догадывается  о   моем  ханжале?
Бисмиллах, необходимо поторопить Юсуфа!" - и громко повторил:
     - Необходимо поторопить Юсуф-хана!
     - Во имя вселенной, на что тебе Юсуф-хан?
     - Как на что? Не он ли предложил мне половину за...
     - Совместное развлечение во  втором караван-сарае?  А  ты возьмешь себе
все, без его помощи, в первом караван-сарае!
     Некоторое  время   Али-Баиндур   с   восхищением  смотрел  на   Керима:
"Разбогатеть одному?  Уподобиться халифу Харун-ар-Рашиду?  Ты вознаграждаешь
меня  за  терпение!  Но  сколько захочет взять  жадный Керим?..  О  чем  мое
беспокойство!  Не все ли равно сколько,  раз, кроме удара ханжала, ничего не
получит! Но осторожность подсказывает притвориться озабоченным".
     - Твоя находчивость,  Керим, может восхитить даже Мохаммета. Но сколько
ты хотел бы получить?
     - Бисмиллах!  Я удивлен большим удивлением! На что тебе Керим при таком
повороте дела?
     - С какого тяжелого дня ты перестал бояться моего гнева?
     - Свидетель  Аали!  Я  сейчас  устрашаюсь больше,  чем  вчера.  Но  что
богатство, если шайтан определил нам вечное пребывание в желтом Гулаби?
     - Вечное?   -   Баиндур  не  сдержал  смех.   -  Длинное  всегда  можно
укоротить...
     Керим почувствовал боль в  сердце:  "Да отвратит аллах когти хищника от
царя  Луарсаба.  Нет,  отказаться от  купцов немыслимо,  ибо  собака Баиндур
найдет случай вонзить ханжал в опасного свидетеля.  Конечно,  и я могу найти
случай исчезнуть из Гулаби...  А  царь?  А  светлая царица?  А любимый князь
Баака?!  Да поможет мне аллах вывезти любимых из жилища шайтана в прекрасный
Тбилиси!" Внезапно осененный мыслью, Керим вскрикнул:
     - Напрасно, неповторимый Али-Баиндур-хан, веселым смехом хочешь придать
мне бодрости. Разве я забыл рассказать тебе, как в Исфахане несколько ханов,
тревожась за  жизнь царя Гурджистана,  высказали шах-ин-шаху просьбу сменить
тебя,   ибо  ты  можешь  потерять  терпение,   а  потом...  свалить  все  на
случайность. Шах так рассвирепел, что даже Эреб-хан уравнял цвет своего лица
с цветом травы.  "Пусть тысяча змей,  -  заскрежетал добрый шах,  -  защитит
Али-Баиндура от  случайности!..  Ибо истязать я  повелю его на  Майдане-шах!
Пусть правоверные убедятся,  что для "льва Ирана" непослушный хан и  факир в
одной цене!  Сто  лет будут изумляться пыткам,  которыми угощу неосторожного
Баиндура!.."
     С большим удовольствием Керим наблюдал,  как крупные капли пота потекли
по синеющему лицу хана.
     - Какой  шайтан  посмел  оклеветать  меня  перед  шах-ин-шахом?!   Тебе
Караджугай-хан сказал об этом?
     Керим молчал. Баиндур прохрипел:
     - Не доставлю я радости моим врагам!  Клянусь святым Аали,  случайности
не будет!
     Только теперь Керим  мысленно возблагодарил аллаха:  жизнь  светлого из
светлых в безопасности!
     - Хан из  ханов,  не  находишь ли  ты,  что стоны князя Шадимана сломят
упрямство царя?
     - Нахожу, ибо этот окаменевший царь надеется царствовать.
     - О Мохаммет! О Хуссейн! Значит, устрашаться незачем! Скоро... Да будет
нам дорога в Исфахан бархатом!
     - Но раньше, тебя, нетерпеливый, ждет другая дорога.
     - Видит святой пророк,  я  готов!  И  пусть шайтанша из меня люля-кебаб
сделает, если я не пригоню тебе тридцать верблюдов с богатством семи купцов!
     - Керим!  Не  медли,  ибо  запоздалого всегда  ждет  неудача...  -  Хан
удивился,  ибо сам ощутил испуг.  -  Керим!  У Юсуфа двадцать рабов, которые
свяжут купцов и сделают то,  что должны сделать.  А где ты возьмешь столько?
Оборви свою просьбу!  Нет!  Ни одного сарбаза не дам!  Ищи сам.  Ты за это с
излишком получишь,  значит,  должен за все отвечать!  -  В страшном волнении
Баиндур вскочил,  открыл наугад коран,  прочел суру "Скот":  "Не устраивайте
беспрерывно засад..." и воскликнул: - Без Юсуфа немыслимо! О святой Хуссейн!
Но  за что Юсуфу половину?  Или он томился хоть один день в  пыльном Гулаби?
Керим! Достань себе двадцать помощников!
     - Бисмиллах!  На  что  тебе,  хан,  двадцать свидетелей?  Или  возможно
поручиться хотя  бы  за  одного?  Рассвирепев однажды за  взмах  плетки  или
обиженный за непосильную подать, он донесет "льву Ирана" на двух ханов...
     - На каких двух?
     - Насмешливый див  подсказал Юсуф-хану  притащить сюда  двадцать рабов.
Мною уже сказано:  рассвирепевшие или обиженные,  они все вместе или один из
них  докажет,  что  Али-Баиндур совместно с  Юсуф-ханом  напали и  расхитили
шахский караван.
     - Керим!  -  с  отчаянием выкрикнул Баиндур.  -  Ты  трясешь меня,  как
медведь тутовое дерево! Не ты ли сам предложил обойти Юсуф-хана?
     - Удостой меня доверием,  хан из ханов! Не только хан Юсуф лишний, но и
двадцать свидетелей!
     - Аллах!  Может,  и  я лишний?  Говори,  уж не один ли ты рассчитываешь
победить семь купцов и семь погонщиков?
     - Свидетель Хуссейн,  одному трудно,  но с помощью тысяча второй ночи и
одного слуги - клянусь, легко! Сестра удачи сейчас подсказала, кого...
     - Не сестра ли треххвостого шайтана? Все равно, говори, кто внушил тебе
доверие?
     - Гонец Шадимана...  Арчил-"верный глаз".  Он  здесь неизвестен,  и  от
чужого легче уберечься.
     Снова  восхитился хан  Керимом.  "Верный  глаз"  не  успеет  вернуться,
превратится в слепца,  а заодно и молчальника!  Сегодня же он,  Али-Баиндур,
откажется и  еще упрекнет Юсуфа в недальновидности и беспечности.  Разве хан
не  знает о  повелении "льва Ирана" не  покидать Гулабскую башню ни  на один
день? Почему же подверг его опасности, притащив с собою двадцать свидетелей?
Потом,  примирившись,  поклянется  святым  Мохамметом,  что  и  мысленно  не
приблизится ко второму караван-сараю.  Пусть Юсуф сам богатеет, радуя сердце
Али-Баиндура,   близкого  друга  Юсуф-хана.   И   уговорит  поспешить,   ибо
запоздавших ждет неудача...
     Арчил начал отчаиваться:  уже пять дней прошло,  а пояс все еще на нем.
Получив два послания Шадимана,  хан не  допустил Арчила подняться в  башню -
под предлогом,  что он,  возможно,  подхватил в  караван-сараях какую-нибудь
болезнь:  пусть пройдет срок. Арчила поместили с лазутчиком, рябым сарбазом.
И  хотя Датико мог видеться с  сыном,  сколько захочет,  но лазутчик понимал
по-грузински.  И  разговаривали только о родных,  о Метехи.  Причем Арчил не
забывал повторять:  "Мой  князь,  Шадиман",  или:  "Царь Симон не  перестает
возносить молитвы о здоровье шах-ин-шаха".

     О  трагическом конце  Симона  Второго Арчил  решил  рассказать только в
башне,  ибо Моурави пожелал скрыть истину от  Али-Баиндура.  А  если хан сам
узнает,  сказать: "Я выехал раньше". Вспомнилось Арчилу, как, тайно проживая
у  Вардана  Мудрого,   он  стал  свидетелем  ужаса,  пережитого  тбилисцами.
Неприятно удивленные открытой  радостью царя  Теймураза по  поводу  убийства
другого  царя,  горожане  сдержанно  встретили  возвращение Теймураза и  еще
холоднее -  арагвского владетеля.  Взбешенный Зураб,  не  успев  водворить в
Метехи царя Теймураза,  принялся расправляться с горожанами. Башни для малых
и   больших  преступников  переполнились  заподозренными  в  том,   что  они
приверженцы Саакадзе.  Убивали  многих  и  как  лазутчиков Саакадзе.  Рубили
головы,  особенно мусульманам, якобы за оплакивание царя Симона. Лавки, дома
заколочены.  На  плоских крышах пусто.  В  банях ни одного кутилы.  Горожане
боятся выглянуть на улицу,  ибо арагвинцы вкупе с кахетинскими дружинниками,
бесчинствуя,  требуют или сознаться -  в чем?!  -  или откупиться - за что?!
Надвигается голод,  так как,  прослышав о  буйстве князя Эристави,  никто из
окрестных деревень не гонит на Шуа-базари не только скот или арбы с  зерном,
сыром, птицей и ореховым маслом, но даже ослов с углем и хворостом. Скучно и
на Куре,  что почти бесшумно несет свои воды, - ни одного плота с грузом, ни
юрких навтики!
     Тбилиси,  словно  поверженный  врагом,  в  глубоком  молчании  лежал  в
котловине. Уныло безмолвствовали и горы - на извилистых тропинках ни души. И
солнце будто застыло в зените...
     "Но  жизнь  есть  жизнь!"  -  изрек  Вардан  Мудрый и,  собрав купцов и
уста-башей  амкарств,   предложил  сообща  пойти  к  царю  Теймуразу.   "Кто
допустит?" - "А кто такой дурак, что скажет: с жалобой?.."
     В   один  из  дней  тбилисцы  нарядились  в  праздничные  архалуки.   С
развевающимися купеческими и  амкарскими  знаменами,  ведя  под  уздцы  трех
разукрашенных верблюдов,  нагруженных подарками для  царя,  и  двух  коней с
подарками для  придворных Теймураза,  они  с  зурной и  плясками двинулись к
Метехи.
     Вспомнил Арчил-"верный  глаз"  подробный рассказ  Вардана  и  его  сына
Гургена о подмеченном ими в Метехи.
     Видно было, царя неприятно поразила холодная встреча тбилисцев, хотя он
самолюбиво скрывал это даже от придворных.  Но в "оранжевом вале", на троне,
принимая выборных от  купцов и  амкаров,  он  не смог сдержаться от упреков.
Вардан был  слишком хитер,  чтобы  открыто действовать против князя  Зураба,
поэтому,  выступив как  староста с  приветствиями царю  царей Теймуразу и  с
пожеланиями  долгого  царствования,   он,  по  уговору  с  другими  купцами,
неприятную часть  посещения предоставил самому  бедному  купцу,  обладавшему
завидным даром красноречия.  "Все равно,  -  вздыхал Вардан, - такому терять
нечего".  Польщенный  и  втайне  рассчитывающий на  благосклонность царя,  а
значит, и на обогащение, бедный купец выступил вперед и горячо заговорил:
     - Ты,  светлый царь  царей,  защитник христианской церкови,  неустанный
витязь,  надежда грузинских царств,  как мог даже подумать,  что тбилисцы не
плакали от радости, видя, как наконец сбылось их страстное желание и любимый
всеми царь Багратиони Теймураз,  изгнав проклятых врагов, возвратился в свой
удел?
     - Нам  угодно  знать,  почему  же  вы  не  встретили  "богоравного"  со
знаменами и не предстали в первый же день перед нашим взором?
     - Светлый из светлых!  Многие неосторожные так и хотели поступить,  - а
где  они  теперь?  Кто  головы лишился,  а  более счастливые гниют в  башнях
больших и малых преступников, как огурцы в бочке.
     Купец  перехватил восхищенный взгляд Вардана и,  закусив удила,  горячо
принялся  повествовать  о  том,   как  арагвинцы  затравили  тбилисцев,  как
несправедливо хватали без  разбору всех,  в  том  числе и  косых,  и,  вновь
заметив  поощряющий  кивок  головы  Вардана,  потерял  осторожность  и  стал
обвинять арагвинцев даже в тех преступлениях,  которые и не совершались:  "И
вот из-за них,  чертей бурочных,  в  Тбилиси начался голод!  Из-за них стало
хуже,  чем при Хосро-мирзе!"  При словах:  "А  кто их  наладил на расправу с
подданными царя царей Теймураза, да ниспадет на него благословение неба?..",
- Зураб свирепо метнул взгляд на Вардана Мудрого, который хмурился, тихонько
прицокивал языком и с отчаянием разводил руками.  Зураб не спускал с Вардана
настойчивого взгляда,  схожего со стрелой.  "Пора осадить умного бедняка,  -
решил Вардан,  -  иначе съест его князь вместе с шапкой,  да и уже,  спасибо
ему, все сказал", - и сделал шаг вперед:
     - О  светлый царь царей!  Ты  благосклонно позволил нам предстать перед
тобой.  В  каждом деле  есть выигрыш и  убыток.  И  если бы  не  князь Зураб
Эристави,  что бы с  нами было?  Терпения и  на аршин не хватало.  А шахские
грабители тюками вкатывали в лавки горестные испытания.  И не князь ли Зураб
способствовал радости, наступившей в Тбилиси? Сейчас все хотим служить тебе,
царь  царей,  украшать торговлей твое  царство.  Прикажи,  и  снова застучат
молотки,  снова откроются лавки, и аршины начнут отмеривать не дрожь сердца,
а дорогой товар для князей и простой для деревень.
     И  тут,  как было уговорено,  все купцы и амкары стали кричать:  "Ваша,
ваша нашему царю Теймуразу! Да продлится его род до скончания веков!"
     Теймураз понял  серьезность положения,  но  не  хотел  прижимать своего
зятя,  Зураба Эристави. Поэтому он обещал в ближайшие дни рассмотреть жалобы
и тех, кто окажется невиновным, освободить из башен.
     Купцы и амкары разочарованно теснились вокруг Вардана.
     Староста рассыпался в  благодарностях доброму  царю  царей  и,  получив
разрешение,  велел  купцам  и  амкарам внести  подарки.  По  правде сказать,
Теймураз в них очень нуждался,  ибо долгое пребывание без царства, достояния
которого  были  ограблены  Исмаил-ханом  и  вывезены  своевременно  в  Иран,
опустошило казну  царя.  Кроме  бархата,  парчи,  атласа,  оружия  и  других
амкарских изделий,  к  ногам Теймураза упал  вышитый бисером аршинный кисет,
туго набитый монетами.
     Вардан воспользовался суматохой и  шепнул несколько слов бедному купцу.
Снова польщенный доверием, тот в изысканных выражениях извинился перед царем
за  скромные дары -  ведь персы грабили без всякой совести,  но  недалеко то
время,  когда  под  сильной рукой  царя  царей Теймураза благодарные купцы и
амкары снова разбогатеют и подарки царю будут соответствовать его величию.
     Теймураз  благосклонно полуопустил веки,  в  душе  радуясь  возможности
пополнить свою скудную казну за  счет майдана,  ибо от  князей особых щедрот
ожидать не приходится: все они жалуются на ограбление их персами.
     - Но,  долгожданный царь царей,  -  продолжал бедный купец,  ободренный
снисходительным отношением к нему царя,  - в торговле и в амкарствах слишком
мало  людей,  некому работать.  А  торговать кому,  если половина мастеров в
башнях сидит?  Сегодня для  нас  радость из  радостей:  царя  видим!  Может,
пожелаешь осыпать милостями и  неповинных?  А  если  кто  лишние слова,  как
саман, крошил, то из самана еще никогда не получалось золота.
     - Как?  Как ты сказал?  Из самана?  - Теймураз встрепенулся, он уже был
поэтом, и нетерпеливо крикнул стоящему за креслом князю: - Пергамент и перо!
     Глаза поэта Теймураза загорелись.  Он быстро и вдохновенно,  при полном
молчании зала,  начертал строфы.  И  громко  зазвучала маджама,  посвященная
золоту и саману:

                О маджама моя! Как заря, филигранна!
                День - труба возвещает, ночь - удар барабана.
                Слышу спора начало: "В жизни, полной обмана,
                Разве золото ярче жалкой горсти самана?"

                Но металл драгоценный отвечает надменно:
                "Ты мгновенен, как ветер, - я блещу неизменно!
                Отражение солнца и луны я замена.
                Что без золота люди? Волн изменчивых пена!"

                Но саман улыбнулся: "Пребываешь в истоме,
                А не знаешь, что солнце веселее в соломе.
                Ты блестишь, но не греешь, хоть желанно ты в доме.
                Конь тебя не оценит, как и всадник в шеломе".

                "Ты - ничто! Я - всесильное золото! Ядом
                Как слова ни наполни, я ближе нарядам,
                Я обласкано пылкой красавицы взглядом,
                Рай украсив навек, я прославлено адом".

     Теймураз замолк, не отводя взора от окна, словно за ним вспыхивали огни
ада, повторяющие блеск коварного металла. И он невольно побледнел, чувствуя,
как  учащенно забилось сердце,  будто от  этих огней шел удар и  раскаленные
угли,  падая на землю,  звенели, как золотые монеты. Приподнявшись на троне,
царь-поэт обличающе выкрикнул:

                "Ты всесильно в коварстве! Ты горя подруга!
                Порождение зла и источник недуга!
                Где звенишь - там угар. Небольшая заслуга!
                Я ж, саман, принесу себя в жертву для друга".

                "Ты - где голод и кровь! - молвит золото твердо. -
                Где сражения жар! Где бесчинствуют орды!
                Я же там, где цари правят царствами гордо!
                Пред короною - раб, потупляешь свой взор ты!"

                Но смеется саман: "Ты услада тирана!
                Я ж питаю коня день и ночь беспрестанно, -
                Без меня упадет, задымится лишь рана,
                И возьмет тебя враг, как трофей урагана".

                Оскорбленный металл, преисполненный злобой,
                Так воскликнул: "Чем кичишься? Конской утробой?
                Я возвышенных чувств вечно вестник особый,
                Без меня свод небесный украсить попробуй!"

                А саман продолжает: "Томиться в плену ты
                Будешь, узник холодный, в железо обутый, -
                Ведь палач, стерегущий века и минуты,
                Обовьет тебя цепью. Попробуй - распутай!"

     Вновь  замолк  Теймураз,   полуприкрыв  глаза  и   забыв  о  подданных,
столпившихся перед троном.  Он представил на миг,  что царствует на земле не
золото,  а саман,  и ощутил неотразимую скуку.  На картине, подсказанной его
воображением,  простиралось огромное поле, на котором зрели колосья, вот-вот
готовые превратиться в  саман.  Но алтарь бытия,  лишенный золота,  устрашал
мертвенно-серым блеском,  и  это  было  так  для  царя нетерпимо,  что  поэт
угрожающе вскинул руку, сверкнувшую золотыми перстнями:

                Не рубинов огонь - это золото рдеет.
                Ты уже проиграл, спор излишний затеяв!
                Без меня человеческий род поредеет.
                Я - алтарь бытия! Не страшусь я злодеев".

                Но хохочет саман: "Породнилось ты с чванством!
                Я же витязю в битве клянусь постоянством.
                Накормлю скакуна, - и, взлетев над пространством,
                Тебя вызволит витязь, покончив с тиранством.

                На коней тебя взвалят, как груду металла,
                И домой привезут, в храм извечный Ваала...
                "Лжец! - воскликнуло золото. - Бойся опалы!
                Был бы ты не саман, я б тебя разметало!"

                О маджама моя! Ты для витязя - шпора!
                А ретивый Пегас для поэта - опора.
                Часто нужен саман, как и меч для отпора,
                Часто золото - дым нерешенного спора!*
     ______________
     * Маджама написана Борисом Черным по мотивам поэзии Теймураза I.

     Придворные стояли,  охваченные смущением. Но очарованные купцы и амкары
разразились такими криками искреннего восторга и такими рукоплесканиями, что
зал  сотрясался.  Растроганный Теймураз поднял руку и  в  наступившей тишине
задушевно произнес:
     - Мои дети,  я счастлив, что удалось ответить вам маджамой, предки наши
всегда покоряли созвучием слов.  Приглашаю вас всех...  да,  всех,  на  пир!
Отпразднуем нашу дружбу!  Князь Чолокашвили, распорядись немедля открыть все
двери башни и  всем выпущенным на свободу амкарам и купцам повели пожаловать
ко мне на пир, посвященный дружбе и любви...
     Рассказывая об этом подробно Арчилу,  озабоченный Вардан клялся, что ни
одна шашка не могла завоевать царю-поэту столько сердец, сколько он завоевал
своей маджамой "Спор золота с  саманом".  А  бедный купец,  который подсыпал
царю саман,  принял сторону золота,  ибо Теймураз,  вскочив на свою маджаму,
как на  коня,  поскакал за чужим золотом и  наградил саманного купца за счет
майдана.
     Не  так Вардан сожалел о  пятидесяти марчили,  как об атласе,  с  таким
сожалением отданном Нуцей из спрятанного товара.
     Хуже еще,  что многие купцы вдруг стали удивляться: почему Моурави, сам
избравший царя Картли, не спешит выразить радость по случаю победы Теймураза
и совсем не торопится с возвращением в свой замок Носте,  а продолжает,  как
при персах, прятаться у Сафар-паши, турецкого данника...
     На следующее утро Арчилу-"верному глазу" удалось выскользнуть незаметно
для арагвинцев из Тбилиси.
     Мысли верного разведчика снова перенеслись к Саакадзе. Он вспомнил, как
побледнела Русудан,  выслушав рассказ о  кровавых делах Зураба.  Но  Моурави
заявил,  что другого он от шакала и  не ожидал,  ибо дорога к трону,  чем он
недостижимее,  больше полита кровью.  Моурави одобрил попытку Шадимана, хотя
сам не верил в возможность вернуть Луарса