а  зазнавшегося Зураба,  а  он,  ничего не  замечая,  продолжал
неистовствовать:
     - Не думай,  Моурави, что испугал нас! Знаю твои намерения, только и ты
знай -  время унижения князей прошло!  Мы будем решать войны, а светлый царь
да утвердит вырешенное... Я немедля сегодня выеду в Телави!..
     - Мы еще тебя не выбрали, князь, - оборвал Мирван.
     - А я не нуждаюсь в твоем разрешении,  и потом все равно собирался: моя
жена, светлая царевна Дареджан, гостит у царя, скучает, просит приехать...
     - Мы не о  твоей семейной скуке здесь толкуем,  -  насмешливо выкрикнул
Ксанский Эристави,  -  дело  твое  за  жаждущей веселья женой  каждый  месяц
скакать в Телави, мы...
     - О чем бы ни говорили,  все равно без царя ничего не решите, хоть твоя
жена, Иесей, к своему отцу, Георгию Саакадзе, реже и реже ездит гостить.
     - Нашли время женами кичиться! - истерично закричал Квели Церетели. - О
наших замках надо думать.
     - Прав Квели! А то и жен негде будет держать...
     - Ничего, князь Липарит, азнауры за твою верность им твой замок защитят
от кизилбашей.
     - Тем более,  князь Цицишвили, что азнауры решили некоторыми замками от
кизилбашей откупиться, - неожиданно сказал Дато.
     - Я думал, здесь высший мдиван княжества, а не...
     - Ничего,   Зураб,  в  часы  войны  нередко  смешиваются  азнаурские  и
княжеские шашки.  Кажется,  именно  азнаурская шашка  спасла твою  голову от
османской пики.
     - Э-э, Мирван, хорошо напомнил, - засмеялся старик Эмирэджиби, - кривой
ханжал над головой Картли уже занесен, а мы о цагах беспокоимся!
     И  снова  крик,  взаимные упреки,  пререкания.  И  снова Зураб требовал
немедля поставить в  известность царя,  а  Мирван  требовал раньше  выяснить
позицию картлийских князей, напомнив, что первый удар должна принять Картли.
Липарит  предложил тотчас  просить Моурави начать  укрепление рубежей Картли
соответственно изменившейся линии движения войск Ирана.  Неожиданно для всех
Квели  Церетели  твердо  заявил,  что  он  свое,  обученное Моурави,  войско
передает  в   его  полное  распоряжение  и   просит  защитить  Сацициано  от
разграбления кизилбашей.  Еще некоторые из колеблющихся несмело заявили, что
Липарит прав - медлить опасно...
     Видя  такой  неблагожелательный  для   себя  поворот,   Зураб  поспешил
напомнить титул Теймураза -  "богоравный" -  и настойчиво уговаривал никаких
решений сейчас  не  принимать,  выбрать посланцев от  имени  высшего Совета,
выехать в Телави и осведомить царя об изменении плана шаха Аббаса.
     Саакадзе не спеша поднялся.  И  наступила тишина ущелья,  перед тем как
громоподобно зазвучал голос Моурави:
     - Князь  Зураб  Эристави,   запомни  навсегда:   я  тебе  не  уста-баши
лазутчиков.  Сведения добываются мною и на мои большие ценности -  для блага
царства,  и ими,  для блага царства,  я сам буду распоряжаться при одобрении
верных  сынов  Картли-Кахети...  Здесь  больше  ничего не  скажу,  ибо  вижу
тщетность моих трудов объединить владетелей.  Кто  желает моего совета,  как
укрепиться,  пусть жалует ко  мне,  -  помогу,  ибо  все  ухищрения шаха мне
известны... Ты же, Зураб Эристави, - изменник своему слову, ибо забыл данную
мне  клятву драться с  иранцами рядом со  мною.  -  И  Саакадзе направился к
двери.
     - Куда же ты,  Георгий?  Кто тебе сказал,  что я изменил клятве? Громко
повторяю при всех:  рядом с  тобою буду драться с  проклятыми персами!  -  в
замешательстве выкрикнул Зураб.
     Но Саакадзе даже не обернулся, его тянуло на простор, за стены города.
     Ни  Дато,  ни  Даутбек,  ни  тем  более Эристави не  нарушили глубокого
молчания Саакадзе.  Они молча повернули коней за Саакадзе и  долго следовали
за ним по опустевшему Дигомскому полю.

     Спешный съезд азнауров в Носте не был тайным, напротив - приглашались и
князья.   "Слишком  опасный  час  испытания,  чтобы  не  использовать  любые
средства",  -  так  говорил Саакадзе,  отклоняя предложение "барсов" собрать
только азнауров.
     Никого не удивил приезд Трифилия с Бежаном, приезд тбилели и настоятеля
Анчисхатского собора,  но  зато многих удивил приезд Квели Церетели,  князей
Мдивани,  Качибадзе.  Вахтанг Мухран-батони лично был приглашен Моурави.  Не
дожидаясь приглашения, прибыли Ксанские Эристави. Саакадзе повеселел: все же
в  Картли есть  сознающие опасность и  желающие в  дружном усилии отстаивать
отечество.
     Не только Квливидзе, Гуния, Асламаз согласились на немедленное усиление
и перестановку войск,  но и князья и мелкие азнауры готовы были,  не мешкая,
отправиться на дальние рубежи и  защищать проходы и подступы к Картли...  И,
как  всегда в  час  угрозы,  Георгий Саакадзе предложил предусмотрительный и
четкий план ее отражения.
     Но Саакадзе,  рисуя заманчивый план "Звезды Картли" - план разгрома орд
шаха Аббаса, - умолчал, что он невыполним без пушек, которые Дато не удалось
приобрести в Русии. Другой же план - "Барс, потрясающий копьем", с упором на
использование  легкой  конницы,   как  план  окончательный,  -  Саакадзе  не
собирался открывать ни одному из владетельных князей, решив в надлежащий час
представить  его   одному  лишь  царю,   дабы  сломить  его  упорство  своим
полководческим  предвиденьем.   Как  бы  то  ни  было,   князьям,  внимавшим
ослепительным словам Саакадзе в Метехи,  казалось, что их овевают уже крылья
победы.
     Ни  пиров,  ни  остановок!  Князья  еще  раз  поняли:  победа в  полном
подчинении  Моурави,  -  и  они  спешно  разъехались выполнять  его  военные
поручения.  А  за ними выехали азнауры,  торопившиеся вывести свои дружины к
сторожевым башням передовой линии.
     Последними остались Трифилий и Вахтанг, их задержал Саакадзе. Далеко за
полночь длилась беседа.
     - Может  произойти  все,  что  порождает  зло,  дорогой  друг,  поэтому
советую:  немедля убеди святого отца спрятать церковные ценности в  тайниках
Кватахевского монастыря.  Пусть монахи удвоят высоту и  толщину монастырских
стен,  а  на  них  поднимут мешки с  мелкой солью.  Стены же  снаружи смажут
горячим воском,  чтобы по  ним легче соскальзывали лестницы и  орудия осады.
Думаю,  новое придумал шах и его умные советники,  мне неизвестные,  поэтому
укрепи дух монахов,  и  пусть к  отравленным стрелам прибавят цветной огонь,
этого боятся и люди и животные...
     - Сделаю,   сын  мой,   как  ты  советуешь,  -  согласился  с  Саакадзе
настоятель, - завтра выеду в Тбилиси убеждать святого отца благословить тебя
на ведение войны.
     - Твоими устами говорит мудрость,  отец Трифилий,  - задумчиво произнес
Вахтанг,  -  уже  три  дня  спорят  в  высшем мдиване князья.  Зураб  -  как
одержимый...  Каждый день Мирван посылает в Мухрани гонца.  Отец обеспокоен,
не верит в разумность царя.
     - Передай,  дорогой Вахтанг, главе благородной фамилии, князю Теймуразу
Мухран-батони мою просьбу еще сильнее укрепить владение. Мухрани должна быть
сохранена как  опора Картлийского царства...  Увы,  друзья,  рок ведет нас к
разделению царств,  необходимо спасти хотя бы Картли...  Потом, если суждено
нам   победить...   скажу  прямо:   царю  Теймуразу  больше  не   подчинятся
картлийцы...
     - Пока об этом опасно думать, Георгий, церковь на стороне царя.
     - Царя-объединителя,  а  не разъединителя.  Церковь беспрестанно должна
помнить, что Хосро-мирза, которому шах Аббас советует завоевать себе Кахети,
магометанин,  а Картли он другому магометанину вернет.  Я напоминаю о Симоне
Втором.  Как-нибудь оба  царя  под  сенью  желтого знамени поделят церковные
богатства, а церкви в мечети превратят, как в Константинополе.
     Ни  одним  движением не  выдав внутренней тревоги,  Трифилий неожиданно
спросил:
     - Ты,  Георгий,  этого сатану, прости господи, Симона случайно вспомнил
или... Бежан, сын мой, все ли слуги пользуются благословенным даром неба?
     - Не  беспокойся,  отец Трифилий,  слуги спят,  и  только кому положено
бодрствовать,  на  страже сейчас...  О  Симоне не  случайно вспомнил.  Желая
освободить крепость, я ему и Исмаил-хану два раза побег устраивал, но они не
воспользовались ни снятием на два дня охраны,  ни конями,  которых пчельник,
отец  Иуды,   пригнал  ко   второму  укреплению,   ни   одеждой  кахетинских
дружинников,   доставленной  одним  торговцем-магометанином,  думавшим,  что
действует он  по  указанию Шадимана.  В  этом его убедил бывший здесь Керим.
Тогда мои "барсы" стали следить за Марабдой.
     - За Шадиманом? Змея снова ожила... прости, господи, прегрешение мое!..
     Саакадзе усмехнулся.  По  его  мнению,  как  раз теперь наступает время
умного  Шадимана.  Нет  сомнений,  он  нашел  способ  снова  сговариваться с
Симоном,  вернее с Исмаил-ханом. Благодаря беспечности стражи на кахетинских
рубежах  Шадиман  беспрепятственно слал  послания шаху.  Это  видно  из  его
последнего свитка.  "Барсы" все же  поймали гонца.  Он брошен в  башню малых
преступников, ибо для больших приготовлена другая башня... А послание здесь.
     И  Саакадзе прочел уже переведенное на  грузинский язык письмо Шадимана
шаху.  С  полным  знанием дел  Картли-Кахети  "змеиный" князь  описывал шаху
происходящее и сообщал радостную весть:  нет, не Саакадзе возглавит грядущую
битву,  а  царь  Теймураз.  Пусть  "солнце  Ирана"  учтет,  насколько  такая
оплошность облегчит победу Ирана над коронованным упрямцем Теймуразом и  его
приспешниками,  внушившими ему сменить непобедимого Саакадзе на неоднократно
терпевшего поражения  Теймураза.  Пусть  шах-ин-шах  услышит  мольбу  Симона
Второго,  томящегося в крепости,  - он, верный раб "льва Ирана", клянется по
возвращении на  картлийский престол  огнем  и  шашкой  уничтожить не  верных
"солнцу Ирана".
     Озабоченно  покидал  утром  Носте  настоятель  Кватахеви  Трифилий.  Он
торопился  в  Тбилиси  убедить  католикоса,  вразумить ослепленных алчностью
князей.
     Проводив Вахтанга,  Саакадзе собрал ностевцев. Снова перед ним затаенно
плескалась Ностури,  у  берега чернело бревно,  а  по  бокам желтели еще  не
состарившиеся стволы.  Вдали по  извивающейся дороге,  привычно поскрипывая,
плелась арба,  доносилась певучая урмули  -  песня  погонщика,  в  сиреневом
мареве тонули горы,  и  едва  уловимый запах дымка сладостно щекотал сердце.
Три поколения ностевцев -  деды,  отцы и внуки,  -  воинственные и задорные,
умудренные опытом  и  подчиняющиеся лишь  порывам юности,  нетерпеливо ждали
своего Георгия.
     Уже  приготовлено посередине черного бревна почетное место,  для  чего,
скрывая дрожь,  трем  старшим дедам  пришлось пересесть к  новым дедам.  Уже
прадед Матарса,  плотно усевшись по правую сторону от места Моурави,  и  дед
Димитрия -  по левую,  в сотый раз пересказывали прошедшие события,  гордясь
особым почетом, оказываемым им в замке.
     Саакадзе появился как-то сразу,  словно скинул с себя не плащ, а густые
заросли.  Следовали за ним Димитрий, Арчил и Эрасти. Деды растерялись, потом
вскочили  с   бревен  и  забросали  Моурави  восторженными  приветствиями  и
пожеланиями.
     Внезапно прадед  Матарса осекся:  сверху  и  снизу  сбегалась к  берегу
молодежь.  Гневно потрясая сучковатой палкой,  он  выкрикнул,  что Моурави с
народом хочет говорить,  а не с молокососами,  чье дело, пока не состарятся,
выполнять  решение  старших!..   Озорной  Илико  бойко  возразил,   что   он
догадывается,  о  чем Великий Моурави хочет говорить,  а раз так,  то парням
важнее, чем дедам, знать: подковывать сейчас коней или после точки шашек?
     Под общий одобрительный смех молодежи Эрасти прикрикнул на  племянника,
пригрозив оставить его  дома стеречь скот,  если тот  не  научится молчать в
присутствии старших.
     - Э-э,  чтоб не был дома Илия,  а перед народом свинья,  -  озлился дед
Димитрия, - стоит ему кирпичом спину натереть!
     - Лучше ниже! - посоветовал прадед Матарса.
     - Правду говоришь,  дорогой прадед,  но и Илия -  полтора барана ему на
закуску! - прав: дело касается также и молодых.
     - Пусть,  Димитрий,  трижды касается,  но  голос не  смеют подавать,  -
забеспокоился дед Димитрия.
     - Деды правы, - Саакадзе зорко оглядел белобородых: - Нельзя отнимать у
них радость старшинства,  установленного веками,  в этом сладость остатка их
жизни,  -  решать,  дорогие деды,  будем мы,  а выполнять удостоим гонителей
бурь.
     Долго и проникновенно говорил Георгий о значении ностевцев,  о почетном
долге  быть  первыми во  всем,  быть  примером для  других  деревень.  Вновь
близится  время  кровавого  дождя,  время  шаха  Аббаса,  время  подвигов  и
самоотречения.  Пора  готовиться  к  боевой  страде.  Пора  ностевцам,  даже
старикам, прервать покой!..
     - Ваша,  Великий Моурави!  -  выкрикнул, забыв гнев дяди, Илико. - Ваша
нашему господину, лучшему из лучших! Шах Аббас может неожиданно подкрасться.
Кто не знает: люди по дороге идут, а волк - по обочине!
     - У меня к тебе такое слово,  мальчик,  -  снова рассердился Эрасти:  -
Чужой дурак - смех, а свой - стыд! И если еще услышу...
     - Кстати о  дураках,  -  перебил Саакадзе оруженосца,  ему  определенно
нравился смелый Илия,  -  тебе,  Иванэ, необходимо в Лихи поехать. И если не
уговоришь речных  раков  опомниться и  спешно начать вооружаться,  подумаю о
тебе невеселое...
     - Моурави,  ты  наш господин,  не посмел бы без тебя...  Кто знал,  что
дураки?..  Дочь с твоего разрешения отдал,  думал, богатство в Носте хлынет,
хлынут дружинники,  -  а  что вышло?  Когда о войне говорю,  смеются...  Что
делать? Царь Баграт им такую волю дал... а другие цари...
     - Выедешь в Лихи, двести дружинников они должны мне представить; а если
ослушаются,  передай: пальцем Моурави не шевельнет, когда персы грабить Лихи
будут.  Ты,  Павле,  с  сыном в  Нахидури поедешь,  там у тебя родня.  Много
уговаривать не придется, в Сурамской битве показали себя настоящими воинами.
Вам,  достойные прадеды,  деды и пожилые,  вот что поручаю: между собою сами
выберите,  кому в  Атени поехать,  кому в  Урбниси,  кому в  Сабаратиано,  в
Самцхе...  Вы,  столько лет прожившие со мною,  должны быть мне помощниками,
ибо  больше  многих  знаете,  духом  и  мыслями  крепче  и  в  воинском деле
сильнее... Так я говорю?
     - Так! Так, наш Моурави! - послышалось со всех сторон.
     Димитрий усмехнулся: полтора года не удержать бурный поток. Молодежь во
главе с Илико кричит громче всех.
     - Ты,  Моурави, всегда доброе сердце к нам держал и сейчас хорошо о нас
сказал.  Может,  в других деревнях люди и днем с трудом просыпаются, зато мы
даже ночью, когда надо, думаем.
     - И живем мы, Моурави, веселей, даже когда врага ждем...
     - С нетерпением! - тряхнув рыжей копной волос, буркнул пожилой Отиа.
     По берегу, как волна, прокатился смех:
     - Люди,  почему  не  спросим  нашего  Моурави,  где  оружие  для  новых
дружинников взять?
     - Э-э,  зеленая лисица,  без  тебя Моурави не  решил?  -  выкрикнул дед
Димитрия.
     - Твой  разговор слушать,  все  равно что  осла  на  плечи взвалить,  -
поддержал друга прадед Матарса. И опять прокатился смех и лестные возгласы.
     - Итак,  мои ностевцы,  - оборвал Саакадзе веселье, - пожилые и молодые
пойдут со мною! И остальные... От ветхого Армази, от шумной Арагви, от пещер
Уплисцихе,  от ветхого,  но всегда молодого Мцхета, от замкнутого Ацхури, от
всех гор и долин должны скакать,  бежать,  плыть,  перепрыгивать через скалы
дружинники, народные ополченцы, обязанные перед родиной!..
     И словно буря ударилась об утес:
     - Люди! Люди! Моурави зовет!
     - Люди, верьте Моурави! Он спасет нас, уже спас...
     - Люди, все в горы вывозите, пусть враг с голоду умрет.
     - Скот тоже...
     - Одежду тоже...
     - Еду тоже...
     - Э-э, раньше как следует мужчин на битву проводим...
     - Даже мальчики пусть за Моурави пойдут...
     - Даже старые пусть идут...
     - Все,  все,  кто с  оружием только сдружился,  кто оружие не разучился
держать!..
     - Кто от коня не успел отвыкнуть...
     - Кого болезнь не свалила...
     И Носте бурлило, как вспененная река, кипело, как выплеснувшаяся лава.
     Разделив "барсов" и пожилых азнауров на группы,  Саакадзе направил их к
деревням и местечкам,  расположенным возле Ничбисского леса.  Там немало еще
осталось главарей ополченцев, так яростно гнавших с ним персидские орды. Сам
Саакадзе с  Нодаром и  Асламазом с  той  же  целью выехал в  Среднюю Картли,
Квливидзе и Гуния - в Верхнюю Картли, Даутбек с Димитрием - в Нижнюю Картли.
Всюду, где ни появлялся Саакадзе, народ с благоговением слушал его, и уже не
так  страшен казался враг.  Воевать мужчины должны,  это их  обязанность,  а
семьи останутся целы.  Персы не угонят их,  как кахетинцев,  в Ферейдан, где
уцелевшие от зверств ханских сарбазов наполовину уже вымерли от голода. Нет!
Не допустит такое Моурави!  Уже повелел в горных лесах,  там, где никогда не
ступала нога врагов, строить шалаши, зарывать в землю кувшины с вином, сыром
и  медом.  Деду Димитрию и прадеду Матарса он велел послать выборных в горы,
найти  удобные пастбища и  ровно через месяц угнать туда  половину скота,  а
через два месяца отправить в  шалаши матерей с малыми детьми,  если случится
несчастье и  враг вторгнется в Картли.  Пусть народ не пострадает и сохранит
свое имущество, а главное - детей и женщин.
     Что-то  мощное дрогнуло,  словно скала  от  землетрясения.  И  закипела
Картли, зашумел майдан...
     Еще накануне как будто было мирно.  Хотя не  очень весело,  но  стучали
молотки в  амкарских рядах медников-ковачей,  проворно бегали иглы в пальцах
портных,  резали ножи дубленую кожу, шлифовальные камни отделывали украшения
в Серебряных рядах.  И вдруг куда-то скрылись уста-баши,  а когда вернулись,
велели амкарам тихо собраться по  цехам...  а  у  входов выставить стражу из
подмастерьев,  чтобы не  проникли кахетинцы и  не  испортили бы важное дело.
Таинственно приглушая голос,  уста-баши  объявил,  что  Моурави велел товары
спрятать,  вывезти в Гурию или Имерети. Уже послал Моурави посланцев просить
царя   Имеретинского  принять  под   свое  покровительство  семьи  купцов  и
амкаров...  Товары  надо  тоже  туда  вывозить,  имущество тоже.  Но  Вардан
запретил вести об этом громкий разговор.  Моурави победить собирается,  а не
сдавать Картли врагу;  на  всякий случай велел так поступать -  вдруг князья
изменят.  Уже раз было такое...  Вдруг царь прикажет сырье и  изделия Кахети
передать...
     И внешне все оставалось по-прежнему,  но по дорогам тихо скрипели арбы,
нагруженные домашними вещами,  тихо шли  караваны с  товарами майдана,  тихо
уезжали семьи. Впрочем, ни один амкар, ни один купец не покинул Тбилиси.
     В Оружейном ряду шла торопливая работа,  ковали оружие. Кипела работа и
в других цехах.  Особенно много нужно было подков,  цаг,  поводьев, стремян,
переметных  сумок,   кожаных  провощенных  стаканов  и   всего,   что  нужно
дружинникам,  собирающимся долго воевать.  Этот гул  обманул опытных князей:
значит, далека опасность, если майдан кипит.
     А  Саакадзе,  не слезая с коня,  мчался на север,  юг,  восток,  запад,
наблюдая, как выполняют его приказ картлийцы.
     Особенно  шумно  было  на   рубежах,   где  каменщики  возводили  новые
укрепления, а дружинники укрепляли засады. Народ Картли ждал врага.


        "ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ"

     Ночь  растаяла в  желто-бурых  завесах  еще  не  остывшей пыли.  Сквозь
решетку  просачивалась голубовато-желтая  муть.  Потрясения последних недель
надолго изгнали сон из башни Гулаби. Да и в каждом шорохе чудился или взвизг
кривого ножа, или шипение смолы, или свист стрелы, отскочившей от решетки.
     Застойная тишина до краев наполнила мрачную башню, но отзвук прощальной
песни мествире все еще отзывался в душе Луарсаба.
     - О господи!  - шептал Луарсаб, судорожно сжимая железные прутья. - Еще
жива песня, но и ее готовятся пронзить копьем враги Картли.
     "Опасно лекаря звать,