лся в голубом воздухе. Торжественное молебствие окончилось. Посольство и княжеские свиты уже на конях окружили пышный паланкин, водруженный на верблюда. Саакадзе поспешно раздвинул занавеску паланкина, княгиня Турманидзе вынесла на руках помертвевшую Тинатин. Вопль царицы повис над широким двором Метехи. Кони торопливо зацокали подковами по серым плитам.
     В глубине сада, обняв шершавый дуб, рыдал Луарсаб.
     Горы змеями вились вокруг Тбилиси. За синими дымами, нахлобучив белую папаху, угрюмо дремал Казбек.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

     На бархатной подушке, отражая в овальном зеркале еще влажные шафрановые ногти, покоились властные руки.
     Цирюльник благоговейно намыливал упрямые скулы. У золоченого кресла сирийские мамлюки застыли с затканной, сверкающей камнями одеждой шаха. На золотом  подносе,  свернувшись змеей,  лежала  розовая чалма,  мерцая бриллиантовым глазом.
     Шах Аббас ждал картлийское посольство. Он давно проник в тайны "Черной и белой книги", его давно перестали волновать красавицы, наполнявшие давлетский гарем. Заботы об Иране смешивали в чаше Джемшида синие глаза критянок, узкие - индусок, продолговатые - армянок, загадочные - египтянок, пламенные - черкешенок, и миндалевидные глаза Тинатин притягивали "льва Ирана" к северным тайнам, а не к южным утехам.
     Восемнадцать лет из тридцати пяти прозвенели ударами меча.
     Полчища османов, аравитян, узбеков, мавров разбивались о несокрушимую волю "льва Ирана", и уже великолепная Индия трепетала перед ревом персидских кулиджар.
     Пышность, с которой картлийский царь посылал свою дочь, льстила самолюбию шаха, и, мало заботясь о царевне, но больше о том впечатлении, какое произведет эта церемония на знать и майдан, он устроил Тинатин "праздничную" встречу.
     Исфахан разоделся коврами, пестрыми шалями и тонкими тканями, сверкая белыми и мозаичными мечетями. От городских ворот до Давлет-ханэ извивалась в ярких одеждах ферраши - шахская стража. За сомкнутыми рядами теснились несметные толпы. На плоских крышах колыхались воздушные чадры. По улицам сновали продавцы сладостей и  холодной воды;  их  крики сливались с нетерпеливым гулом.
     Еще утром, после первого намаза, навстречу картлийскому посольству выехали знатнейшие ханы, окруженные величавой свитой. За ними, звеня серебряными колокольчиками, важно переступали цугом в дорогих запряжках семь белых верблюдов - шутюр-баад, покрытых красными бархатными попонами и украшенных голубыми бусами, бубенцами и золотыми лентами. На четвертом верблюде возвышалась золоченая кибитка с плотно завешенными шелковыми занавесками. Там сидела принцесса Зерам, выехавшая принять от Картли невесту брата.
     На остальных верблюдах, оседланных золотыми седлами, сидели сыновья знатнейших ханов, окруженные свитой и телохранителями.
     В нескольких верстах от города караваны сошлись. Короткий отдых в загородном шахском дворце - и принцесса Зерам накинула на Тинатин белую вышитую чадру. Торжественный момент навсегда разъединил Тинатин со всем миром. Пересев с принцессой и княгиней Турманидзе в золоченую кибитку, невеста забилась в рыданиях, но из-за звуков флейт, рева верблюдов, ржания коней и исступленных криков приветствий никто не расслышал горестного плача девочки.
     Персидская знать, соперничая блеском и изяществом манер с грузинами, окружила белых верблюдов.
     Караджугай-хан, гарцевавший на берберийском скакуне рядом с Нугзаром Эристави, ведя утонченную беседу, заинтересовался "исполином", выделяющимся даже в скромной одежде. Эристави отозвался о Саакадзе в самых лестных выражениях. Караджугай-хан внимательно посмотрел на Саакадзе.

***

     Тинатин, красивая и кроткая, сразу пленила сверстниц-принцесс. Но законные жены настороженно смотрели на новую соперницу: они не имели сыновей, а рождением сына грузинка может покорить сердце шаха. Наложницы не удостаивались ревности законных жен... Собранные из чужих стран красавицы не были царевнами или знатными персиянками, и хотя недавно наложницы подарили повелителю двух мальчиков, которым шах Аббас дал имена Худабанде мирза и Имамкули мирза, но, надеясь иметь сына от законных жен, ни одного из них не назначил наследником.
     В Иране не было незаконнорожденных детей. И даже в шахском дворце, при отсутствии наследников от законных жен, престол наследовали сыновья наложниц и даже прислужниц, и только если и тут шаха преследовала неудача, престол переходил к ближайшему родственнику шахской крови. Поэтому шахский гарем полон коварства, ненависти и страшной опасности для всех от всех, и не удивительна тревога его при появлении каждой новой женщины... А Тинатин, вдобавок царевна, прибывшая с такой пышностью, вдвойне опасна: она - равная шаху.
     "Но, - думали законные жены, - если аллаху неугодно будет дать им сына, то лучше пусть будущий шах родится от дочери царя, чем от наложницы, которая, как мать наследника, возвысится над всеми..."
     И наружно Тинатин была встречена сералем шумной радостью, ибо, кто дорожит жизнью, тому должно нравиться все, угодное шаху...

***

     Эмир-Гюне-хан, сопровождаемый мехмандаром и толпой дворцовой свиты шаха Аббаса,  показывал картлийскому посольству Давлет-ханэ.  С  изумленным восхищением смотрели грузинские князья на роскошь шахского дворца, все виденное казалось им сном, сказкой из "Тысячи и одной ночи".
     Саакадзе был скорее поражен, чем восхищен. Он подумал: "Сколько же рук должен иметь каждый персиянин, чтоб окружить своих шахов таким богатством!"

***

     Эмир-Гюне-хан,  довольный достигнутой целью  поразить  картлийское посольство, любезно пригласил их пройти в следующие залы, где почетные гости сумеют познакомиться с доблестной историей Ирана.
     Коричневые руки поспешно распахнули золоченые двери, и картлийское посольство вошло в табак-ханэ. Под глубокими нишами переплелись причудливые орнаменты и фрески. Лазуревые стены бисутунской надписью увековечили подвиги царя Дария Гистаспа.
     Боковые  стены  пестрели величавыми сатрапами в  желтых,  синих, красно-оранжевых и золотых с черным одеждах, преподносящими киликийских коней и слоновую кость Эфиопии Артаксерксу III - покорителю Египта.
     Стража распахнула черные двери, и посольство, преувеличенно громко выражая восторг, проходило большие и малые залы с изображениями звезд, птиц и цветов в голубом тумане потолков. Золоченая лепка запечатлела шахские подвиги: шах придушил льва, заколол грифона, принял данников и укротил вздыбленного крылатого коня.
     Последний  зал,  выложенный  треугольниками  разноцветных  зеркал, фантастически расцвеченный через цветные стекла овальных окон, примыкал к "деке" - крытому двору.
     Эмир-Гюне-хан, выждав, пока картлийцы насытятся великолепным зрелищем фантастического зала, вежливо пригласил их последовать за ним в диван-ханэ, где шах Аббас благосклонно примет посольство. Войдя в диван-ханэ, картлийцы с новым изумлением стали осматривать индусские восьмиугольные столики, узкие с высокими спинками кресла, круглые подставки с инкрустациями из слоновой кости.
     В торжественном молчании мехмандар стал расставлять картлийских послов перед шахским троном, каждого на заранее отведенное для него место.
     Подавленные  ослепительной  роскошью,  растерянные  и  смущенные, картлийские князья с благоговейным страхом стали ждать выхода обладателя сказочных богатств.
     И  когда  показался  коренастый  шах,  телосложением напоминавший персидского пехотинца,  картлийские князья,  словно  перед  божеством, склонились ниц.
     Шах медленно взошел на трон и снисходительно ответил на раболепные приветствия картлийских князей. Нугзар, как начальник посольства, говорил первым. Он от имени Георгия X благодарил за честь, оказанную царевне Тинатин, и выразил надежду, что родственные чувства, священные для двух стран,  продлятся веки вечные.  Андукапар уверял шаха в  преданности картлийских князей, всегда готовых обнажить саблю на общего врага, и просил шаха не оставить князей без милостивого высокого внимания.
     Говорил старый князь Диасамидзе, рассыпался в уверениях Заза Цицишвили, блистал остроумием Мирван Мухран-батони.
     Шах Аббас измерил взглядом пышное посольство, блеск богатых одежд, оружие, усыпанное драгоценностями, и проникся уважением. "Такой народ, - думал он, - лучше взять не войной".
     Вслушиваясь в изящные персидские речи грузинских князей, шах остановил пронизывающий взгляд на Саакадзе. Али-Баиндур прав, этот может пригодиться больше других.
     Мирван, заканчивая приветствие, намекнул о ликовании Картли по поводу мудрости царя Георгия X, всегда предпочитающего союз с любимым Ираном домогательствам других стран.
     После обеда у шаха посольство разошлось по отведенным помещениям для отдыха и сна.
     Утром картлийское посольство вновь собралось в зеркальный зал, где их ждал Эмир-Гюне-хан. После обычных приветствий посольство направилось в крытый двор, выложенный глазурованными изразцами и предназначенный для показа иноземным гостям породистых коней, разукрашенных дорогими седлами, а также для приема и  раздачи подарков.  Шах Аббас милостиво выслушал приветствия картлийского посольства.
     Восседая с пышной свитой ханов в прохладных нишах за мозаичными арками, шах Аббас, кичась богатством, показывал ошеломленным картлийским гостям редкости из слоновой кости, золота, стекла, мозаики. Драгоценные камни в хрустальных шкатулках, египетские, арабские и индусские изделия воскрешали легенды Шахразады.
     Наконец картлийское посольство рискнуло со своей стороны удивить шаха Аббаса богатством Картли.
     Рассматривая богатые дары картлийцев,  шах уже не  сомневался в устойчивом положении Картли и окончательно убедился в правильности своей политики. Ханы, принимая из рук шаха для оценки подарки, видя удовольствие Аббаса, преувеличенно восхищались и расточали похвалы вкусу грузин. После ханов и придворной свиты раболепная толпа слуг, принимая подарки, притворно сдерживала восторг и шепотом,  но с расчетом на хороший слух шаха, восхищалась величием повелителя Ирана, вызвавшего другие страны на поистине райскую щедрость.
     Диасамидзе преподнес на подушке малинового бархата святыню Грузии - щит Давида Строителя. Седой Диасамидзе дрожащим голосом просил могущественного "льва Ирана" принять святыню - "щит, поднявший Грузию из обломков". По морщинам князя сбегали крупные слезы. На своем веку видя много бедствий от магометан, он просил тайного врага принять щит как знак вверенной ему судьбы Картли.
     Шах Аббас, внутренне торжествуя, казался растроганным. Картли для него - как единственный сын, рожденный от любимой жены, и никто не посмеет покушаться на прекрасную родственную страну.
     Последним подарком, преподнесенным Нугзаром Эристави, было знамя Ирана: на красном бархате затканный золотом и жемчугом лев с пылающим солнцем на спине, подняв меч, любовался алмазной звездой.
     Шах предвкушал шумные разговоры между съехавшимися вовремя иноземными купцами: необходимо оповестить майдан о пышности посольства и богатых преподношениях, чтобы купцы в своих странах рассказывали о величии и могуществе шаха Аббаса.
     Вереница слуг, мягко ступая, внесла богатые дары, и шах стал щедро оделять  князей.  Расшитые  драгоценностями одежды,  дамасское оружие, сверкающие кольца мелькали в руках князей.
     Молодые картлийские князья,  всю дорогу косившиеся на  "плебея", самодовольно переглянулись: стоящий в стороне Саакадзе ничего не получил.
     Эмир-Гюне-хан  почтительно наклонился к  шаху  и,  поймав улыбку повелителя, подал знак мехмандару.
     К изумлению князей, шах подозвал к себе Саакадзе.
     - Я давно не любовался таким ростом... Скажи, Георгий, сын Саакадзе, какой подарок мог бы обрадовать тебя?
     Саакадзе опустился перед шахом на колено и на чистом персидском языке скромно сказал:
     - Великий шах-ин-шах, и простой кирпич, полученный из рук повелителя Ирана, превращается в бесценный изумруд, но я получил еще больше: твое внимание.
     Шах,  улыбаясь,  ответил,  что он хорошо осведомлен о  причинах благосклонности царя Картли к молодому азнауру, но Георгий стоял с застывшим лицом.
     "Умеет хранить тайну", - подумал шах и с легкой иронией пожелал наградить героя за сражение с проклятым Османом.
     Несколько конюхов, едва сдерживая, ввели во двор арабского коня. Рослый мамлюк нес роскошное седло, другой - сверкающую одежду персидского рыцаря.
     Шах, сам отличный наездник, залюбовался великолепным конем.
     - Коня прислал мне эмир бухарский. Конь сбросил своего господина и в наказание изгнан. Эмир в письме говорит: "Еще не один дышащий воздухом не осмелился ослушаться великого шаха Аббаса, видно, дерзкий конь рожден только для твоего седла". Прими, картлиец, достойный мудрого воина подарок.
     Саакадзе пал ниц и взволнованно благодарил шаха.
     Получив разрешение, Георгий подошел к коню и властно потрепал по шее. Глаза скакуна налились кровью, он дрожал, бил копытами, но вздыбиться ему не удалось. Георгий схватил коня под уздцы. Короткая борьба - и вспотевший конь застыл с пригнутой головой.
     Двор заинтересованно наблюдал поединок. Шах выразил удовольствие:
     - Воистину азнаур Георгий оказался достойным подарка.
     - Великий из великих шах-ин-шах, скорее я размозжу себе голову, чем позволю коню сбросить азнаура Саакадзе. Позволь мне, могущественный шах, сейчас оседлать коня, пусть сразу почуствует, что я не эмир.
     Шах  расхохотался,  приближенные подобострастно подхватили веселое настроение повелителя.
     Папуна, поклонившись шаху, спокойно взял под уздцы вздрагивавшего коня и, вынув из кармана сабзу, поднес к его дрожащим губам. Сначала конь презрительно фыркнул, но, подумав, взял в рот, пожевал, одобрительно мотнул головой и требовательно потянулся к ладони. Саакадзе подтягивал последнюю подпругу.
     Шах, не переставая смеяться, спросил, как Папуна догадался сабзой задобрить коня. Папуна с готовностью поделился богатым опытом: он не встречал богачей, отворачивающихся от дарового куска, а конь не глупее их, и сейчас высчитывает, сколько можно вытянуть из тощего кармана дурака. Шах весело  приказал  мехмандару поднести  Папуна  одежду,  достойную его находчивости, и наполнить карман золотыми монетами, дабы он не затруднялся покупать расположение коней и ослов.
     Только поздней ночью после пира у шаха, очутившись рядом с Папуна, Георгий дал волю бурной радости: посаженный между остроумным Эреб-ханом и храбрым Карчи-ханом и получив из рук шаха золотую чашу с вином, он сразу возвысился в глазах всей исфаханской знати, наперебой ухаживающей за ним и приглашающей в гости. А главное, Нугзар радовался.
     Папуна, вслушиваясь в взволнованный голос, вздохнул. Он напомнил Георгию о клятве не стремиться к княжеству, а такие почести тянут кверху. Саакадзе пытался объяснить другу, почему важно очутиться наверху, но Папуна хмуро предостерегал: бабо Заза напрасно набила голову опасными думами. Что ищет Георгий в тумане?
     - Правды, Папуна. И добьюсь! Почему засыхающие ветки княжеских родов заслоняют солнце молодым побегам азнаурских фамилий?! Только азнауры с мечом в руках могут вернуть Грузии могущество времени Давида Строителя, времен царицы Тамар.
     - Э, Георгий, не одна шашка затупеет, пока азнауры князей от солнца оттащат.
     - Ничего, Папуна. Чем князья сильны? Только народом. Нам, азнаурам, нужно народ на свою сторону привлечь. А чем привлечь? Хлебом! Ярмо снять. Надо заставить их вспомнить, что они грузины. Надо не словами, а действиями внушить народу веру в силу азнауров. И азнауры должны понять: защита народа - укрепление азнаурской власти.
     - Эх, дорогой, далеко спрячь такие мысли, во сне можешь играть с ними в "сто забот", полезно для здоровья.
     - Не беспокойся, друг Папуна, и так далеко спрятаны: цари и князья, пока на них не наколются, в неведении будут. Могучую силу в себе чуствую. Кто посмеет остановить меня?
     - Я посмею!.. Ложись и не соблазняй стражу поднять тревогу... Кричишь, точно князья уже язык у тебя дергают.
     - Пойми, Папуна, нас огромное войско, а их - маленькая горсть, почему же позволять меньшей силе первенствовать?
     - Кого это - нас? Неужели думаешь, Русудан Эристави за народ замуж пойдет?
     - Русудан? Что ты сказал, Папуна? Папуна, ты сказал...
     - Сказал, сказал, Папуна, Папуна! Правду сказал, Русудан только за князя замуж пойдет.
     - При чем тут Русудан? Дорогой Папуна, не... не понимаю...
     - Хорошо понимаешь! Говорю - спи и не тяни из меня слова, змею вытянешь.
     - Папуна, послушай... Палуна, одну минуту...
     - Георгий, наверно, хочешь завтра быть похожим на мацони? Забыл про охоту? За первого джейрана шах назначил награду, или допустишь кизилбашей отрезать тебе путь к сердцу шаха!.. А разве не я должен рано утром побежать на майдан за одеждой? Только черт сможет помочь найти на твой рост шарвари. А бараны-ностевцы позаботились о своем господине? Расхаживают с нахальным видом... Нет, Папуна всегда был дураком, ему даже выспаться не дадут, но он знает хорошее лекарство от неучтивости.
     Папунэ, закутавшись, громко захрапел. Напрасно взволнованный Георгий умолял сказать, как догадался Папуна о тайне, в которой даже себе боялся признаться, напрасно бесцеремонно тормошил - Папуна продолжал безмятежно храпеть, и измученный Георгий повалился на свое ложе.
     Но Георгию не скоро удалось последовать за другом. Он отлично понял намеки шаха. Неужели кто-то проник в тайну триалетского сражения? Даже "Дружина барсов" в неведении... Кто же донес шаху? Неужели персидские лазутчики даже в мысли залезают?.. Что же нужно шаху? Одарил конем, стоящим целое состояние, богатой одеждой, кисетами, наполненными золотыми монетами, за столом отмечает. Конечно, не из любезности, для этого Георгий Саакадзе слишком мал, а шах слишком велик. Осторожность необходима... Русудан выйдет только за князя... Кажется, Мирван Мухран-батони... Я даже слышал... Как жарко!.. Задушит меня шелковое одеяло, персияне слишком изнеженны... Какое тут богатство!.. Нугзар очень хорош ко мне, как радовался вниманию шаха! Кто выше светлейших? Владетельные князья? Герои? Народные полководцы? Царь?.. Нет, такая подушка не для моей головы, надо постелить бурку, на ней удобнее. Бурка и кинжал хорошо сон сторожат... Может, Димитрий женится на Нино, всегда ему нравилась... Да, завтра необходимо убить первого джейрана. Кто хочет стать полководцем народа, должен всегда быть впереди... Если поехать гостить к Нугзару, надо всем подарки купить... Иногда нитка кораллов дороже жемчуга...
     Прохладный рассвет заглянул в решетчатый эйван, повис серыми прядями, прильнул мутными глазами к узким окнам.

***

     Саакадзе за охоту получил от шаха перстень с  крупным алмазом, окруженным кровавыми яхонтами.
     Караджугай-хан выиграл пари на состязаниях и по правилу сделался хозяином празднества. Шах со знатью и грузинским посольством всю ночь пировал у Караджугай-хана.
     Возвращаясь с провожатым,  факелом освещавшим дорогу, озадаченный Георгий обдумывал намеки Эмир-Гюне-хана... Знакомый голос оборвал его мысли. Георгий изумленно вскрикнул.
     - Али-Баиндур? Как сюда попал, где бороду забыл?
     - Э, какой торопливый царский азнаур. Почему Али-Баиндур не может стремиться к фонтану милостей шаха?  И с каких пор рыцари и купцы отказываются от золота?
     Желтый язык факела лизнул лицо Баиндура. Вдруг, охваченный подозрением, Саакадзе насторожился: не отсюда ли полная осведомленность шаха? Неужели в "Золотом верблюде" я развязал язык о триалетском деле? Нет, это не могло случиться. Али-Баиндур жил у амкара, дяди Сандро. Папуна уверяет, будто между дружинниками слух ходил... Кто же такой Баиндур? Неужели...
     - А ты, Али-Баиндур, и купец и рыцарь?
     - И друг моих друзей... Зачем все по ханам ходишь, пойдем со мной, настоящий Иран покажу. Хочешь - девочек, хочешь - мальчиков, даже гурию рая достанем... На майдане много говорят о внимании шаха к картлийскому исполину. Говорят, здесь останешься, но я не верю: зачем? Тебя и твой царь любит, тайные поруч