думаю,  -  не довольно ли моим двум тысячам конников стоять
одним против замков Мухрани и Ксани? Если не пошлете на смену хотя бы тысячу
дружинников Андукапара, я оттуда сниму не тысячу, как решил, а всю охрану...
ибо мне необходимо укрепить еще Душети.  Из этой крепости,  прошу,  царевич,
тоже уведи сарбазов.  - Зураб поднялся, учтиво поклонился Хосро-мирзе, потом
Шадиману и вышел.

     Только  после  двухдневного  жаркого  спора  Иса-хану  удалось  убедить
Андукапара  отправить  тысячу  дружинников  на  смену  арагвинцам:   "Нельзя
искушать горцев: почувствовав ослабление стражи, они тотчас с боем ринутся к
Саакадзе.  Зураб  прав,  -  почему лишь  его  войско подвергается опасности,
преграждая путь Ксанским Эристави и задерживая сильное войско Мухран-батони?
Андукапар почти сосед с  арагвинцами,  и  дорога в  Арша пересекает владения
Арагвского Эристави и ущелье Пасанаури.  Значит,  сам аллах советует держать
взаперти горцев.  Вблизи  замков  Ксанских Эристави и  Мухран-батони  обещал
Зураб  даже  усилить  охрану,  ибо  Кайхосро  по  храбрости  и  находчивости
достойный противник князя Арагвского".
     Также было решено увеличить число лазутчиков. Одному ловкому марабдинцу
недавно даже удалось под  видом кузнеца пробраться в  Бенари.  Дня три искал
работу кузнец;  в замок стучался -  не впустили,  своих много. Но ему все же
удалось  выведать,  что  посланник Георгия Саакадзе,  азнаур  Дато,  еще  не
вернулся из Имерети,  куда будто поехал скупать оружие.  Впрочем, скоро ждут
вестей,  -  кузнецу шепотом сообщил поваренок из челяди Саакадзе, покупавший
на  базаре  зелень.  Соблазненный халвой  и  куском рахат-лукума,  поваренок
обещал, как только придут, сообщить, большой ли караван за собой гнали.
     Если бы Шадиман знал,  что "поваренок" - вернее, разведчик - по велению
Арчила разговорился с  марабдинцем,  он  бы не так радовался ловкости своего
лазутчика.
     Решено было использовать время и  подготовиться к  встрече с янычарами.
Их  орты уже все владели искусством мушкетного боя,  и  пушек у  них было не
меньше, чем у кизилбашей.
     Едва   скрывая   бешенство,   Андукапар  сам   провожал  тысячу   своих
дружинников,  приказав напрасно не  бросаться в  драку и  не уменьшать число
аршанцев...  Утешая Гульшари,  он уверял,  что для охраны тбилисских ворот и
тысячи достаточно,  а  в  Метехи,  где  царем  ее  брат,  и  сотни лучников,
копьеносцев и знаменосцев слишком много.
     "Войной пока незачем идти,  -  советовала Гульшари,  покусывая губы,  -
пусть Хосро-мирза воюет, за этим из Ирана прибыл".
     Выслушав умную княгиню,  Андукапар успокоился.  И правда, ни один князь
из  замка нос не  высовывает;  и  сколько Шадиман ни настаивает,  все словно
оглохли.  Так  почему он,  Андукапар,  в  пасть хищника должен лезть?  Пусть
Иса-хан старается, за этим из Ирана прибыл.


        "ГЛАВА ТРЕТЬЯ"

     Начальник каравана,  "трехглазый" арагвинец -  так звали его за орлиный
зрачок,  прикрепленный к  чохе и  якобы помогающий в путешествиях распознать
опасность,  -  не имел, по-видимому, никаких причин для излишних волнений. И
как раз сегодня "трехглазый" безмятежно поглядывал на небесный свод. Усы еще
не покрылись налетом серо-желтой пыли,  и  кожаная фляга сохранила несколько
глотков веселящего душу  вина.  Такая примета свидетельствовала о  небольшом
расстоянии, пройденном караваном. Но в новом кисете, сшитом любящей женой из
остатков  керманской шали,  настойчиво звенели  монеты,  направляя  мысли  в
сторону придорожного духана.
     И вдруг темное облачко,  не больше мыльного пузыря, вынырнуло откуда-то
из-за дальней вершины,  оно стремительно приближалось к  ущелью.  И  хотя не
вспыхнул  зеленым  огнем,   как  ему  следовало,  орлиный  зрачок  на  груди
арагвинца,  он  хмуро подошел к  палаки -  крытым носилкам,  прикрепленным к
седлам двух коней, - и низко поклонился.
     - Царица  цариц,   гроза   надвигается,   прикажи  повернуть  палаки  к
придорожному караван-сараю.
     Слегка шелохнулась,  голубая,  как воздух, занавеска, и показалось лицо
царицы  Мариам,  похожее  на  перезрелый  лимон,  которое  могло  произвести
приятное впечатление лишь на Шадимана,  но в том,  увы,  случае,  если бы не
принадлежало  Мариам.  Презрительно взглянув  на  начальника  каравана,  она
разразилась  резким  смехом,   в   ушах   ее   подпрыгнули  длинные  серьги.
Оказывается,  она хотя и долго жила затворницей в Твалади, но именно поэтому
знает,  что в  августе грозу можно лицезреть лишь нарисованной на фарфоровых
чашках или  вышитой на  шелковых подушках.  Она подправила выбившиеся из-под
надлобника  крашеные  волосы  и  повелительно  изрекла,   что  не  соизволит
совершить  въезд  в  ничтожный  караван-сарай,  предпочитая обрадовать своим
посещением какой-либо  княжеский замок,  который должен  находиться на  пути
следования царицы Мариам.
     Арагвинец  почтительно  выслушал  пространную  речь  и  посетовал,  что
окрестные князья еще  не  позаботились воздвигнуть на  одной или  на  другой
стороне ущелья замок,  - поэтому, как ни прискорбно, придется все же заехать
в  придорожный караван-сарай,  куда сбежались,  наверное,  уже все верблюды,
ослы и лошади, застигнутые в пути темным облачком.
     В  палаки  словно  сова  закричала,  послышались  проклятия,  занавеска
отлетела в  сторону  -  и  выглянула разгневанная Нари.  Пройденные годы  не
прибавили ей сходства с кротким ангелом,  и она,  подчиняясь своей сущности,
принялась хрипло отчитывать "трехглазого",  обалдело на  нее  уставившегося:
"Разве тебе,  дубу дубов,  не  известно,  где  должна останавливаться царица
цариц?!"
     Но  не  успел арагвинец возразить,  как  небо  вмиг  набросило на  себя
серо-белый покров - и началось... С гор сорвался озорной ветер, стремительно
налетел на палаки, подхватил, как джигит на всем скаку, шелковые занавески и
знаменем взвил ввысь.
     Начальник каравана мысленно вернул  Нари  ее  пожелания,  одним  рывком
вскочил на коня,  свистнул нагайкой и понесся куда-то в белесую мглу. За ним
помчался караван, подбрасывая вьюки и неистово сотрясая палаки.
     Еще изредка прорывались сквозь низко нависшие тучи тусклые лучи солнца,
но уже свирепо сверкнула молния,  будто каджи метнул в  небо свой серебряный
топор  и  разом  столкнул  каменные  громады.  Раскатисто  загрохотал  гром.
Оглушенные кони испуганно заржали и рванулись за выступ.  Палаки встряхнуло,
послышался треск крепкого дерева.  Из-за угрожающего рева грозы, отдающего в
ущелье  эхом,  больше  не  было  слышно ни  поношений Нари,  ни  визга  двух
прислужниц, ни воплей царицы Мариам.
     Дорога  круто  пошла  под  уклон,  что  придало скачке  каравана особую
привлекательность.   Внезапно  из   распустившихся  облаков  упала   ледяная
горошина.  И  пошел плясать градопад.  Путаясь в  шумевших ветвях,  горошины
мгновенно превращались в  ледяные орехи и  с  дикой силой стучали по стволам
лесных гигантов,  каменистым выступам и  обломкам скал.  Казалось,  не  тучи
сшибаются, а рубятся духи теснин с духами надземных туманов.
     Кутаясь в бурки,  арагвинцы с усилием придерживали палаки,  не давая им
сорваться с несущихся коней. А град, обманчиво сверкая алмазиками, продолжал
засыпать  палаки,  обдавая  их  холодным  дыханием бури.  Кони  мчались  как
одержимые.
     К счастью для Мариам,  впереди уже виднелись белые стены караван-сарая.
Хрипящие кони,  разбрасывая хлопья пены, устремились к услужливо распахнутым
воротам.
     Низкосводчатое длинное помещение с широкими грубыми тахтами вдоль стен,
покрытыми потертыми паласами,  показалось Мариам спасительным раем,  ибо  не
успела она  с  Нари  и  прислужницами заскочить в  него,  как  с  неба щедро
посыпался град уже с голубиное яйцо.
     С  квадратного  двора,   где  торчал  оледеневший  бассейн,  исчезли  в
мгновение люди и животные.  Много созвучий и напевных мелодий слышала Мариам
на  своем  царском  веку,  но  сейчас  ее  утонченный слух  улавливал только
пронзительное ржание  из  конюшен,  собачий  вой,  недоуменное блеяние овец,
подхваченное визгом свиней,  кудахтаньем кур и  вперемежку с неблагозвучными
криками ослов утомительный рев верблюдов.  Удивленно смотрела Мариам в узкое
окошко;  она хотела было что-то  сказать,  но  ей  претило присоединить свой
голос к этому невообразимому хору.
     Тогда Мариам погрузилась в  раздумье.  С  того часа,  как  прискакал из
Тбилиси гонец с посланием от Хосро-мирзы,  двоюродного брата царя Георгия X,
ее доблестного мужа,  и с посланием от Зураба Эристави, она от нетерпения не
находила себе места. Твалади казался ей женским монастырем, где она безвинно
прозябала.  И  хотя  ей  до  предела  наскучили  резной  столик,  серебряная
чернильница на  лапках в  обкладке тамбурного вязания цветным бисером,  даже
армазская чаша с  изображением богини девы и песочница в виде костяной совы,
напоминающей Нари, она не переставала скрипеть гусиным пером, сочиняя письма
Луарсабу,  моля подчиниться грозному,  но милосердному шаху Аббасу.  Один за
другим  направлялись из  Твалади  чапары  в  Гулаби  с  призывом к  Луарсабу
вернуться царем в  Метехи,  дабы и  для  нее,  подлинной царицы,  распахнуть
ослепительные двери дома Багратиони. Но "жестокий" сын продолжал упрямиться,
и она, повелительница Картли, "богоравная", вынуждена была познать не только
бессмысленную скуку, но и унизительные ограничения, урезывая себя в нарядах.
     Раньше Саакадзе хоть скудно,  но аккуратно дважды в  год присылал ей из
"сундука царских щедрот" бисерные кисеты с  кисточками,  наполненные звонкой
монетой,  а настоятель Трифилий -  дары, особенно из трапезной Кватахевского
монастыря,  радующие взор прислужников:  корзины с  вином,  маслом,  медом и
сыром.  Да  и  как же могло быть иначе?!  Ведь она царица!  Твалади наполнен
слугами,  телохранителями, охотниками. Нари сетует: "Всех надо кормить, дабы
не меркнул блеск восхищения в глазах подданных".
     Так день за днем текла тягучая,  отвратная,  но спокойная жизнь.  Потом
исчез Саакадзе,  а  за ним сгинули в преисподнюю кисеты с кисточками.  Потом
пропал Трифилий - говорят, не надеясь на защиту католикоса, бежал в Русию, и
словно в облаках растворились корзины со снедью и виноградным соком. Правда,
католикос  не   обошел  ее   своим  святым  вниманием,   но  разве  возможно
существовать по-царски  на  одни  церковные щедроты?  Тут  невольно  и  сама
превратишься в  фреску!  Хорошо еще,  что вовремя прибыл Хосро-мирза,  иначе
совсем  бы  потускнел  Твалади,   некогда  роскошная  резиденция  утонченных
Багратиони.
     Но теперь довольно с  нее милостивых забот и благодеяний!  Отныне пусть
ее  верные слуги живут,  как умеют.  Она соизволила оказать честь Эристави и
год прогостит у  княгини Нато.  Да,  именно "оказать честь",  так и  написал
Зураб...   А  его  богатые  преподношения!  Их  хватит  потом  на  три  года
беззаботной жизни в  Твалади.  Кроме двух прислужниц,  Нари взяла еще десять
слуг и  столько же коней.  В Твалади еще оставлено лишь десять мужчин и пять
женщин,  пусть  мучаются;  Нари  наказала им  сеять  просо,  сушить  фрукты,
запасать мед и умножать скот и птиц.  Хосро известил, что предстоит веселье.
Давно пора! Скука надоела - это не удел цариц!
     Внезапно Мариам отскочила от окошка, приятные мысли испарились, подобно
утреннему туману: в ворота караван-сарая гуськом въезжали закутанные в бурки
всадники.
     Не предусмотренный августом градобой настиг и азнауров в лесу.  Они уже
разделились на  группы.  "Барсы"  свернули влево,  где  в  условленном месте
должны были  встретиться с  Саакадзе.  Квливидзе с  ополченцами направился в
Бенари - там, в замке Моурави, он произведет раздачу трофеев. Нодар, Гуния и
Асламаз  повернут  в  Гори;  по  дороге  предстояло,  по  просьбе  крестьян,
кратковременное посещение  деревни,  где  бесчинствовали сарбазы,  посланные
Мамед-ханом  добывать продукты.  О  странном караване с  закрытыми носилками
"барсам" донес дозорный из Мухрани.
     Понятно,  Саакадзе и  все "барсы" не  хуже арагвинца умели распознавать
шалости неба.  И не успело невинное облачко зацепиться за острый луч солнца,
как  "барсы"  помчались  к  караван-сараю.  Где-то  внизу  Эрасти  разглядел
несущихся арагвинцев.  Тем лучше, встреча произойдет как бы случайно. С кем?
Наверное, не с друзьями.
     Отряхивая град со своих бурок, "барсы" оживленно переговаривались.
     - Прямо скажу,  -  с  притворной озабоченностью ощупывая лоб,  произнес
Пануш, - наши головы из камня, иначе как уцелели?
     Перешагнув порог,  Саакадзе  быстрым  взглядом  окинул  помещение  и  в
изумлении остановился.  Все  можно было  предположить:  бегство мегрельского
придворного,  переселение напуганного картлийского князя,  даже  отступление
хана.  Но отставная царица Мариам!  Но арагвинцы,  которые, словно окаменев,
неподвижно стояли посреди комнаты!
     Поймав  устремленный на  нее  взгляд  страшного  Моурави,  Мариам  дико
вскрикнула:  "Спасите!  Спасите!".  Но никто не услышал ее протяжных криков,
как  и  воплей Нари  и  мольбы служанок.  Град с  нарастающей силой,  словно
каменный,  бил по крыше, по подоконникам, подпрыгивал на деревянном балконе.
Разинутые рты  арагвинцев и  полные ужаса глаза женщин развеселили "барсов".
Сдерживая  улыбку,   Саакадзе  рукояткой  плетки   поднял  подбородок  низко
склоненного перед ним хозяина.
     - Ты что, пыльный бурдюк, с ума сошел? Как принимаешь царицу Мариам?
     Каравансарайщик, с трудом преодолевая робость, промямлил:
     - Батоно!  Откуда мог  знать,  что царица она?  Сколько ни  спрашивал -
голоса не подавала.  Только ты можешь перекричать гром!  Разве,  батоно, бог
позволил святому Илье швыряться ледяными орехами осенью?  Где  весну провел?
Почему тогда града не сбросил, а...
     - Хорошо,  -  засмеялся Саакадзе,  -  иногда и  пророки любят пошутить.
Принеси лучшие ковры, бархатные мутаки. Наверно, для князей припас?
     - Для Великого Моурави тоже.
     - Столик арабский поставь, наверно, для богатых купцов держишь.
     - Для знатных "барсов" тоже.
     - Лучшие кушанья подай. Скажи повару - царица в гости к Зурабу Эристави
едет, должен угодить, иначе Арагвский князь голову каравансарайщику снимет.
     Мариам не могла опомниться от изумления.  Она тоже сквозь раскаты грома
и  град слышала Моурави,  а  в горле у Нари не переставало что-то клокотать.
Служанки кинулись помогать хозяину.  И  вскоре Мариам,  вновь  обретшая свой
сан,   величественно  восседала   на   мягких   подушках,   разбросанных  на
разостланном ковре.  Расстелили ковер  на  полу  к  близко  к  ногам  Мариам
придвинули арабский столик. Забегали слуги с подносами, кувшинами, появилось
блюдо с фруктами, запахло пряными яствами.
     Но  когда  хозяин,  не  переставая кланяться,  обратился с  просьбой  к
Саакадзе оказать честь кипящему чанахи и  прохладному вину,  то,  к радости,
услыхал,  что  "барсы" спешат и,  как  только пророкам надоест игра в  лело,
выедут. А вино пусть подаст всем азнаурам.
     Переглянувшись с Даутбеком и Ростомом,  Саакадзе подошел к Мариам и еще
раз отдал почтительный поклон.
     Совсем  растерявшись,   Мариам  стала  его  расспрашивать  о  семье,  о
Хорешани,  которая,  "да простит ей бог",  совсем забыла царицу, воспитавшую
ее, как дочь.
     Град  утихал,  и  уже  можно  было  говорить не  надрываясь.  Саакадзе,
развлекая царицу, учтиво сидел на поднесенном ему табурете.
     Увидя    приближающихся    Даутбека    и     Ростома,     "трехглазый",
предусмотрительно расположившийся с  арагвинцами на  противоположной стороне
длинного помещения, незаметно приблизил руку к оружию. "Барсы" усмехнулись.
     - С каких пор азнауры приветствуют друг друга оружием?
     - Какой я азнаур?  Сам знаешь,  уважаемый Даутбек, доблестный Нугзар из
мсахури перевел.
     - А мы, по-твоему, из царей вылупились?
     - Хоть не  из  царей,  уважаемый Ростом,  все  же  царские азнауры выше
княжеских, выше даже церковных.
     - Большую новость сообщил!  Все же знай:  азнаур есть азнаур -  высший,
низший, все равно одно сословие. Значит, амкары по оружию.
     Польщенный арагвинец подкрутил ус и предложил выпить.  Ростом сейчас же
велел подать лучшего вина.
     - Нарочно сюда  свернули,  -  начал Ростом,  чокаясь с  арагвинцами.  -
Госпожа Русудан о матери беспокоится.
     - Княгиня Нато совсем здорова.
     - Не о том... Персы кругом, как рискнула вернуться в Ананури?
     - Персы уходят.
     - Как так?!  -  изумился Ростом. - Разве Хосро больше не опасается, что
хевсуры, пшавы и мтиульцы прорвутся к Моурави?
     - Не знаю, как мирза, но мой князь...
     - Не опасается,  -  хитро прищурился другой арагвинец.  -  Разве до вас
дошло, что почти все ушли в Тушети?
     - Не  совсем  все,  -  едва  скрывая  волнение,  проговорил Даутбек  и,
оглянувшись, придвинулся к арагвинцу, - царь Теймураз, пока не соберет вдвое
больше войска, чем у Исмаил-хана, не нападет на Кахети.
     - А  вы  откуда  узнали,  что  царь  Теймураз в  Тушети?  -  воскликнул
пораженный арагвинец.
     Незаметно переглянувшись с Даутбеком, Ростом понизил голос:
     - Не очень кричи, Миха, еще до Хосро-мирзы дойдет.
     - Уже дошло, потому больше о Тбилиси думает, чем об Ананури. Все же мой
князь Зураб, для спокойствия княгини Нато, настоял, чтобы тысяча дружинников
Андукапара охраняла горы. Уже цепью стоят от Пасанаурского ущелья до верхней
тропы.  -  Арагвинец ехидно прищурился: - Выходит, все равно ни горцы к вам,
ни вы к горцам в гости не пожалуете.
     - Какое  время  гостить?  -  снаивничал Даутбек.  -  Сейчас важно всеми
мерами   способствовать  победе  царя   Теймураза,   неутомимого  воителя  с
проклятыми персами.
     Арагвинец недоверчиво покосился,  ему хотелось обелить Зураба и кое-что
рассказать, но он сдержанно произнес:
     - А какой грузин, а не собака, иначе думает?!
     - Э-э,  азнаур, осторожней над крутизной! Разве князь Зураб не в гостях
у Хосро-мирзы?! - Даутбек и Ростом многозначительно засмеялись.
     - Почему...  почему думаете, в гостях? - растерялся арагвинец. - Может,
этим Ананури спасает.
     - От кого?
     - От... от...
     - Хочешь сказать - от Моурави?
     - Нет... Зачем от благородного Моурави? Разве Мухран-батони не опаснее?
А Ксанские Эристави?
     "Барсы" нарочито задорились:
     - Что  ж,  теперь спокойно может Зураб на  помощь царю Теймуразу пойти:
царица Мариам со своей Нари едет оборонять Ананури.
     - Кто  такое сказал?  -  арагвинец беспокойно поглядывал на  "барсов" и
вдруг  решительно  заявил:  -  Князь  Зураб  Арагвский  не  верит  в  победу
Теймураза, потому не пойдет на помощь царю.
     - А кто из грузин, а не собак, иначе думает?!
     - Арагвинец густо покраснел.  Рука  его  снова потянулась к  шашке,  но
Даутбек поднялся,  спокойно потянулся за  мушкетом и,  не целясь,  выстрелил
вверх.
     - Нехорошо,  когда в  приличном караван-сарае пауки заводятся:  вон  на
своде мокрое пятно.  -  И так выдохнул дым, что синеватые струйки его обдали
арагвинца.  - Извини, доблестный азнаур, невольно потревожил. - Обернувшись,
он громко крикнул:  -  Может,  выедем, Георгий? Вот азнаур согласен передать
княгине Нато приветствие госпожи Русудан.
     - Приветствие?   Какой  любезный!   -  Саакадзе  поклонился  Мариам  и,
пересекая помещение,  подошел к  арагвинцам.  -  А разве я бы затруднял себя
ради  встречи с  волчьей стаей?  Госпожа Русудан желает послать княгине Нато
письмо  и  подарки.   Выбери,   бывший  любимец  доблестного  Нугзара,  двух
арагвинцев, пусть за нами следуют как гонцы от владелицы Ананури.
     - Великий Моурави, - арагвинец с беспокойством озирался, - как прибуду,
тотчас княгиня гонцов пошлет.  Дорога опасная!  Тут и медведь, и рысь, через
агаджа лес  заколдованный,  паутина от  скалы  до  скалы,  и  вместо паука -
кудиани жертву сосет.  А дальше два потока:  один с коней копыта сбивает,  а
другой -  недаро