воверных принимаю заказы на бочки Диогена".
     Эмир любил оливки,  но  не  бочки.  Он пошел дальше по волшебной тропе,
переходя от чуда к чуду, потом спешно расстелил коврик и совершил намаз:
     - О  всемогущий,  не допусти мозолям коснуться глаз моих и  направь мои
взоры, о вращатель сердец, на то, что я ищу!
     И аллах счел возможным услышать его и повернуть к чуду из чудес.
     Изумленный эмир  чуть  не  упал замертво,  но,  раздумав,  обратил свое
внимание на  тело чуда.  Подобное змее с  рыбьим хвостом,  оно  возлежало на
мшистом ковре,  головы были прозрачные, а их эмир насчитал ровно сто и одну:
посередине самая большая и по пятьдесят с боков,  постепенно уменьшающиеся к
хвосту.  В  самой большой притаилась молния.  А  в  остальных,  как в  ханэ,
размещалось  все,   что  аллах  создал  для  земли.   Были  головы,  набитые
колесницами,  движущимися без коней,  верблюдов и  даже без ослов.  Другие -
ближе  к  хвосту -  отсвечивали женскими украшениями,  привлекали загадочным
сочетанием красок и одурманивали благовониями.
     Когда аллах помог эмиру очнуться, он воскликнул:
     - Не иначе как здесь найду то,  за чем путешествую! О Мохаммет! О Аали!
Проявите милосердие,  пошлите мне ради сладости жизни средство от  бесплодия
моего гарема.
     Тут  эмир  предался  созерцанию  единственной груди  чуда,  опрокинутой
золотой чашей,  с нежным соском цвета радуги,  из которого капало золотистое
молоко.
     - Бисмиллах! Как питательно золото! - восхитился эмир.
     Но  чудо,  приняв  восторг эмира  за  ослиный крик,  продолжало гладить
голову юноши, который жадно прильнул к золотоисточающей груди.
     - Поистине велик аллах в забавах своих!  -  воскликнул эмир. - О ханум,
сколько времени может  стукаться о  твои  головы юноша без  вреда для  своей
головы?
     - Во имя утренней звезды, отойди, праздношатающийся по Майдану чудес! -
гневно ответило чудо.  - Ты родился в счастливый день, ибо у меня только две
руки и обе заняты,  иначе,  видит Хуссейн, я не замедлило бы научить невежду
не мешать мне выращивать великих мудрецов.
     - О  кроткая  ханум!   Да  сохранит  тебя  аллах,   как  благоухание  в
хрустальном  сосуде,   но  разве  нельзя  хоть  на  четверть  базарного  дня
оторваться от...
     - Глупец из глупцов!  Знай,  мудрецы выращиваются столетиями,  и если я
хоть на  четверть мига задержу свой взгляд на твоем ничего не значащем лице,
то запоздаю на много солнечных лет, и мир будет рад обойтись без мудрецов.
     - Избранная ханум  с  занятыми руками  и  свободным ртом,  не  твои  ли
мудрецы иногда появляются в эмирате, проповедуя истины, клянусь небом, вроде
того,  что "без крыльев невозможно летать,  особенно над пропастью", или что
"человек может переплыть море,  перешагнуть горы, но выше своего носа ему не
прыгнуть",  или  что  "можно  открыть  новую  звезду,  но  попробуй вылечить
насморк", или...
     - О презренный! Чем же вы благодарите моих питомцев за великие истины?
     - Клянусь  Меккой,  женщина с  мудрой  грудью!  У  тебя  нет  повода  к
беспокойству, ибо аллах дал человеку немало способов проявить свою сущность:
вскормленных тобою  сначала жгли,  потом жалели,  что  не  дослушивали,  ибо
являлись последователи,  извращавшие смысл поучений сожженного,  их  тоже за
это  жгли.  Но  мир обогащался твоими новыми питомцами,  отвергавшими истины
предшественников.  Свидетель Хассан,  за  это их также жгли или замуровывали
живыми,  иногда вешали.  Потом,  по предопределению свыше, к ним привыкли, и
калиф Харун-ар-Рашид даже  издал для  мудрецов особый ферман,  где  сказано:
"Пусть существуют,  но  не  размножаются".  По  этой причине,  о  плодовитая
женщина, на них перестали обращать внимание, предоставив уличным мальчишкам,
которые -  поистине бич правоверных!  -  с криком:  "Мудрец! Ийя, мудрец!" -
толпами бегали за ними.  И правоверные сожалели,  что сожженных еще жарче не
отблагодарили.
     - О рожденный шайтаном! О пресмыкающийся! - в ярости затряслось чудо. -
Тебе аллах в  щедрости своей дал одну голову,  но для эмира и  это оказалось
слишком много.
     - Я сейчас узнал все в изобилии, но ничего веселого, - вздохнул эмир. -
О ханум с чрезмерной грудью!  Зачем тратишь молоко на бесполезных,  не лучше
ли выращивать племенных ослов, столь ценимых эмирами?
     - Аллах воздал каждому по силам его, - с ехидной скромностью произнесло
чудо. - Я выращиваю мудрецов для вселенной, а среди эмиров и без моей помощи
достаточно ослов.
     Эмир почему-то обиделся.  Он пощупал свои уши, потом поправил жемчужный
султан на тюрбане, дотронулся до талисмана, обретя величие, воскликнул:
     - Бисмиллах,  сегодня во сне я видел рыбу!  Где же наяву удача? И какой
ответ может быть убедительным, если я не могу подкрепить его ножом палача?
     Из  этого  затруднения его  вывел  невольник  Али,  мчавшийся к  своему
повелителю,  подобно урагану.  Охваченный восхищением,  Али пытался обогнать
свой собственный крик, сверкающие глаза его источали восторг.
     - О эмир эмиров, спешу усладить твой слух радостной вестью об умножении
твоего благосостояния!  Молитвы твои  услышаны аллахом,  ибо  четыре жены  и
шестьдесят шесть наложниц твоих родили по мальчику,  прекрасному, как луна в
четырнадцатый день своего рождения!  По желанию аллаха, каждые шесть братьев
старше других шести на одни только сутки.
     - Неизбежно мне  узнать,  сколько  времени я  путешествую?  -  спросил,
подумав, эмир.
     - О господин мой,  ровно девять месяцев и десять дней, Мохаммет проявил
к твоему гарему приветливость и благосклонность,  и я, не дыша, мчался сюда,
желая поскорей обрадовать тебя многочисленным потомством.
     Эмир с завистью и восхищением оглядел Али с ног до головы.
     - Сам  святой Хуссейн поставил тебя  на  моем пути!..  Благодарность за
добро занимает в  моем  сердце избранное место.  Ты  мчался,  подобно оленю.
Поистине ты заслужил отдых, поэтому, мой невольник из невольников, повелеваю
тебе  остаться  здесь,  ибо  воздух  Майдана  чудес  благоприятствует  твоей
сущности.  Возьми талисман - зубы оленя - и положи его на полку. А над собой
не забудь прибить золотую доску с надписью: "Сосуд изобилия".
     Сказав  так,  эмир  поспешил  домой  отпраздновать семьдесят  обрезаний
своего потомства...
     - Вот о них и все, - закончил шейх.

     Майдан чудес, по-видимому, взволновал купцов. Они терли кулаками глаза,
беспокойно двигали руками и хрипло что-то восклицали.
     - Поистине  я  хорошо  делаю,   -   сказал  юркий  купец,  -  отправляя
невольников на время своего отъезда к соседу.
     - Шайтан  свидетель,  это  средство  хорошо  действует днем,  -  сказал
высокий купец,  обладатель слоновой кости, и как-то странно уронил голову на
плечо желчного купца.
     - Благодарение аллаху,  у  меня  одна  жена!  -  угрюмо пробурчал юркий
купец. - Ибо сказано: "Готовь столько, сколько сможешь скушать".
     - Никогда  нельзя  предугадать  аппетита,  -  сказал,  тревожно  ерзая,
желчный купец,  перекладывая голову купца  -  обладателя слоновой кости,  на
плечо купца, скупившего алтабас.
     - Благородный путник!  - почти плача, воскликнул нервно купец в большом
тюрбане.  -  Воистину поучительны твои притчи.  И  если бы тебе не предстоял
тяжелый путь по знойной пустыне,  мы бы умоляли тебя продолжать, но неучтиво
томить всю ночь путника пред долгим путешествием.
     - Да  пошлет тебе  небо  увидеть во  сне  рыбу!  -  срывающимся голосом
выкрикнул купец,  похожий на шест.  -  Позволь с  почетом проводить тебя,  о
шейх, до дверей твоей комнаты.
     Шейх бесстрастно посмотрел на  купцов.  Тут  вошел его слуга и,  сменив
воду в кальяне, шепнул по-грузински:
     - Они из камня... скоро утро...
     Затянувшись голубым дымом, шейх громко по-персидски сказал:
     - Да свалятся камни под напором молотка каменщика Керима!
     - Шейх из шейхов!  -  простонал купец, везший драгоценности, держась за
чалму.  -  Аллах свидетель,  тебе следует отдохнуть, ибо пустыня, где сейчас
бродит...
     - Благовоспитанные купцы, как могу я воспользоваться вашей учтивостью и
предаться недостойному чувству  себялюбия?  Да  не  будет  сказано,  что  я,
разделив с вами половину ночи, не закончил ее неповторимой притчей из Тысяча
второй ночи о разбойнике Альманзоре.
     Сдавленные стоны,  тихий  скрежет  зубов  и  сжатые  в  складках одежды
кулаки, по-видимому, не были замечены шейхом, ибо он безмятежно продолжал:


        "РАЗБОЙНИК АЛЬМАНЗОР"

     - Эту  притчу начертала судьба иглою  неожиданности в  глазах искателей
богатств.  До меня дошло, любезные купцы, что в Дамаске жил богатейший купец
Эль-Дин.  Его лавка, лучшая на базаре, по желанию второго неба, наполненного
золотом,  благовониями и драгоценными камнями,  привлекала к нему знатнейших
покупателей. Но аллах угадал: человек никогда не бывает доволен ниспосланной
судьбой.  И однажды Эль-Дин, решив удесятерить свое богатство, поспешно стал
нагружать караван  для  путешествия в  чужие  страны,  дабы  распродать свои
товары дороже, а купить чужие дешевле.
     - О мой сын, - воскликнула его мать, - знай, что пророк сказал: "Блажен
человек,  питающийся плодами своей  земли и  не  предпринимающий путешествия
хотя бы на тысячу полетов стрелы".
     - Да простит меня пророк! Он не занимался торговлей, поэтому его советы
не ценны.
     - О  сын  мой,  благодарение аллаху,  ты  и  так  богаче всех  купцов в
Дамаске.  Зачем раздражать аллаха жадностью и подвергаться опасной встрече с
разбойником Альманзором?
     - Да будет тебе известно,  о  мать из матерей:  судьба каждого человека
висит у него на шее. И да не будет сказано, что Эль-Дин испугался разбойника
Альманзора и что мои десять вооруженных слуг храбры, как зайцы.
     - Бисмиллах!  - воскликнула мать. - Почему в коране ничего не сказано о
глупцах?  Всем известно:  караваны в  пятнадцать или  двадцать человек легко
ограбляются Альманзором и его слугою,  который украдет ресницу из глаза -  и
ты ничего не заметишь...

     Свист ветра и рычание тигров наполнили помещение.  "Шейх" поднял голову
и облегченно вздохнул, ибо он увидел, что рычание исходит не от тигров, а от
крепко спящих навалившихся друг на друга купцов, и скромно умолк.
     ...А  когда настало утро...  в  помещение ворвался взлохмаченный хозяин
караван-сарая. Оглядев купцов и пересчитав их, он радостно воскликнул:
     - Ла илля иль алла,  Мохаммет расул аллах! Благодарение небу, вы здесь!
Заглянув сейчас под навес,  я  нечестиво подумал,  что вы ночью убежали,  не
заплатив мне за ужин и ночлег.
     Как предрассветный ветер разгоняет туман в камышах, эти слова мгновенно
разогнали сон купцов.  Вскочив,  они метнулись под свод,  потом к нишам, ища
свои  тюки.  Обезумев,  они  наскакивали  друг  на  друга  и  с  проклятиями
отскакивали.  Но  легче найти лопнувший мыльный пузырь,  чем то,  что было и
чего  больше  нет.   Лишь  потухший  кальян  одиноко  высился,  как  пальма,
затерянная в песках.  Исчезли даже подстилки,  на которых купцы сидели, даже
чалмы с голов!
     Купцы с  ужасом уставились друг на друга.  Юркий,  полагая,  что он еще
спит, ущипнул желчного. Неистовый рык вспугнул последнюю надежду.
     Оттолкнув хозяина,  подобно бесноватым,  купцы помчались во  двор,  под
навес.  Крепко связанные,  с заткнутыми ртами,  погонщики,  как тюки, лежали
рядом, кажется, они спали.
     - Где твой проклятый шейх? - закричал на хозяина желчный купец.
     - Да уровнит аллах ему дорогу! - восторженно ответил хозяин. - Шейх еще
вчера,  когда вы перетаскивали тюки в помещение,  щедро расплатился со мной,
сказав:  "Правоверный должен спешить с  расплатой за  оказанное ему услуги в
пути, ибо завтрашний день полон неожиданностями".
     - О аллах,  это был разбойник Альманзор! - воскликнул купец, похожий на
шест. - Аллах, аллах, он увел всех верблюдов!
     - Поистине ты  лишился ума,  -  возразил юркий,  -  не  на  себе же ему
таскать столько тяжестей!
     - Аллах, аллах, разве не в твоей власти было подсказать нам истину!
     - О всемогущий!  Как допустил ты проклятого разбойника так по-шайтански
запутать нас в притчах Тысячи второй ночи, - рыдал грузный купец.
     - Бисмиллах, что я скажу шах-ин-шаху? - стонал шарообразный.
     - Да ослепит его...  я  думаю об Альманзоре...  всевидящий!  Да онемеют
руки разбойника!  - хрипел желчный купец, прикрывая ладонью бритую голову от
палящего солнца. - Зачем ему понадобилась моя чалма?
     - Клянусь аллахом,  не знаю,  на что ему твоя паршивая чалма,  - злобно
прошипел купец,  везший драгоценности, - но моя ему наверное пригодится, ибо
в ней я спрятал лучшие камни из моего товара!..


        "ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ"

     Странно освещенное небо напоминало озеро,  на  одном краю его  ночь еще
тянула черные сети с  мерцающими звездами,  а на другом рассвет уже поднимал
оранжевые паруса.
     - Слава  Мохаммету,  сыпучие  пески  остались  во  владениях разбойника
Альманзора!  И  не  кажется  ли  тебе,  духовный брат  мой  Арчил,  что  при
благосклонной помощи  пророка  в  них  затерялись,  подобно  упавшим в  воду
алмазам, притчи из Тысячи второй ночи?
     - Кажется,  мой Керим.  И  если бы  не двадцать взятых в  караван-сарае
верблюдов,  что тащатся за нашими конями, сгибаясь под тяжестью поклажи, то,
клянусь влахернской божьей матерью, ночь встречи с исфаханскими купцами была
бы подобна видению на Майдане чудес.
     Мечтавший об оазисе Арчил с наслаждением вдыхал запах зарослей. Свернув
на извивающуюся среди высоких папоротников и тростников тропу, Керим потянул
за повод верблюда-вожака, и остальные, соединенные крепкой веревкой, покорно
двинулись за вожаком.
     Не звенели колокольчики,  - из осторожности Керим срезал их, и песни не
пелись: тишина надежнейший щит для тайного дела.
     Керим приподнялся на стременах,  раздвинул,  вспугнув розового скворца,
папоротник и стал вглядываться в знакомую даль. Взмахнув нагайкой, он выехал
на косогор,  откуда в желтовато-лиловой дымке едва виднелись на безжизненной
равнине   зловещие   башни   Гулабской   крепости.   Словно   обрадовавшись,
всколыхнулась едкая пыль, густой завесой укутав караван.
     Арчил поперхнулся и, откашливаясь, выругался:
     - Сатана, перестань щекотать мои ноздри!
     - Лучше, друг, аллаха вспоминай в этот час!
     - Э,  Керим,  оба хороши!  Что,  над ними "лев Ирана" саблю вскинул или
царь Теймураз - гусиное перо, что все ссорятся?
     Не  ответив,  Керим  рассек  нагайкой  воздух  и  рысью  проехал  вдоль
каравана,  еще раз тщательно пересчитав сундуки,  малые и большие вьюки. "Да
сохранит аллах от  потери хотя бы  куска веревки,  ибо  сказано:  "Не забудь
вернуть в целости взятое на время..."
     Придержав коня, Арчил пропустил караван мимо и тоже пересчитал поклажу:
"Не  отвязался ли,  защити святая Мария,  тюк или сундук?"  Ведь драгоценный
груз  должен  быть  тщательно  пересчитан  и  стоимость  его  в  свое  время
возвращена купцам  золотыми  монетами или  слитками.  Видит  бог,  не  легко
благородному Кериму стать похитителем!  "Что ж,  кто крепко любит,  и  не на
такое  решится.  Вот  Моурави...  Хорошо,  весь  груз  удалось  навьючить на
двадцать верблюдов. Меньше хлопот и не так заметно".
     - Уже как на  подносе главная башня Гулаби.  Чтоб ей рассыпаться пылью!
Конечно,  не  раньше,  чем мы выведем светлого царя Луарсаба,  неповторимого
князя Баака и моего отца, преданного царю Картли азнаура Датико.
     - Да  будет над нами улыбка Мохаммета!  На  этот раз никто не осмелится
помешать тому, что угодно властелину неба и земли.
     - Аминь!
     - Иншаллах!
     - Не могу забыть,  дорогой,  как ты шейхом притворился, до сих пор смех
душит!  И  разговор свой так переменил,  что даже я  сомневался:  ты ли это?
Оказалось - ты!
     - Свидетель Аали,  и меня тревожило сомнение:  ты ли это,  мой духовный
брат,  или слуга из Тысячи второй ночи?! Пусть будет над нами улыбка аллаха:
мы - снова мы!
     - Как думаешь, купцы пошлют погоню?
     - Лучше,  Арчил,  услаждай наш путь рассказами о любовных радостях.  Но
настанет час,  когда  царь  Луарсаб возместит убытки с  большой прибылью,  и
купцы  восхитятся сильным восхищением,  ибо  сладость добычи  сильнее горечи
утраты.
     - Но почему,  мой Керим, молчишь? Как рассчитываешь подкупить гулабских
скорпионов?
     - Аллах послал мне мысль, и я от нее не отвернулся. Раньше избавлюсь от
Селима.  И  когда  проклятый Али-Баиндур  без  промедления ринется созерцать
привезенное нами богатство,  крепость опустеет, как выпотрошенная тыква, ибо
сарбазы,  получив от меня золото,  парчу,  бархат и жемчуг для передачи моей
несуществующей хасеге,  постараются не допустить своих коней до Исфахана. Да
будет известно: присвоить чужое богатство и скрыться с ним не только легкое,
но и приятное дело.
     - А если побоятся и...
     - Вернутся в  Гулаби?  О-о!  Пятихвостый шайтан  поможет  им  разодрать
одежды,  исцарапать самим себе лица и  лживо поклясться:  "Свидетель пророк!
Разбойники,  ограбив нас, чуть не убили за сопротивление!" И, зная "радости"
Гулаби,  эти  сарбазы предпочтут бегство возможности лицезреть Али-Баиндура.
Других я  разошлю десятками в ближние поселения для покупки коней.  Я дам им
тугие кисеты,  набитые соблазнительными абасси.  Также отдельно они  получат
монеты для кейфа. Пять дней жизни их будут услаждать в запретных ханэ опиум,
каве и  танцовщицы.  Розовые тени грез угоднее черных теней действительности
даже праведникам.  Иншаллах, сарбазы забудут на пять дней о конском майдане,
где ржание скакунов напоминает о кровавых битвах и тяжелых странствиях.
     - А вдруг догадаются?
     - О  Аали!  О  Мохаммет!  Вы  наградили бедняков  вечным  стремлением к
богатству.  Через  пять  дней  сарбазы купят плохих меринов и  вкусят редкую
радость, ибо, присвоив половину содержимого кисетов, они не будут торопиться
в надоевшее им Гулаби. А когда возвратятся в опустевшую крепость, огорчатся,
что напрасно затратили абасси на меринов, и постараются вернуть затраченное.
     - Но  кто-нибудь  из  стражи  должен  остаться в  Гулаби,  иначе  могут
заподозрить.
     - Иншаллах!  Задержатся те,  кто ради меня готов огонь глотнуть.  Но их
тоже  одурманю волшебным туманом из  вьюков  шахских купцов.  Святой Хуссейн
проявит ко мне приветливость,  ибо совершил я  временную кражу ради спасения
царя Луарсаба, замученного и навсегда ограбленного шахом Аббасом.
     - А ты забыл об евнухах?  Их,  кажется,  пять - пять высохших обезьян с
тонким нюхом, - они первые могут поднять тревогу!
     - Видит  Хуссейн,  они!  Но  предвечный подсказал мне  немедля  послать
четырех из них в Исфахан: приобрести для Баиндура новых хасег, дабы украсить
гарем,  потускневший в Гулаби. Четыре верблюда, в меру нагруженные бархатом,
парчой,  имбирем,  благовониями и драгоценными изделиями, ослепят их, и они,
восхищенные и  взволнованные,  потеряют нюх и  даже и  не  подумают спросить
меня,  почему хан  сам  не  поручил им  в  обмен на  груз  четырех верблюдов
привезти  откормленных  красавиц.   Не  захотят  и  потому,   что  известно:
престарелых евнухов изгоняют из гаремов, и если они не успеют обогатиться за
счет  хасег,  которые подкупают евнухов,  чтобы  они  нашептывали властелину
газели об  их  прелестях,  или же не попали под лучи щедрости хана,  который
одаривает их,  когда они проявляют ловкость лазутчиков, то им аллах посылает
горькую участь:  стоять в рубище на майданах с протянутой рукой. Эти четверо
не  успели,  и,  оставив пределы бедности,  они  умно  решат обеспечить свою
старость,  когда  двери  надежды откроются перед ними.  Сосчитав верблюдов и
увидя,   что  двугорбых  столько  же,   сколько  и  их,  одногорбых,  евнухи
воскликнут:  "Предзнаменование аллаха!" -  и,  взяв "покорителей пустынь" за
поводья, каждый со своим верблюдом, канут в неизвестность.
     - Мой Керим,  откуда знаешь столько красивых слов? Теперь скажи,