отработанный год и отдельный моточек для пошлины нацвали. Все они с надеждой толпились у навеса Вардана, из года в год ловко скупавшего и обменивавшего их сбережения на хну, румяна, белила, пестрые платки, бараньи папахи, чохи и другие незатейливые товары.
     Вардан не толкался у больших караванов, наоборот, купцы сами посылали к нему своих помощников скупать оптом собранное по мелочам, и, смотря по ценам, Мудрый или продавал или упаковывал скупленное для тбилисского майдана, куда стекались персидские и другие иноземные купцы. И сейчас он тоже что-то выжидал, ноздри его, словно у гончей, обнюхивая воздух, трепетали. Он куда-то посылал своего слугу и на каждую крупную сделку соседа хитро щурил глаза, пряча улыбку. Под обширным навесом кватахевские монахи предлагали "для спасения души и тела" молитвы на лощеной бумаге с голубыми разводами,  посеребренные кресты,  четки из гишера,  иконы,  писанные растительной краской, и пиявки с Тваладского озера.
     Но монах Агапит с добродетельной бородой и кроткими глазами, очевидно, не в этом находил спасение души и тела. В глубине навеса на небольшой стойке разложены образцы монастырского хозяйстве: шелковая пряжа, шерсть породистых овец - вот шелковистая ангорская, вот серо-голубоватая картлийская, вот золотое руно Абхазети, вот грубо-коричневая пшавская.
     На другом конце в фаянсовых сосудах - ореховое масло и эссенции из роз для благовоний. Агапит сидел на удобной скамье и, казалось, мало обращал внимания на мирскую суету. Только черный гишер с блестящим крестиком на семнадцатой четке, подрагивая в его беспокойных пальцах, отражал настроение Агапита.
     Солидные купцы с  глубокомысленным выражением проскальзывали мимо пиявок, вежливо, но настойчива торговались, накидывали "для бога" и, преклоняясь в душе перед знанием монахом торговых тайн, заключали сделки на суммы, совершенно недоступные сознанию крестьян, хотя эти суммы складывались и умножались трудом крестьянских рук.
     Азнаур Квливидзе в нарядной чохе, обвешанный оружием, уже неоднократно прохаживался у монастырского навеса. Шея азнаура то багровела, то бледнела. Он хмуро поворачивал голову к лотку, где его мсахури торговались за каждый пятак с многочисленными покупателями. Он знал, что только в случае быстрой распродажи царских и монастырских товаров азнауры могут рассчитывать на продажу своих товаров.
     Квливидзе поправил шашку и вошел в "торговый монастырь", как он мысленно прозвал ненавистный навес.
     Четки в пальцах Агапита задергались.
     - Почему на шерсть опять цену сбавили? - вместо просьбы благословить прохрипел Квливидзе.
     - Бог не велит с ближнего кожу драть, - Агапит опустил руку, крестик беспомощно накренился.
     - А если азнаура без кожи оставишь, кто на воине будет за величие святого креста драться?!
     Четки беспокойно заметались, ударяясь друг о друга.
     - Непристойно мне слушать подобные речи. Да простит тебя дух святой, от отца и сына исходящий.
     Квливидзе грузно навалился на стойку:
     - Подати вы не платите, вам можно цену сбавлять, только... о дальних тоже думать нужно.
     Четки замедлили ход, крестик торжественно вздыбился.
     - Базар - неподходящее место для таких дум, нам тоже нужно бога содержать, да простит тебя за подобную беседу пресвятая троица. Аминь. - Четки бешено заметались, крестик, шарахнувшись, отразился в ореховом масле.
     Два вошедших толстых купца заслонили Агапита.
     Квливидзе, в бессильной ярости сжимая шашку, вышел из-под навеса. Невеселые мысли теснились в его голове: "Если сегодня не распродам шерсть, с чем на царскую охоту поеду? Не поехать тоже нельзя, скажут - обеднел... Обеднел!.. У глехи ничего не осталось, уже все взял. Надсмотрщик говорит - еще осталось... Еще осталось!.. Нельзя до голода доводить, работать плохо будут. Князьям хорошо - подати царю не платят, у них один глехи умрет, пять родятся... сами стараются... собачьи сыны".
     Громкий смех прервал размышления Квливидзе.
     - Опять "Дружина барсов" веселится! Когда рычать начнете?
     Даутбек Гогоришвили уверенно погладил рукоятку кинжала.
     - Придет время, батоно, зарычим.
     - Барс всегда страшнее после спячки! - бросил Георгий Саакадзе.
     - Особенно,  если его  заставляют насильно спать,  -  усмехнулся подъехавший Киазо. - Войны давно не было...
     Киазо оборвал речь под пристальным взглядом Саакадзе. Киазо досадовал, почему он, любимец начальника метехской стражи князя Баака Херхеулидзе, не мог отделаться от смущения в присутствии этого неотесанного азнаура. Он перевел взгляд на Даутбека и с удивлением заметил странное сходство между Саакадзе и братом своей невесты, - как будто совсем разные, но чем-то совсем одинаковые.
     - Про войну ты должен первый знать, вблизи князя обедаешь.
     - Правда, Георгий, там для некоторых большие котлы кипят. - Дед Димитрия презрительно сплюнул.
     "Не любит почему-то Киазо "Дружина барсов", - огорченно подумал Даутбек.
     Дато  Кавтарадзе,  заметив  огорчение друга,  поспешил  загладить неловкость:
     - Ты счастливый, Киазо, родился в двадцать шестой день луны: род твой скоро размножится.
     Киазо гордо подбоченился.
     - После базара хочу свадебный подарок послать, за этим приехал.
     - Слышите, "барсы", ствири играет, малаки сейчас начнется, - прервал Дато наступившее молчание.
     "Барсы", увлекая за собой Квливидзе, стали протискиваться к площади, где шли приготовления к игре.
     Пожилой крестьянин осторожно удержал за руку Киазо.
     - Дело есть, - таинственно шепнул он, - твой отец в яму брошен...
     Киазо шарахнулся, несколько секунд непонимающе смотрел в выцветшие глаза вестника и вдруг захохотал:
     - Ты ошибся, это твоего отца в яму бросили. Кто посмеет тронуть отца любимого дружинника князя Херхеулидзе? И почему мой отец должен в яме жить? Царю не должен, работает больше трех молодых, от всего Эзати почет имеет, священник к нему хорошее сердце держит, гзири тоже...
     - Гзири в яму его бросил. Твой отец царский амбар ночью поджег...
     - А... амбар?! Язык тебе следует вырвать за такой разговор! - Киазо гневно ударил нагайкой по цаги. - Кто поверит, разве у мсахури поднимется рука на свой труд?
     И вдруг, заметив унылый взгляд соседа, сам побледнел.
     - Может, другой поджег? Кто сказал? Кто видел?!
     - Мсахури князя Шадимана видел. Киазо, как пьяный, качнулся в сторону, холодные мурашки забегали по спине. Он сразу осознал опасность.
     - Мать просит - на час домой заезжай, потом прямо в Тбилиси скачи, князь Херхеулидзе тебя любит.
     Киазо повеселел, мелькнула мысль: "Коня светлейший Шадиман к свадьбе подарил, его тоже просить буду..." И вдруг словно огнем его опалило: почему коня подарил? Раньше никогда внимания не обращал. И заимствованная у Херхеулидзе привычка к осторожности и подозрительности заставила Киазо внутренне насторожиться. Видно, не зря мсахури Шадимана на отца указал. Киазо тупо оглядел потерявший для него всякую радость базар. Он машинально бросил мальчику, державшему за уздечку его коня, мелкую монету и стал пробиваться между тесными рядами ароб. "Скорей в Тбилиси! Но надо заехать к Гогоришвили, подумают, убежал... Сказать им? Стыдно... Поеду в Тбилиси, освобожу отца, потом скажу - по ошибке... Почему Гогоришвили такие гордые? Двух хвостатых овец имеют, а я целый год добивался, пока согласились Миранду отдать. Богатые подарки как одолжение принимают... а сами в одном платье целую зиму ходят... Мать огорчалась. Я скоро буду азнауром, за меня любая азнаурка с большим приданым пойдет. Что делать... с первого взгляда Миранда сердце в плен взяла, сама тоже любит, только от гордости молчит, на брата похожа... Отец долго недоволен был... отец!"
     И снова защемило сердце: Шадиман! Страшный князь Шадиман, за кем неустанно следит князь Херхеулидзе...
     Киазо свернул налево и поскакал через мост.

***

     - Все на базаре, - сухо встретила Киазо мать Миранды.
     - Знаю... видел, тебе здоровья заехал пожелать, батоно, насчет свадьбы говорить.
     - Еще рано насчет свадьбы, - оборвала Гогоришвили.
     - После базара обещали... - робко напомнил Киазо. - Сейчас в Тбилиси должен вернуться... дело есть...
     "Нельзя им сказать, смеяться, а может, радоваться будут. Сердце у них - как черствый чурек... Слова, точно камень, бросает, будто врага встретила... нет, ничего им не скажу..."
     - Моего отца гзири в яму бросили, - вдруг неожиданно для себя проговорил Киазо.
     Гогоришвили быстро повернулась к нему...
     - Если не шутишь, почему сразу не сказал? - Она засуетилась. - Успеешь в Тбилиси, сними оружие, отдохни, я тебе обед приготовлю... Чем твой отец рассердил гзири?..
     - Царский амбар ночью сгорел, на отца думают...
     - Не надо отдыхать, скачи в Тбилиси, - заволновалась Гогоришвили, - за царский навоз все деревни вырезать готовы... Сами гзири, наверно, хлеб украли, а пустой амбар подожгли... Твоему отцу завидовали, он гордостью людей дразнил. Азнаурство через тебя думал получить. Потому на него и показали...
     Киазо с изумлением наблюдал перемену. Только теперь он понял, почему, несмотря на бедность, так уважают все азнауры семью Гогоришвили. Он вынул бережно сложенный розовый с золотистыми листьями шелковый платок.
     - Миранде передай, батоно, на базаре ничего не успел купить...
     - Хорошо, передам. Когда приедешь, насчет свадьбы будем говорить... завтра к твоей матери поеду... давно собиралась...

***

     На площади "Дружину барсов" уже ждали десять игроков. Разделились на две партии - черных и белых, выбрали двух самых сильных главарей. По жребию десять черных "барсов" легли наземь. Уже слышались нетерпеливые голоса, подзадоривающие возгласы. Наконец первый из белых разбежался, ударил ногами о землю, подпрыгнул, перевернулся в воздухе, не задевая, перелетел через черных и ударился, по правилу, спиной о спину главаря черных Даутбека, левой рукой опирающегося на шею лежащего с краю Гиви, а правой, для устойчивости, - на свое колено.
     Шумное одобрение и дудуки сопровождали прыжки. Толпа входила в азарт, возбуждая криками участников. Держали пари...
     Но вдруг десятый белый слегка задел Димитрия. Посыпались насмешки.
     - Курица, - кричал взволнованно высохший старик, - курица! За такую ловкость в наше время палками избивали!
     - Иванэ, помнишь, Иванэ, - волновался другой, - мы с тобой тридцать человек заставили пять часов пролежать, а эта черепаха через десять "барсов" не могла перелезть.
     - Девушки, дайте ему платок, у него от солнца голова тыквой стала.
     - Иди люльку качать, медведь! - кричали возбужденно старики.
     Парень, огорченный и сконфуженный, лег с товарищами на землю.
     Гибкие "барсы", извиваясь, кувыркаясь в воздухе, перелетели через лежащих. Белые проиграли. Восторг толпы, шумные приветствия, дудуки далеко унесли присутствующих от серых будней. Черные "барсы" уже готовились повторить прыжки, когда внезапно послышались крики бегущих мальчишек.
     - Магаладзе приехали...
     - Арбы на целую агаджа тянутся...
     - Сами князья Тамаз и Мераб...
     - На конях с дружинниками прискакали...
     - Их мсахури лучшее место заняли...
     - Не успели приехать, уже цена на шерсть упала.
     Оборвалась радость праздника, толпа испуганно загудела.
     На базарной площади, действуя арапниками и отборной бранью, дружинники князей Магаладзе очищали место для своих ароб и верблюдов, перегруженных тюками.
     И сразу прекратились сделки,  утихли страсти. Купцы выжидательно смотрели на тугие тюки Магаладзе.
     Напрасно женщины с узелками дрожащим голосом умоляли дать хотя бы половину обещанной цены за пряжу. Глаза Вардана были упорно прикованы к тюкам Магаладзе. Он мало истощил свой кисет и сейчас готовился в бой - за тюки Магаладзе - с наполовину опустошенными кисетами других купцов.
     Квливидзе вскочил на коня, за ним и другие азнауры. Они протиснулись навстречу князьям. Вскоре тихая беседа превратилась в гневный крик.
     - Разве вам мало тбилисского майдана? - свирепел Квливидзе. - Почему в царскую маетность лезете? Мы царские азнауры, здесь наш базар...
     - А мы, князья Магаладзе, куда хотим, туда посылаем своих людей торговать.
     - А мы, мсахури князей Магаладзе, решили весь товар здесь продать, - заискивающе поддакивали магаладзевские мсахури.
     Нацвали и гзири, стоя у царского навеса, тревожно прислушивались к перебранке. К ним подошел начальник царской торговли и, с трудом соблюдая достоинство, сквозь зубы процедил:
     - Цену сейчас собьют, а персидские купцы сюда спешат, уже Орлиную башню обогнули.
     У нацвали нервно зашевелились усы.
     - Князья пошлину не платят, монастырь тоже, - да простят мне двенадцать апостолов, - начальник в Тбилиси опять рассердится, скажет: плохо свое дело знаем.
     Гзири сокрушенно зацыкал:
     - Как можно продать, если цену не мы назначаем? Проклятые Магаладзе, кинжал им на закуску, третий базар портят!
     Мимо проехал князь Мераб.
     Все трое низко поклонились вслед лошади.
     - Ты что, баранья хурма, пошлину, что ли, заплатила, что так свободно ходишь? - набросился нацвали на женщину, несущую в кошелочке яйца.
     Среди шума, крика и причитаний женщин купцы алчно облепили караван Магаладзе.
     Молодой монах отвел в сторону старшего мсахури Магаладзе. Зашептались:
     - Скажи Агапиту, как сговорились, так цену будем держать, нарочно позже приехали, дали время святому монастырю дороже поторговать. Азнауры больше ни одной монеты в кисет не положат, не могут с нами равняться.
     Размахивая арапниками и наскакивая на людей, врезались в толпу князья Тамаз и Мераб, за ними дружинники, подобострастно смеясь резвости своих господ.
     - Куда лезете? Навесы не для ваших коней строили! - укоризненно покачал головой дед Димитрия.
     На шее Мераба вздулись жилы. Привстав на стременах, он размахнулся, арапник обжег лицо старика.
     - О... Держите Димитрия, убьет князя, сам без головы останется.
     - Пустите, пустите вперед Георгия. Он хорошо своо дело знает.
     - Э-эй, "Дружина барсов", научи князей, где им свой хвост разматывать.
     Гзири, нацвали и начальник царской торговли, скрывая улыбки, незаметно выбрались из толпы и направились к дому священника.
     - О, о, наш Саакадэе трясет коня Мераба.
     - Смотри, смотри, азнауры сторону народа держат, за шашки берутся!
     - Тоже князей один раз в год любят.
     - О, о... Тамаз замахнулся шашкой.
     - Что, что звенит?
     - Сломанные шашки князей.
     - Э, Мераб острую шашку имел!..
     - Ого! Бревно в руках Георгия...
     - Дато Кавтарадзе тоже притащил...
     - Вот вместе с Гиви прибежал Даутбек.
     - О, быстроногий Ростом сбил дружинника.
     - Го-го! Матарс! Молодец! Разбогател! Тащи к себе коня.
     - Горячий Димитрий, как мутаки, катает княжеских дружинников.
     - Смотрите, Георгий с двумя волками сцепился.
     - Князь Мераб, пощупай под глазом, слива созрела, приложи свою шерсть, вылечит!
     - Вай ме, опоздал Элизбар, не видел, как княжеские черти навоз нюхали.
     - Наверно, думали - на свою голову наступили!
     - Хо-хо-хо! Молодец, Элизбар!
     - Го-го-го! Тащи его, тащи!
     - Эй, князь Тамаз, папаху держи, папаху!
     - Много, много в Носте храбрецов.
     - Смотрите, смотрите, что случилось!
     - О... о... Кони Мераба и Тамаза без княжеских... остались.
     - Помощь к Магаладзе подоспела!
     - Вай ме, Георгий сбросил князей на землю.
     - Смотрите, смотрите, Квливидзе шашку обнажил.
     - Папуна идет, тише, тише! Что Папуна говорит?
     - Э, э, князья опять на конях. Женщины, бегите домой, будет литься здесь кровь.
     У своего навеса монахи довольными глазами следили за дракой. Купцы в уме прикидывали - прибыль или убыток сулит им это событие. Мальчишки с высоких деревьев, захлебываясь от возбуждения, оповещали далеко стоящих зрителей о ходе драки...
     Рванулась дверь. В дом священника вбежал, сверкая глазами, босоногий мальчик:
     - Господин гзири, на базаре "барсы" с Магаладзе дерутся, уже многие кинжалы обнажили, а на Дидгори огонь танцует.
     Гзири с притворным испугом вскочил, за ним нацвали и начальник царской торговли.
     - На три минуты нельзя базар оставить, уже друг другу лицо меняют. Батоно Евстафий, князьям ты скажешь - насчет торжественной службы с тобой говорил, а этих разбойников "барсов" в сарай загоню и лучший мех за дерзость возьму.
     И гзири, сопровождаемый нацвали и начальником, поспешно вышел, по дороге отпустив увесистый подзатыльник непрошеному вестнику...
     - Слушайте, слушайте, Папуна говорит... Вай ме... что Папуна говорит!
     - Э-э, саманные головы! Смерть ищете! Она тоже ишаков ищет. Смотрите, с дидгорских вершин весть подает!
     На горах сторожевые башни окутывались тревожным дымом костров.
     - Живыми в землю зарою! - кричит Тамаз дружинникам. - Изловить сатану! Смотрите вниз, а не вверх.
     Дружинники, обезумев, лезли под дубину Георгия.
     - Гзири, царские гзири из Тбилиси скачут! С дороги свернули, напрямик скачут! - исступленно заорали с деревьев мальчишки.
     Толпа подалась назад. Многие старались незаметно скрыться.
     - Сейчас узнаете, ничтожные азнауры, как поднимать руку на князей.
     Ностевский гзири,  нацвали и начальник с притворной поспешностью протискивались к центру драки.
     Георгий Саакадзе расхохотался и стремительно схватил Мераба.
     - Ты думаешь, если у моего деда князья последнюю землю отняли, то я позволю каждому петуху кричать у меня над ухом?! Лети навстречу своим спасителям.
     - Шерсть, шерсть свою не забудь размотать! - бросил вдогонку Гиви.
     Подхваченный дружинниками, Мераб бешено ругался.
     - Шерсть не продавай, на мутаки себе оставь, полтора месяца больным валяться будешь! - кричал Димитрий.
     Но толпа,  охваченная тревогой,  сразу застыла: азнаурам что? А тбилисские гзири за князей все Носте перевернут, наверно, без разбора всю годовую долю заберут.
     - Бегите, бегите, храбрецы, в лес. Но никто не двинулся с места, и тбилисские гзири осадили взмыленных коней в самой гуще побоища.
     - Слушайте царскую грамоту! - зычно крикнул начальник, приподымаясь на стременах.
     Все сыны Картли, верные мечу Багратидов, будь то князья со своими дружинниками, доблестные азнауры, царские или княжеские, или простой народ, да прибудут под знамя кватахевской божьей матери на борьбу со свирепыми агарянами, перешедшими черту наших, под сенью креста пребывающих, земель. Не склоним головы, не сложим оружия, не отдадим вековым врагам прекрасной Картли на разорение, жен и дочерей на позор и плен. Поднявший меч умрет от меча. Богом посланный вам царь абхазов, картвелов, ранов, кахов и сомехов, шаханша и ширванша - Георгий X".
     - Завтра на  рассвете,  -  продолжал тбилисский начальник гзири, сворачивая свиток, - все азнауры и воины Носте соберитесь на эту площадь: вас поведет под знамя полководца Ярали славный азнаур Квливидзе.
     Квливидзе гордо выпрямился в седле.
     Крестьяне бросились к арбам, кидая в них как попало свои пожитки: каждый спешил домой проводить близких на войну.
     Под топот коней, боевой клич молодежи, гул голосов и причитание женщин арбы вереницей потянулись по дороге.
     Кудахтая и хлопая крыльями, в панике летали по базару взбудораженные куры. Перепуганные купцы, только что с важностью решавшие судьбу весов, испуганно оглядывались на крестьян, умоляли тбилисских гзири взять их под защиту, но гзири отмахивались от них. Не имела успеха и жалоба князей Магаладзе.
     - Не время мелкими делами заниматься, сводить личные счеты, - отвечали озабоченно гзири, - нам предстоит скакать всю ночь по царским владениям, поднимать народ на защиту Картли.
     Взбешенные Магаладзе, угрожая пожаловаться царю, приказали мсахури повернуть караван обратно и ускакали.
     Костры на сторожевых башнях вспыхивали ярче.
     Невообразимая суматоха перепугала базар. Каждый спешил скорее выбраться из кипящего котла и захватить дорогу.
     - Наконец-то, Георги