ругие невольно хватались за оружие.
     - Марш-ихвало! - громко повторил Георгий. - Я к вам в гости пришел.
     Тушины отдернули руки от оружия, словно прикоснулись к раскаленным углям.
     - Если в гости пришел, садись на почетное место, - сказал Анта Девдрис.
     Тушины молча расселись вокруг, и пир начался.
     Георгий взял щепотку соли и крестообразно посолил лепешку. Тушины исподлобья наблюдали за Саакадзе, удивляясь знанию тушинских обычаев.
     Громко восхищался Георгий скачкой джигитов, меткостью стрел и плясками.
     Анта Девдрис выбирал лучшие куски для гостя и до краев наполнял чашу.
     Молодые витязи, засучив рукава, метали кинжалы в кожаный щит, висевший на далеком дереве.
     Георгий взял у Мети, младшего сына Девдрис, лук и, натянув тетиву, метнул стрелу. Высоко парящая птица оборвала полет и, перевернувшись в воздухе, камнем упала на жертвенник.
     Деканозы встрепенулись. Они оживленно истолковали такое падение птицы как хорошее предзнаменование. Лица тушин посветлели.
     Нысытившись трапезой и увеселениями, деканозы поднялись и, оканчивая праздник, величаво обошли вокруг жертвенника и вернулись к народу.
     Поднялись и остальные. Торжество закончилось, народ расходился по саклям. За Анта Девдрис и Саакадзе на почтительном расстоянии следовали группы тушин. Эрасти на поводу вел коней.
     Только сейчас Георгий спросил - почему праздник в будничный день.
     Анта Девдрис сурово взглянул на Саакадзе:
     - Два года назад тушины хотели спуститься на помощь царю Теймуразу, но вероломный шамхал вторгся в Тушети. Давно хотели отомстить, все было некогда: четыре войны с негойцами и чарильцами и три набега закончили. Сейчас празднуем победу и над шамхалом. Передай шаху: большая дань и многочисленный скот достались тушинам в добычу.
     - Передам, если когда-нибудь встречусь. А много у вас убитых? - переменил разговор Георгий.
     - Убит только один, остальные пали в честном бою. Бедный Ите, - вот идет, сын его бежал и убит врагом.
     - Убит сын? - Голос Георгия дрогнул. - Но Ите у жертвенника пел и веселился!
     - У нас не оплакивают трусов, - холодно сказал Анта, - и выражать сожаление родственников о смерти труса считается оскорблением.
     - И я бы оскорбился, - сказал Георгий, остановившись у дверей, на которых синели прибитые кисти человеческих рук. Георгий не скрывал восхищения.
     - Храбрец, добывший такие славные трофеи, достоин носить имя витязя!
     - Это дом хелхоя, сын его пал в бою. Вот отважные воины оказали честь родным павшего. Мой младший сын тоже убил пять шамхальцев, ему пятнадцать лет, а он уже трижды дрался с врагами. Сыновья наши дружили, потому мой сын восемь кистей прибил к дверям родителей храбреца, а к моим две кисти, но я не обеднел... Старшие сыновья пригвоздили двадцать шесть, вся дверь украшена вражескими кистями.
     - Ты счастливый, Анта... И мы любим нанизывать на плетни головы врагов.
     - Головы врагов тоже хорошее украшение, - вежливо заметил Анта, - а как, солите?
     - Просаливаем немного, лучше сохраняются.
     Георгий знал обычай тушин: о важном не беседуют на ходу. Надо покорно подчиниться закону гостеприимства.
     Каменная башня возвышалась над богатой саклей. Семья Анта Девдрис радушно встретила гостя. В честь Георгия зарезали корову. Задымился очаг. Спешно готовили разные кушанья.
     Молодые дочери Анта внесли подносы. В чашах краснело вино и пенился ячменный налиток. Девушки настойчиво угощали Георгия и Эрасти, просили выпить за их здоровье.
     Так тушинки встречают гостя. Георгий залюбовался. Длинное черное платье из тонкой шерстяной ткани резко оттеняло свежую белизну лица, оживленного румянцем и черными красивыми глазами.
     Георгий скользнул по пестрому поясу младшей, туго перетянутому на гибкой талии.
     Девушка, постукивая узорчатыми читами, обтягивающими стройные ноги, просила гостя еще выпить чашу вина.
     Георгий незаметно остановил взгляд на унизанном серебряными пластинками и разноцветным бисером нагруднике. Девушка, вспыхнув, отвела глаза. На белоснежной шее зазвенело ожерелье, в ушах беспокойно качнулись серьги.
     "Если в бою уцелею, непременно женю Даутбека и Элизбара на дочерях Анта, - подумал Георгий, - верность тушинок будет лучшей наградой для "барсов".
     Внесли кушанья. Анта поднялся и стоя стал угощать Георгия. Только после долгих просьб и уговоров Анта согласился сесть и разделить с гостями ужин.
     Георгий мысленно пожалел, что, уступая настойчивости хевис-бери, по горло насытился у жертвенника. Но ради успеха дела решил есть, насколько хватит мужества.
     Девушки с еще большей настойчивостью уговаривали гостей утолить голод и жажду.
     Старшая, отбросив с покатых плеч черные косы, придвинула поднос с медом и сыром. На руках зашумели браслеты. Эрасти едва сдержался, чтобы не поцеловать тонкие пальцы, унизанные перстнями, так шумело у него в голове от пива. Эрасти чувствовал, что пища у него уже лезет из ушей. Он умоляюще смотрел на Саакадзе. Но Георгий знаками приказал ему есть.
     Наконец мучительный ужин кончился и женщины удалились. Эрасти ушел к коням. Георгий начал разговор: несметные силы персов снова переступили порог Кахети. Что ждет кахетинцев? Но он, Георгий Саакадзе, поднял меч и призывает тушинское общество на помощь благородному делу. Наконец он добился, - шах Аббас доверил ему иранское войско. Час мести настал! Церковь с ним. И Георгий протянул грамоту.
     Анта долго вертел вощеную бумагу, увенчанную крестом, и наконец попросил Георгия "оживить слова".
     Георгий медленно прочел обращение к тушинам архиепископа Феодосия. Упомянув о власти бога над человеком, зверем и птицей и сравнив шаха Аббаса с сатаной, превращающим дерево в пепел, воду в песок, а человека в прах, Феодосий сулил земные и небесные блага всем сражающимся с собакой шахом Аббасом: "Выкажи ныне веру свою во Христа, храбрость, мужество и братскую любовь", - закончил Георгий.
     Внимательно выслушав, Анта сказал:
     - Если враги нашли дорогу, - не устанут играть шашкой, пока им кисти не отрубишь. Такой у шакалов характер. Но с тобой у нас не общая дорога. Ты с персом против грузин шел, значит, против тушин.
     Георгий согласился. Но ошибка воина во имя благородной цели не должна тревожить мудрого мужа. И Георгий, понизив голос, откровенно рассказал старому Анта о пережитой трагедии у теснин Упадари.
     Но сейчас не время копать прошлое, надо спасать Кахети и Картли. А разве Анта рассчитывает на доброту персов? Или шах, поработив Кахети, позволит тушинам пользоваться пастбищами? Алванское поле в опасности. А разве перс снова не поможет шамхалу? Что выиграют тушины, отказавшись от благородной и выгодной помощи?
     Анта указал Саакадзе на неприступность гор. Сейчас тушины разгромили шамхалат и, если надо будет, еще не раз выйдут на охоту за кистями. Без пастбищ тушины, конечно, не могут жить, поэтому всегда помогали кахетинцам и теперь помогут.
     Но Георгий уловил колебание Анта и поспешил привести еще больше доказательств. Он пошел на унижение и признался, что был обманут коварным шахом.
     Черная ночь опустилась на аул Паранга. Деревья словно надвинулись на угрюмые стены башен. Только в темном провале неба ярко горела большая звезда. За аулом выли волки, доносилось неясное бормотание медведя.
     В саклях мерцали непривычные поздние огоньки. Тушины не спали. За горящими очагами взволнованно говорили о Георгии Саакадзе. Старики удивлялись его спокойствию, молодые - отваге. Зачем пришел к ним непонятный гость? С нетерпением ждали рассвета.
     ...Анта долго молчал. Наконец он обещал Георгию утром поговорить со старейшими.
     - Э, Георгий, увяз ты в думе черной, как буйвол в тине болотной. Но не печалься, ложись, пусть будет мир под кровлей моей. Завтра народ на площади соберем. Наша молодежь любит лишний раз замахнуться шашкой.
     Георгий знал, общественные дела решал хевис-бери со старейшими аула, и хотя им беспрекословно повиновались, но обычай требовал все дела выносить на обсуждение народа. Георгия беспокоило решение старейших, и он готовился к разговору на площади.
     Одеяло, тюфяки из взбитой шерсти, мутаки, наваленные на тахту, - но напрасно Георгий пытается заснуть. "Добиться помощи тушин, значит, приблизить победу. Где теперь "барсы", мои бедные друзья? Скачут по всей Картли, по грузинским землям, выполняя мой замысел. Главное - объединить всех. Даже князьям кланяюсь. Но я добьюсь признания азнаурского дела. Сначала надо изгнать персов, потом... Нет, Шадиман, раньше буду думать только о персах".
     Ночью Георгию мерещились пролетающие всадники, дикое ржание коней, тревожный рокот рога. Он вскакивал, всматривался в темноту, зарывался в одеяло, но сон бежал от него. Саклю наполняли кровавые видения. Вот в пропасть скатываются кизилбаши. Вот на измятую долину упала последняя картлийская дружина. "Береги коня, береги коня!" - слышит Георгий. Он отбросил одеяло, вытер мутакой холодный пот и призывал утро.
     Наконец рассвет. Голубое небо на востоке подернуто розовой дымкой. Горный воздух наполнен ароматом лесов. За цепью черных гор серебрятся выси Кавказа. Журчит голубая вода, спадая в расселину.
     Здесь, у родника, на скале, охраняемой ангелом камней, совещался хевис-бери Анта со Старейшими.
     Георгий поспешил к главному деканозу.  Надо задобрить священнослужителей, народ им верит. Когда Георгий за ужином осторожно заговорил с Анта о смешении языческих обрядов тушин с христианством, Анта ответил - "нам это удобно".
     У главного жреца совещались. Выгодна ли для тушин предстоящая война? Поддерживать ли деканозам хевис-бери, если старейшие решат оказать помощь Георгию Саакадзе.
     Георгий пришел вовремя.
     Деканозам понравилось почтительное обращение Саакадзе к ним за поддержкой. Георгий с большим уважением заговорил о значении деканозов в делах Тушети, говорил о выгоде для тушин военной помощи и обещал после победы большие вклады скотом и оружием священной семье деканозов.
     Главный деканоз, погладив на груди амулет, насмешливо сказал:
     - Когда земля задрожала и повалились камни и деревья, один слабоголовый тушин уверял, это не бык внутри земли чешет железную спину, а огонь рвется наружу. Не надо резать, - уговаривал он, - на перекрестке горных троп черного козленка и ставить у жертвенника зажженную свечу, а лучше поставить крепкие столбы в саклях. Поставили. Через год бык снова зачесал железную спину. Камни и деревья упали, столбы в саклях тоже. Над тушином много смеялись, но слабоголовый не успокаивался. Когда Мегой загородил луну, он посоветовал не отгонять Мегоя метанием в него множества стрел - это может разозлить Мегоя, и злой дух навсегда загородит луне путь, а лучше задобрить пением. Но ни хелхои, ни деканозы уже словам не поверили и заставили слабоголового поклясться.
     - А какую клятву надо произнести? - быстро спросил Георгий.
     - У нас две клятвы. Первая - когда человек клянется, он три раза обходит вокруг жертвенника, держа боевое знамя - Алами. Другая клятва - человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: "Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что хотите, если он не скажет истины".
     - Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо уверяю в своих намерениях.
     - Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед алтарем клятву.
     Под скалой на площади уже шумели тушины.
     Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.
     Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок. Отсюда все могут его видеть и слышать.
     - Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.
     Вперед выступил пожилой тушин.
     - Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой отец Датвиа и мой сын Чуа... Погибли - это не беда, каждый тушин желает умереть не на тахте, а сражаясь с врагом... Но помните, тушины, как проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?! Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!
     - Никто не забыл!
     - Никто, никто! - Ты будешь отомщен, Гулиа!
     - Отомстим, отомстим! - кричали тушины.
     - Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому врагу?
     Народ молчал.
     Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает площадь.
     - Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью! Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей. Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю - после победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.
     Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.
     По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно оглянулся и приблизился к Саакадзе.
     Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.
     - Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, - все бросил под ноги своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, - продолжал Георгий. - Вы, тушины, - горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг - шамхал, а мы окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит - горы, и путь ваш простой, наш щит - собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду, хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет - мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет, если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа...
     Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о камень.
     Заглушая гул, Георгий крикнул:
     - Я все сказал. Окажете нам помощь - слава вам, откажете в помощи - не остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.
     На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:
     - Послушаем хевис-бери! Послушаем!
     Анта выступил вперед. Площадь замерла.
     - Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши предки отказывали другу в отважном деле?!
     - Никто! - закричали тушинские витязи.
     - Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!
     - Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга, отказавшись стать рядом с ним в битве!
     - Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!
     - Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!
     - Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч, занесенный над врагом.
     И тушины стали закладывать, как перед боем, полы чохи за широкий кожаный пояс.
     Анта Девдрис одел на Георгия его шашку и торжественно произнес:
     - Георгий Саакадзе, спасибо, что вспомнил о нас, и главе грузинской церкви спасибо! Тушины всегда готовы на отважное дело. Ни суровая непогода, ни голод, ни опасная тропа не остановят нас: опасность для нас наслаждение. Женщины наши при набеге врагов не прячутся и не стонут, а собираются вместе и поют веселыми голосами боевые песни, воспламеняя в мужчинах отвагу. Через три дня на рассвете под знаменем Алами тушины выступят на Баубан-билик. Твоих гонцов подождем внизу. Обещаем и мы тебе: победим или умрем!
     Анта махнул рукой, на высокой башне вспыхнуло пламя. На далеких башнях запылали ответные огни.
     И вмиг несколько тушин вскочили на коней и поскакали к тушинской тропе. Они спешили оповестить горную Тушети о решении хевис-бери.
     Деканозы вынесли священные знамена, обвешанные колокольчиками и пестрыми платками. Потрясая знаменами, деканозы напоминали тушинам обычай предков не брать в плен и самим не сдаваться.
     Гулиа высоко поднял знамя Алами. В глубокой тишине тушины торжественно склонились перед знаменем. Отныне нарушение обещания - клятвопреступление, позор для всего общества до седьмого поколения.
     Анта положил руку на знамя:
     - Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!
     Витязи обнажили мечи:
     - Все за одного, один за всех!
     Вперед выскочил младший сын Анта, носящий имя отважного витязя Мети <Мети Сагиришвили, всю жизнь победоносно сражавшийся с мусульманами.>. Он запел боевую песню, подхваченную витязями:

     В Бахтриони злы татары
     Темной ночью совещаются!
     Отобьем скота отары,
     С жизнью пусть тушин прощается.

     На Алванском поле станем
     И в Ахмети виноградники
     Жечь три ночи не устанем!
     Иль алла! На битву, всадники!

     Узнают о том тушины,
     Препоясывают весело
     Высоко мечи, с вершины
     Вниз ползут, их мгла завесила.

     Поздно звезды заиграли
     Над лесными исполинами,
     Прискакали к Накерали,
     Врезались в Папкасы клинами.

     Стали сил ряды несметны.
     Конь, по-нашему подкованный <Подковы повернуты назад, чтобы ввести в заблуждение врага.>,
     След оставит незаметный,
     Стрелы тоже уготованы.

     Рассечем рассвет набегом,
     Перервем шамхальцев линию,
     Завладеем - горе бекам -
     Бахтрионскою твердынею!

     Выходи, султан, сначала
     Посмотри глазами пыльными.
     Сколько витязей примчалось,
     Или выведем насильно мы.

     Я, Сагиришвили Мети,
     Предводимый дуба ангелом,
     Проскочу сквозь башни эти,
     Семерых отмечу франгулой,

     Что освещена точилом,
     Знамя вскину гомецарское!
     А не то прощусь с светилом,
     Вмиг на девушку татарскую

     Обменяйте <Тушины предпочитают умереть в плену, чем быть обмененными на пленницу.> Мети-волка,
     На чадру - отвагу львиную...
     Эй, тушины, ждать недолго,
     Мчитесь, витязи, лавиною!

     Кровь врагов бурлит рекою.
     Наши души не погублены.
     Сбит султан стальной рукою,
     И шамхальцы все изрублены.

     Эй, тушин, в бою бесстрашен!
     Пусть стада твои утроятся.
     На Алванском сорок башен
     Из костей татарских строятся.

     Поле отняли Алвани,
     В сочных травах, бесконечное,
     Не дремать шахмальцам в стане,
     Скот наш там на веки вечные.

     И ни царь, ни бог, ни ангел,
     Ни медведь, ни дуб, ни гром еще,
     Кто владеет силой франгул,
     Не окажет дерзким помощи.

     Меч тяжелый в пропасть кинет
     Пусть жена, кто сам откажется
     И Алванское покинет,
     В жаркой битве не покажется.

     Нет, трусливые мужчины
     Не в Тушетии рождаются.
     На коней! В огне вершины,
     Праздник битвы приближается! <Вольный перевод с тушинского Бориса Черного.>

     Саакадзе облегченно вздохнул. Он одержал необычайную победу на площади отваги.
     Главный жрец взял из рук Гулиа знамя Алами и передал Георгию. Деканозы выстроились в три ряда, стройно направились к Хитано. Саакадзе со знаменем Алами твердо шагал за жрецами. В торжественном молчании все тушины последовали к жертвеннику, где Георгий Саакадзе произнесет клятву. Потом - пир и проводы мужественного воина до Баубан-билик.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

     Цветистые ковры и пестрые ткани свешиваются с желтых и синих резных балконов. Всюду на мутаках лежат бубны, дайры или чонгури. Неподвижны чонгури, обвитые лентами. Турьи роги и азарпеши пусты. Деревянные подносы и чаши, наполненные сладостями, пылятся на узорчатых камках.
     Женщины, закрытые кружевными лечаками и покрывалами, безмолвно сид