площади.
     Важно покручивая усы, Квливидзе размещал по дружинам городское ополчение.
     Дато и Димитрий отправились к дабахчи. Заткнув носы войлоком, отплевываясь и отругиваясь, они вошли в даба-ханэ.
     Услышав призыв, изумленные и обрадованные дабахчи выпрыгнули из чанов.
     Защищать Картли?! Они, дабахчи?! Тогда кто такой Георгий Саакадзе, если дабахчи тоже нужны? Семьи сыты будут? Получат лаваш и мясо?! Когда семьи дабахчи видели мясо?
     Пусть Георгий Саакадзе знает - дабахчи не хуже других рубят кинжалом. Их амкарство шестьсот человек имеет. Все пойдут дубить кожу врага.
     Здоровенный дабахчи, смахивая пот с вытянутого лба, с ожесточением плюнул в чан и помчался в серную баню, спеша смыть зловонную зеленоватую слизь. За ним гурьбой ринулись в баню Мейтара измазанные дабахчи.
     По приказу Саакадзе купцы спешно раздали дабахчи одежду, а амкары - оружие.
     Папуна, в чьем распоряжении находились отбитые и брошенные сарбазами кони, выделил дабахчи кабардинских скакунов. Невысокие, тонконогие, с короткими шеями и красивыми головами кабардинские кони не требовали особого ухода и стойко переносили жару и холод.
     Словно огромный котел, кипел ночной Тбилиси. Никто не спал, все вооружались. Каждый стремился уйти с Георгием Саакадзе.
     В Тбилиси оставался Ксанский Эристави с личным войском. Он поклялся: скорее его съедят крысы, чем хоть один кизилбаш выйдет из осажденной крепости до возвращения Саакадзе.
     Даже католикос улыбнулся.
     До глубокой ночи Саакадзе, Мухран-батони и Эристави Ксанский совещались с католикосом.
     Утром грузинское войско выстроилось по улицам и площадям Тбилиси. На стенах цитадели чернели точки. Видно, иранцы наблюдали за городом.
     Молчали колокола тбилисских храмов, но в Сионском соборе шло молебствие. Католикос, благословив Саакадзе на дальнейшую борьбу с врагами и пожелав Мухран-батони прославить новой победой Самухрано, вручил Саакадзе знамя Иверии.
     Под сводами взметнулся темно-красный бархат: между серебряных восьмиугольных звезд в верхнем левом и нижнем правом углу стремительно рвался вперед серебряный конь.
     Георгий Саакадзе сжал древко. Гордостью наполнилось сердце. Георгий почувствовал, что в своей руке он держит судьбу Грузии.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

     Вердибег оправился от удара в Сапурцлийской долине и, заменяя Карчи-хана, стал во главе войска. Толпы сарбазов стягивались к ущелью хребта, отделяющего Картли от Кахети. Вердибег решил укрепиться в Норио и ждать возвращения гонцов от Пеикар-хана.
     Вердибег собрал минбашей и онбашей и обругал их бесплодными баранами, бежавшими от презренных грузин. Он приказал немедленно согнать сарбазов, снова свести в тысячи и сотни, внушить им под страхом жестокой казни не отступать. Грузины должны быть уничтожены, так хочет шах-ин-шах.
     Войсковые муллы поддержали Вердибега, добавив, что каждый шаг при бегстве с поля битвы отдалит трусов на такое же расстояние от рая Магомета. А онбаши, допустившие бегство сарбазов, будут держать в день страшного суда "Черную книгу" с перечнем грехов. Но если они прославят "льва Ирана" победой, то аллах вручит им "Белую книгу" праведников.
     Накричавшись и выпроводив всех из шатра, Вердибег приказал костоправу сделать ему массаж, натереть благовониями и подать крепкий кофе.
     Но ложе не было хану усладой. Он рвался в Исфахан - принять наследство Карчи-хана. Он боялся жадности двадцати братьев и трех дядей - они, подобно саранче, могут растащить если не поместья, то серебряную посуду и оружие. Но он хорошо знал шаха Аббаса, и лучше остаться без посуды, чем без головы. Явиться в Исфахан можно, только победив грузин. И хан предался размышлениям о победе.
     Он изучил способы ведения войны Саакадзе, боялся засады в Кахети и обхвата с краев. Он ждал ганджинских и карабахских подкреплений. Они примут на себя в Кахети удар Саакадзе и дадут Вердибегу возможность вывести в Азербайджан расстроенное иранское войско. Там, вооружив и пополнив минбашами и юзбашами сарбазские тысячи, он снова вторгнется в Кахети. Он не оставит камня на камне, он вырвет с корнями горные леса, он горы опрокинет на проклятые реки, он вымостит дороги черепами грузин для триумфального возвращения в Иран.
     И, увлекшись, Вердибег ударил по голове костоправа, терпеливо сидевшего на корточках перед ложем.
     Наутро снова скакали в Исфахан к шаху Аббасу гонцы, скакали в Ереван, Ганджу, Нуху, Карабах. Скакали туда, где находились иранские гарнизоны.
     Вердибег, захватив Норио, в два дня укрепил местность рвами и завалами.
     Грузины-беглецы рассказывали в Марткобском монастыре о множестве сарбазов, преградивших все подступы к Норио.
     И монахам на башнях казалось, что огромная когтистая лапа вырывает дубы и грабы, со свистом падающие вокруг Норио. Им казалось, кто-то уселся на вершине и, вращая красным глазом, трясет горы и ломает скалы.

***

     Зураб Эристави осторожно вел в сторону Бахтриони три тысячи арагвинцев. Он остро вглядывался в даль, затуманенную предрассветной дымкой. На Зурабе сверкали стальной панцирь, позолоченный шлем, оружие, украшенное золотой насечкой и драгоценными камнями. Несколько отвислые губы, орлиный нос с широкими ноздрями и припухшие веки придавали лицу Зураба выражение властности. Все больше увеличивалось его сходство с Нугзаром. Теперь Зураб редко вспоминал златокудрую Нестан и чаще думал о захвате новых земель и о своем возвышении над другими князьями. Но Зураб знал: без победы Саакадзе не могут Эристави Арагвские вернуть блеск знамени. И он все теснее сходился с Саакадзе, хотя и не понимал его замыслов.
     Зураб остановил коня, присмотрелся и круто повернул к иорским степям. Изучив тактику Саакадзе, Зураб повторял действия своего учителя. Стремительные короткие переходы ночью и прятание днем в кустах и камышах Иори дали возможность Зурабу или осторожно обходить многочисленного врага, или нападать на отдельные отряды, уничтожая их до последнего сарбаза. Он продвигался по течению Иори, оберегая арагвинскую конницу, предназначенную не допустить соединения Пеикар-хана с Вердибегом.
     В молочном тумане гасли последние звезды. Розово-голубое небо отражалось в Иори. Тихо пробуждались камыши. На широком плесе виднелась белая цапля. Где-то в зарослях призывно крякала дикая утка. Пахло травами и едва уловимым запахом перегноя.
     Пригнувшись к седлам, в камышах осторожно пробирался отряд тушин. Впереди молчаливо ехал дозорный дружинник-арагвинец. В середине на верблюде стонали двое связанных.
     Тушины разыскивали Георгия Саакадзе, но, натолкнувшись на заслон Зураба, повернули к Иори.
     - Кахети бурлит, - рассказывали тушины. - От верховьев Алазани до теснины Упадари, от аула Белакани до низовьев Иори, от Алванского поля до виноградников Гурджаани движется народ. Пеикар-хан в тревоге: шакал узнал о Салурцлийской долине и, перепуганный, укрепляет Кахети.
     Зураб внимательно слушал тушин. Он удивился: кто с такой поспешностью известил Пеикар-хана о поражении иранцев? Кто мог указать персидским гонцам кратчайший путь?
     Никто! Тушины оберегали все горные тропы, все дороги, все заросли, все леса. Ни один красноголовый не проник из Картли в Кахети. Только у Ахмети встретили бежавших от Вердибега пастухов.
     - Пастухи бежали?! - приподняв бровь, сказал Зураб. - В Грузии пастухи не бросают стада, а укрываются с ними в горах.
     Тушины усмехнулись: они тоже не поверили клятвенным заверениям пастухов и, связав, возят их за собой, пока не встретят Саакадзе.
     Зураб заинтересовался, и в камышник пригнали двух неизвестных в ободранных чохах. Палочные удары и раскаленное железо не развязали языков. Пойманные вопили под пытками, стонали и неистово клялись шестьюдесятью святыми Георгиями, тринадцатью сирийскими отцами, двенадцатью апостолами и богом в трех лицах, что они пастухи и, кроме скота, никого не знают.
     Подумав, Зураб приказал подпалить им уши, но когда и это не помогло, он решил доставить их Саакадзе.
     Дождавшись прихода конницы кахетинских тушин, Зураб на путях к Бахтриони и Чатчала стал расставлять заслоны и засады.
     Арагвинцы придвинулись к хребту, разделяющему Кахети от Картли, чтобы не дать прорваться Вердибегу и преградить Пеикар-хану путь к Норио.
     Элизбар, Матарс и Пануш, прискакав к тушинам, ожидающим в лесах и долинах, передали от Саакадзе план действий в Кахети.
     Тушины тотчас погнали "на продажу" скот в города и деревни и тайно передавали священникам и жителям распоряжение Саакадзе: женщины и дети должны отправиться в тушинские деревни.
     По ночам тихо скрипели арбы и повозки. Тушины сопровождали кахетинок до Баубен-билик и там передавали проводникам.

***

     В эти предгрозовые дни Элизбар, Матарс и Пануш не знали сна. "Барсы" незаметно проникали в монастыри. Ценности, иконы и церковная утварь исчезали в тайниках. Молодые монахи сбрасывали рясы и, вооруженные саблями, кинжалами и дубинами, прятались в лесу. Старые, сопровождаемые тушинами, уходили в кахетинскую Тушети.
     Кто-то ночью пробил брешь в телавском укреплении, где-то обвалился завал, куда-то исчезли жители. Базары притихли, расползся товар богатых лавок, каждый день исчезал скот, потом хлеб, кто-то поджег ханский амбар.
     Рассвирепел Пеикар-хан, приказал устроить грузинам кровавую баню, но в одну ночь Телави опустел.
     Пеикар-хан сжимал в бешенстве кулаки: как рабы могли исчезнуть из укрепленного города? Трупы персидской стражи у городских ворот рассказали хану многое.
     Бросился Пеикар-хан с сарбазами к монастырям, но и монастыри опустели. Выйти из Телави хан не рискнул, боясь засады. Хан перестал есть: мясо барана ему казалось рыбой, лучшее вино - дождевой водой.
     Наконец прибыл второй чапар от Вердибега. Пеикар-хан, с раздражением выслушав гонца, спешно устроил вокруг Телави новые завалы и укрепления.
     Прошло пять, потом еще три дня. Пеикар-хан, запершись в Телави, гнал гонца за гонцом в Иран, но гонцы не возвращались, и помощь не приходила. Мучила неизвестность. Ни персиян, ни грузин. Запасы таяли, как лед в горячей руке. Посланные в Алазанскую долину к тушинам за скотом и хлебом не вернулись. Хан в бессильной злобе метался во дворце, ломая фаянс о скулы прислужников. Все города и деревни оторвались друг от друга, и Пикар-хан не знал - он правит страной или буйволиным пузырем? Царство Кахети вот-вот лопнет.
     Пока Пеикар-хан неистовствовал в Телави, горные тушины спускались по Баубан-билик в Кахети, а "барсы", тревожа ночные дороги, собирали ополчение, - с юго-востока от Тбилиси двигалось картлийское войско. Знаменосец высоко вздымал иверское знамя: серебряный конь, точно чувствуя битву, готовился к прыжку.
     Впереди войска ехал Саакадзе. На нем блестели мессир и латы.
     Крутя пушистые седые усы, подбоченясь, вел тяжелую конницу Мухран-батони. За ним его внук Кайхосро, пощипывая едва пробивавшиеся усы, вел легкую конницу. Вокруг старого князя с оглушающим лаем прыгали породистые собаки различных мастей. Они рвались в глубину леса, вспугивая зверей и тревожно кричащих птиц, точно приглашая старого Мухран-батони поохотиться. Он цыкал на них, грозил нагайкой, и псы, недовольно зевая, следовали за псарями.
     Эту свору Мухран-батони велел вести за собой. Он уверял Саакадзе, что после охоты на персидских шакалов они поохотятся на Дивиченском лимане. Там, на Алазани, гнездится благородная дичь.
     Саакадзе, во всем поддакивая князю, и тут восхитился остроумием Мухран-батони. И он не прочь поохотиться, но все же советует во время боя загнать беспокойных собак в Марткобский монастырь. Ночь была на исходе. Пройдя долину Ашкарети, Саакадзе с главными силами вышел неглубокими овражками и холмами к лощине, спускающейся к реке Марткоби. Невнятный гул разносился в глухих зарослях. Дружины шли волчьей рысью. Молодые князья и азнауры следовали сбоку колонн, чутко прислушиваясь к лесным шорохам.
     Весь в перевязках, но прямо держась на коне, Квливидзе вывел азнаурские дружины к чернеющему левому склону и расположил вблизи Марткобского монастыря. Гуния и Асламаз с тваладскими сотнями разместились у источника с ключевой водой.
     Нодар растянул ополчение Ничбисского леса на правом склоне чернеющей горы.
     В садах и виноградниках залег Автандил с ностевской дружиной. Он сомкнулся с центром, где Саакадзе сосредоточил хевсуро-пшавскую и картлийскую конницу.
     Рядом с Автандилом у скалы святого Антония стал Димитрий с триалетской дружиной.
     Правее, в зарослях балки, укрепился Даутбек с урбнийцами.
     В лесу у Норио перед ровной открытой площадью, окружностью в конную агаджа, стало войско Самухрано. Старик Мухран-батони разделил дружины и отдавал приказания сыновьям и внукам.
     Мирван Мухран-батони отошел с мсахурской дружиной, закованной в доспехи, на левый край. Он прикрывал махатскую дорогу, ведущую на Тбилиси.
     Кайхосро остался рядом с дедом. Юного князя окружали отчаянные всадники с горящими глазами и нетерпеливыми руками, сжимавшими оружие.
     Саакадзе не переставал любоваться Кайхосро.
     К полудню Норио была окружена. Саакадзе выстроил конницу ровными клиньями, выдвинув вперед под началом "барсов" азнаурские легкоконные дружины. Он приказал гонцам обскакать все стоянки и передать: коней не расседлывать, засыпать корм в торбы, на водопой водить посменно, дружинникам плотно поесть и посменно спать возле коней; поручил Дато и Гиви с отрядами беспокоить врага ночными атаками на левом краю, Ростому и Автандилу - на правом.
     С завала Вердибег наблюдал за равниной. В Норио нарастало напряжение. Вердибег, выстроив пехоту, продержал ее целый день в боевой готовности. Сарбазы не слезали с коней. Минбаши гневно сжимали оружие. Юзбаши, словно одержимые, мчались то к Вердибегу, то обратно к своим сотням. Онбаши, проклиная шайтана, опускали нагайки на спины сарбазов.
     Внезапные наскоки грузинских отрядов с правого и левого краев, молниеносный обстрел и быстрое исчезновение вносили нервозность и сеяли тревогу.
     К концу дня иранские войска были измучены ожиданием. Сарбазы с отчаяния сами бы ринулись на равнину, но Вердибег знал Саакадзе и не хотел повторять сапурцлийское поражение. Он твердо решил не завязывать первым битву и дождаться подхода Пеикар-хана и ханов Ганджи и Карабаха. Но на завалы уже сине-сизой волной накатывались сумерки, а помощь не подходила.
     Наконец Вердибег приказал усталому войску расположиться на ночлег, ибо с первым светом Саакадзе, конечно, бросится на укрепления.
     На другом конце равнины Саакадзе объезжая войска. За ним следовали "барсы" и Квливидзе.
     Дружины азнаурские, княжеские, церковные, царские, объединенные общим желанием, встретили Саакадзе клятвой верности.
     Саакадзе прискакал на левый фланг. Возбужденные "игрой" с Вердибегом, Дато и Гиви поднятием правой руки приветствовали его.
     Ростом выдвинулся вперед, представляя свою дружину. Трудно было узнать дабахчи в новых чохах, крепких цагах, высоких остроконечных папахах, заломленных набок. Лица их выражали радость и гордость. Каждый мечтал отличиться в битве, дабы не пришлось снова топтаться в зловонном чане.
     Саакадзе оглядел дабахчи довольным взором.
     - Помните, воины, вам выпало счастье биться с врагом. Покажите, что вы настоящие сыны Картли.
     - Спасибо тебе, Георгий Саакадзе, что вспомнил и о нас.
     - Смерть кизилбашам!
     - Клянемся с живых кожу сдирать!
     - Победа и мужество! - неистово гаркнули дабахчи.
     Кони, приподняв уши, шарахнулись.
     Георгий рассмеялся. Ростом недовольно покосился на необузданных дабахчи.
     Саакадзе отъехал и осадил коня перед хевсурами.
     Впереди стояли "старцы ущелья" - мужественные воины с мечами и щитами своих воинственных предков. Здесь был Алуда из орлиного гнезда Гуро, прославленный меткостью ударов меча, Умита из Барисахо, один защищавший от вторгшихся кистин вход в ущелье, Хомезура из Шатиля, прибивший к воротам крепости двести кистей вражеских рук.
     Были здесь витязи с верховьев Аргуна, с берегов хевсурской Арагви, ледников Чоухи, с перевала Бло. Они неподвижно стояли в боевых проволочных рубахах, в железных шлемах с сеткой, в налокотниках с серебряной насечкой, в наколенниках. За плечами в чехлах из медвежьих шкур виднелись луки. В ножнах, окованных желтой медью, вместо кинжалов дашна - коротенькие сабли. В кожаных петлях торчали пики. Железными рукавицами витязи сжимали палаши и щиты с надписями: "Сувенир", "Генуя"! "Виват, цезарь?" <По преданию, некоторые грузины-всадники принимали участие в крестовых походах. По более точным данным, можно считать, что сохранившиеся у хевсуров клинки, мечи и щиты европейского образца с надписями знаменитых оружейников, таких, как А.Ферар, или мастеров Золингена, были в средние века завезены в Грузию венецианскими купцами.>
     На трех красно-бурых конях застыли знаменосцы. По бокам держали знамена с изображением Белого Георгия и Лашиани - губастого Георгия. Средний хевсур вздымал дроша - воинскую хоругвь, пику, оправленную в серебро, с серебряным мечом, насаженным на наконечник. Дрошу обвивал платок сакадриси - "достойный".
     Георгий Саакадзе поздравил хевсур с наступающей битвой.
     Хевсуры ответили воинственным криком: "Лашари! Лашари!"
     Хевис-бери поднял руку в железной рукавице и величаво произнес:
     - Да наградит тебя бог, пославший нам битву!
     В шатер Мухран-батони вошел радостный Георгий Саакадзе. Сюда собирались начальники всех дружин и ополчения.
     Через открытые полы шатра виднелись темные, обступающие Тбилиси с юга скалистые вершины, подернутые серовато-прозрачным туманом.
     - Друзья, с разрешения князя Теймураза Мухран-батони, я собрал вас поговорить. Перед нами превосходящий нас численностью враг, но сегодняшний бой - жизнь или смерть Грузии. Время сейчас другое, одной храбростью побеждать нельзя. Кто из нас не готов умереть за Картли? Но много ли смысла, если торжествующий враг пройдет по трупам храбрецов? Умирать надо с пользой, но еще лучше самим пройти по трупам врагов. Этому искусству я всю жизнь учил "барсов", и они, слава богу, все у меня целы. Но я никогда не учил этому персов. Как достигнуть победы над многочисленным врагом? Этому искусству я сам учился много лет. Учился у великих полководцев.
     Многочисленность кизилбашей обернется против них же. Нельзя столько пеших колонн развернуть на Марткобской равнине. Сбитые нашей конницей, передние сарбазы повалят задних.
     При умелом руководстве конница всегда дает перевес, а в некоторых битвах даже решала судьбу великих стран.
     - Дорогой Георгий, полтора года могу тебя слушать! - не выдержал Димитрий.
     - После боя, дорогой Димитрий, а сейчас успокойся на полторы минуты, - улыбнулся Георгий. - Хочу еще сказать: персы всегда имели несметное войско, но не всегда побеждали. В сражении при Гавгамелле Александр Македонский имел семь тысяч всадников, а персидский царь Дарий - четыреста тысяч пеших и сорок тысяч конницы. А победил Александр Македонский и этой победой решил судьбу древней Персиды.
     Помните, молодые друзья, в победу надо верить, победу надо подготовлять. Я не раз повторял приемы великих полководцев в войнах Ирана с Турцией и всегда побеждал. Я уничтожал наших врагов турок руками наших врагов персов. И сейчас у Марткоби я расставил дружины с точным расчетом поразить врага.
     Старик Мухран-батони, положив руку на меч, изумленно смотрел на Саакадзе. Молодые азнауры и князья, подавшись вперед, взволнованно ловили каждое слово. Они и не подозревали, что опыт древних битв учит побеждать, учит мастерству полководца.
     В шатер словно ворвался свежий ветер. К сердцу приливала бодрость. Радовались счастью сражаться под иверским знаменем Георгия Саакадзе. И как бы ни изменились в будущем судьбы этих воинов, они навсегда запомнили Георгия Саакадзе таким, каким он был в шатре Мухран-батони на Марткобской равнине.
     - И еще последнее, - продолжал Георгий, - полководцу очень трудно руководить ночным боем. Поэтому беспрекословно выполняйте приказания нашего главного полк