. И пусть никто не зовет его князем Эристави, если к
ногам шах-ин-шаха не падет голова Непобедимого!
     Пристально  поглядев  на  горящие  по-волчьи  глаза  князя  Арагвского,
Шадиман подумал:  "Вот этот -  настоящий враг!  Я перед ним певчий из собора
Анчисхати". Выслушав предложение Зураба направить к Исмаил-хану гонцами двух
арагвинцев,   знающих   потайные  тропы,   Хосро-мирза   посоветовал  раньше
посовещаться с Иса-ханом.
     К Иса-хану отправились все, даже Андукапар...
     Быть может,  разгоряченный Зураб не замедлил бы ринуться на Бенари,  но
одно  событие  охладило  не  только  арагвского владетеля,  но  и  Шадимана,
Иса-хана и Хосро-мирзу...

     В  Метехи Хорешани приехала раньше,  чем назначен был прощальный прием.
Она  спокойно  выслушала  посланника  Гульшари,  молодого  придворного князя
Качибадзе:  везир и мирза прибудут в Метехи не ранее полудня, и ей предстоит
поскучать одной, ибо царевна Гульшари занята нанизыванием жемчуга на золотую
нить и не может уделить ей внимания. Хорешани звонко расхохоталась:
     - Передай Гульшари мое сочувствие,  я не знала, что она до сегодняшнего
утра все  еще  царевна.  Неужели даже магометанство не  помогло длинноногому
Андукапару сделать ее княгиней?
     Оставив  князя  в  полном  замешательстве,  Хорешани пошла  бродить  по
Метехи.  А Качибадзе ринулся в комнату, где всегда собирались молодые князья
из свиты царя, и вскоре там раздалось дикое гоготанье.
     Через некоторое время из комнаты, где собирались княгини, послышалось:
     - Ха... ха... ха...
     - Хи... хи... хи...
     - Нато всегда развеселит!
     Еще через несколько минут из  помещения прислужниц разнесся невыразимый
визг.  На площадке у сторожевой башни,  прикрыв рот рукавом, хихикал пожилой
страж. А у дверей конюшни, сгрудившись, гоготали молодые конюхи.
     Утопая в  мягких атласных подушках,  Гульшари счастливо улыбалась.  Еще
бы!  Униженная ею  Хорешани  от  злости  изодрала,  наверно,  свою  нарядную
мантилью!
     Задумчиво бродит Хорешани по Метехи, вся во власти воспоминаний. Вот из
этого  окна  она,  юная,  с  подругами  украдкой  рассматривала  приезжавших
витязей. А вот по этой лестнице сбегала в сад вперегонки с Тинатин. Медленно
спустилась Хорешани по ступеням.
     Внезапно,  словно  из  стены,  появился Зураб.  Он  поклонился и  хотел
заговорить,  но Хорешани не ответила на поклон,  прошла мимо него,  как мимо
пустого места.
     Задыхаясь от ненависти, Зураб вихрем ворвался в свои покои.
     А  Хорешани спешила к  дереву,  где некогда Дато сорвал с ее губ первый
поцелуй.  "Что со мною?  Как будто навсегда прощаюсь... Может, еще вернемся?
Нет,  не придется!  Хосро не из худших, но арагвский шакал страшнее. Неужели
изменил Теймуразу?  Или играет,  желая принудить тестя признать его царем?..
Царь гор! Слишком громкое звание для шакала..."
     Навстречу шел Шадиман. Он еле сдерживал неуместный смех: "Еще подумает,
радуюсь ее  отъезду...  И  откуда  только этот  сатана Качибадзе вынырнул?!"
Шадиман  поспешил  склониться  перед  Хорешани  и,   изысканно  приветствуя,
поцеловал край ленты.
     - Несколько  минут,  как  вернулись...  Значит,  твердо  решила  завтра
омрачить нас отъездом?
     - Хурджини завязаны... Хотела тебе, князь, про Магдану сказать...
     - Как, она у вас?!
     - Нет, - Хорешани вздохнула, - больше мне не доверилась.
     - В таком случае где же строптивая княжна?!
     - Вероятно,   уже  в  пути...   К  братьям  просила  в  Константинополь
отправить...
     - Азнауры отправили?
     - Нет, высокорожденный князь.
     - Может, назовешь имя моего доброжелателя?
     - Пока нет... Думала обрадовать тебя... дочь жива...
     - Такая - ни живая, ни мертвая не нужна.
     - А разве не ты,  князь,  во всем виноват?  Магдана нежная, кроткая, но
многое в  ее  характере от  твоего.  Хотел бы -  в  старости верного друга в
дочери нашел бы...  Не сердись,  Шадиман, не со злости говорю. Что дали тебе
твои  князья  взамен  неустанной борьбы за  их  привилегии?  Что  дали  тебе
княгини, цари?.. Одинок ты, князь, сам разогнал семью.
     - Я не ради себя живу,  поэтому и семьей не дорожил. Княжеское сословие
- вот моя забота.  Насильно заставлю князей осознать опасность,  ведь на них
надвигается обвал...  Ха-ха-ха!..  Молодые побеги! А они пустяками заняты...
Один Зураб по-настоящему оценил опасность...
     - Кстати о шакале вспомнил...
     - Да,  прекрасная Хорешани, меня Моурави удивил: можно ли предположить,
что я плохо знаю князя Эристави? Сейчас в нем нуждается царь Симон.
     - Советую тебе, Шадиман, лучше держаться царевича Хосро.
     - Не понимаю.
     - Старики  грузины  говорят:  "Если  глупый  притворяется умным  -  все
смеются.  Но  если умный притворяется глупым -  все настораживаются..."  Так
вот, князь, я пройду в конюшенный дворик.
     - Если не тайна, зачем?
     - Проведать  Папуна.   Мой  хранитель  Арчил-"верный  глаз"  вчера  его
навещал,  говорит - не меньше месяца пролежит. Когда выздоровеет, не забудь,
князь,  в  целости отпустить гонца с  ответным посланием.  Вероятно,  ты уже
надумал,  куда направить семью лорийского атабага-мелика?  Георгий тяготится
ими.
     - Обещаю отправить веселого Папуна невредимым.  И не только потому, что
он  гонцом ко  мне прибыл,  а  потому,  что он  дорог Моурави.  С  ним пошлю
ответное послание,  а тебя,  неповторимая Хорешани,  хотел просить,  если не
затрудню, передать на словах Георгию Саакадзе, что я восхищен его посланием,
оно подобно терпкому вину.  Но противозаконно шакалу причинять вред змею,  а
если,  вопреки определению природы, шакал осмелится на такое, то змей сумеет
так ужалить неосторожного,  что не  только голова -  шкура спадет с  него...
Значит, передашь?
     - Передам.
     - Тебя ждет князь Газнели и  все  те,  кому приятно без конца лицезреть
прекрасную.  Хорешани,  может,  не  стоит утруждаться?  Пошлю слугу...  ведь
загадочный азнаур Папуна у конюха живет?
     - Родственник...  Потом,  запомни,  Шадиман:  лучше хороший конюх,  чем
плохой царь.

     Солнце,  переломив на  махатской вершине  огненный диск,  разбрызгивало
сине-лилово-оранжевые искры.
     Стража распахнула Дигомские ворота.  В  сопровождении охраны Шадимана -
от сарбазов Хорешани отказалась - из Тбилиси вышел караван. Тихо покачиваясь
на белом верблюде, мамка бережно прижала к груди дремлющего маленького Дато.
Оглянувшись на закрывающиеся ворота, Газнели перекрестился и шепнул дочери:
     - Как мог я беспечно оставаться в логове гиены?
     Хорешани заботливо поправила башлык на  князе и  улыбнулась восходящему
солнцу.
     В   этот  же   час  городская  стража  распахнула  еще  одни  ворота  -
Авлабрис-кари,  -  и  два арагвинца в коротких хевсурских бурках,  выехав из
Тбилиси,  помчались по  Кахетинской дороге.  Но  отъехав  немного,  всадники
свернули на затененную тропу.


        "ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ"

     Между скал,  как  гонимый волк,  метался ветер,  и  то  смех,  то  плач
отзывался в каменных стенах. Молодые тушинки, прислушиваясь к разным голосам
несчастья и удачи,  снова принимались раскатывать войлок. Шум водопада, стук
мельничного колеса,  шелест  листьев  -  все  сливалось в  торопливый говор,
предвещая беспокойный день.
     На  высокой башне Анта Девдрис то  взметалось,  то никло светло-красное
знамя царя Теймураза.  Внизу на каменных ступеньках,  выставив слегка правую
ногу вперед, стояли на страже четыре воина: тушин, хевсур, пшав и мтиулец.
     Тушины гордились согласием царя Теймураза обосноваться в  Паранга.  Аул
бурлил, как весенний поток, прорвавший запруду.
     С  первого луча  до  первой звезды теснились горцы у  дома хелхоя,  где
поселились князья Вачнадзе,  Джандиери,  Чавчавадзе и  Чолокашвили.  И возле
других  башен  и  домов,  где  разместились  немногочисленные телохранители,
оруженосцы,  копьеносцы и знаменосцы, собирались тушины и прибывшие хевсуры,
пшавы и мтиульцы, выказывая почет и внимание царской свите.
     Съехались сюда  и  Хевис-бери,  и  хевис-тави,  и  хевис-цихе тушинских
общин.  Съехались  и  хевис-тави  хевсурских теми,  пшавских  и  мтиульских.
Лязгало оружие,  пенилось пиво, били копытами кони, раздувая ноздри. Заложив
полы чохи за  пояс,  молодые горцы нетерпеливо поглядывали на большую башню,
где хранились боевые знамена.
     Но  суровы  и  молчаливы  Хевис-бери,   хевис-тави  и  хевис-цихе.  Они
соглашаются с  Анта Девдрис и не поддаются ни нетерпению царя Теймураза,  ни
нетерпению воинов.
     Анта Девдрис,  умудренный опытом войны, не пренебрег советом Саакадзе и
осмотрительно посылал в  Кахети искусных разведчиков -  с  целью  не  только
проверить,  не ушли ли в  Иран мирза Хосро и  хан Иса,  но и  разузнать,  не
заподозрил ли  Исмаил-хан  царя Теймураза в  собирании горских сил,  а  если
заподозрил,  то  не  призвал  ли  на  помощь  владетелей Ганджи,  Ширвана  и
Карабаха.  Нет,  разведчики доносили о  другом:  Исмаил-хан  дорожит  каждым
сарбазом,  боясь  ослабить Кахети,  которую уже  считает своим  ханством,  а
шамхал подозрительно примолк.  Поэтому у  сторожевой башни,  в  начале тропы
Баубан-билик, и был сосредоточен большой заслон из тушин и хевсуров.

     А  царь Теймураз становился все  нетерпеливее.  Еще в  то  утро,  когда
Мамука  Каландаури сообщил ему  об  отказе Саакадзе прибыть на  помощь,  его
возмущение не имело границ.
     - Как, этот ослушник осмелился не откликнуться на повеление царя?!
     Пробовал  хевис-тави  осторожно  намекнуть Теймуразу,  что  Моурави  не
подчинен больше царю Кахети,  ибо  Картли отторгнута и  там царствует Симон,
ставленник шаха Аббаса.
     Ничего не желал слушать Теймураз.  Он не признает узурпатора!  Картли -
богом данное ему царство! И он выбьет оттуда персов так же, как и из Кахети!
     Озабоченный Анта Девдрис не  решался спорить.  Но  время шло,  а  мирза
Хосро и хан Иса продолжали прочно сидеть в Тбилиси.  В Паранга царь Теймураз
стал даже угрожать: если не назначат срок выступления, он один ринется вниз.
     Посоветовавшись со  старейшими,  Анта Девдрис просил Теймураза признать
Моурави полководцем тушин,  ибо  он  знает хитрейшие способы ведения войны с
персами.
     Сначала царь резко отказал: не тушины ли в Имерети молили его вернуться
и возглавить горское войско, дабы отвоевать Кахети у Исмаил-хана?
     Но  Чолокашвили,  Вачнадзе  и  Джандиери,  боясь  обострить отношения с
горцами, настойчиво советовали царю согласиться.
     - Мы возжелали сами вести войско в бой. Но если старейшие вознамерились
привлечь Саакадзе, пусть он поведет тушин, но под знаменем царя Теймураза.
     Довольный хоть таким решением,  Анта Девдрис направил Гулиа и  хелхоя в
Бенари: просил передать Моурави, что, когда он пришел к ним один, вся Тушети
поднялась на  помощь.  Теперь вся  Тушети просит его  одного,  -  неужели он
откажет?
     Теймураз ходил мрачный, целыми часами просиживал в башне, что-то писал.
Притихли  и  придворные  князья,   сняли  яркие  одеяния,   переговаривались
вполголоса. Царица и царевна не вышли на прогулку.
     Старейшие бросились к главному жрецу, прося согнать черные мысли с чела
Теймураза.  Главный жрец собрал деканозов,  совещались они недолго. Деканозы
созвали старейших.
     Под  темной  тенью  скалы  собрались старейшие,  расселись на  обломках
камней.  Вышел  старший  деканоз с  младшими,  зажгли  свечи,  образовали из
огоньков полукруг.  Призвали его  объявить волю  святого Георгия Лашарского,
бога Копала,  Пацело,  Цораула,  святого архангела и  всех святых,  горних и
дольних.  Пройдя дважды вдоль цепочки горящих свечей, деканоз вдруг взмахнул
руками,  плашмя упал на землю и,  беснуясь,  забился в  корчах,  выплескивая
вместе   со   слюной   слова   пророчества:   "Красная   туча   заволакивает
Баубан-билик!"
     Наутро  по  приказу старейших резали  коров,  молодых барашков,  ягнят,
оленей,  птиц. На огромном вертеле переворачивали с трудом медведя. В котлах
варили пиво. Разливали по кувшинам искрящееся вино. Готовили сладости.
     Узкая  площадь заполнилась всадниками и  конями.  Решено было  усладить
царственных гостей джигитовкой,  метаньем копий,  стрельбой в цель, танцами,
похожими на жаркую битву,  и игровыми сражениями, похожими на пляску. Каждый
протискивался к  белой башне,  лишний раз стремясь взглянуть на  царственных
гостей,  расположившихся на скамьях,  покрытых паласами,  поймать одобряющий
взгляд прекрасной Нестан-Дареджан, дочери царя Теймураза.
     Не отставали и тушинки,  их гостеприимство было мастерским. Чего только
ни  придумывали они!  Даже князей удивляло их сердечное радушие.  Без устали
двигались девушки в  длинных черных  платьях,  расшитых бисером,  в  плавном
танце передавая движение плывущего облака.
     Все  шло  хорошо.  Царь  Теймураз  повеселел.  Но  одно  тревожило Анта
Девдрис:  хевис-тави  продолжало  одолевать  сомнение,  имеет  ли  он  право
выполнить просьбу Моурави и  послать в  Терки хевсуров,  -  ибо нет ясности,
кому  -  хевсурам  или  тушинам  -  принадлежал меч,  найденный "барсами" на
хевсурской тропе.  И  вот  десятый день  пять  старцев тушин и  пять старцев
хевсуров исследуют свойства меча.
     Впрочем,  Анта  Девдрис  скрывал  глубоко  в  тайниках своей  души  все
волнения,  выполняя малейшее желание  царя.  А  желания  Теймураза неизменно
сводились к одному - как можно скорее вернуть себе трон.
     Собственно,  Теймуразу незачем было беспокоиться, тушины не нуждались в
поощрении,  но  он  уже  несколько  раз  устраивал смотр  воинству.  Пытливо
вглядываясь в стройные ряды,  он никак не мог определить численность. То ему
казалось воинов слишком мало,  -  тогда Анта Девдрис пояснял,  что  в  одном
Паранга не может разместиться и  десятая часть собравшихся изгнать врагов из
царства Теймураза.  Когда же Теймуразу казалось, что слишком много скопилось
воинов в  одном Паранга,  Анта Девдрис уверял,  что со всех концов слетелись
витязи взглянуть на любимого горцами царя Теймураза,  неустанно сражающегося
с персидскими разбойниками, и в сотый раз благодарил царя за то, что он внял
мольбе горцев, покинул Имерети и прибыл с семьей в Паранга...

     Чернильницы  из  белого  камня,   окаймленного  золотом,  стояли  перед
Теймуразом.  Задумчиво вертя гусиное перо,  он вспоминал,  сколько гор и рек
пересекли и переплыли с ним эти чернильницы.  Суждено ли им вернуться домой,
в  Телавский дворец,  или  белая вьюга в  горах вновь застигнет их  на  этой
вершине?
     Он  обмакнул перо в  красные чернила.  Чем больше вставало испытаний на
его  пути  и  чем  сильнее потрясали его  превратности судьбы,  тем  чаще он
разворачивал пожелтевший  свиток  и  вдохновенно вносил  добавления  в  свои
сетования.  Сейчас  он  изменяй седьмую и  восьмую строфы  "Жалобы на  мир",
открыв беседу с душой.  Томления ее вызывали в нем жалость.  Лишенная земной
неги,  зажатая в  бедах,  она,  как в  пустыне,  скиталась в злых смятениях,
подвластная удару копья вечной муки.
     Незаметно перо выпало из его руки. И он снова был не поэт, а царь...
     Не  так  просто  было  ему  решиться  на  рискованное  путешествие.  Но
обстоятельства принудили переменить Имерети на  более верное убежище,  и  он
принял гостеприимство близких ему тушин...
     Сначала имеретинский царь Георгий,  как  уже  неоднократно,  оказал ему
сердечный прием.  Посовещавшись с  верными  князьями,  он  решил  остаться в
Кутаиси  и  там  выждать  удобный  час  для  возвращения в  Кахети.  Но  для
возобновления борьбы  с  крепко засевшими персами необходимо войско -  и  он
послал князя  Чавчавадзе в  Самегрело.  Но  Леван  Дадиани наотрез отказался
подвергать свою  страну гневу шаха Аббаса.  Ни  с  чем  вернулся из  Гурии и
Вачнадзе.  Гуриели даже не дослушал: "Войско?! Что оно, на деревьях растет?!
Сколько сил надо и средств,  чтобы его собрать.  А разве Леван Дадиани умеет
предаваться сну,  когда у соседа войско гуляет по чужим странам?!  И где,  -
хотел бы он, Гуриели, знать, - блаженствует Зураб Эристави, благородный зять
царя?  Не у него ли, раньше, чем у других, надлежит искать войско?" Вернулся
и  Джандиери из Абхазети.  Светлейший Шервашидзе удивился:  "Сколько раз еще
Теймураз  собирается  отвоевывать  с  чужим  войском  свое  царство?  Почему
оттолкнул от  себя  Великого Моурави?  Разве не  продолжает отважный Георгий
Саакадзе сейчас борьбу с персами,  хотя он и не царь?" Эту мысль подхватил и
имеретинский царь,  когда к  нему за  воинской помощью обратился потерпевший
везде неудачу Теймураз. Нет, не может царь Имерети подвергать опасности свое
царство.  Или  неведомо Теймуразу,  что  прекращенная было  Великим  Моурави
вражда с  новой  силой  вспыхнула между  ним,  царем Имерети,  и  владетелем
Самегрело,  который хищно  поджидает подходящий случай захватить Имерети?  И
Шервашидзе абхазский  прав:  почему  отстранил  Великого  Моурави?  Если  бы
доверил ему с самого начала ведение войны, не пришлось бы теперь выслушивать
неприятную правду и  отказ...  Но еще не поздно,  пусть Вачнадзе проникнет к
Георгию Саакадзе,  и если тот согласится возглавить войну с Исмаил-ханом, то
Имерети,  Самегрело,  Гурия и  Абхазети,  сговорившись,  дадут войско.  Всем
известно:   только  Моурави  может  изгнать  персов  и  вновь  дать  расцвет
Картли-Кахети.
     Мелкие души!  И они носят короны и вздымают скипетры! - вскрикнул почти
громко  Теймураз,  вспоминая прошедшее.  Он  поднял перо,  гневно обмакнул в
чернила, но перо упрямо выпало вновь из его руки.
     С невероятным возмущением тогда отклонил он, Теймураз, предложение царя
Георгия.   Как,   он,   царь  Кахети,  Багратиони,  будет  униженно  просить
зазнавшегося плебея возглавить войну?!  Или  царь Картли-Кахети совсем пал?!
Или  не  он  всю жизнь боролся с  шахом Аббасом и  постоянно отвоевывал свое
царство? Выходит, что Георгий Саакадзе сильнее, чем Теймураз Багратиони?! Не
бывать такому!  И  персов изгонит!  И  воцарится!  Никогда он  не нуждался в
услугах какого-то ностевца!
     Имеретинский царь что-то начал говорить о  Гонио,  но вовремя вспомнил,
вероятно, что царь Теймураз был его гостем...
     С  каждым  днем  все  тягостнее становилось его  пребывание в  Имерети.
Пробовал он осторожно действовать через имеретинского католикоса Малахия. Но
и  тут  натолкнулся на  упорное желание "для  блага Грузии" примирить царя с
Моурави...
     "Подумай,  царь,  -  умилялся католикос Имерети,  -  не чудесное ли это
ниспослание неба? Моурави с горсточкой азнауров запер Симона в Тбилиси, даже
храбрый Хосро-мирза и  храбрейший Иса-хан не смеют высунуть оттуда не только
копье,  даже нос.  Кто не знает, как, оставленный князьями, прибег Моурави к
молитве, и божья матерь помогла ему в битве с врагами Христа?"
     А за окном шумят и шумят листья. И сквозь жалобу леса снова пробиваются
слова  Малахия:  "Не  беру  на  себя  грех  осуждать  святого  отца,  но  не
благоразумнее ли для картлийского духовенства помочь богоугодному делу?"
     - А мы, царь Багратиони, не богоугодное хотим свершить?!
     Теймураз с силой ударил по мраморной подставке.  Чернильница отскочила.
Тотчас придвинув ее обратно,  он резко обмакнул перо и погрузил свои мысли в
"Жалобу на мир":  "Миру,  смотри,  не доверься..." Вдруг Теймураз откинулся:
ему почудилось,  что он мчится на колеснице...  неожиданно на узком повороте
круто повернуло колесо.  И  почувствовал укол в сердце,  точно слова Малахия
вонзались  в   него.   Елейно,   наставительно  звучал  голос  имеретинского
католикоса:  "Да  благословит господь бог  твое  оружие,  царь Теймураз!  Да
пребудет с тобой благодать!..  Но... почему картлийское духовенство, сильное
войском, не пришло к тебе на помощь?"
     Он  долго  не  отвечал  католикосу  Малахия  и   внезапно  повелительно
вскрикнул:  "Неблагоразумно подвергать церковь опасности,  когда  магометане
сидят в Картли-Кахети!" Почему-то Малахия вскинул руки, и голос его напомнил