хом, он не сомневался, что она состоится. Беседа могла пойти по извилистым путям персидской хитрости, и надо заранее подготовить камни и ямы.
     В Марабдинском замке князей Бараташвили на стенах висело накопленное веками оружие. Предки Шадимана, выходя из замка, всегда брали с собой подходящее к случаю оружие: меч, копье, лук, кинжал или панцирь, щит, шлем и чешуйчатую кольчугу.
     И сейчас Шадиман, выслушав повеление предстать перед солнечными глазами шах-ин-шаха, мысленно снял со стены Марабдинского замка охотничий нож.
     Уже полчаса шах расспрашивал Шадимана о его владениях, о древности знамени, об историческом прошлом Восточной Грузии и, наконец, о Луарсабе.
     "Конечно, - думал Шадиман, - не заботливость руководит персом, и мне не мешает обострить зрение и слух".
     - Могущественный "лев Ирана", не только любовь к моему воспитаннику вынуждает меня просить за царя Луарсаба... Он всегда был предан грозному, но справедливому шах-ин-шаху.
     - До меня дошло, что из преданности ко мне он сговаривался со Стамбулом и Русией.
     - Великий шах-ин-шах, сговариваться можно со всеми, это подсказывает мудрость, но разве Луарсаб осмелился тебе изменить? Разве он впустил в Метехи посла Оттоманской империи Али-пашу? Разве не Луарсаб отклонил домогательство единоверной Русии, предлагавшей против тебя войско с огненным боем? Только присутствие Георгия Саакадзе в иранском стане вынудило царя Картли преградить путь войскам властелина над властелинами. Но разве зоркий из зорких шах-ин-шах не знает о неизменном желании Луарсаба быть под покровительством "средоточия вселенной"?
     - Аллах просветил меня и обратил сердце к Луарсабу. И тебе верю, князь. Пусть Луарсаб без страха предстанет предо мною, я возвращу ему Картли.
     - Великий шах-ин-шах, да прославится имя твое! Еще при царе Георгии я утверждал: против великого шаха Аббаса не устоит ни один завал... Но... не всегда стрела попадает в цель. Я неоднократно предупреждал Луарсаба страшиться не "льва Ирана", справедливого из справедливых, а помета в собственной стране... Ибо сказано: из ячменного зерна не вырастет роза.
     Шах расхохотался. Он с удовольствием рассматривал Шадимана, вслушиваясь в изысканную персидскую речь. И неожиданно почувствовал, что этот чуждый для него князь как-то ближе ему, чем Саакадзе. Жаль, этот грузин любит управлять царством, а не битвой. "Льву Ирана" таких не надо.
     - Твоя печаль о Луарсабе достойна похвалы, но разве мудрый правитель должен заботиться об одном царе? Разве где-нибудь сказано - дорожи выжатым лимоном?
     - Великий шах-ин-шах, конечно, все надо предвидеть. Последнее время мысли Луарсаба обращены больше к богу.
     - А умного Баграта - к трону... Но, говорят, народ Луарсаба любит? - прищурился шах.
     - Светлейший Баграт тоже имеет право на картлийский трон. Народ это знает. Но разве народ должен управлять страной, а не царь?
     - Князья, ты хочешь сказать, Шадиман?
     - Нет, великий "лев Ирана"! Князья - только око царя.
     Шах снова рассмеялся, но вдруг нахмурился:
     - Да просветит меня аллах! Что же, по-твоему, царь?
     - Ум и сердце.
     Шах усмехнулся:
     - Мудрый князь, может, тебе приснилось в сладком сне, что у азнауров око хуже, чем у князей.
     - Мудрейший из мудрых повелитель Ирана, сколько барса ни ласкай, как его ни натирай благовониями, всегда от него будет исходить запах дикого зверя. Пусть барс сто лет лижет твои ноги, все равно когда-нибудь укусит. Аббас вновь почувствовал родственность мыслей своих и Шадимана. "Но да не омрачит аллах мою голову, не следует верить этому "змеиному" князю. Разве Караджугай-хан не из зверей, а кто может сравниться с ним в благородстве и преданности мне? А мой пьяница, Эреб-хан, не пас стада? А разве аллах не внушил ему готовность отдать жизнь за меня? Нет, грузинский князь, тебе не поймать меня на мыслях шайтана, не отторгнуть преданного мне Георгия Саакадзе. Но такую стрелу, как Шадиман, тоже необходимо иметь в своем колчане".
     Шадиман наблюдал. Шах Аббас погладил карбонат, потеребил коротко подстриженную бороду и медленно сказал:
     - В часы моих размышлений пергаментный источник мудрости открыл мне причину смерти царя Бахрама из Сасанидов. Бахрам любил охоту на диких ослов. Я выбрал тигров, ибо однажды Бахрам, выслеживая осла, увяз в болоте и погиб. Но я, шах Аббас, предпочитаю погибнуть в когтях тигра, чем увязнуть в болоте из-за осла. Да послужит это предупреждением охотникам на ослов, - и, словно не замечая озадаченности Шадимана, продолжал: - Аллах удостоил тебя мудростью, князь, но наука дрессировать зверей принадлежит только властелинам, а не обыкновенным смертным, хотя бы и высокорожденным, ибо это угрожает неосторожному увязнуть в болоте.
     Шадиман понял: план подорвать доверие к Саакадзе потерпел полную неудачу, и теперь необходимо как можно больше выгадать для себя от этой ослиной беседы. Шадиман еще ниже склонился перед шахом и поблагодарил за полезное поучение.
     - Мудрый из мудрых, - продолжал Шадиман, - ты прав, но быть выдрессированным не значит покориться, иногда и дикари думают о власти. Об этом у них спор с высокорожденными. И никто из разумных, а не ослов, не уступит свое по праву рождения место, ибо сказано: кто выше стоит, тому виднее, а кому виднее, тому подобает выше стоять.
     - Если тебе небо ниспослало острое зрение, князь Шадиман, как же не видишь вреда от упорства Луарсаба? Не ты ли должен настоять на его возвращении?
     - Великий шах-ин-шах, я об этом много думал, но... если тебе будет угодно моего родственника Баграта возвести на картлийский трон, нужен ли здесь Луарсаб?
     - Мне будет угоднее на картлийском троке Луарсаб, но если он будет упорствовать и не явится ко мне, знай, князь, кто бы ни сидел на троне Картли, ты останется, как и раньше, первым советником... Конечно, если захочешь преданностью ко мне заслужить доверие...
     - Прикажи, мой повелитель, - приложил руку ко лбу и сердцу Шадиман.
     - Вместе с послами и тебя, князь, я отпущу в Имерети, ты должен вернуться с царем Луарсабом. Повелеваю тебе уверить Луарсаба в моем расположении. Знай, если увижу Луарсаба, не только при троне останешься, но и получишь лично от меня ферман на Агджа-калу.

***

     К вечеру имеретинское посольство, щедро одаренное шахом и с подарками для имеретинского царя и царицы, в сопровождении Шадимана и старшего евнуха Мусаиба выехало в Имерети.
     Шадиман вез от шаха Луарсабу обсыпанную драгоценными камнями саблю, а Мусаиб - увещевательное письмо от Тинатин. Она уговаривала брата явиться с покорностью к шаху, получить царство свое и не сомневаться в любви и искреннем расположении к нему справедливого царя царей.
     Бедная Тинатин! Сколько слез пролила она ночью после этого письма, написанного в присутствии шаха и его словами! Она теперь понимала, почему шах, оставив почти весь гарем в Гандже, всюду возил ее за собою.
     - Горе мне! - плакала Тинатин. - Я буду причиной гибели брата. - И тут же надежда теплилась в сердце: может, шаху понравится мой прекрасный Луарсаб, не может не понравиться.

***

     Ночью Саакадзе разговаривал с "барсами".
     - Луарсаб должен приехать, - оборвал он спор.
     - Думаю, Георгий, шах выжидает, а выманит Луарсаба - разгромит Картли, подобно Кахети, - мрачно процедил Дато.
     - Что же ты предлагаешь? Может, раздробленных азнауров против войск шаха поднять? - усмехнулся Георгий и властно повторил: - Луарсаб должен приехать.
     Ростом недовольно посмотрел на Георгия: зачем он мстит уже побежденному?
     И остальных "барсов" волновали разноречивые чувства.
     Димитрий откинул еще больше побелевшую прядь волос, оглядел друзей. Он понимал - кроме Даутбека, всегда согласного с Георгием, остальных мучают сомнения. Все же Луарсаб прославлял грузинское оружие, как храбрый дружинник. Не он ли последним покинул долину смерти? Но тут Димитрий окончательно запутался: что же дальше? Дальше один Георгий знает.
     Словно читая мысли "барсов", Даутбек возмущался: пускай Луарсаб хоть двадцать раз дрался с персами, но если он с князьями замышлял против Георгия Саакадзе, значит, он против Грузии. А Георгий, хоть и пришел с персами, но с непоколебимым желанием снять княжеское ярмо с грузинского народа. И он, Даутбек, всю жизнь будет шагать по стопам Георгия Саакадзе.
     Теплый воск тихо капал с оленьих рогов. Трепетные язычки свечей колебали полумглу. Неясно вырисовывались угрюмые лица "барсов".
     Саакадзе читал на них немой упрек:
     - Вам жаль Луарсаба? Почему? Разве не с его именем связана прочность княжеских замков? Возможно ли, когда решается судьба царства, задумываться над судьбой одного человека? Хосро-мирза будет царем Картли, и его на трон возведет Георгий Саакадзе. Хосро поймет выгоду быть единовластным царем. Луарсаб не пошел и не пойдет с азнаурами, значит, должен погибнуть.
     "Барсы" при имени Хосро невольно подались вперед. Недоумение, изумление, гнев отразились на их лицах. Они все ненавидели Хосро. И только безграничная вера в правильность путей, выбираемых Георгием, и привычка беспрекословно подчиняться своему предводителю удержали их от желания обнажить оружие.
     Саакадзе понимал состояние друзей - не так-то легко сыпать соль на свежую рану.
     - Разве можно грузинам, обагрив оружие кровью грузин, не дойти до конца? Нельзя играть с совестью. Только пленение Луарсаба выведет нас из тины, только тогда шах Аббас поверит в покорение Картли. Он, конечно, поспешит в Исфахан, а в Картли останутся царь Хосро и Саакадзе с персидским войском. Шаху необходимо превратить Картли и Кахети в иранский рабат и он верит - Георгий Саакадзе сумеет это сделать. Но когда шах уйдет, а я останусь... Об этом часе думать надо... Войско и власть дадут нам возможность...
     Даутбека поразили глаза Саакадзе. Они то вспыхивали, как факел, то гасли, как ночной костер: "Нет, никакие жертвы не остановят Георгия".
     - Сколько еще слез прольют картлийцы, пока уйдет перс!
     - Я уже все сказал, Ростом... Очень легко, друзья, размахивать рыцарским оружием. И очень трудно, вопреки чувствам и желаниям, осквернить меч витязя. И еще труднее подставлять свое имя под проклятие народа, ради которого познаешь бездну страдания.
     Чувство неловкости охватило "барсов". Димитрий растерянно вертел на руке серебряный браслет. Дато почему-то подумал: этим браслетом Димитрий обручился на братство с Нино. И он вспомнил другой браслет, едва не стоивший ему жизни.
     Даутбек сурово оборвал тягостное молчание: - Конечно, легче скакать по проложенной тропе. У такого всадника и одежда цела, и руки чистые, и его с большим удовольствием приглашают на пир. Но путник, прорубающий тропу в неприступных скалах, всегда одинок. Его одежда разодрана, руки в крови, и он своею дерзостью пугает робких, предпочитающих проезженную дорогу и беспечный пир.
     Дато тяжело вздохнул:
     - Ты прав, дорогой Георгий, тебе тяжелее, чем нам... Все же должен огорчить тебя... Сегодня от молодого Карчи-хана слышал: шах потихоньку от тебя послал в женские монастыри сарбазов с Али-Баиндуром. Богатство ищет, красивых девушек тоже. Пропали каралетские красавицы, монастырские тоже!
     - Может, Дато, не пропали? - спросил Пануш. - Может, обрадуются монахини, богатые подарки получат от шаха. Только одежда у них для веселых ханов не подходящая.
     - Ничего, одежду снимут, опозорят христовых невест, - зло бросил Матарс.
     - Говорят, у монашек тело, как лед... Может, ханы побоятся замерзнуть? - спросил Гиви.
     "Барсы" невольно рассмеялись.
     - Черт собачий, всегда такое скажет, что рука сама тянется полтора уха ему оторвать, - обозлился Димитрий, и впервые его обрадовала мысль об ушедшей юности Нино.
     - Еще раз напоминаю, друзья, - сказал Саакадзе, - величие "льва Ирана" - ваша путеводная звезда. Вы счастливы счастьем великого шаха Аббаса, вы славны славой "средоточия вселенной".
     - Пусть этим нашим счастьем подавится "иранский лев". Не беспокойся, Георгий, будем восхищаться солнцем, похожим на чалму "средоточия вселенной". Квливидзе - дурак, поэтому остался без солнца.
     - Квливидзе не переделаешь, Дато. Это еще раз показал горисцихский бой. Но когда настанет время, Квливидзе первый прискачет к нам. Народ хочет кому-то верить. Хорошо, что в такой страшный час народ верит азнауру Квливидзе.
     - Я все думаю, Георгий, неужели Шадиман совсем собака и притащит сюда в пасть персу своего возлюбленного Луарсаба?
     - И это возможно.
     - Чтоб ему в гробу полтора раза перевернуться! Георгий, не пора ли ударом шашки навсегда убрать с нашей дороги Шадимана?
     - Нет, Димитрий, и князей немало против Шадимана, они сами не прочь бы прикончить "змеиного" князя. Но если это сделаем сейчас мы, все княжеские фамилии объединятся против азнауров. И потом убийство Шадимана не выход. Его заменит Андукапар. Убрать Андукапара? Останется Цицишвили. Убрать Цицишвили? Найдется другой, а шах не простит нарушения ферманов. Для нашего дела необходимы тонкая политика, настойчивость, изворотливость и еще, самое трудное - терпение.
     - А может, Шадиман сам останется в Имерети?
     - Все может быть, "барсы", но тогда или я не знаю Шадимана, или он свою совесть в неудачах нашел... А теперь хочу вам предоставить случай угодить "льву Ирана". Луарсаб прибудет, и вы можете первыми об этом сообщить шаху и мне тоже. Поезжайте на имеретинскую границу. Здесь, конечно, скажите - направляетесь на охоту в Кавтисхеви. Надо перехитрить Али-Баиндура. Промах хана будет ему ответным угощением за женские монастыри.
     Молодец, Георгий, этот гончий верблюд от досады с ума сойдет, - обрадовался Димитрий.
     Только Дато тихонько вздохнул - ему было жаль Луарсаба. Как весело они когда-то гнали турок у Сурама!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     Луарсаб смотрит на храм Баграта, возвышающийся на крепостной горе, смотрит на Ухимерион, кутаисскую цитадель, на медные пушки, выглядывающие из-за каменных зубцов.
     "Все это царственно, величественно, - думает Луарсаб, - но принадлежит имеретинским Багратидам. Я, царь Картли, первенствовавший над всеми грузинскими царями, здесь только гость, незваный гость. Где моя Картли? Где мой народ? Где мое войско? Я один, обреченный на душевную пустоту, обреченный на бездействие, на созерцание своей гибели. Зачем я стремился уйти от плена? Нет, тогда я был прав, плен - это позор! Но прав ли я теперь, отказываясь явиться к шаху, если даже коварный Аббас замыслил предательство? Имею ли я право ради личного спасения подвергать трон опасности? Не мне ли милостивый бог вручил охрану династии Багратиони? Не мне ли надлежит прославить наш царственный род? Не я ли восприемник Давида Строителя, воинственной Тамар, Георгия Блистательного? Какой ответ дам моим славным предкам, когда богу будет угодно соединить нас? Нет, я не наложу пятно позора на светлое царствование Багратидов. Да послужит мне примером Димитрий Самопожертвователь, отдавший свою голову за спасение царства. Царь должен царствовать или погибнуть".
     В Имерети Шадиман начал тонкую беседу с Луарсабом, но был поражен, не встретив отпора.
     Луарсаб холодно сказал:
     - Мною уже принято решение. Но я не помешаю князю Шадиману Бараташвили выслуживаться перед шахом. Это будет плата верному воспитателю за преданность.
     Страдальческим голосом Шадиман убеждал царя: все помыслы, все священные желания его, Шадимана, - вновь увидеть блистательного Луарсаба в Метехи.
     Не дослушав, Луарсаб круто повернулся и вышел из опочивальни.
     Напрасно Георгий Имеретинский и Теймураз клялись защитить Луарсаба от домогательства шаха Аббаса.
     Луарсаб твердо возразил:
     - Рассчитываю договориться. Аббас ждет меня на моей земле. А упорство послужит шаху оружием против меня и поможет Баграту, лжецу, поспешившему принять магометанство, захватить трон.
     Напрасно духовенство упрашивало Луарсаба не вверять свою судьбу врагу Христа.
     - Мой сын, не покидай Имерети. Иверская церковь поможет тебе вернуть Картлийское царство, - уговаривал католикос Малахия.
     Луарсаб смиренно возразил:
     - Если шах замыслил коварство, пусть бог примет мою жертву. Если не явлюсь, Аббас обрушит гнев на наши святыни. Поступок, неверный перед богом, погубит мою душу. Праведный отец, я до конца моих дней буду верен святой церкви. Поручаю себя миротворцу...
     Католикос осенил Луарсаба крестным знамением.
     Не помогла и мольба царицы.
     Луарсаб проникновенно возразил:
     - Благородная Тамар, ты назвалась матерью Тэкле. Ты можешь понять, зачем мне дорожить жизнью, когда царицы нет. Свет померк в глазах, и сердце захолодело. Пусть свершится начертанное судьбой.
     И Луарсаб вскочил на коня.
     - Остановись! - вскрикнул еще раз царь Имерети. - Разве не чувствуешь, идешь на верную гибель!
     - Остановись, мой брат Луарсаб, - умоляюще сказал Теймураз.
     - Остановись, остановись! Остановись, царь Луарсаб! - кричал народ.
     Затуманенным взором Луарсаб оглядел окруживших его имеретин.
     - Люди, ваше волнение бальзамом льется на раненое сердце. Но царь должен отвечать за подданных перед своей совестью.
     Луарсаб тронул коня. Громкое рыдание царицы Тамары подхватили все придворные. Где-то ударил колокол, и сразу во всех храмах Кутаиси зазвенели колокола.
     Это католикос Малахия приказал служить молебен о здравии царя Картли. Луарсаба.

***

     На рассвете прискакали "барсы" и сообщили о ночлеге Луарсаба в пограничной с Картли имеретинской деревне. Саакадзе поспешил к шаху.
     Аббас торопливо приказал подать охотничью одежду и вдруг удивленно спросил: почему не Али-Баиндур обрадовал его вестью о прибытии Луарсаба?
     - Шах-ин-шах, преданный тебе хан Али-Баиндур занят женскими монастырями. Говорят, много красавиц ему удалось найти для своего гарема и для гаремов других ханов.
     Шах рассвирепел:
     - Клянусь бородой Али, этот сластолюбец уверен - шах Аббас пришел в Грузию обогащать ханские гаремы. Как осмелился дерзкий не интересоваться происходящим по ту сторону Лихских гор?!
     И гневно приказал Карчи-хану немедленно изгнать Али-Баиндура в Ганджу: "Пусть благодарит аллаха, перегрузившего меня заботами о своих и чужих царствах, иначе расправился бы с ним, как с турецким лазутчиком".
     Саакадзе мысленно поздравил себя. Он давно изыскивал средство избавиться от Али-Баиндура. Сейчас необходимо повидаться с азнаурами. Квливидзе уехал. Азнаур Микеладзе временно должен занять его место и завязать снова тесную связь с амкарами. "Барсы" прекратят разорение монастырей, за которые в целях обогащения так яростно взялся Али-Баиндур. Надо сохранить Мухран-батони и старика Газнели, отца Хорешани. Царские деревни, примыкающие к Носте, надо прикрыть щитом хитрости. Пусть народ чувствует: кто ближе ко мне, тот в безопасности... А разве Али-Баиндур глупец? Он все видит... Знаю, хотел распустить ястребиные крылья на весь правый берег Куры. Большая удача избавиться от него хотя бы на время.
     Шах раздумывал: Луарсаб, царь, едет без принуждения. Осторожность подсказывает встретить его почетно, ибо не только войску, но и народу непозволительно видеть унижение царей. Да, Луарсаба надо встретить торжественно, но незаметно.
     Узнав от Саакадзе, что Луарсаб к полудню будет в местечке Руиси, шах пышно выехал на охоту.
     Только Караджугай и Эреб-хан были осведомлены о приближении Луарсаба. Никто не догадывался об истинной причине выезде шаха.
     Аббас не замедлил тут же наградить "барсов" за своевременные сведения ценными подарками и пригласил сопутствовать ему на охоте.
     К полудню Луарсаб въезжал в Руиси с запада.
     К полудню шах Аббас въезжал в Руиси с востока.
     Встреча вышла неожиданной, конечно, для Луарсаба.
     Шах обнял Луарсаба, расплакался.
     - Любезный мой сын, я очарован твоей приятной наружностью, доблестной осанкой. Ты доказал сыновнюю верность мне. Твое царство ждет своего храброго царя.
     Луарсаб поблагодарил шаха за благосклонность, но унижения и подобострастия к Аббасу не проявлял.
     Саакадзе мель