Свернувшись на тахте,  тихо всхлипывала Тэкле.
     - Мой большой брат. Хочу тоже быть богатой азнауркой, буду каждый день ленту менять. В воскресенье надену красную... У меня много лент, даже на постный день есть, коричневая.
     Георгий улыбнулся и прижал к себе Тэкле.
     Из глубины сада неслись брань Папуна, скрипучий голос отца и плаксивое причитание стариков. Георгий схватился за голову - так продолжаться не может, надо обдумать, решить.
     - Пока Георгий не скажет, сколько брать будет, не уйдем. Выборные мы...
     Георгий выскочил из дома. Метнулась в сторону сорванная дверь. Грохнул плетень, и конь помчался через Носте. Брызгами разлетелся Ностурский брод, скатилась вниз глухая тропа, ветер рвал гриву, раскаленные подковы стучали о камни. Прозвенели слова Арчила, оранжевой птицей взлетела царская грамота... Почему разбежались друзья, прячутся соседи? Мсахури предлагают грабить. Все боятся, дрожат, умоляют...
     Свистнул арапник.
     Конь бешено мчится через ущелья, камни, реки, не поспевая за бушующими мыслями...
     Сквозь расселины гор уползало мутное солнце. Гордый джейран застыл на остром выступе, падали прохладные тени. Ровнее билось сердце. Тише и тише стучали копыта. Вдали маячили всадники - "Дружина барсов". Рука сжала поводья. Он свернул с дороги, точно костлявыми пальцами горло сжал смрад отбросов шерсти. Поднялся в гору и неожиданно въехал в поселок месепе. Приплюснутые, грязные жилища угрюмо молчали. Прел неубранный навоз.
     - Не нравится у нас, господин?
     Георгий быстро обернулся. У крайней землянки стояла стройная девушка.
     - Никогда не нравилось, поэтому избегал сюда приходить, - ответил Георгий.
     Тихий смех больно отозвался в ушах.
     - Как зовут тебя?
     - Русудан.
     - Русудан?!
     Георгий вздрогнул. "Охотно принимаю тебя в число моих друзей", - вспомнилась другая Русудан.
     - Ты любишь кого-нибудь?
     - Люблю.
     Девушка рванулась вперед, точно готовясь защитить свое право на чуство.
     - Возьми себе в приданое, Русудан.
     Георгий бросил кисет с царскими монетами, хлестнул коня и растаял в лиловом мраке.
     В хмурый дом Георгий вернулся возбужденным, счастливым, схватил мать, несмотря на протесты, долго кружил ее по комнате, похлопал просиявшего отца, пощекотал завизжавшую Тэкле и властно сказал Папуна:
     - Я им покажу! Овечьи головы!
     Папуна сразу повеселел, засуетился, бросился помогать Маро с ужином.

***

     - Господин, господин, - шептал кто-то, царапая влажное окно.
     Георгий приподнялся. В предрассветном сумрака странно качался Эрасти.
     - Что тебе, Эрасти?
     - Выйди, господин, дело есть! - шепнул Эрасти.
     Георгий бесшумно открыл дверь. Искаженное ужасом лицо Эрасти белым пятном мелькнуло в темноте. Зубы безвольно стучали.
     - Господин, хлеб, хлеб увозят. Горе нам, месепе с голоду умрут... Горе нам, господин...
     - Где увозят? Откуда узнал? Не дрожи так. Никто с голоду не умрет. Садись, говори спокойно.
     - Господин, коня хотел привести. Господин Папуна велел. Давно думал на коня сесть, а тут счастье, конь дома... Как все ели, господин, от радости плакали. Сестра говорит - ноги сразу крепче стали. А я есть не мог, конь покоя не дает. А сегодня Папуна тоже коня дал. Когда совсем ночь пришла, думаю, кругом поеду, как дружинник, с рассветом коня приведу. Только выехал на дорогу, слышу - арбы скрипят. Испугался, господин, соскочил с коня, думаю, поймают меня на коне господина, плохо будет, спрятал за выступ коня, а сам смотрю... Пять ароб зерна повезли нацвали и гзири. Я их узнал, господин... Пять ароб хлеба увезли. Горе нам, месепе еще доли не получили. Все уже получили, только месепе не получили. Сборщик сказал, скоро выдаст, и не дает. Орехи в лесу собираем, каштаны варим, больше ничего нет. Теперь, господин, умрут месепе, в Тбилиси нашу долю вывезли... Теперь все умрем...
     Мальчик тихо завыл. Георгий некоторое время молчал, затем похлопал Эрасти по плечу.
     - Зайди в дом и ложись спать. Не плачь, все месепе двойную долю получат, в Носте голодных не будет больше... Смотри никому не говори об арбах. Хочешь быть дружинником, научись молчать, и конь у тебя будет.

***

     Распоряжение гзири  собраться  на  церковной площади  взволновало ностевцев. Окруженный народом, гзири только разводил руками. Рано утром Папуна передал ему приказание Саакадзе. Что задумал возгордившийся азнаур - трудно сказать. Даже месепе велел собрать. Вчера выборных слушать не хотел, сегодня торжественное молебствие отложил. Священник за народ стал просить - нахмурился. Такие сведения не утешали. Еще более взволновала дерзость Саакадзе: в церковь он не пришел. Сияющие Маро, Шио и Тэкле стояли на почетном месте - еще бы, всем теперь на голову сядут. Папуна тоже не был в церкви. Первым заметил это Димитрий. Его мучила мысль о встрече с Георгием. Утром друзья ждали Саакадзе, но он ни к кому не пошел и к себе не звал. Священника сжигало нетерпение, и не успели ностевцы лба перекрестить, обедня закончилась и народ повалил на площадь.
     Прошло пять минут,  потом семь. Гзири куда-то поехал, откуда-то вернулся, никто ничего не знал. Народ волновался, перешептывался.
     - Что же он не едет? С ума сошел - людей в праздник мучить, - хмурился Димитрий.
     - Едет! Едет! - вдруг крикнули на бугорке.
     На Георгии гордо сидела одежда, в которой он был в день получения царской грамоты. Шашка Нугзара предостерегающе сверкала. На окаменевшем лице горели два черных угля. Рядом на своем любимце в азнаурской одежде ехал Папуна. Эрасти, разодетый, гарцевал на подаренном Папуна царском жеребце.
     Саакадзе въехал в середину круга, осадил коня, оглядел всех, скользнул взглядом по лицам друзей и властно начал:
     - Когда я возвращался в Носте, думал иначе с вами встретиться. Но вы сами определили мое место. Хорошо, пусть будет так. Да, с вами говорит владетель Носте, и он вам покажет, умеет ли он быть господином. Он вас отучит быть рабами... Все родители новых азнауров с детьми и стариками отныне вольные, идите, куда хотите. Хозяйство до последней курицы возьмите с собою. Вами нажитое - ваше.
     Толпа замерла.
     - Кто имеет жилища в наделах сыновей, пусть теперь уходит, мне помещения нужны. Кто не имеет, на одну зиму разрешаю остаться.
     Он помолчал. Народ затаил дыхание, ждал. Слышно было, как ласточка пролетела, только азнауры сдерживали Димитрия, рвавшегося к Саакадзе.
     - Никому не известен завтрашний день, хочу прочно укрепить ваши права, - продолжал Георгий. - Вы знаете, не все в моей власти, не все могу сделать, но возможное сделаю. Глехи и хизани перевожу в мсахури... Потом подумаю, как увеличить благосостояние всех. Ни у кого не собираюсь отбирать, пусть каждый владеет своим добром...
     Толпа качнулась, загудела, навалилась, но Саакадзе поднял руку. Улыбка не тронула окаменелого лица, стальной голос не гнулся. Он оглядел жалкую толпу месепе.
     - Кто старший у месепе, выходи. Месепе дрогнули, сжались. Седой старик с покорными глазами робко вышел вперед.
     - Сколько семейств месепе?
     - Сорок семейств, господин, сто пятьдесят душ, стариков, много. Что делать, не хотят умирать, богу тоже не нужны.
     - Стой тут, старик... Крепко запомните, ностевцы, - в моем владении никогда не будет месепе. С сегодняшнего дня всех месепе переписываю в глехи и перевожу в Носте.
     Георгий, сдерживая шарахнувшегося коня, дал утихнуть поднявшейся буре. Слова восторга, недоверия, страха бушевали над площадью. Многие месепе рыдали, многие упали на землю.
     - Кто не хочет жить с моими новыми глехи, может уходить, всем вольную дам...
     Площадь затихла, Георгий сверкнул глазами.
     - Старик, больных теперь же переведи в Носте, место найдем, здоровые пусть на зиму жилища починят, весной новые выстроим... Теперь главное... Люди, в Носте есть предатели. Не успел я принять владение - уже воры появились.
     - Кто, кто ворует?!
     Толпа угрожающе надвинулась.
     - Нацвали, гзири и сборщик обворовывают меня и голодных месепе, ночью вывезли пять ароб зерна...
     Взлетели сжатые кулаки, сыпались проклятия, остервенело плевались, бросали папахи, замелькали палки, жалобно причитали женщины.
     - Если через три дня не получу украденного обратно, нацвали, гзири и сборщик с семействами будут проданы Магаладзе.
     - Мсахури мы, не месепе, почему обращаешься, как с собаками? У тебя ничего не крали! - исступленно кричал выскочивший вперед гзири. - Зерно везли? Кто видел? Пусть выйдет, скажет.
     - Раз навсегда запомните: даром слов не бросаю и обратно не беру. Если через три дня арбы с хлебом не вернутся, продам, как сказал... Дядя Датуна, сколько баранов пасешь?
     - Теперь, господин...
     - Я тебе покажу - господин. Ты что, хурма, мое имя забыл?
     Взор метнулся и встретил синие глаза Нино. Теплая волна согрела сердце, чуть порозовели холодные щеки, губы дрогнули.
     - Говори, дядя Датуна, сколько царских овец пас?
     - Пятьсот пас...
     - Пятьсот?! О, о, какой я богатый. Завтра всех на базар пригонишь.
     - Георгий, теперь меньше осталось. Нацвали сто взял.
     - Сто взял? Что, нацвали со мною всегда хочет в доле быть?
     В толпе засмеялись.
     - Эй, свяжите воров - нацвали, гзири и сборщика. Народ не шелохнулся. Вперед выскочил Димитрий.
     - Георгий, дай мне воров на полтора часа, очень прошу, собственные жены их не узнают... Хлеб увозить? - вдруг исступленно закричал он. - Наши отцы своим потом землю поливают, костями поле удобряют, а воры хлеб увозить будут? Чурек из них для собак сделаю... Окажи любезность, дай на полтора часа.
     Толпа расступилась перед священником.  Он осенил гудящую площадь крестом.
     Народ смолк.
     - Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь.
     - Нехорошо?! - загремел Георгий. - Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь... тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю...
     - Кто скажет, четвертый вор будет... Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! - кричал Димитрий.
     - Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал - не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу.
     Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах.
     - Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа!
     Толпа восторженно бросилась вперед.
     - Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду... А сегодня выдай сорока семействам их долю...
     Шио заволновался.
     - Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат.
     - Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить... Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури - кто нуждается - помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают... На краю Носте стоит...
     Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал.
     Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой:
     - Если так пойдет, какая радость от жизни?
     - Нацвали, гзири и сборщик сильные были, а что с ними сделал?
     - Правда,  немного грабили всех,  но  привыкли к  ним,  все же сговаривались.
     - Теперь новых назначат, может, хуже будет.
     - Вот, вот. Даутбек к себе их ведет.
     - Несчастные!
     - Знал Георгий, кому в дом дать.
     - Да, давно вражда между Гогоришвили и сборщиком.
     - А месепе? Посмотрите, как побежали за Папуна... О, о, Папуна все им отдаст!
     - Мы работали, а презренные рабы получат.
     - Где правда, где правда?
     - А как со священником плохо говорил!
     - Совести в нем нет.
     - Не слушайте, не слушайте, люди, богатые всегда недовольны, даже гзири жалеют.
     - Георгий сказал, ничего отнимать не будет.
     - Может, даже немного прибавит.
     - Конечно, прибавит. Чем мы хуже месепе?
     - Георгий обещал хозяйство месепе раздавать.
     - Мы тоже пойдем, пусть нам тоже даст.
     - Конечно, мсахури хорошо, но без хозяйства на что мсахури?
     - Хозяйство будем просить.
     - Шио видели? Как сумасшедший.
     - Будешь сумасшедшим!
     - Люди, люди, бегите к амбарам! Что Папуна делает! Сколько раздает!
     - Из месепе стражу везде ставит!
     - О, о, где раздает?
     Люди бегали, метались, кричали. У священника голосили, проклинали, рвали на себе одежду жены арестованных.
     У Дато "Дружина барсов" думала, спорила, протестовала и под брань Димитрия пошла к Георгию.

***

     - Бросили?!
     - И хорошо сделали! Разве ты один не лучше понял? Вот мы целый день, как утки, в вине плавали, три бурдюка выпили, по тебе скучали, но решили не мешать. Как хочешь, так и поступай.
     - Выходит, еще вас благодарить должен?
     - Конечно, должен! Когда человек один, он больше думает, а когда человек думает, он всегда прав.
     - Как в пустыне остался, только Папуна рядом. Испугались все, бежали. Какие вы друзья, если испугались?
     - Не испугались, а обрадовались. К князьям народ привык, знает желание князя, а желание соседа своего не знает. Вот ты, Георгий, вольную нашим родным дал. Не убежали б, нам тоже бы дал. Думаешь, приятно твоей добротой пользоваться? А сейчас из-за выгоды ненужных людей на свободу отпустил. Ты думаешь, я тебя не понял? Моя семья богата. Отец умел со сборщиком дружить, его сборщик не грабил. Восемь мужчин работали. Много работали, много имели. Если бы здесь остались, ты бы тоже от наших родных не брал. Какая тебе польза? Землю даром занимают, дом занимают. Уйдем, ты месепе сюда возьмешь. Из молодых дружину выберешь верную, как кинжал, из стариков преданных сторожей сделаешь... Скажи, не правду говорю?
     Георгий незаметно улыбнулся:
     - Правда, Ростом, ты угадал: сто пятьдесят верных людей приобрел и дружину себе создам, и все должности по хозяйству между ними распределю, а хозяйствами никого не обижу. Носте наше местом радости будет. А вам, Элизбар и Даутбек, стыдно, вы тоже были бедными азнаурами и первые мне не поверили... Ну, а теперь будем веселиться.
     - Э, э, Георгий, не очень веселись, будь осторожен, друг. Ты что, один здесь живешь? Разве кругом нет князей, азнауров? Где научился месепе в глехи переводить, какой пример для народа даешь? Думаешь, молчать князья будут? Вспомни мое слово: царь с тобой тайный разговор поведет.
     - Пусть поведет, о своем народе большие новости узнает, Дато. Князей не боюсь - на собственной земле я хозяин, а если мой пример не по душе князьям, еще лучше. За эти дни я сто лет прожил... Давно мысли, как молодое вино, бродили, только не понимал, а народ ударил по голове, - сразу понял. Точно спал, а теперь проснулся и... никогда больше не засну. Значит, правда, кто выше сядет, тому виднее. Если азнаур может дать жизнь одной деревне, сколько может дать полководец?
     - Народ не раз был осчастливлен полководцами.
     - Ты не понимаешь, Даутбек, я не о князьях, о народном полководце говорю; князья угнетают народ, а если мы, азнауры, начнем помогать народу, сами сильнее будем. И если для народа нужно стать князем, он должен стать им... Купцом, монахом, разбойником - ни от чего не смеет отказываться...
     - Не слушай их, Георгий, - вспылил Димитрий, - до войны "барсами" ходили, азнаурские куладжи надели - буйволами смотрят. Как ты будешь, так и я у себя заведу. Мы тоже не очень бедные, в моем наделе маленькая деревня, десять семейств, все - месепе, угли для Тбилиси жгут. Черные, как черти. Надсмотрщик мсахури в хорошем доме живет.
     - Я тоже, Георгий, уйду, отец очень хочет. Только думаю, нехорошо пустые дома оставлять, трудно тебе сразу будет. Пусть, кто уходит, немного хозяйства для новых глехи оставит. Мы, сколько можем, дадим.
     - Ты дурак, - горячился Димитрий, - я видел твой новый надел, даже дома хорошего нет, в разваленном сарае старый месепе под циновкой умирает. Это он, Георгий, от гордости уходит, а я отца с семейством отправлю, а с дедом на зиму здесь решил остаться. Время трудное, как можно тебя одного бросить? Вчера им говорил. Спорят... Как же, около княгинь потанцевали, сразу царскими советниками стали. Головы от ума распухли. А если по совести поступать, никто на зиму уходить не смеет. Семейства пусть уйдут, а для нас здесь дело есть. Или нам вместе больше ничего не суждено?
     - Димитрий прав,  -  задумчиво произнес Дато,  -  мы не должны разъединяться. Пусть семейства выедут. У тебя, Димитрий, дом просторный, поместимся. Да мне кажется, всем часто уезжать придется, а кто здесь останется, помогать будет. Ты как думаешь, Георгий?
     - Не знаю, друзья, может, Димитрий не прав, может, лучше для вас оставить меня. Сейчас мне страшно стало... Может, устал, только чуствую - не остановлюсь, глаза до конца не видят, мыслям предела нет. Может, плохо это. Пока не поздно, уходите от меня, лучше для вас.
     - Нам, Георгий, не пристало у мангала чулки сушить. Или вместе на гору, или в пропасть вместе, - весело тряхнул головой Элизбар.

***

     Еще день, еще ночь жужжит взбудораженное Носте. Забыли про еду, забыли про сон. Ошалело мечутся толпы, жестикулируют, охают, возмущаются, радуются, остервенело ругаются, плюют, спорят...
     По улицам, на базаре, у реки беспокойно мычит скот: передвигаются блеющие овцы, недоуменно топчутся козы, визжат перегруженные арбы, свистят длинные кнуты.
     За притихшей церковью разгоряченные мальчишки играют в "избиение гзири, сборщика и нацвали".
     Папуна, Шио, Датуна и трое выборных из Носте подсчитали хозяйство. Украденное зерно вернули с полдороги. Припасов и хлеба нашли много, буйволов только пятнадцать пар, коней под стражей гзири десять, коров совсем не было, свиней сто штук. Зато в открытые двери сараев выползли опухшие тюки с белой, золотой и черной шерстью, готовой к отправке. Обрадовал приказ Георгия проверить хозяйство мсахури. Считали до поздней луны. Шио вернулся домой сумрачным, ночью метался в жару, бредил. Царь много имеет, князья - сколько хотят, мсахури откуда столько взяли? До сих пор мсахурский скот считали царским. Оказалось, один нацвали имел большое стадо коров, свиней, овец, восемь буйволов, а от птицы двор нельзя пройти, подвалы ломились от сыра. Много кувшинов с маслом подготовлено к отправке в Тбилиси.
     - Сколько лет грабил Носте, чтобы в таком богатстве плавать! - качал головой Папуна.
     Закутанный в мохнатую бурку всадник лихо спрыгнул с коня, удивленно окинул взором низенький домик и постучался. Эрасти провел его в сад. Георгий в глубокой задумчивости шагал по шуршащей дорожке. Гонец молча вынул из папахи послание. Георгий взломал печать и склонился над лощеной бумагой.
     "...Что нужно, Георгий, все пришлю. Говорили мне, Носте богато шерстью и лесом, но ты молодой, помощь необходима. В чем нужда твоя, как отцу, скажи, чадо мое. Может, нужны люди, или скот, или оружие, с большим сердцем все пришлю. Амфору вина прими, пятьдесят лет в ананурском марани хранилось, пей на здоровье. Моя семья приветствует тебя и в гости ждет. Подписал в замке Ананури князь Нугзар Эристави. Арагвский".
     Георгий ушел в глубь сада и снова перечитал послание. Особенно щемила фраза; "и в гости ждет". Он не мог разоб