неспособности царствовать,  -
все же  никто не  осмелится даже подумать о  том,  чтобы очистить трон путем
позорного убийства.  Княжество лишь  определило пленить Симона и  с  почетом
держать в  отдаленном замке,  пока на коране не отречется от трона за себя и
за  будущего  сына,   после  чего  отправить  в  Исфахан.   "Полагаю,  князю
Чолокашвили больше незачем приводить доводов, объясняющих нашу сдержанность.
Но  если  недостаточно их,  добавлю,  никто  из  уважающих  себя  не  должен
уподобиться Андукапару,  в слепоте своей попавшему,  как неразумный заяц,  с
западню.  Хорошо, что придумал кинуться в Куру со стены Метехи, опозоренного
Зурабом,  иначе и  его голову,  подобно голове царя Симона,  швырнули б  под
копыта коня царя Теймураза.  Если же  какого-либо князя,  обиженного за царя
Теймураза,  сатана приблизит к  замку  Мухран-батони,  то,  возмещая убыток,
голова  неосторожного,  вместо головы Андукапара,  будет  под  копытами коня
Теймураза. На этом, князь, мое крепкое слово, никогда не нарушимое".
     Кайхосро весело взмахнул нагайкой:
     - Видишь,  мой Моурави,  обмен любезностями,  наверно,  не  по вкусу не
только  шакалу  Зурабу,  вот  почему  мы  усиленно  готовимся  к  встрече  с
непрошеными гостями.
     - Знаю,  поэтому я  упорно отказываюсь от большой помощи любезных моему
сердцу  Мухран-батони.   -   Саакадзе  задумчиво  оглядел  горы,  увенчанные
сторожевыми башнями. - С Шадиманом у них тоже неудача.
     - С Шадиманом?.. От-от-куда, Моурави, знаешь? Неужели...
     - Молодой Липарит откровенно Шалве  Ксанскому рассказал.  Зураб  совсем
опьянел от  крови,  хотел на  Марабду обрушиться.  Но,  собравшись на пир по
случаю  воцарения Теймураза,  князья  с  неудовольствием слушали  шакала.  А
старый Липарит смело объявил, что князья не согласны, ибо Шадиман всю жизнь,
защищая княжеские устои,  боролся с  Георгием Саакадзе и  многие  из  князей
обязаны  Шадиману целостью своих  замков.  Видя  сверкающие по-волчьи  глаза
Зураба, князья упрашивали Липарита покинуть Метехи немедля, но старый витязь
лишь  после  пира  распрощался с  Теймуразом;  разумею -  навсегда.  Как  ни
горячился Теймураз,  все же по совету Чолокашвили, Вачнадзе и Андроникашвили
отказался от  Марабды.  Видишь,  мой  Кайхосро,  еще  один светлейший князь,
Липарит,  отпал от Теймураза.  Не допустили князья напасть и  на замок Арша.
Даже  старший Палавандишвили заявил,  что  в  случае непослушания княжескому
Совету, взявшему под свое покровительство княгиню Гульшари, вдову трагически
погибшего Андукапара,  он,  князь Палавандишвили,  и  многие знатные фамилии
согласованно выступят на защиту владения Амилахвари.  Скрежеща зубами, Зураб
вынужден был отказаться от  алчного желания присвоить неприступную крепость,
расположенную вблизи хевсурских гор.  Тем  более,  что Фиран,  прибывший под
охраной дружеских князей,  умолял,  "припав к  стопам царя",  не  лишать его
родового владения.  Ненависть,  исказившая лицо Зураба, не укрылась от тайно
ликующих князей,  и  они  уговорили старшего Палавандишвили тотчас  покинуть
Метехи,  что осторожный князь и  не  преминул исполнить,  прихватив всю свою
семью. Выходит, мой Кайхосро, еще один влиятельный князь отпал от Теймураза.
Надеюсь,  за  Палавандишвили многие последуют,  одни из  трусости,  другие -
возмущаясь засилием в Метехи кахетинцев. Но не это главное для нас.
     Грохот дапи,  взвизг зурны,  громкие крики:  "Победа!  Победа!" -  эхом
отозвались в  горах.  На  сторожевых башнях  вспыхнули  просмоленные факелы,
отбрасывая фиолетово-дымчатые отсветы.  "Ваша!  Ваша!" -  рвался боевой клич
дружинников.
     С   удовольствием  объехал  Саакадзе  широкие  рвы  у  подножия  башен,
наполненные жижей.  Перекинутые через  рвы  временные мостики при  нападении
вмиг убирались,  и ни один враг не рискнул бы перескочить через передний или
запасной ров.
     Досконально осмотрев  укрепления и  проверив  посты,  Саакадзе похвалил
военачальников за готовность замка к  бою,  но посоветовал не забывать,  что
Зураб  Эристави  -  его  ученик  и,  конечно,  предвидит трудности борьбы  с
Самухрано.   Уже,  наверно,  заготовил  катапульты  для  метания  не  только
"огненных стрел",  но и пузырей с ядом. Поэтому необходимо на всех площадках
установить каменные щиты и устроить узкие бойницы. Затем Моурави посоветовал
в  некоторых местах на дне рва вбить незаметные колья и  под водой протянуть
железные сети:  достаточно одному  коню  споткнуться,  чтобы  полегли сотни.
Неплохо еще вбить острые черепки в  землю по обочине рва,  потом,  используя
засады,  мухранцам следует разбрасывать зажженные факелы  и  этим  ослеплять
коней.  А  самое  главное -  в  центре каждой стены держать запасную ударную
группу  и  со  скоростью  молнии  перебрасывать  ее  то  вправо,  то  влево,
сообразуясь с  тем,  как развивается сражение.  Еще многое советовал Моурави
внимательно слушавшим его князьям.  Лишь Кайхосро,  благодаря Саакадзе,  все
спрашивал:  "Не слишком ли  много приготовлений для одного Зураба?"  На  что
Саакадзе неизменно отвечал: "Не для одного..."

     Большой  разговор  состоялся только  через  день  после  возвращения из
Ламази.  Несмотря  на  нетерпение,  Саакадзе  снова  принужден был  пережить
дневной  пир.   Опять  подымались  чаши  и  роги  за  Великого  Моурави,  за
процветание Самухрано, и застольники яростно желали всякой напасти на головы
врагов.
     - По  всему видно,  Леван не догадывается о  твоем намерении воцарить в
Картли имеретинского царевича Александра.
     - Пока не догадывается, мой Вахтанг. Но вы должны догадаться о коварных
замыслах Левана Дадиани, владетеля Самегрело.
     - Ты, конечно, ему много обещал?
     - Сколько бы ни обещал, дорогой Мирван, сам для себя он хочет большего.
Слышали от  Дато?  Десятки тысяч  может  посадить на  коней.  Во  много  раз
превзойдет мою конницу, если даже все придут, кого жду.
     - Если примешь его помощь, наверно победишь, Моурави.
     - Нет,  мой Кайхосро, тогда наверно проиграю. Как только Дато рассказал
мне о  радости и готовности Левана прийти со ста тысячами в Картли,  я сразу
понял намерение коварного.  Под  предлогом помощи мне он,  вместо того чтобы
пленить  царя  Теймураза,  Зураба  Эристави  и  придворных лицемеров и  этим
привести  в  покорность остальных,  заставит  признать  власть  царя  Левана
Мегрельского. Он беспощадно, с излишней жестокостью начнет истреблять войско
Теймураза и Зураба, а войско - это народ. Потом, прикрываясь моим именем, он
не  преминет напасть на  отдельные замки и  так же  нещадно без нужды начнет
уничтожать  картлийцев.  Последним  нападению  подвергнется  Самухрано.  Вот
почему я  в Ламази советовал тебе,  Кайхосро,  усилить оборону...  для более
страшного врага.
     - Но раз ты будешь с ним...
     - Я  с  ним не  буду,  ибо к  этому времени уже возглавлю борьбу против
него.  Хочу  доказать мои  догадки:  истребляя азнауров,  Леван  Мегрельский
попытается пленить меня,  но,  увидя  тщетность своих  усилий,  не  замедлит
предложить мне совместно с ним пойти на Кахети, куда убежит Теймураз. Глазом
не моргнет хитрый Леван,  пообещав мне Гурию,  которую и не подумает отдать.
Победив здесь,  он  нападет и  уничтожит оставшееся без  защиты Имеретинское
царство,  затем  перебьет влиятельных князей во  всех  грузинских царствах и
голыми  руками захватит Абхазети.  Воцарившись в  Тбилиси,  он  объявит себя
царем  царей  объединенного  грузинского  царства,   которое  переименует  в
Самегрело.  Можно  подумать,  Багратиони Теймураз и  Леван Дадиани стремятся
завершить мой  давнишний замысел.  Но  опасная  ошибка  так  думать,  ибо  я
объединение Грузии мыслю под  скипетром Картли,  как издревле главенствующей
над всеми царствами и княжествами Грузии,  и главенствующей по праву. Картли
- мать  грузинского народа.  Склонившись над  колыбелью,  она  напевала ему:
"Иав-нана",  она  вскормила его  и  вложила  в  руку  священный меч.  Картли
поддерживает огонь в  его очаге,  огонь знания и  стремления к совершенству,
Картли - бессмертие народа! А эти властолюбцы тянут: один - к Кахети, другой
- к  Самегрело.  Противоестественно,  чтобы сыны  считали себя отцами своего
отца.  И еще:  я,  стремясь к объединению Грузии,  хочу щадить кровь народа,
щадить  замки,   крепости,  монастыри,  щадить  все,  что  веками  накоплено
мудростью и  трупом.  В  моем  замысле  -  расцвет Грузии  и  могущество ее,
недоступные для врага рубежи "от Никопсы до Дербента". А в замысле себялюбца
Теймураза и  Левана Кровавого -  счастье для  себя,  а  кровь и  страдание -
народу.  И  ни  перед чем не остановятся такие цари,  особенно Леван.  Залив
кровью народа все царства и  княжества Грузии,  он посадит везде правителями
своих  воинственных,  но  разбойных тавадов,  прикажет венчать себя  и  свою
Дареджан  в  Мцхета  и  утвердится единым,  "богоравным",  кровавым  Леваном
Дадиани Мегрельским.  Вот  что  хранит в  своих  мечтах умный,  храбрый,  но
беспощадный Леван.  И,  конечно,  не  мне сопутствовать ему в  осуществлении
постыдных замыслов.
     - Как  ты  тонко  разгадал  злодейские желания  коварного Левана!  -  с
восхищением вскрикнул Вахтанг.  -  Следовательно,  против него  надо  спешно
ставить еще сильнее заслон.
     - Намного сильнее,  -  поддержал брата  Мирван,  гордо опуская руку  на
пояс,  точно  на  эфес  меча,  -  необходимо передать Ксанским Эристави твои
опасения и заключить военный союз двух княжеств, оплота Картли.
     - Советую,  друзья,  и  с  Липаритом договориться.  Он  умный  старик и
поймет,  что я,  может,  во вред себе, именно потому не воспользовался ва