ная жемчугами и яхонтами, покоилась пресвятая богородица кватахевская, окруженная пышной свитой в серебряных окладах. Великолепные византийские капители и богатая утварь украшали храм, тяжело опиравшийся на четыре восьмиугольника.
     Золотая митра, сверкая разноцветными глазами, опустилась на бархатную подушку.  Доментий,  епископ манглели, окруженный черным духовенством, заканчивал богослужение.
     На хорах пели:  "Ис полла эти, деспота". Луарсаб, взволнованный произнесенной сейчас клятвой о сохранении тайны Кавты,  открытой ему настоятелем Трифилием, дрожащими руками придерживая шашку, ставил свечу Давиду Строителю.
     Георгий X, затянутый в голубую куладжу, оживленно беседуя с Феодосием, епископом голгофским, Даниилом, архиепископом самтаврским, и тбилисским митрополитом Дионисием, твердыми шагами направился к выходу.
     В парадной трапезной персидские ткани покрывали узкие дубовые столы. Серебряные кувшины, наполненные соком монастырских виноградников, круглые блюда с тяжелыми плодами, исфаханские цветного стекла графины, окруженные рюмочками, замерли в отражениях овальных окон. В глубоких нишах, хранящих прохладу, поблескивало матовое золото сосудов.
     Дикие леса карабкались по ступеням гор. Отвесные скалы обрывали настойчивые набеги врагов,  и, соблазненный этой охраной, царь Давид Строитель  воздвиг  над  крутизной Кватахевский монастырь.  Ревностный собиратель затейливых мозаик, Давид решил повторить Византию; проникнутый книжной мудростью, он сосредоточил в безопасной обители книгохранилище, потемневшие древние тахиграфические письмена.
     Загремели тяжелые цепи,  вздымая желтый камень с  огромного дна Кавтисхевского ущелья. Разрастались ореховые аллеи, качались на ветках тяжелые плоды, пышно расцветал розами притаенный сад.
     Перед  каменной папертью серебряная струя  фонтана возносилась к изменчивому небу. Стыдливо прячась за густой галереей деревьев, потянулись от желтых плит к скалистым изгибам вереницы двухэтажных келий.  Под молчаливыми окнами журчал прозрачный ручей.
     Размножая тучные стада, разбрасывая разноцветные виноградники, удобряя широкое поле, вращая мельничные жернова, перегружая маслобойни янтарным маслом, выращивая табуны коней, "святая обитель" отличалась от княжеских остроконечных  замков,  окруженных  распластанными  деревьями,  только благоуханием елея, промыслом пиявок и черными облачениями.
     Не раз воинственные монахи, сбросив рясу, вскакивали на коней, обнажая меч против посягателей на монастырские владения.
     От серых утр до синих сумерек монастырь томился жаждой обогащения.
     Бесконечной  лентой  двигались  скопированные  иконописцами,  под требовательными глазами греческих мастеров, дешевые иконы.
     Седые летописцы, сгибаясь над лощеной бумагой, обогащали "обитель" сказаниями о ближних и дальних веках.
     Изворотливые монахи, переодетые богатыми рыцарями, купцами, певцами, нищими, выскальзывали из кватахевских ворот, изучая с помощью хитрости, креста и золота внутреннее состояние ближних и дальних государств.
     Снабженные  точными  сведениями,  настоятели,  поражая  царей прозорливостью, овладевали нитями государственных дел, вмешиваясь в большие и малые события царства.
     Коронации, объявление войны, междоусобия феодалов, женитьба царей, княжеские браки, судебные тяжбы, посольские дела скреплялись именем бога.
     Сгибаясь под ярмом рабства, влача тяжелые цепи, доведенные до отчаяния жестокостью феодалов, крестьяне также стучались в крестовые ворота. Возвышая авторитет церкви, служители креста добивались облегчения податей, согласия на свадьбы, отмены продажи просителя; но, проводя золотую цепь между церковными тайниками и крепостным правом, в серьезных делах служители креста проявляли осторожность, сводя защиту к незначительным смягчениям.
     Сменялись цари, убегали века, налетали смерчи, сметая царства, а Кватахевский монастырь упрямо расширял владения, упрямо копил в тайниках богатства.
     В тихие сумерки еще Баграт V, проезжая Твалади, любовался стройными инокинями, черной волной спускавшимися к виноградникам.
     Врастали в серые массивы темные башни, и растекалась слава о "святости" христовых невест. И инокиням, прикрываемым покровительством царей, святая обитель казалась незыблемой.
     Но однажды из страны силы на одичалых конях, в оранжевых кофтах, в голубых сапогах, в острых шапках, с катапультами, ножами, палицами, с хвостатыми оронгви, с дикими выкриками "сюргюн" налетела желтая буря...
     Из тайных ниш поспешно вытаскивали оружие, тревожный звон колоколов кричал о помощи. Знали инокини, как страшные люди уводили из разрушенных монастырей красивых монахинь, уводили в далекие юрты, пропахнувшие дымом очагов и конским потом. Брали насильно в жены, продавали в рабство, заставляли поклоняться чужому богу. И молили колокола о помощи, но лежала разбитая Грузия под голубыми сапогами беспощадного Тимурленга. Ускакал Баграт в неприступный замок, забыл стройных инокинь, напрасно умоляли колокола, напрасно с бойниц свистели стрелы, напрасно трупы защищали вход в монастырь. Пали тяжелые ворота. Хлынул в них желтый поток...
     Бегут инокини в храм, умоляют нарисованного Христа защитить святых дев.
     Хохочет мугал, потрясая дубинкой, хохочут тысячи мугалов, приплясывая вокруг пламени, облизывающего храм. Звенят звенья на закованных инокинях. Хохочет мугал, любуясь живым факелом. Смиренно смотрит нарисованный Христос на гибель своих невест, молчат выброшенные из окладов святые...
     Вздрагивает остывший пепел. Тяжело поднялась раненая Грузия, напрягает каменные мускулы, и снова солнце расправляет горячие крылья над любимой долиной, снова цветут затейливые города, снова томятся жаждой обогащения святые обители.
     Но суровы лица католикоса, архимандритов и настоятелей святых обителей. Суровы решения церкви передать Кватахевский монастырь монахам, и поспешно подсказывают угодливые женщины о недостойности не только обитать, но и посещать святую обитель женщинам, "где во имя Христа приняли мученический венец святые девы".
     С тех времен не только храм, но и порог Кватахевского монастыря не смеют "в грехе своем" переступить женщины. Только у наружной стены для смиренниц выстроена часовня, где богомолки могут возносить "теплые молитвы" к всемогущему богу...
     Так сменялись цари, убегали века, налетали смерчи, сметая царства, а Кватахевский монастырь упорно расширял владения, упорно копил в тайниках богатства.
     Феодосий откинулся на высокую спинку кресла и погладил волнистую с проседью бороду.
     - Думаю, царь, лучше тебе добровольно согласиться, нельзя противиться желанию грузинских царей.
     - Сказал - пока не признают Картли главенствующей над всеми грузинскими царствами, не пойду на союз.
     - В  Кахети,  царь,  нехорошо,  -  мягко  произнес Доментий,  - по-родственному вмешаться надо. Царь Александр Кахетинский с царевичем в Исфахане сидят, держит их шах Аббас, думаю, коварное замышляет.
     - Сейчас наследник кахетинского престола Георгий народом любим за твердость перед шахом, и вера Христа крепка в нем... Помочь надо, царь, - поддержал Феодосий.
     - Помочь? Всем известно недовольство шаха Аббаса царевичем Георгием. Пристало ли мне против Ирана идти?
     - Сейчас можно, Кахети с Турцией воюет. Шах такое любит... Говорил мне князь Сулейман - московские послы помощь дали. От грозных пищалей стрельцов Михаила Семеновского бежали турки, много раненых и убитых оставили, а пленные кахетинцы домой вернулись. Сулейман послом в Московию от царя Александра ездил.  Сто восемьдесят солнц взошло, пока доехал. Могуче государство русийское... Патриарх Иов крепко церковь держит. Народ бога боится, царя чтит. Верные люди престол охраняют, недовольные после пыток довольными живут... Стрельцы огненным оружием владеют... Сейчас и нам время помочь кахетинцам против турок.
     - Опасно, отец Доментий, князь Татищев на шаха хмурится... Да, да... Не следует нам Картли опасности подвергать.
     - Великий государь северных стран Годунов не против шаха думает, за веру Христа печалится. Шах или султан - одинаково магометане, враги наши, а русийский царь большую власть имеет, не страшится ни Ирана, ни Турции, ни даже цесаря Рудельфа... И вера у нас с Годуновым одна, греческая...
     - Вера одна, отец, а царства разные. Да, да... Сто восемьдесят раз солнце небо перережет, пока Годунов до Картли дотянется, а шаху полмесяца довольно. От такого быстрого гостя солнце и месяц потерять можно.
     - Русийские дела на конец отложим, о Кахети решить надо, - кротко произнес митрополит Агафон. - Филипп, архиепископ алавердский, предупреждает - лезгины в Лагодехи показались, первым делом церковь разоряют... Пресвятой отец католикос Евдемос благословил решение духовенства...  За церковь огорчается.
     Георгий X понял: съезд духовенства в Кватахеви "по монастырским делам" и церемония клятвы Луарсаба лишь предлог, а главное - дела в Русии и Кахети.
     Он быстро снял кольцо и надел на другой палец: уступить - значит окончить упорную борьбу за первенство Картли, не уступить - католикос разгневается.
     Взгляд его метнулся по благочестивым румяным лицам божьих посредников.
     - Подождем царя Александра... Георгий Кахетинский только наследник. Пристало ли царю Картли неравному помощь оказывать? Да, да... не в союзе я с Кахети... Мамия Гурийский что скажет? Тоже помощи против турок просил... Тогда сами настаивали отказать, а вера у нас тоже одна...
     - Тогда не время было, турки с Триалетских гор спускались. Потом Мамия спокоен к церкви...
     - Спокоен от бедности, свои богатства на войну тратит... Да, да... Манучар Имеретинский только год на престоле, двадцать лет имеет, а какой горячий! "Большие земли завоюю..." Имерети раздвигать границы собирается, а картлийский царь помогать должен... Вот одишского князя Александра в аманатах держу... да, да. Кругом враги... Церковь одна!.. Церковь одна, а престолы разные, такое всегда помнить надо...
     - Думаю, мудрый царь, ты во многом прав, но...
     Трифилий по обыкновению сощурился.
     - Святой отец, глава грузинской церкви, католикос, от бога правду знает, его решению смиренно должны подчиниться... Можно совсем тихо добрыми стать. Зачем шаху, Мамия и Манучару знать наши дела? Людьми, конечно, не следует помогать, заметно. Оружие из Нарикала пошлем, в конях тоже у них нужда. На своей границе стражу усилим, казахи подумают - помощь Кахети оказали, устрашатся, а если близко подойдут, Гуния устроит самовольное нападение... Азнаур такое дело хорошо знает... Потом, для успокоения шаха, Гуния можно наказать.
     Мелкий смех обнажил острые зубы Трифилия.
     - Гуния уже два раза за ослушание наказан был: жеребца и серебряное оружие получил. Азнаур доволен, шах Аббас тоже... Я согласен с тобою, царь: пока Александр в Исфахане, тебе не пристало Картли в кахетинские дела вмешиваться. А князю Татищеву для успокоения грамоту с толмачом пошлем, до светлого воскресения дотянуть надо. Шах Аббас весною на Багдад идет.
     Георгий X с удовольствием смотрел на своего духовника. Удачное решение: желание католикоса исполнится, шах в неведении останется, и он царское слово не изменил.
     С неменьшим удовольствием смотрело на Трифилия и духовенство: решение, принятое на  совещании у  католикоса,  благодаря настоятелю полностью утверждено царем. Остается решить, с кого взять необходимое. Князья, конечно, откажутся, царское хранилище пусто, церковь не может опустошать святую казну ради мирских дел.
     Спорили недолго. Со вздохом решили обложить податью азнауров, амкаров и глехи.
     - Опять же русийские дела, - снова настойчиво начал Доментий. - Кахети давно посольство в Московию отправила. Вот князь Сулейман ездил, старец Кирилл с Татищевым вернулся. Картли главенствовать над грузинскими царствами хочет, а позади каравана ползет... Кахети у северного царя стрельцов выхлопотала для взятия Тарки, Тузлука и Буйнака, а Картли при одних грамотах может остаться...
     - Думаю, пока послание Годунова глазами не увидим, незачем обсуждать. Опасно, отцы, против шаха идти. Никогда с Московией дела не имели. Кто такие? Какой царь? Какой народ? Да, да... горами наши земли разделены, как можно доверять? Мы тоже пошлем к русийскому царю отца Феодосия, тогда узнаем, выгодно ли нам с шахом враждовать, даст ли Годунов стрелецкое войско оградить Картли от магометан?
     Георгий X настороженно помолчал и твердо добавил:
     - Бартом, принеси грамоту. Да, да... В грамоте хорошо объяснили: поверят, почему в Имерети не пропустили толмача Своитина. Раньше, чем Картли не сговорится, опасно посольских людей в Имерети пускать. Дадиани хитростью тоже многое может получить.
     Бартом разложил перед царем грамоты.
     - Взгляни, царь: с грузинского на греческий мудрый отец Феодосий перевел, с греческого на русийский - толмач Своитин Каменев.
     Георгий X задумчиво всматривался в знакомые знаки, расположенные на лощеной бумаге:

***

     "Яз государь царь Юрьи Картлинский и всея Иверские земли царя Симеонов сын вам великого государя и царя и самодержца всея Руси Бориса Федоровича и его возлюбленного сына царевича Федора Борисовича всея Руси послом Михаилу Игнатьевичу да Ондрею Иванову пишу вам радоватися.
     Посем прияхом честную вашу грамоту и, еже в ней писано, то велми выразумели. И как преж сего вам писал, и ныне вам пишу: о сем ведаете, то есть великое дело. Говорите, что есть повеленье царьское, да будем в присвоенье; а на нас кабы досадуете, хотите учинить кабы спешно, и говорите, чтоб были в присвоенье. А хотите спешно учинить, и то дело великое царьское присвоенье и о том, говорю вам, подождите до великие пасхи светлого воскресенья Христова, до весны, да будет и Александр царь. И тогда божьей волею, по вас пришлю, и вы у меня будете. И как увидимся и царьскую грамоту увидим и вычтем ее, - да будет тогда божья воля и царьское хотенье.
     А что послали естя сех людей Своитина с товарищем к Дадьянскому, и мне то кажется не добро, что тем людям ехать туды, потому что вам надобно, и того у нево нет. А Дадьякский под Турскою рукою; а хрестьянам всем подобает быти Турскому недругом и не любити их. И чтоб Дадьянский, поймав людей ваших, не отослал к Турскому также, как он зделал с шаховыми людьми. И для этого яз их не пропустил, чтоб их не потерят. А временем Дадьянский в руках наших будет; а лутчее будет зделано.
     Писано лета 7113-го".

***

     Подписав грузинскую грамоту, Георгий X свернул три лощеных свитка и приказал Бартому отпустить Своитина Каменева в Кахети к князю Татищеву.
     В трапезной, куда перешли после совещания, чинно ели пилав с курицей, пилав с миндалем, пилав с кишмишом и яичницей, форель с соусом из кислых слив, запивали душистые груши монастырским вином.
     Реваз Орбелиани смотрел на золотую чашу,  усыпанную драгоценными камнями. Фамильная гордость князей Орбелиани. Уже две недели он, Реваз, томится в монастыре. Мамука говорит - лучшей жизни не надо: запах хаши забыл, сердце в вине плавает, в постели сам себя найти не может, даже кони зазнались, брыкаться стали... Но почему молчит черный каплун? Зачем звал? Зачем держит? Думает, джейраны ждать будут, пока Реваз молиться научится? Вот и сегодня в церковь пригласил, думал для разговора, а он клятву Луарсаба принимал... Мамука говорит - не наше дело: меньше вмешиваться в чужие тайны, чаще пилав есть будем...

***

     Наутро суровый монах распахнул дверь, и Реваз нерешительно вошел в безмолвную палату. За ним тенью следовал Мамука. Чубатых голубей не вспугнули робкие шаги Реваза и насмешливый голос Трифилия, они важно клевали пухлые зерна на белом подоконнике.
     - Дела поправишь, к царю ближе будешь...
     - Такое, отец Трифилий, в голову не приходило, но если княжна не из семьи наших фамильных врагов...
     - То князь Реваз с удовольствием покорится воле святого настоятеля, - поспешно перебил Мамука.
     Трифилий поморщился. Орбелиани всегда враждовали с Магаладзе, но он весело пересчитал князей, окончивших вражду соединением своих фамилий. Чем обидели князя вежливые Магаладзе?  Реваз хотел сплюнуть,  но вовремя спохватился и только выразил желание не утруждать своей головы поклоном вежливым князьям.
     Но Мамука, кашлянув, вставил:
     - От удачного поклона иногда голова тяжелее становится.
     Трифилий, сдерживая улыбку, пожалел о настроении князя: сейчас царь подыскивает жениха для княжны Магаладзе. Он из мести решил отдать в приданое имение Орбелиани, и вот ему, настоятелю, пришла мысль упросить царя согласиться на брак княжны с Ревазом...
     - Нехорошо, когда фамильные владения попадают в чужие руки, - добавил со вздохом настоятель, - а молодой Чиджавадзе, кажется, мечтает вместе с виноградниками Орбелиани получить приятную Астан.
     Реваз вздрогнул. Чиджавадзе - друзья Иллариона и много способствовали изгнанию Реваза из имения...
     Через два часа Трифилий и Реваз в сопровождении слуг, обгоняя табун молодых коней, по глухому ущелью мчались в Твалади.
     Отражение светильника желтым пятном качалось в черном квадрате, летучая мышь зловеще цеплялась за каменный карниз. Шадиман с досадой закрыл окно.
     Посланный царицей в "дальний монастырь" за Нестан, он четырнадцать дней пробыл в пути и, вернувшись сегодня утром, был неприятно поражен предстоящей свадьбой Реваза Орбелиани с Астан Магаладзе, а также утверждением Реваза владетелем  фамильных  поместий  князей  Орбелиани.  Шадиман  не  был чуствительным,  но  тонкая месть царя  покоробила даже неразборчивого царедворца.  "Видно,  Георгий X хитрее, - подумал он, - чем многие предполагают. Но как царица не поняла опасности, как допустила подобный брак? Илларион, конечно, ответит на месть местью, и тогда... он, Шадиман, бежит в Стамбул, а Мариам посетит Ванкский монастырь".
     Шадиман злобно сбросил куладжу. Нет! Не для того сидел он столько лет на скромном месте воспитателя Луарсаба... Нет. Шадимана нелегко сломить! Значит... надо убрать Орбелиани... Он сбросил цаги и с удовольствием почуствовал бархатную теплоту мягкого ковра... Ничего, царь, Шадиман в январе будет праздновать две свадьбы: красавица Гульшари и честолюбивый Андукапар немало хлопот доставят тебе, а сестра Шадимана Мария и Сиуш Амилахвари соединят линию восточных крепостей и замков...
     Светильник царапнул синим когтем остаток масла и мгновенно погас. Летучая мышь ударилась в закрытое окно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

     Чалые туманы висли на шиферных изломах, затягивали предрассветное небо бесцветной камкой, медленно сваливались с крутизны в балки и отлоги, повисая хлопьями на оголенных ветвях. С далеких вершин, под гул ледяного обвала, налетали ветры, и тогда разрывалась камка, и глубокая голубизна окаймлялась, будто перстень, серебристой оправой гор.
     Из лесных чащ выходили ощерившиеся шакалы, долгим воем вспугивали зимнюю тишь, спускались к потемневшим равнинам деревень, упорно выслеживая неосторожную овцу.
     Пролетали зимовать журавли.  Поседелые чинары стыли в прозрачном воздухе.
     Изгибаясь, отражая суровые берега, обмелевшие реки, дремотно огибали обглоданные веками валуны,  оставляя на их морщинах холодные брызги. Кружились, хрипло каркая, старые вороны.
     По ночам мерцали острые иглы звезд, сосала золотую лапу Большая медведица и, точно засыпанный снежной россыпью, белел Млечный путь.
     Зимою приятнее ходить на дикого зверя, обновлять папахи, чохи, чистить оружие, чинить конскую сбрую, проводить время в беседах у раскаленного мангала, но Георгий объявил: "В эту зиму отдыха не будет". И, точно охваченный пламенем, он с первого света до холодных звезд носился по вздыбленному Носте.
     - Ни себе, ни другим покоя не дает, - бурчали одни.
     - Откуда узнал, что так лучше? - изумлялись другие.
     И только месепе яростно претворяли в камень и дерево мысли загадочного владетеля.
     Вереницы буйволов, вытягивая морщинистые шеи, на ржавых цепях волочили тяжелые бревна. Дорога круто поднималась в гору к опустевшему поселку месепе, и еще теплые бревна, прощаясь с похолодевшим лес