, - засмеялся худенький старик, и морщинки разбежались по его румяному лицу.
     С откоса посыпались кругляки. Старики быстро подняли головы и радостно приветствовали любимого мествире.
     Спускаясь, мествире поднятой рукой приветствовал ностевских друзей. На его плечах топорщилась короткая бурка, колпак из белого войлока острым концом сгибался набок. Черные цаги с кожаными кистями выдавали в нем странствующего музыканта. Никто не знал, откуда мествире родом, как звали его отца, но смеющиеся глаза и смелые слова делали его близким каждой деревне.
     С тех пор как замолкла на Гостибских высотах разбитая чианури старого Бадри, молодой мествире оставил свои сады и пажити и подхватил незаконченную песню радости и грусти.
     Еще издали улыбаясь, мествире подошел к бревну:
     - Победа, друзья! Кто соскучился по новостям?
     - Победа, дорогой! Все соскучились. Вот баранами нас рассердили, говорят, по три брать будут, - шумно вздохнул прадед Матарса.
     Мествире откинул бурку, снял гуда-ствири, обшитую разноцветными стеклянными бусами, и, опускаясь на бревно, лукаво подмигнул:
     - Э, народ, время ли о баранах беспокоиться? Вот вся деревня Осиаури с ума сходит!
     - Что у них, гзири подобрели?
     - Может, обратно отдают баранов?
     Старики захохотали. Дед Димитрия захлебнулся смехом и долго кашлял, морщинистой рукой вытирая слезы.
     - Больше, чем обратно, еще своих в придачу дают, - смеялся мествире. - Вот, люди, царица Мариам подобрела, пожертвовала в память царя Георгия Мцхетскому монастырю деревню Осиаури.
     - Счастливые, к богу придвинулись, - прищурился юркий старик.
     - Совсем счастливые, через год рядом с богом сидеть будут, - продолжал мествире, - царица Мариам позаботилась об этом, обязала всю деревню Осиаури поминать царя Георгия. Каждый дым раз в год должен отдавать монастырю: десять коди муки, десять коди вина, одну корову или трех баранов, пятнадцать рыб, шесть кругов сыра, три кувшина масла, сорок яиц, кувшин соли, связку свечей, две горсти ладана.
     Старики изумленно смотрели в рот мествире, казалось, потеряв дар речи.
     Мествире, раздув гуда-ствири, запел о волшебной стране, где за такую доброту царицы народ собрался и дал ей палкой по тому месту, которым давят трон.
     И зашумели старики, выкрикивая проклятия ведьме.
     - Чтобы шакал на охоте царице Мариам это место отгрыз, - волновался дед Димитрия.
     - А чем тогда думать будет? - вставил прадед Матарса.
     - Чтоб у нее в руках свеча на молитве растаяла, - вторил юркий старик.
     - Чтобы у нее в горле шашлык застрял, - кипел сутулый старик.
     - Лучше рыба, - пожелал прадед Матарса.
     Мествире, перебирая пальцами гуда-ствири, под тягучий мотив протянул:
     - Напрасно желаете, люди, царица от этого себя молитвами оградила, обязав каждый дым в день поминовения царя Георгия давать протоиерею один марчили, ключарю полмарчили, двум священникам по абазу и двум диаконам по два серебряных шаури.
     Дед Димитрия с остервенением швырнул свою палку. Старики вскочили и, перебивая друг друга, сыпали пожелания щедрой царице:
     - Чтоб у нее одна нога отсохла! - разъярился угрюмый старик.
     - Лучше две, - пожелал прадед Матарса.
     - Чтоб ей гусеница в ухо залезла! - кричал дед Димитрия.
     - Лучше ниже, - посоветовал прадед Матарса.
     Наругавшись вдоволь и устав от волнения, старики вновь расселись на бревне.
     - Сколько лет прошло, все забыли о царе Георгии, она одна вспомнила, - уже спокойно проговорил сутулый старик.
     - Может, и не вспомнила бы, но поссорилась с Трифилием, настоятелем Кватахевского монастыря, - пояснил мествире.
     - А чем ей черный князь помешал? - удивился до сих пор молчавший старик, одетый в козьи мохнатые шкуры и каламаны.
     Мествире пристально оглядел стариков:
     - Эристави Арагвские возвращаются из Ирана. Русудан с ними, дети Георгия тоже. Настоятель Трифилий умно советовал царю Луарсабу помириться с женой Саакадзе. Царица Мариам чуть Метехи не подожгла от злости, потом надумала лучше сжечь завистью сердце Трифилия, враждующего с Мцхетским монастырем. Вот, люди, в воздухе тишина, всегда дождь будет.
     Старики недоверчиво покосились на мествире.
     - Русудан не может приехать, - покачал головой дед Димитрия.
     - Откуда узнал? - с затаенной надеждой допытывался прадед Матарса.
     - Сестра Эрасти рассказывала. Часто вижусь с Вардиси, она все время при царице Тэкле... Утром в Метехском замке у конюха Арчила пою песню, а вечером в деревнях народ веселю.
     Взбудораженные старики забросали мествире вопросами. Они уже не сидели спокойно на бревне, они бегали вокруг мествире, радостно восклицали, бросали папахи, обнимались. Прадед Матарса выразил общую надежду:
     - Э, друзья, мы еще увидим время освежающего дождя, время Георгия Саакадзе.
     Его бурно поддержали и уже кто-то предложил притащить бурдючок с вином, но вдруг юркий старик остановился, прислушался, носом потянул воздух и поспешно предупредил:
     - Гзири идет!
     Мествире надул гуда-ствири и, как будто продолжая прерванный рассказ, затянул:
     - Иногда маленький сильнее вред приносит, чем большой. Единорог не очень большой, потому в священную книгу как в огород забрался... Сам читал. Такой характер имеет: незаметно подойдет и словно копьем слону брюхо прокалывает. Поднимет слона, перебросит на голову и так ходит. Только кто зло на свою голову подымет, от зла умирает. Единорог ходит день, ходит год, мотает головой, прыгает, а мертвый слон не хочет слезать. Вот, люди, иногда мертвый сильнее живого. По-немножку капает из распоротого живота вонючий жир, пока не залепит глаза единорогу. Бегают вокруг муравьи, смеются, а единорог бессилен, под смех муравьев с позором умирает.
     Незаметно подкравшийся гзири, укрывшись за кустарником, заинтересованно слушал рассказ. Он совсем забыл о приказе тбилисского мдиванбега строжайше следить за всеми, приходящими в Носте, и даже забыл о награде за поимку распространителя вольных мыслей. Он с удовольствием остался бы еще послушать мествире, но на мосту показался Горгасал, отец Эрасти, и гзири, боясь быть застигнутым и потерять свой престиж, поспешил скрыться.
     Горгасал посмотрел вслед удаляющемуся гзири и, подойдя к старикам, проговорил:
     - Когда придет батоно Георгий, заставит гзири держать толстого нацвали на голове, пока от собственного жира не сдохнут.
     Старики с удовольствием засмеялись. Горгасал опустился на бревно. Вылинявшая чоха висела на нем мешком, за поясом вместо кинжала торчала деревянная палка, на убогой папахе тускнела овечья шерсть. И лишь глаза по-прежнему отражали кипучую, никогда не остывающую мысль.
     Некогда переведенный Георгием Саакадзе из месепе в глехи, Горгасал, после разрушения замка Носте, был переведен обратно в месепе. Но это казалось нацвали и гзири незначительным наказанием, и они с удвоенной жестокостью преследовали старика.
     Получая от Эрасти из Исфахана монеты и подарки, Горгасал прятал их в подвал старого дома Шио Саакадзе. Это он, Горгасал, в ночь с четверга на пятницу зажигал в черном котле серу, смешанную с растолченным углем и сушеными травами, навсегда отбив охоту даже у гзири подходить близко к дому Саакадзе, где поселились злые дэви.
     И только дед Димитрий, вместе с Горгасалом ездивший в Тбилиси для свидания с Керимом, был посвящен в тайну зеленого дыма и даже в тайну пересылки Горгасалом в имеретинское царство подарков и монет жене и сыну Эрасти.
     Бесстрашие, с каким дед Димитрия входил в старый дом Саакадзе, создало ему суеверное уважение, и гзири, боясь навлечь на себя гнев злых дэви, охотно разрешил деду Димитрия выезжать из Носте в Тбилиси для продажи шерсти, доверенной ему ностевцами, и брать с собою Горгасала для помощи в дороге.
     Мествире посмотрел на падающее за потемневшими полями багровое солнце, оглянулся и негромко проговорил:
     - В Тбилиси Керим, наверно, большие новости в тюках привез... Думаю, недолго в Тбилиси останется. Если кто хочет купить персидский товар, пусть поспешит.
     И, спрятав под бурку гуда-ствири, направился к старогорийской дороге. Он еще до ночи хотел попасть в деревню Даутбека и там рассказать о возвращении Русудан.
     Дед Димитрия засуетился. Он и Горгасал всегда ездили на свидание с Керимом, и никто даже не пытался оспаривать у деда раз и навсегда присвоенное им право. Да и, правду сказать, никто лучше деда Димитрия не мог в полной тайне видеться с Керимом и привозить все новости и подарки из Исфахана.
     - Вчера еще буйволов подковал. Когда запрягать арбу - сейчас или утром? - спросил Горгасал деда. Старики заволновались.
     - Утром надо запрягать.
     - Опасно ночью, злые дэви с гор в ущелье спускаются, в туман кутаются, как в бурку. Да хранит нас божья матерь кватахевская!
     - Когда арба скрипит, дэви на дорогу не выходят, боятся, - спокойно отвечал дед. - А когда прохладно, ехать удобнее, с луной в дружбе живу, с темной ночью тоже дружу.
     - Дэви боятся, а волк ночью храбрее становится, - не унимался юркий старик.
     - Медведь тоже ночью лучше видит.
     - Зачем всех бояться? Если человек добрый, медведь еще добрее держит к нему сердце, - проговорил Горгасал.
     Вскоре Горгасал и дед Димитрия удобно устроились на арбе и выехали на тбилисскую дорогу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

     Солнце, волоча багровые полосы по отлогим скатам, заросшим густой зеленью, медленно скользнуло за черные гребни Цхнетских гор. Светлый сумрак разлился по плоским крышам, куполам и зубчатым башням. Словно рой светлячков, замерцали на выступах далекие огоньки. Завечерело. Плакучие ивы склонились над потемневшей Курой. И в мягкой синеве задорно блеснул серебристыми рожками молодой месяц.
     С площадки круглой башенки Метехского замка, облокотившись на зубчатый выступ, задумчиво смотрел на Тбилиси Луарсаб. В его глазах уже не было юношеского задора, а на переносице едва заметно легла морщинка забот.
     Возвращение Нугзара и Зураба Эристави в Картли снова всколыхнуло невеселые мысли.
     "Недаром шах возвращает Эристави Арагвских в Ананури, - думал Луарсаб, - столкновение с Ираном неизбежно. Этот перс не успокоится, пока наши мечи не скрестятся у порога Картли. Я воздвиг сильные укрепления на иранской границе и раздачей крупных земель объединил вокруг трона могущественных князей, но силы в своих руках не чувствую. Может, следовало настоять на предоставлении более широких прав амкарам, может, следовало уменьшить пошлины на товары, но Шадиман говорит - князья не согласятся. Не согласятся?! Где же сила Багратидов? Отец говорил - сила в народе. Саакадзе убеждал - сила в азнаурах, Шадиман клянется - сила в князьях. А я думаю - сила в сильном царе".
     По каменным ступенькам на площадку башни поднялся Шадиман. Ушедшие годы не оставили следа на выхоленном лице князя. Наоборот, осанка Шадимана стала величественнее, движения изысканнее, разговор гибче. Он, следуя турецкой моде, подстриг курчавую бороду, и в его одежде преобладали светлые тона.
     Телохранитель вытянулся и отвел копье в сторону.
     Шадиман бесшумно приблизился к Луарсабу.
     В метехском саду печально вскрикнул сыч. Луарсаб быстро обернулся.
     - Царь! Нугзар и Зураб изволили, не заезжая в Ананури, прямо пожаловать в Метехи, - насмешливо протянул Шадиман.
     Луарсаб нахмурился и провел рукой по волосам:
     - Надо помнить, мой Шадиман, что Эристави находятся под покровительством "льва Ирана". Ты, надеюсь, не забыл намека шахского гонца Ага-хана, как дорого ценит мудрый шах Аббас каждый волос на голове арагвских владетелей? - Луарсаб спустился по витой лестнице.
     Когда царь и вельможа вошли в приемный зал с оранжевыми птицами на фресках, их лица выражали приветливость, а слова - сердечность.
     Нугзар и Зураб не поддались обаянию царя и выражениям радости вельможи. Стоя около трона, Нугзар удивленно разглядывал придворных. Чопорные, надменные, боявшиеся повернуться в куладжах, расшитых тяжелым золотом, они стали похожи на Шадимана.
     Нугзар был рад, что Русудан отказалась заехать в Метехи и что вся семья в сопровождении Баадура, свернув на боковую дорогу, проследовала прямо в Ананури.
     И только Тэкле, сидевшая на троне рядом с Луарсабом, грустными глазами и приветливой улыбкой смягчила сердце старого князя.
     Луарсаб обнял Нугзара и пригласил Зураба вновь занять почетное место в Метехи. Князья Эристави Арагвские всегда были любимы им, Луарсабом, его отцом Георгием и дедом Симоном. "Да, - подумал Нугзар, - когда-то я, неизвестный ванатский азнаур, был обязан царю Симону своим возвышением".
     Старый князь уже намеревался рассыпаться в благодарности, но вспомнил, как в ненастную арагвскую ночь он, обезоруженный Шадиманом, вместе с Саакадзе поспешно покидал Ананурский замок. "И кто же провел меня? - подумал злобно Нугзар. - Этот заяц в короне и пышная лиса Шадиман".
     И Нугзар, мрачно поблагодарив Луарсаба, буркнул, что и его отточенная, как шашка, память ценит тройную любовь, которая дала ему возможность познакомиться с великолепной столицей грозного шах-ин-шаха.
     Зураб не менее сурово смотрел на приветливо улыбающегося Луарсаба и язвительно поблагодарил за проявленное внимание внука царя Симона к Арагвскому княжеству.
     Луарсаб, осведомленный Шадиманом о плачевном состоянии владения Нугзара, с нарочитой внимательностью слушал Зураба.
     - ...Известно каждому князю, светлый царь: когда кот из амбара, мыши - в зерно. Пока мы гостили в Иране, дерзкие мохевы посягнули на эриставскую землю, отнятую мною у них в честном бою. Мтиульцы тоже отложились, забыли, волчьи дети, как шашка Зураба их грела на снежных вершинах... Оссы на полет стрелы не подползали к Ананурскому замку, а теперь, говорят, жарят джейранов у стен Ананури... Но напрасно некоторые князья Картли смеются в шелковые усы. Может, рано? Еще многие вспомнят

     Время Нугзара Эристави,
     Время кровавого дождя!..

     Скоро стяг на башне Ананурского замка вновь засверкает белым орлом, гордо парящим над владением доблестного Нугзара. Тогда, любезный царь, князья Эристави Арагвские с восхищением примут твое милостивое приглашение.
     Придворные поразились явным пренебрежением Эристави к царскому замку. И уже всем казалось, что Нугзар чересчур невежливо теребит свои страшные усы, выкрашенные шафраном, а Зураб чересчур смело наступает на царский ковер.
     Все вздохнули с облегчением, когда за арагвскими владетелями закрылись метехские ворота.

***

     Русудан бродит по замку. Она долго сидит на вершине, где ей некогда открыл сердце Георгий Саакадзе. Она всматривается в крутые изломы нависших над долиной скал, в беспокойную Арагви, ведущую вечную борьбу с тяжелыми валунами. Всматривается в накренившееся небо, оно казалось ей в детстве старинным арагвским щитом. И снова Русудан видит, как над далекой сторожевой башней парит одинокий орел.
     Но почему все знакомое, когда-то бесконечно близкое кажется сном наяву?
     Русудан тяжело вздыхает.
     Нет, она сумеет через Тэкле убедить царя Луарсаба в необходимости мирного возвращения Саакадзе. Поэтому она и решилась на тяжелую разлуку с Георгием и Паата. Конечно, она открыто не говорила с гордым Георгием о настоящей цели ее возвращения в Ананури, а Георгий инстинктивно избегал откровенного разговора. Но по намекам она чувствовала, что Георгий одобряет ее замыслы.
     Все обдумано, и Трифилий тоже поможет ей.
     А может, Георгий и прав?
     И Русудан уже видит, как Георгий изгоняет из Метехи двуличного Луарсаба, презренную Мариам, лицемерного Шадимана, надменных Амилахвари и с ними всех придворных шакалов.
     И вот на престол Картли... Нет, нет!.. Русудан гнала от себя заманчивые видения. Русудан только хочет поселиться в близком ее сердцу Носте, где она познала счастье и страдание...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

     В покоях Шадимана, на широком балконе, свисавшем над шумной Курой, совещались Шадиман, Андукапар и Баграт, приехавший в Метехи проведать свою дочь Гульшари.
     У Андукапара еще резче изогнулись черные брови, а на бархатной куладже засверкал алмазный полумесяц, присланный из Стамбула везиром султана, Осман-пашой.
     Андукапар поднялся, привычно взглянул на дверь, охраняемую верным чубукчи Шадимана, и таинственно заговорил:
     - Керим приехал и привез мне кальян, принадлежащий шаху Исмаилу, а вместе с кальяном - веселые вести.
     - О приезде Керима меня Вардан уже известил... Ты по-прежнему доверяешь купцу из Исфахана? - усмехнулся Шадиман.
     - За четыре года Керим ни разу меня не обманул, о всех сражениях предателя Саакадзе первый знал я. О всех планах шаха Аббаса тоже первый знал я. И сейчас я первый знаю: шах Аббас готовит новую войну с Индией.
     - А сколько ты золота отсчитал за последнюю новость?
     - Э, Шадиман, ты слишком подозрителен, - проговорил Баграт, смахивая в Куру лежавшую на перилах розу.
     - С тех пор, как я допустил побег Саакадзе в Иран, я не доверяю собственной тени.
     - А сейчас другое дело. Мы должны воспользоваться войной Ирана с Индией и наконец заключить союз с Турцией. Если же Луарсаб и теперь отклонит наше желание, тебя, Шадиман, не учить, какими средствами убедить упрямого, - растягивая слова, процедил Андукапар.
     Шадиман внимательно посмотрел на Андукапара. "Убрать Луарсаба, очистить дорогу к трону этому Баграту? Нет, я не хочу уподобиться розе, выброшенной только что в мутную Куру".
     - Мне, друзья, так же важен союз с Турцией, как и вам, но возвращение Арагвских Эристави подсказывает большую осторожность. Шах Аббас не любит смены царей Картли без его вмешательства. С Керимом я сам поговорю, меня он кальяном не затуманит. Потом обсудим, как лучше убедить Луарсаба.
     Не скрывая разочарования, Баграт и Андукапар сухо попрощались и вышли.
     Шадиман несколько раз прошелся по балкону, вынул из фаянсового кувшина оранжевую розу и положил на перила.
     Его сильно тревожило возвращение Эристави, особенно Русудан. "Желудь упал, ищи рядом свинью. Значит, Саакадзе собирается в Картли".
     Шадиман круто остановился и бросил взгляд на высившуюся на горе Табори высокую башню для опасных преступников...
     "Но Саакадзе не глупее Эристави, он, конечно, запасется охранной грамотой шаха Аббаса. Тогда почему же плебей до сих пор медлил? Нет, я прав, не только с грамотой думает вернуться бесхвостый барс. Может, дорога в Индию лежит через Картли? Неужели на такое решится?! Может, придумал кровавый способ открыть Луарсабу причины цавкисского заговора? И тогда откроется хитро проведенный им, Шадиманом, разгром азнаурских владений. И еще многое может открыться царю. Что же предпринять? Подземелье? Всю Картли в подземелье не загонишь! А Луарсаб? Разве царь не стремится как можно больше урезать права князей? Значит, царь Картли и главарь азнауров Саакадзе стремятся почти к одной и той же цели. Необходимо взвесить все: властный характер Луарсаба, ум Тэкле, оскорбленное самолюбие Эристави, обнищалость азнауров, полцарства приверженцев Саакадзе и тайные желания настоятеля Трифилия возвыситься над всеми... Нет, князь Шадиман не допустит возвращения Саакадзе. Но пока Тэкле на троне, Луарсаб ненадежен. Значит, Саакадзе не должен вернуться в Картли, а Тэкле должна исчезнуть..."

***

     В духане "Золотой верблюд" сегодня особенно шумно. Сыплются серебряные монеты, льется вино, под мерный грохот дапи вздрагивают тонкие дудочки зурны.
     Сразу видно - выгодно торговали купцы на майдане, выгодно обменивали грузинские товары на персидскую роскошь. Большие караваны уже наполовину опустели, зато у духанщика Пануша распух мешок от серебряных монет.
     Казалось, из-за шума невозможно услышать даже собственный голос, но именно в шуме духана было легче всего заключать торговые сделки и получать барыши. Подымали чаши за здоровье друг друга и, казалось, чокались батманами риса, тюками шерсти и кипами шелка.
     Духанщик Пануш сидел за стойкой на высоком табурете. Его вздутые щеки лоснились, точно натертые красным воском, хитро прищуренные глазки отражали серебряные абазы, улавли