решить отступника Георгия
Саакадзе от церкови...
     На мгновение все замерли, даже враги Саакадзе ужаснулись.
     - Взывайте к  небу,  мужи церкови,  да ниспошлет господь бог вам верное
решение!.. - с легким замешательством произнес католикос.
     И вдруг враждебное Саакадзе духовенство поняло, в чем спасение церкови.
Отлучить  Саакадзе  -   значит  отсрочить  венчание  в   Мцхета  на  царство
магометанина Симона,  а  там  подоспеет Теймураз...  Расчистить дорогу  царю
Теймуразу -  и  конец  смутам...  И  словно плотину прорвало -  забыв сан  и
сдержанность, заголосили отцы церкови:
     - Отлучи! Отлучи, святой отец! Только тогда разбегутся от врага церкови
ополченцы и останется непокорный отступник один, аки лев в пустыне.
     - Со львятами останется, запомни это, архиепископ Алавердский. "Дружина
барсов" будет с ним, и азнауры могут еще не разбежаться.
     - Без  народа не  воевать ему!  Святой отец,  лучшего исхода не  найти!
Проклятому церковью не воевать,  а каяться под стать.  Да согнется в бою меч
непослушного, да отхлынет от отступника народ!
     - Пресвятая богородица, вразуми раба твоего Даниила! О каком отступнике
глаголете?  Или забыто вами, что по повелению святого отца католикоса Грузии
допросил я  священников деревенских церквей...  Подобно фимиаму,  курится из
уст их хвала Георгию Саакадзе.  Узрел сей муж,  именуемый Великим Моурави, в
победах  своих  промысел господень...  и  не  пропускает не  только  большие
обедни,  но  ни  одного воскресенья.  В  усердии своем  к  молитвам ему  нет
равного...  Не успел прибыть я, раб божий, по келейному делу, в духе приказа
твоего, святой отец, обрушить гнев божий на ослушника, как в храм Урбнисский
явился ко мне Саакадзе,  смиренно опустился на колено и  изрек:  "Благослови
меня,  преподобный Даниил.  Возликовал я  сердцем и мыслями,  ибо всевышний,
безначальный,  бесконечный и  невидимый,  дарует  мне  помощь в  истреблении
врагов святой церкови,  и  лишь по  божьей воле,  сотворившей все  видимое и
невидимое,  торжествует мой  меч,  разя  врагов Картли.  Разве слеп я?  Лишь
уповая на  руку господню и  ею  направляемый,  мог я  с  горсточкой азнауров
уничтожить больше половины сил Хосро-мирзы.  И  разве не  святая воля сейчас
ведет  меня  все  к  новым  победам  над  неверными?..  Единому богу  и  его
трехликому и  всемогущему божеству я  поклоняюсь!  И  да  не  оставит меня и
впредь  Иисус  Христос  и  сопутствует  в  истреблении осквернителей святого
креста.  А я возблагодарю господа нашего Иисуса Христа, сына, и слово божие,
который хранит  и  любит  почитающих и  славящих его,  и  со  словами:  "Сим
победиши!" подниму меч и брошусь на врагов". Вот, владыка, воистину богу все
чудеса доступны!  Весь народ в церкови жадно внимал словам Георгия Саакадзе.
Возликовал и я, ибо...
     Трифилий почувствовал сильное головокружение,  словно  молния ударила и
рассеяла недоумение, томящее его. Как радовался отрок Бежан, как восторженно
восклицал:  "Видишь,  мой  настоятель,  господь услышал мольбу мою и  послал
Великому Моурави веру и смирение перед святым крестом.  Священники,  монахи,
буйные ополченцы -  все захлебываются, восхваляя усердие к церкови Саакадзе.
Не  только  сам  он  черпает  нравственную  силу  в  храме  божьем,   каждое
воскресенье "барсы",  дружинники,  ополченцы,  вслед за Саакадзе,  наполняют
храм.  Видя перед образом господним смиренно преклоненного Великого Моурави,
падает народ ниц,  источая слезы,  испрашивая победу его  мечу..."  Трифилий
оглядел палату... В глубоком молчании синклит продолжал слушать архиепископа
Даниила,  вдохновенно  расточавшего похвалу  истому  сыну  церкови,  похвалу
щедрым пожертвованиям...  И  вдруг Трифилий ясно ощутил,  как спадает с него
черная ряса,  и  снова он  озорной князь Авалишвили,  в  затянутой малиновой
куладже, с красной розой на папахе, с задорно поблескивающей шашкой. И хохот
одолел его...  восторженный хохот заклокотал в груди...  Сверкая глазами, он
мысленно  восклицал:  "Перехитрил!  Перехитрил вас,  лицемеры,  мой  Георгий
Саакадзе!  Даже  хитрейшего архиепископа,  даже святого отца!..  Преклоняюсь
перед великим хитрецом...  А я,  лисий хвост,  прости господи,  на уразумел,
почему  когда-то  озабоченный  судьбой  царства  Саакадзе  даже  в   большие
праздники с  трудом находил час  посещать храм божий,  а  тут...  перехитрил
церковь!.. Выбил из рук святого отца единственное оружие..."
     - Ха-ха-ха!
     - Господи, что приключилось с тобою, отец Трифилий?
     - Неуместен твой смех, настоятель Кватахеви...
     - Чему смеешься, неразумный? - католикос стукнул посохом. - Говори!
     - Святой отец,  смех мой  от  слов архиепископа Алавердского:  "Отречь,
отречь!"  Разве не представил преподобный Даниил причины,  почему невозможно
отрешить Саакадзе от церкови?  О господи!  Не опасно ли отречь чистого душою
христианина только по проискам ядовитого Барата?  Саакадзе уничтожает врагов
царства, а Шадиман умножает их вблизи жилища святого отца.
     - Что ты предлагаешь, преданный друг Саакадзе?
     - Я?   Я  ничего  не  предлагаю,  неразумный  враг  Саакадзе...  А  вот
католическая церковь многое предлагает Георгию Саакадзе.  И  не  бросится ли
отреченный  от  христианской церкови  Саакадзе  в  широко  распахнутые двери
католического костела?  Вспомните:  папа  римский давно  соблазняет Великого
Моурави...  И кто знает - не поспешат ли за "барсом" справедливо возмущенные
ополченцы, а их, слава святой троице, еще немало под его знаменем...
     Глубокое молчание,  словно черный обруч,  сковало черную братию. Больше
светопреставления боялся  католикос  влияния  Рима...  Даже  турки  поощряют
растленную деятельность патеров,  ибо  видят в  этом  раскол в  христианском
мире...  А разве цари лучше? Не снисходителен ли к проповедям католиков царь
Теймураз? Он, вопреки неудовольствию католикоса, разрешил постройку в Кахети
пакости -  католического костела...  А шах Аббас не держит ли при себе Петре
делла Валле, яростного поборника "пропаганды веры"?.. Нет, неразумно толкать
Саакадзе к цепким католикам... Неразумно, ибо, к сожалению, не стало повода.
     - Опять же,  - точно отвечая на мысли католикоса, продолжал Трифилий, -
опасно накликать на церковь справедливый гнев паствы...
     - Не ты ли, Трифилий, берешься вразумить Иса-хана и Хосро-мирзу?
     - Нет, и не мне беседовать с Шадиманом. Мы слишком хорошо понимаем друг
друга...
     И  снова воцарилось молчание.  Трифилий знал:  больше никто не выступит
против  Саакадзе.  Мелькнуло  строгое  лицо  Русудан.  Настоятель улыбнулся,
успокоенно покосился на католикоса.
     Тбилисский митрополит Дионисий оглядел синклит беспокойными старческими
глазами...
     - Не благовестишь ли нам,  преподобный Даниил, какие спасительные мысли
нашептывает тебе архангел Михаил?
     - Не сподобил мя господь.
     - Говори,  служитель неба,  говори,  Дионисий,  мое  сердце открыто для
твоего совета, - настойчиво проговорил католикос.
     - Обязательно  воспользоваться благомыслием Саакадзе  и  уговорить  его
сложить оружие.  Таково решение церкови...  А  по стойкости своей и  по вере
против церкови он не пойдет,  и  воины,  узнав о воле святого отца,  немедля
сложат  оружие...  Персы  успокоятся.  Кончится  война,  распахнутся  ворота
Тбилиси,  грузины снова увидят друг  друга,  настанет мир!  И  незачем будет
Симону, вернее - "змеиному", прости господи, князю, стремиться в Мцхета... И
под  радостный звон  колоколов законный царь  Теймураз обрушит кару божию на
магометан...
     - А если магометане проглотят Теймураза?
     - И да не свершится накарканное черным вороном...
     - А если свершится? - насмешливо проговорил Трифилий.
     Неизвестно,  сколько бы  дней  продлился колкий спор "служителей неба",
если бы католикос неожиданно не согласился с Дионисием:  направить его,  как
митрополита, к Саакадзе, конечно, с ведома Шадимана, для церковного увещания
прекратить войну с персами.
     Сегодня на  майдане большой день.  Не  потому ли  как-то  сразу  заглох
разговор о победе азнауров у Жинвальского моста? Ведь неизвестно, кто помог?
Может,  правда,  сатана в день своих именин,  взбесившись, нарядил сатанят в
русийские одежды и погнал на минбаши?
     - Непременно так!  -  заявил кузнец,  знавший толк в  чертях.  -  Иначе
почему    Моурави,    имея    пищали,    не    заказал    свинцовые   заряды
амкарам-оружейникам?
     Довод был так неоспорим, что за кузнецом окончательно утвердилась слава
знатока чертовых дел.
     Именно  с  утра,  когда  еще  не  все  успели  открыть лавки,  появился
уста-баши глашатаев. Значит, случилось необычное!
     Водворилась  тишина.   Неожиданно  глашатай   объявил   царский   указ,
воспрещающий сарбазам  не  только  буйствовать  и  грабить,  но  и  что-либо
вымогать у жителей.
     - Купцы,   шире  открывайте  двери  лавок!  -  надрывался  глашатай.  -
Торгуйте!  Богатейте!  Наш  светлый царь  Симон  под  свою  защиту  торговлю
берет!..  Амкары,  громче стучите молотками!  Светлейший князь Шадиман зорко
следит  за  спокойствием  Тбилиси,  никто  не  посмеет  покуситься  на  ваше
богатство!..
     Тбилисцы так жадно вслушивались в  обещания глашатая,  что не  обратили
внимания  на   проезжавшего  в   праздничных  рясах  епископа  Алавердского,
митрополита Дионисия и на их пышную черную свиту.
     Только  Вардан  проводил  торжественный поезд  испытующим взглядом:  "В
Метехи едут..." Но ради проверки послал вслед мальчишку...
     Для  Вардана наступило трудное время:  надо  было следить не  за  одним
майданом,  но и за Метехи, там что-то затевалось, - недаром Хосро-мирза, как
пригвожденный,  сидит в  скучном замке.  Народ тоже другой стал...  Что  еще
обещает глашатай? Да нетрудно угадать... покровительство персов...
     "Покровительство?  Спаси,  святая  Рипсиме!"  -  Вардан  припомнил утро
торговли,  похожее  на  стертый абаз:  звон  тот  же,  а  блеска  нет.  Вяло
трепыхался флаг  над  серединными весами,  слонялись покупатели,  ничего  не
взвешивая  и  ни  к  чему  не  прицениваясь,   и  вдруг...  загремели  гири.
Красноволосый весовщик изумился:  "Что  это,  если не  проделка черта?!"  На
майдан ворвалась толпа оборванных лиховцев,  уподобясь быкам,  сметающим все
на своем пути,  и зайцам с таким ужасом в глазах,  что коки-водоносы, скинув
кувшины, пустились наутек.
     Лиховцы ли это?!  Куда девалась их заносчивость? "Настоящие разбойники,
- сказал однажды кто-то,  - кому не известно, откуда такое богатство". Тогда
купец,  подбросивший саман царю  Теймуразу,  подкинул майдану золотые слова:
"Наше купеческое дело - торговать, а если искать только честных, то, клянусь
саманом, даже себе не продам в долг торбу для осла".
     И  вот  теперь,  выслушав бессвязный рассказ о  буйстве юзбашей,  купцы
притворно  негодовали.   А   "саманный"  купец  посочувствовал:   "Не  очень
огорчайтесь,  водой принесло, водой унесло, новую рогатку поставьте, пошлину
удвойте,  все  равно народ развяжет кисеты,  летать еще не  научился.  И  не
успеет  саман  в  дым  превратиться или  в  навоз,  как  вы  уже  полмайдана
выпотрошите".
     Те  из  Лихи,  кто не только вопит,  но и  молчит,  когда надо,  злобно
оглядели хохочущих купцов.  Кого учить вздумали?  Едва сарбазы исчезли,  как
лиховцы восстановили рогатку.  Увы  им,  первые  же  плотовщики,  что  гнали
спаренный плот с грузом,  подняли их на смех: "Разве не знают водяные клещи,
что раз важная рогатка уничтожена,  то  без изволения царя Симона ее  нельзя
самовольно восстановить?"  Плотовщики нагло  проплыли,  держа  наготове луки
древних великанов, покровителей Атенских скал.
     Вот  лиховцы и  прибыли просить князя Шадимана вновь утвердить за  ними
право,  скрепленное печатью царя  Баграта.  Но  в  такой одежде не  только в
Метехи,  -  за кизилом ходить непристойно.  Им нужны лишь новые чохи, цаги и
войлочные шапчонки.  Пусть купцы не сомневаются:  долг скоро вернут.  Кто не
знает: одни муравьи не должны богу за подковы.
     Купцы приятно улыбнулись:  "Ва-ах,  ваша правда!"  и перестали замечать
назойливых.  И вновь владелец саманных пирамид похвастал сообразительностью.
Он участливо посоветовал "речным витязям" еще больше разодрать рукава,  дабы
князь Шадиман понял, что если он не снизойдет до милости и не поможет, то им
останется одно: кушать ишачий сыр.
     ...ишачий?

                Кто на сыр бывает падок
                Ищет ишака в кустах.
                О, судьба полна загадок!
                Путь к решению не сладок,
                Если царство на плечах.

     "И все же странно,  почему о царстве я знал слишком много, а об ишачьем
сыре ничего? Но раз купцы советуют его кушать... значит, он продается."
     Так  думал  князь  Шадиман,  выслушав рассказ  чубукчи  о  злоключениях
лиховцев.
     Однако...  надушив уста египетскими благовониями, Шадиман решил в самой
изысканной форме намекнуть Хосро-мирзе о несвоевременном усердии желтолицего
юзбаши.  Ведь  спор  с  "черными князьями" о  признании Симона царем еще  не
закончен.

     ...Прервав  (конечно,  вовремя) рассказ  Гассана  о  Лихи,  Хосро-мирза
повелел верному слуге надушить один платок лимонными благовониями,  - это на
случай,  если Шадиман догадается,  что будущий царь Картли-Кахети и без него
знает, как невыгодно для царства разорение народа, особенно, когда богатство
опустошенных деревень  попадает  не  в  царский  сундук.  Второй  платок  да
благоухает розами,  -  это на случай,  если Шадиман забыл о шипах,  которыми
царевич  Хосро  решил  угощать  желтолицых,   белолицых  и   всех  остальных
разоряющих его будущее царство.  Но, видит пророк Илья, чем-нибудь пока надо
жертвовать,  чтобы спасти Тбилиси,  ибо  ханы  тоже  разноцветные.  Выходит,
проучай сыновей, а отцам на пользу пойдет наука...
     "Так  о  чем  я  мыслил?  Да,  о  третьем платке,  -  пусть  он  издает
благоухание Джамбаза,  столь  любимого  Непобедимым.  Это  на  случай,  если
Шадиман забыл, что кони "Дружины барсов" удобряют не только поле битвы, но и
конюшни враждебных князей..."

     - ...э-э,  чубукчи,  если хочешь узнать многое, пожертвуй малым. Угости
прохладной дыней и горячим люля-кебабом.
     - Если разговор о  длинноруком минбаши Хайдар-хане,  любимом племяннике
Эреб-хана, то я знаю все и даже...
     - И даже то,  что мой повелитель Хосро-мирза в тихой беседе посоветовал
Хайдар-хану  присвоить  половину  награбленного?   Ведь  это   хан  разрешил
желтолицему юзбаши напасть на Лихи.
     - А может, ты еще откроешь мне тайну одиннадцати сундуков?
     - Я в твоей дыне не нуждаюсь,  -  вскипел Гассан, - ибо еще утром после
пятой дыни выпил чашу настойки травы от болей в животе.  Но знай, это еще не
все.
     - Ты о животе? Тогда лучше толченой корки граната нет ничего.
     - О  аллах,  о  животе  все,  а  о  веселом диве,  что  подсказал моему
повелителю веселые мысли, еще многое.
     - Может,  хочешь  удивить  конями?  Ведь  на  долю  Хайдар-хана  выпали
семьдесят жеребцов, тридцать их ханум и пять хвостатых евнухов.
     - Нет, я уже об этом забыл.
     - А о чем ты помнишь?  -  усмехнулся чубукчи. - Может, об остальных ста
пяти конях? Тогда знай: умный племянник Эреб-хана в тихой беседе посоветовал
любимому  сыну  третьей  жены  Юсуф-хана  присвоить себе  тридцать жеребцов,
двадцать их  ханум  и  хвостатых евнухов,  а  остаток табуна  поделить между
любимым  племянником  Караджугай-хана   и   любимым  сыном   четвертой  жены
Эмир-Гюне-хана. Это бешкеш, ибо они тут ни при чем.
     - Пусть Мохаммет пошлет мне догадку,  на  сколько аршин шайтан растянул
твои уши,  чубукчи, если ты через третью дверь услышал то, что я едва уловил
через первую.  -  Гассан злорадно фыркнул.  -  Не  надо мне твоей дыни,  ибо
разговор с тобой принес мне желтую скуку.  Лучше пойду попробую шестую дыню,
охлажденную мною еще перед первым намазом.

     ...долго и сочно хохотал Шадиман.
     - Как,  мой царевич, изволил сказать? Мулла клялся, что без его молитвы
желтолицый юзбаши не  удержал бы  победы над Лихи?  И,  помня совет младшего
сына четвертой жены Али, увез на трех мулах свою долю? - Шадиман захлебнулся
от  хохота.  -  Мой  царевич,  а  известно ли  тебе,  что  любимый племянник
Гюне-хана  угнал к  себе тюки с  коврами и...  -  глаза Шадимана наполнились
веселыми слезами,  -  и арбы с зерном, ибо его сарбазам давно уменьшили долю
лаваша?
     - Мой  любезный князь,  не  сочтешь  ли  ты  возможным принять от  меня
оранжевый платок, благоухающий любимым тобою лимоном?

     - ...повтори,    Гурген-джан,   выходит,   сухопарый   Андукапар   тоже
разбогател?
     - Хотел, только опоздал, одиннадцатый сундук к себе утащил любимый брат
третьей жены Юсуф-хана.
     - Не  все знаешь,  друг.  Едва Андукапар напомнил Хайдар-хану,  что он,
Андукапар,  тоже мусульманин,  как налетели юзбаши из  других тысяч и  стали
кричать на желтолицего,  что он, наверно, не думает возвращаться с Иран, раз
забыл  послать бешкеш любимому сыну  третьей жены  Хайдар-хана,  а  заодно и
любимому брату любимой хасеги, Ибрагим-хану, и еще любимому племяннику пятой
хасеги Эмир-хана.  И,  ради Мохаммета,  он  должен еще  вспомнить о  любимом
сыне...
     Туда-сюда  оглянуться  не  успел  желтолицый,  как  остался  с  десятью
бескурдючными овцами и  больше ни  с  одной.  Тут  аллах  послал желтолицему
догадку:  все  повара ханов  любят держаться ближе к  мясу,  и  он  поспешно
приказал резать оставшихся баранов и  бросать в котлы,  не оглядываясь,  так
как на  них мчатся юзбаши других сотен,  конечно,  на  общий пилав,  как раз
сегодня пятница.

     ...вдруг Хосро-мирза нахмурился.
     - Не находишь ли, мой князь, что майдан слишком долго веселится?
     - Царевич из  царевичей,  на  это  есть важная причина:  девять амкаров
получили от  желтолицего юзбаши заказ  на  девять папах,  которые по  жребию
получат девять сарбазов.  Еще бы не веселиться,  если желтолицый угрожал:  в
случае  невыполнения заказа  к  сроку  он  познакомит их  с  девятой  пыткой
шайтана. Но еще хуже будет, если они станут требовать плату, тогда к девятой
пытке  он  прибавит еще  первые восемь.  Видишь,  мой  царевич,  правоверные
остаются правоверными.
     - Мой остроумный князь,  мне особенно приятно твое веселье, ибо сегодня
как  раз  пятница.   Прими  в   знак  моего  внимания  этот  второй  платок,
благоухающий бархатными розами, славящимися особенно колючими шипами.
     - Мой неповторимый царевич,  я  с  благоговением прикладываю твой дар к
моим устам, ибо как раз сегодня они изрекают истину. Твое повеление пригнать
к  тебе  ностевку  невыполнимо,  ибо,  прихватив  своих  двух  сыновей,  она
умчалась,  куда -  догадаться не трудно.  Не снизойдешь ли,  мой царевич, до
желания обогатить мой слух: на что тебе эта отважная грузинка?
     - Снизойду,  мой князь,  чтобы отстегать ее собственными косами, дабы в
другой раз она не распоряжалась тенью Непобедимого, как своей собственной.
     - Осмелюсь думать,  неповторимый царевич,  что не менее достойны ударов
по пяткам и юзбаши,  пусть в другой раз и они различают,  где Непобедимый, а
где его тень.
     - Во имя неба!  О чем ты,  князь? Если шайтан помог им скрыться от тени
Непобедимого,  то пусть лучше воображают,  что сам аллах наделил их крыльями
ястребов, ибо они в следующий раз могут Непобедимого принять за тень, тогда,
клянусь Кербелой, не дольше как через час от них и тени не останется.
     - Царевич из царевичей,  я восхищен твоей мудростью.  И мне сам Георгий
Победоносец   подсказал   верное   средство   наказать   больших   и   малых
преступников... Я говорю о лиховцах.

     Старый Беридзе и  нацвали,  сохранившие чистые чохи,  вступили в Метехи
как выборные.
     Но  не  успел  Беридзе  напомнить  князю  Шадиману  о  праве  лиховцев,
определенном царем Багратом,  и не успел нацвали высказать просьбу закрепить
вновь за  Лихи это право,  как оба