Все едут на верблюдах и арбах, только наша Русудан и Хорешани белых жеребцов седлают. Носте радуется хорошим приметам: накануне Марткобской битвы Фиалка, кобыла прадеда Матарса, ожеребилась. Золотистый жеребенок сразу стал сосать молоко. Потом на ветке панты, у изгиба Ностури, сели две птицы. Кузнец видел. А у бабо Саломэ белая курица двойное яйцо снесла, - говорил дед, развязывая хурджини.
     Вокруг столпились "барсы" и азнауры. Дед, скрывая удовольствие, бурчал: он не привык в тесноте раздавать подарки. Георгию дед протянул от Русудан войлочную шапочку под мессир, предохраняющую голову от трения стали. Димитрию - щит, обитый желтой кожей. Автандилу надел на шею талисман: засушенную лапку удода в серебряной оправе. Все "барсы" получили от близких маленькие подарки.
     - Большие сами привезут, - успокаивал дед.
     Сладости, приготовленные Русудан и ностевскими девушками, Георгий приказал раздать дружинникам.
     Деда усадили и предались веселой трапезе, точно не было позади кровавой сечи и впереди не ожидалась еще большая.
     Вдруг Зураб вспомнил о подозрительных пленниках. Он бросил кожаную чашу на персидский барабан и выругался: несмотря на палки и раскаленное железо, черти упорствуют, - они, мол, только бедные пастухи.
     Георгий велел привести "чертей". Пристально оглядев их, Георгий опустился на камень и, опершись на золотую саблю, спросил, уверены ли они, что когда-нибудь пасли скот. Упав на колени, они клялись: Христос свидетель - их уста изрекают истину, пусть милостивый эмир-низам отпустит бедных пастухов в Картли к стадам.
     - А что пасете вы? - спросил Георгий.
     - Коров, - проговорил первый.
     - А какой породы у тебя коровы?
     - Разные, батоно. Есть с молоком, есть пустые, бык тоже есть...
     - А какая особенность у картлийской породы? Молчишь? Тогда я тебе скажу: крепкие ноги, - Георгий прищурился, - а голова какая у твоих коров?
     "Пастух", побледнев, молчал. Георгий добродушно проговорил:
     - Корова в Картли низкорослая, имеет небольшую голову, шею средней длины, малые копыта. Цвет шерсти чаще беловатый или красноватый. На гору взбирается легко.
     Зураб засмеялся, дружинники подхватили, и хохот повис над долиной.
     - А ты что пасешь? - спросил Георгий другого.
     - Овец, батоно.
     - Овец? Очень хорошо! А какие в твоем стаде овцы?
     - Разные, батоно. Есть беловатые, есть красноватые. Есть с большой головой, есть с маленькой. Шеи средней длины. На гору взбираются...
     - Я тебя не про коров спрашиваю, а про овец, - под хохот проговорил Георгий.
     - Есть с курдюками, батоно, есть жирные... Есть молодые, есть старые.
     - А какая шерсть бывает у жирных?
     - Батоно, разная... Есть красноватая, есть беловатая...
     - Ты, наверно, на князя смотрел, когда овец пас. Большие овцы с курдюками имеют шерсть мягкую. Овцы малой породы шерсть имеют гладкую, но не совсем тонкую. Согласен?
     Димитрий вдруг побагровел.
     - Дай мне их, Георгий, на полтора часа, я из их лиц красноватые курдюки сделаю.
     - Успеешь, Димитрий... Кто вас сюда подослал? - грозно крикнул Георгий, стукнув саблей.
     - Подожди, Димитрий, пусть Георгий сам им головы поправит, - успокаивал внука дед.
     "Пастухи" с ужасом смотрели на Саакадзе и снова повалились в ноги. Они подневольные мсахури, всегда с князем в замке жили. Скот только сверху видели и на подносах. Что князь Андукапар прикажет, то должны делать.
     - А вы что здесь делали? - повысил голос Георгий. - Можете не говорить, я знаю: передавали сведения Пеикар-хану о войске своего народа. Вы под нагайкой Андукапара сами превратились в скот.
     Мсахури валялись в ногах, умоляя о пощаде.
     - Идите, таких я не боюсь. Скажите князю Андукапару, что Саакадзе скоро с ним увидится.
     Мсахури, потрясенные, стояли не двигаясь. Внезапно первый разрыдался:
     - Прими, великодушный батоно, в азнаурское войско, в бою докажем благодарность.
     - Прими, батоно, к князю больше не вернемся.
     - Не вернетесь? Ваше дело. Мне вы тоже не нужны. Разве честный дружинник захочет сражаться рядом с вами?
     - Батоно! Батоно! - стонали мсахури.
     Георгий задумался.
     - Хорошо, сегодня каждый грузин может принести пользу своей земле. Если честно хотите искупить свою вину, отправляйтесь в Телави, передайте Пеикар-хану от князя Андукапара, что Георгий Саакадзе повернул на север. А ночью, когда мы подойдем, проберитесь к погребу у западной башки и подожгите персидский порох. Тогда прощу.
     Дружинники и ополченцы одобрительно перешептывались. Андукапаровские мсахури клялись отдать за Саакадзе жизнь.
     Наутро Саакадзе и Зураб выступили в глубь Кахети.
     Пока Саакадзе освобождал западную Кахети, Мухран-батони выбил иранцев из северной Кахети и расположил войско Самухрано у Икалто.
     Анта Девдрис, получив указания Саакадзе у Баубан-билик, двинул горных тушин к Алаванскому полю.
     Хевис-бери кахетинских тушин повел конницу вдоль тушинских гор на Лихи и Лопоти.
     Вскоре четыре войска обхватили Кахети подковой.
     Зураб Эристави вывел арагвинцев к низовьям Иори, защищая подступы к Картли через перевалы Карадхунанисского хребта.
     Анта Девдрис шел на ширванского хана, который защищал Телави с севера. Разбив ширванцев, Анта должен был очистить восточную Кахети от иранских переселенцев.
     Буйным потоком ринулась тушинская конница на Алазани. Впереди в чешуйчатой кольчуге скакал старый Анта. Рядом - Иетэ с боевым знаменем Алами. За ним - Мети, размахивая франгулой с вырезанным волчонком на крестообразной рукоятке <Герб французской фамилии Монморанси: волчонок с поднятым хвостом. Один из Монморанси - Генрих - участвовал в крестовых походах. Грузины, по словам историка Мишо (возможно, использовавшего предания), посылали в Иерусалим свою дружину на помощь крестоносцам.>
     Захватив Кварели, они сомкнутым строем надвигались на деревни северной Кахети, захваченные иранскими войсками. Отчаянное сопротивление сарбазов только множило славные победы старого Анта. С яростью выкрикивая "месть за Датвиа и Чуа!", тушины, сметая заслоны, ворвались в Греми. Бой начался с первыми лучами солнца, и уже в вечерней мгле пал последний изрубленный сарбаз.
     Оставив в Греми небольшой отряд для охраны трофеев, горные тушины двинулись на Белакани, охватывая Алазанскую долину с востока.
     Перебравшись на левый берег Алазани у брода Турдо, тушины бросились к укреплениям на полуостровке и были осыпаны тучей стрел. В стремительном натиске витязи овладели крутым берегом и показались перед Белакани. Рассеяв ошеломленный иранский гарнизон, тушины захватили Белакани, заняли деревни Джары и Кахети, кинулись на переселенцев и загнали их в трясины и болота.
     Уничтожая мужчин, тушины погнали толпы женщин и детей через Чари на Илису к иранской дороге, по которой два года назад шах Аббас угонял в Иран народ Кахети. И за слезы и кровь, пролитые тогда кахетинцами, тушины сейчас мстили кровью и слезами иранцев. Они гнали их к низовью Алазани через Бахчатлу и Месабруци, присоединяя все новые толпы ненавистных переселенцев.
     Сопротивляющиеся сарбазы сметались, как соломинка ураганом. Кожаные сумки тушин распухли от отрезанных кистей.
     Орды переселенцев заполнили теснины Упадари. Плач, стоны, мольба потрясали ущелье.
     На привале ниже Курмуха Мети с передовыми тушинами наткнулся на отряд Папуна. Он разыскивал Анта для передачи просьбы Георгия выбить засевшего в Загеми ганджинского хана.
     Папуна оглядел ободранных и изнуренных персиянок и укоризненно покачал головой:
     - Э, тушины, разве Георгий Саакадзе с женщинами и детьми воюет? Почему повозки отняли?
     Папуна поднял худенькую девочку со спутанными кудрями и черными заплаканными глазами. Сердце Папуна сжалось, он вспомнил маленькую Тэкле: "Брат, мой большой брат, не трогай маленьких девочек, они не виноваты".
     Взял Папуна при молчаливом одобрении Мети из обоза три арбы, скинул торбы с кормом и разместил в арбах детей. Пошарив в карманах, Папуна отдал все абазы и марчили женщинам.
     Когда зеленоватый свет луны залил упадарские вершины, переселенцы уже были изгнаны в моваканские степи. Отсюда начались владения Ирана.
     Очистив восточную Кахети от переселенцев и иранского войска, тушины повернули за Анта Девдрис на Загеми.
     В упорных битвах отвоевывая деревни и города, горные тушины прошли Сарыляр, Кясаман, Караагач, обратили под Гибани в бегство ганджинцев и бросились в Загеми...

***

     После двадцатидневной борьбы с шахскими войсками и погони за бегущим то в одну, то в другую сторону врагом грузины расположились в Лочини, на последнем привале перед Телави. Дружинники по нескольку суток не слезали с коней, многие падали от усталости.
     Саакадзе объявил: "Две ночи и день отдыха. Впереди предстоит бой с прижатым к Телави войском Пеикар-хана".
     Рассвет. Глубоким сном дышит лощина. Только часовые, сменяющиеся каждые два часа, чутко прислушиваются к шорохам леса.
     Даутбек, Дато, Димитрий, Гиви и Папуна всю ночь оберегали Лочини от внезапного нападения врага.
     - Ложитесь, ваша бодрость больше всего нужна, - сказал Саакадзе, оглядывая молчаливые сторожевые башни, с которых сползал белый туман. - Там, наверно, Мухран-батони.
     - Такой бодрости давно не испытывал, Георгий! Врагов гоним, а?! Сколько лет томились таким желанием! - И Даутбек хлопнул по рукоятке шашки.
     - Дураки дружинники, носы затыкали, разве от живого врага не хуже падалью несет? - возмутился Димитрий.
     - Может, и хуже, но только не замечаем, и кони не волнуются, - проговорил под общий смех Гиви.
     Саакадзе не дал увлечь себя веселостью друзей и приказал зайти в шатер и немедленно заснуть. Охрану лощины до вечера Георгий поручил Зурабу Эристави, накануне подошедшему с низовья Иори, где арагвинцев сменили кахетинские тушины.
     Саакадзе перекинул через седло сумку со стрелами и в сопровождении Эрасти и десяти арагвинцев выехал на охоту в ближайший лес.
     - Уединился, на коне ему лучше думается, - сказал Даутбек, растягиваясь на бурке.
     - На коне человек в полтора раза умнее, - ответил Димитрий, устраиваясь поудобнее.
     - Дорогой Гиви, прошу тебя, никогда не слезай в коня, - пошутил Дато.
     - Что ж, с детства мечтал умереть на коне, - сквозь сон проговорил Гиви.
     На этот раз никто не рассмеялся. Папуна тихо вздохнул.
     "Барсы" угадали: Саакадзе ехал в глубокой задумчивости, не замечая ни зайцев, шнырявших под ногами коня, ни насмешливо улыбнувшуюся ему вслед взъерошенную лисицу, ни оленя, озадаченно смотревшего на него из зеленой листвы.
     Саакадзе обдумывал взятие Телави. "Врагов с приходом ширванцев и ганджинцев опять стало не менее ста тысяч. Позади тоже не друзей оставили, но Шадиман не допустит сейчас своих приверженцев ударить нам в спину. Князь царствовать собирается, значит, против церкви не пойдет. Конечно, осведомлен о моей беседе с католикосом. Да, хорошо вышло... Спасибо Трифилию: два года церковь подготовлял к моему возвращению. Теперь сколько идет за мной? Десять тысяч дружинников и народное ополчение, семь под началом Мухран-батони, четыре с кахетинскими князьями и три у Зураба. Значит, двадцать четыре тысячи. Неплохо! Потом тушины, хевсуры и пшавы, там тоже не меньше десяти. О-о, Саакадзе, как ты разбогател!"
     Георгий вдруг повеселел. Он подкрутил усы и похлопал по шее Джамбаза. "В бою незачем считать врагов, сколько добрый бог послал, столько и рубить. Но когда обдумываешь план, всегда, как купец, лишнее надо накинуть. Своих, напротив, лучше уменьшать, могут опоздать, попасть в засаду, или князья надумают повторить Ломта-гору... Все надо предвидеть... Значит, у меня с хевсуро-пшавами и тушинами двадцать тысяч, а на четырнадцать княжеских буду рассчитывать, но не слишком. Так лучше. Но главная моя сила - ярость народа".
     Саакадзе осадил коня, прислушался. Взглянув на Эрасти, он свернул с тропинки в лесную чащу.
     Эрасти проворно вскарабкался на дерево.
     - Батоно, перс скачет, - и натянул тетиву, но Саакадзе остановил Эрасти.
     Всадник, нахлестывая коня, приближался.
     "Гонец", - решил Георгий и наперерез вынесся на дорогу.
     - Стой!
     Взмыленный жеребец шарахнулся. Всадник в черном абу поспешил опустить забрало, но Саакадзе успел разглядеть лицо гонца. Это был верный кизилбаши шаха Аббаса, не раз посылаемый в Турцию по тайным делам.
     И кизилбаши узнал Саакадзе. Он выхватил шашку, но тотчас упал с рассеченной головой.
     - Обыщите собаку! - крикнул Георгий, вкладывая меч в ножны.
     И на груди убитого Эрасти нашел грамоту шаха к Пеикар-хану.
     Саакадзе развернул свиток.
     "Аллах всевышний, о аллах! Во имя аллаха милосердного и милостивого, раб веры шах Аббас" требовал от Пеикар-хана головы Георгия Саакадзе, требовал окончательно разорить Кахети, сжечь до корней тутовые рощи, дабы навсегда уничтожить производство шелка, требовал истребить кахетинцев.
     Саакадзе повернул коня. План наступления окончательно созрел.
     В полдень грузинские дружины двинулись по трем направлениям, окружая телавские завалы.
     Мухран-батони и Зураб Эристави заняли берега Алазани, преграждая иранцам путь в глубь освобожденной тушинами Кахети.
     "Барсы" с боем овладели западными укреплениями Телави. Саакадзе с десятитысячной конницей перешел на правую сторону Турдо.
     Три дня грузинское войско бросалось на приступ Телави. Три дня звенело железо и лилась кровь. Минбаши с сарбазами теснились к городу, отстаивая вторую линию укреплений.
     Ночью Саакадзе отдал приказ, и тысячи зажженных стрел перелетели через телавские стены.
     Город загорелся. Багровые клубы подымались над домами. Сарбазы метались в дыму. Горели амбары с хлебом и мясом. От огня раскалился камень, почернели сады.
     Ханы решились, наконец, прорваться к иранской границе. Они выстроили на крепостной стене одиннадцать медных пушек. Одновременный залп должен был отбросить грузин от западных ворот. Туда и намеревались устремиться ханы с сарбазами.
     Но нигде не могли найти правителя. Воспользовавшись суматохой, Пеикар-хан бежал через потайной ход за Турдо, к каменной балке.
     Ширванский хан, проклиная правителя, стал во главе войск и велел открыть крепостные ворота.
     С яростными выкриками, потрясая знаменами и кривыми саблями, высыпали тысячи сарбазов. Онбаши навели пушки. Но внезапно раздался оглушающий взрыв. На воздух взлетела западная башня, окутывая Телави пороховым дымом. Обломки камней, бревен посыпались на оглушенных сарбазов.
     - Пастухи Андукапара все же немало поджарили персов, - засмеялся Саакадзе и, подняв меч, ринулся вперед. Дружины ворвались в Телави. Иранские войска покатились на юг, к границе.
     Медленно подползал рассвет. Покраснела вода в Алазани. Кони без седоков, взъерошив гривы, неслись по долине.
     Георгий отправил Пануша к Анта Девдрис с просьбой ждать его в Греми.

***

     По дороге к Греми двигался странный караван. На трех верблюдах громоздились в богатых одеждах трупы ханов. На переднем верблюде раскинул окоченевшие руки мертвый Ага-хан.
     Мествире, восседая на коне, украшенном цветами и зеленью, перечислял под звуки гуда злодеяния ханов на грузинской земле.
     Впереди ехал Саакадзе. "Барсы", развевая знамя Иверии, следовали за ним.
     В Греми Саакадзе торжественно встретился с Анта Девдрис. Георгий собрал тушин у дуба, на котором два года назад качались тринадцать повешенных тушинских витязей.
     Георгий подал знак. Дружинники, перекинув веревки, повесили на ветвях тринадцать мертвых ханов.
     Тушины, окружив дуб, со зловещим восторгом смотрели на повешенных. Поднял Даутбек две кожаные чаши, наполненные красным вином. Анта вынул серебряную монету и кинжалом настругал в чашу серебро. Саакадзе и Анта подняли чаши. Они обменялись приветствиями и до дна выпили вино с серебром. Так был скреплен по тушинскому обычаю братский союз полководца и хевис-бери.
     Георгий отыскал глазами мрачного тушина.
     - Ты отомщен, Гулиа, отомщены и тысячи грузин, пролившие кровь в дни нашествия шаха Аббаса.
     И, подойдя к дубу, Саакадзе повесил на шею Ага-хана дощечку и начертал на ней: "Не потому, что персы, а потому, что собаки". Тушины, вскинув франгулы, трижды выкрикнули воинственный клич...
     Усеивая трупами леса, балки и лощины, бежало иранское войско.
     Народ ликовал. Забыв сон, день и ночь мчались ополченцы с конницей Саакадзе за врагом.
     Страшная сеча в теснинах Упадари - и вот жалкие остатки грозного войска шаха Аббаса устремились к степям Мовакани.
     Много полегло храбрецов-грузин, но павших сарбазов и ханов не счесть. Настал день, когда в Кахети не осталось ни одного врага.
     Высохнет кровь. Поле битвы зарастет травой. Унесет Алазани покрасневшие воды. И снова под жарким солнцем нальется веселым соком виноград. Расстелется шелк, и по долинам разнесутся песни о славных боях Георгия Саакадзе.

***

     Ликует народ в Алазанской долине. Гремят пандури, бухают дапи, рокочут дудуки. Съехались родные воинов.
     На устроенном из досок возвышении, покрытом коврами, сидят Георгий, Мухран-батони с сыновьями и внуками. Сидит Зураб Эристави, рядом молодые князья. Сидят Анта Девдрис, Квливидзе, дед Димитрия. На мутаки облокотились Русудан и Хорешани.
     Вокруг разместились Асламаз, Гуния, боевые начальники дружин и родные "барсов". Сами "барсы" не могли усидеть и, обнявшись, втискивались в гущу пирующих, угощая всех, а особенно красивых кахетинок.
     Пенятся чаши, несут целиком зажаренных на вертелах коров и баранов. Пряный пар навис над кострами.
     Георгий точно стряхнул с плеч глыбы тяжелых лет. На губах торжествующая улыбка. Подпевая хору, Георгий посоветовал тамаде долины Квливидзе выкатить настоящее вино.
     Под хохот и шутки дабахчи волокли за лапы буйволиные бурдюки и старые квеври. На разостланные бурки падали азарпеши и роги. Долина гудела от восторга. Подъезжали все новые арбы, даже из далеких картлийских деревень.
     Подкручивая усы, Мухран-батони любезно подносил княгине Хорешани на острие драгоценного кинжала сочное мясо.
     Хорешани смеялась: да, она по рождению княгиня, но церковь сделала ее азнауркой.
     Мирван Мухран-батони оживленно беседовал с разодетой Русудан. Он и Трифилий упрашивали Русудан показать народу, как танцует она, жена Георгия Саакадзе.
     Русудан, откинув лечаки, чуть иронически смотрела на подвыпивших Трифилия и Мирвана.
     Вокруг поля выстраивались семьсот дружинников в земкрело - двухэтажный хоровод. Низкорослые взбирались на плечи высоких. Обгорелые лица, перевязанные тряпками головы, впалые глаза, но счастливый, веселый смех. Среди воинов - мсахури Андукапара, взорвавшие в Телави пороховой погреб. Саакадзе наградил их серебряными шашками.
     Верхние твердо стоят на плечах у нижних. Опустив руки, дружинники медленно двигаются кругом. Но вот быстрее забили дапи. Плотнее сдвинувшись, дружинники переплелись руками и понеслись, подпрыгивая так сильно, что земля задрожала под их ногами.
     Саакадзе оглянулся: где же Папуна и Эрасти? И обеспокоенный Георгий быстро направился в шатер.
     Папуне рассердился. Он нигде не может укрыться от назойливых "барсов".
     Улыбнулся Георгий, с любопытством рассматривая маски, приготовляемые Папуна и Эрасти для ночного шутовства.
     На бурке лежали уже готовые маски ослов, оскаленных вепрей, лисиц, смеющихся обезьян, коней, выкативших глаза зайцев и хищных птиц.
     Эрасти особенно гордился масками свиньи и шакала, похожими на Исмаил-хана и Али-Баиндура.
     Похвастал и Папуна. Он откинул голубой платок, и Георгий увидел маску дракона со свирепыми глазами и красными вывороченными ноздрями. Рядом лежал желтый тюрбан с нарисованным львом. В искаженной морде дракона Саакадзе без труда узнал черты шаха Аббаса. Георгий хохотал, расхваливал мастеров, и вдруг обернулся.
     В шатер просунулся человек с желтым высохшим лицом. На его худых плечах висела грузинская чоха. Он бесстрастно сказал:
     - Георгий Саакадзе, прими подарок от шаха А