еду я  к великому Моурави.  "Я
напишу, и на словах передай, Керим, - так сказал господин в черной одежде, -
что  днем и  ночью мои мысли о  могучем отце моем,  о  прекрасной матери,  о
братьях моих и  о друзьях "барсах",  что верны беспокойному искателю истины.
Буду молиться за них,  и  пусть ниспошлет всесильный господь бог им победы и
радости".  Дальше,  госпожа,  говорить не  пришлось,  ибо случилось то,  что
случилось: исчезла царица...
     - И ты, Керим, - прервал его Дато, - больше не видел Бежана?
     - Не  видел...  ибо  игумен Трифилий и  монах  Бежан  ночью  ускакали в
Тбилиси. Оказалось, католикос созвал священных мужей решать дела церкови.
     Керим выглянул в  окно и  заторопился.  Он попросил Эрасти сопровождать
его  на  базар:  необходимо избавиться от  товара,  иначе слишком любопытные
могут  догадаться,   что  он   не   батумский  купец,   доставляющий  товары
Моурав-паше,  а  исфаханский лазутчик,  выпытывающий тайны у обладателя двух
бунчуков. Эта шутка развеселила картлийцев.
     - Все  же,  Керим,  -  посоветовал Дато,  -  продай свой груз армянским
торговцам, ибо хвастать знанием турецкого языка тебе ни к чему.
     - О-о, победа Вараму! - воскликнул Ростом. - Это он такому научил.
     - Старый волчок крутился,  вертелся, а узнавал обо всем лишь у армян, -
напомнил Гиви.
     Все  безобидно подшучивали над  простодушным "барсом",  считавшим,  что
Варам обвел его, всесильного, вокруг мизинца.
     Не прошло и трех базарных часов,  как Керим продал все пять вьюков,  но
так  невыгодно для  себя,  что  покупатель предложил тут  же  уступить ему и
шестой.  На  удивленный  вопрос  Эрасти,  почему  он  не  хочет  так  быстро
отделаться от груза, Керим пояснил:
     - Хуссейн послал  мне  догадку оставить шестой  вьюк  для  "ящериц" ага
Папуна; наверно, он их и здесь нашел.
     Вздохнув,   Эрасти  признался,  что  если  бы  Дареджан  не  догадалась
припрятать столько, сколько необходимо самим госпожам Русудан и Хорешани, то
они, очевидно, стали бы походить если не на ящериц, то непременно на женщин,
собирающихся купаться.
     Поговорив  о  разнузданности  янычар,   в  способах  обогащения  чем-то
напоминающих кизилбашей,  умеющих и  ежа  вытянуть в  веревку,  Керим  щедро
вознаградил поводырей.  Обрадованные,  они  тотчас простили мнимому купцу ту
гонку,  которая не  к  лицу  добропорядочному каравану,  и  с  удовольствием
взялись отвести трех верблюдов с  одним вьюком в  дом  Моурав-паши,  надеясь
получить и там бахшиш.
     - На что тебе верблюды?  -  пожал плечами Эрасти.  -  Разве собираешься
уезжать?
     - Видит улыбчивый див, нет. А отборные верблюды пригодятся для поклажи,
когда, иншаллах, будем все отбывать в Картли.
     Выехав на  площадь Улу  Джами,  Керим  взял  под  уздцы  коня  Эрасти и
завернул в глухую уличку, выходящую к руинам стен византийских времен. Здесь
под   тихий  стук  конских  копыт  Керим  стал  расспрашивать  о   положении
Непобедимого в Стамбуле и Анатолии,  где разжигаются огни войны и льют кровь
на камни ее храма.  Чем больше слушал Керим, тем сильнее мрачнел: "О шайтан!
Почему ты  поставил на моем пути караван мертвых?!  Кто из твоих мерзких жен
шепнул тебе, что так надо?! Султан возвел Моурави на высоту почета, снарядив
его в Арабистан,  но не счел нужным задержать того, кто олицетворяет глубину
низменного. Разве можно предвидеть, что умыслит завистник Хозрев? Необходимо
убедить Непобедимого победить себя!  Нет, не на Багдад должен пролегать путь
Моурави, а на Картли. Но как, как приступить к главному?

     Некоторая уклончивость Керима  в  разговоре удивила "барсов".  Димитрий
предлагал  напрямик  спросить,   не   проглотил  ли  он,   отмеривая  товар,
остроконечный аршин.  Если так, то тогда понятно, почему из него не вытянешь
больше  чем  полтора  слова  за  сутки.  Но  Саакадзе  воспретил наседать на
замечательного друга,  который, несомненно, обдумывает, как начать рассказ о
том, что вынудило его пуститься в тяжелый путь.
     - Не понимаю,  -  проговорила Хорешани,  -  разве Керим не сказал,  что
прибыл сюда, чтобы сопровождать нас в Картли?
     Русудан не  разочаровывала подругу,  но  подумала:  "Нет,  не  одно это
желание привело сюда верного Керима",  и  в  час  полуденной еды  неожиданно
спросила:  неужели перед путешествием он  не  мог  посетить княгиню Нато или
хотя бы  узнать о  ее здоровье?  Оказалось,  что как раз накануне его выезда
владетельница прибыла в  Тбилиси,  но  не  пожелала почему-то выслушать его.
"Надо отвести разговор об Ананури",  -  рассуждал Керим, тревожно поглядывая
на Русудан.
     - Прошу тебя, если ты почему-либо раньше нас уедешь, - сухо проговорила
Русудан,  -  передай  моей  матери,  пусть  навек  запомнит,  что  благодаря
предателю Зурабу предатель Теймураз помог нам стать гостями Стамбула.
     - Владетельница, так думаю, на меня рассердилась.
     - Моя мать? За что?
     - Госпожа Нестан в Тбилиси.
     К   радости   Керима,   поднялась   невероятная   суматоха,   расспросы
восклицания.  Керим едва успевал отвечать и  молил небо "Лишь бы о Зурабе не
спрашивали".
     - А с кем прибыла княгиня, у кого поселилась?
     - Ага Дато,  княгиня удостоила меня беседой и  вручила послание фамилии
Саакадзе,  на словах такое повелела сказать:  "Иншаллах,  ждать буду любимую
семью "барсов",  может,  в Тбилиси, может, в Носте". В Ананури, хотя там нет
Зураба,  гостить не  поехала.  Княгиня Нато  очень  просила,  потом  немного
рассердилась.
     - Постой, Керим! Выходит, Зураб от Нестан к своему тестю сбежал?
     - Выходит, - Керим искоса взглянул на Русудан и торопливо проговорил: -
К Мухран-батони тоже не поехали.
     Отказались  и  от  приглашения Ксанских  Эристави  и  другие  замки  не
удостоила согласием,  ибо,  не зная,  что задумал шах Аббас, никого не хочет
подвергать опасности.  Еще повелела передать: в Тбилиси вновь приняла святое
крещение от епископа Феодосия и  намерена посвятить жизнь не одним радостям,
но  и  описанию на  пергаменте деяний  Моурави в  Исфахане,  а  также  всего
замеченного ею в этом городе бирюзовых роз и кровоточащих ран.
     - Ты сказал, в Носте собирается княгиня?
     - Видит  пророк,   собирается,   ага   Папуна.   Раньше  арагвинцы  там
бесчинствовали,   притесняли  ностевцев,   как  хотели.  Княгиня  Нато  тоже
соизволила сказать, что, пока Моурави с семьей не вернется, Носте ее. Но тут
я  поклонился и  возразил:  раз  ханум  Нестан стремится в  Носте,  то  и  в
отсутствие Моурави  там  ее  приют.  Видит  небо,  я  не  перешел  за  черту
справедливости, но владетельница очень рассердилась на меня.
     - Ну, а Нестан поехала? - живо спросил Элизбар.
     - Удостоила мой слух словами: "Непременно поеду".
     - Наверно, все в послании сказано. Оно у тебя?
     - О ага Ростом! У меня... И послание князя Шадимана тоже.
     "Барсов" так и подмывало ринуться в покой Керима,  схватить свиток,  но
Саакадзе сделал тайный знак,  впрочем, хорошо замеченный Керимом. О послании
больше не говорили.
     Едва забрезжило утро,  Саакадзе,  по старой привычке, вышел в сад и тут
же столкнулся с Керимом.
     - Тебе что, Керим, плохо постелили, что, не дожидаясь восхода, встал?
     - Мой  господин и  повелигель,  сердце мое переполнено радостью,  ибо я
вижу Непобедимого здоровым и всех,  кто заполнил мои мысли,  тоже. И если бы
не на мутаках,  набитых шерстью, лежала моя голова, а на камне, так знакомом
мне с детства, я, видит небо, так же крепко бы спал.
     - Выходит, тебя все же тревожит что-то, мой Керим?
     - Ты угадал, мой повелитель.
     Саакадзе бросил на Керима пристальный взгляд и приказал Эрасти, который
всегда был поблизости,  собрать после утренней еды всех "барсов" в  "комнате
военных разговоров", только тайком от женщин.
     Но, едва дослушав Эрасти, "барсы", полуодетые, рванулись в сад; окружив
Керима, они нетерпеливо ждали вестей, из ряда вон выходящих.
     - Мой повелитель,  и  вы,  мои покровители,  -  начал Керим с некоторой
торжественностью, - о князе Зурабе мое слово.
     Саакадзе порывисто опустил руку на плечо Кериму и взглянул ему в глаза:
     - Уж не хочешь ли ты сказать...
     - Видит небо,  ты угадал,  мой повелитель.  В Картли не ждали, что царь
Теймураз так пожелает избавиться от мужа своей дочери.
     Как  ни  были подготовлены "барсы" к  самым невероятным новостям,  они,
пораженные, не могли вымолвить ни слова.
     - Князь Шадиман помог? - оставаясь внешне спокойным, спросил Саакадзе.
     - Свидетель пророк,  ты угадал, мой повелитель. В тайном послании князь
сам обо всем пишет.
     - Раньше расскажи, как случилось то, что случилось.
     - Видит аллах,  если  тянуть всю  нить,  трех пятниц не  хватит.  Князь
Шадиман  из  Марабды,  как  настоящий  змей,  жалил  Зураба  и  заодно  царя
Теймураза.  Говорят,  что царь, как и следует ужаленному, кружился и хрипел,
ибо поверил,  что князь Зураб намерен воцариться.  О  все открывающий и  все
закрывающий!  Тбилисцы клянутся,  что  даже при тряске гор такой суматохи не
было.
     Зураб  Арагвский в  Тбилиси  метался  подобно  бешеному шакалу,  -  все
царевну к себе звал, а сам опасался в Телави ехать. Тут князь Шадиман и царь
Теймураз соединили свои хитрости, и шакал угодил в западню. Лукавец Варам от
князя Шадимана в  Телави и от царя Теймураза в Марабду как заяц бегал,  хотя
на  всех  дорогах князь Арагвский понаставил засады.  Когда капкан сжал лапу
"шакала",  "заяц" остался в  Телави -  высмотреть.  А справедливый владетель
неба  пожелал,  чтобы было  так:  по  случаю прибытия Зураба в  первый город
Кахети царь устроил большой пир.  Нигде не сказано, что пир всегда кончается
весельем, особенно, если за возглавляющим стол хевсуры с медными крыльями за
плечами стоят. Бисмиллах! Что арагвскому князю крылатые хевсуры, если он уже
горский трон своим табуретом называл!  А  для хевсуров и бескрылый "шакал" -
угроза!  Не  догадывался Зураб,  что  шайтан уже  сосчитал его  дни.  Высоко
взлетел и всем говорил:  "Я от Орби,  царя орлов, силу перенял!" Но разве не
сказано:  чем больше высота, тем страшнее падение. Царь Симон от руки Зураба
пал с высоты не больше трех локтей,  а Зураба сбить надо было с гребня века,
- поэтому,  пророк свидетель,  хевсуры и нацепили крылья.  Говорят,  вино на
телавском пиру  лилось  второй  Алазанью,  и  чтобы  осталась  лишь  первая,
придворные не пожалели сил,  а  князья -  времени.  Не только в арочном зале
хлестало из кувшинов вино всех цветов радуги,  но и  на парадном дворе,  где
пятьсот арагвинцев,  следуя  примеру своего  владетеля,  поглощали без  меры
воду,  таящую в себе огонь.  Тысяча мертвых рыб по сравнению с перепившимися
князьями и воинами представилась бы живой.
     И   тогда  царь   Теймураз  назидательно  вскинул  указательный  палец,
унизанный рубинами, и произнес:

                Приговор, а не маджаму,
                Что красавиц тешит рой...
                Кто другим копает яму,
                В яму сам летит порой.

     По  этому  сигналу в  руке  начальника хевсуров вспыхнул красный факел.
Загремели медные крылья,  и хевсурский меч, повторяющий форму креста, сделал
круг  над  Зурабом и  со  страшной силой опустился на  его  шею.  Прав Аали,
воскликнувший:  "Не  допускай гордыню овладеть твоим  сердцем,  завтра может
уравнять его  с  комком  грязи!"  Выволокли Зураба,  как  изменника царя,  к
воротам дворца,  и там он пролежал ровно три часа, означавших: преступление,
раскрытие, возмездие.
     На заре, отрезвившись, арагвинцы крик подняли, за оружием потянулись, а
хевсуры еще ночью все шашки и  кинжалы в  одну груду сгребли и  в подземелье
скрыли.   "Лучше  потерять  одну  голову  своего  владетеля,   чем   пятьсот
собственных",  -  так рассчитали оплошавшие арагвинцы и  совсем тихо вывезли
обезглавленного князя в Ананури.  Бисмиллах! Приползает черная арба с черным
верхом к  воротам Ананури,  а  ее  на  порог не  впускают.  Там  уже  Баадур
Эристави,  старший  брат  Зураба,  наследство принял.  И  похороны  странные
устроил: "Он меня живым хоронил, говорит, и любви не заслуживает!" И на гроб
косится;  "А вдруг выйдет!" А жену Зураба осудили:  "Нехорошо все же,  когда
жена скромность теряет".  И на дорогу косятся:  "А вдруг прилетит".  Царевна
Дареджан траур отвергла: "При жизни князя, говорит, траур износила". Легко и
полжизни выплеснуть, как воду из чаши. Вскоре уехала она в Имерети, - теперь
царевна имеретинская,  но вот-вот станет и царицей, ибо царь Георгий на ложе
уже со смертью борется.
     Внезапно Гиви засуетился:
     - Сейчас скажем женщинам или после полуденной еды?
     - Успеют  узнать  через  полтора года!  -  резко  оборвал простодушного
"барса" Димитрий.
     - Я тоже так полагаю, - вздохнул Дато.
     Задумчиво  Георгий  проводил  пальцами  по  усам.  Может,  вспоминал он
триалетское поле боя  и  юного Зураба,  которого спас от  смертельного удара
ятагана. Мог ли он представить тогда, что сын доблестного Нугзара станет его
выучеником,  но  отдастся  затем  самым  низменным  человеческим страстям  и
повернет свой окровавленный меч  против учителя.  И  вот -  конец.  Пропасть
унижения и печать позора!
     - Как скоротечно время!  - тяжело поднялся Георгий. - Пойдемте, друзья,
нас госпожи к скатерти ждут.

     В   "зале  кейфа"  было  шумно,   праздновали  пятницу,   день  Керима.
Растроганный,  восседал он на атласных подушках, как почетный гость принимал
знаки внимания от  близких его сердцу.  Дастархан,  расставленный на  "новой
скатерти", отличался изысканностью. Вина не было, ибо это запрещено кораном.
Из серебряных кувшинов лился охлажденный снегом шербет.
     Дареджан  мелодично  ударяла  в   дайру,   в   "барсы"  пели   песню  о
замечательном Кериме.
     И  никто не  подозревал,  что  сейчас произойдет то,  что потрясет всех
собравшихся.  Виновником был  Гиви.  Потягивая  шербет,  он  как-то  странно
смотрел на Керима и вдруг рассмеялся:
     - Ты,  дорогой Керим,  почему не  сказал,  с  кем  прибыла из  Исфахана
Нестан? Кто поверит, что одна?
     Керим слегка смешался, потом, оглядев друзей, решил: "Все равно сказать
необходимо".
     - Если ангел Габриэл обрек тебя нетерпению, скажу: ханум Нестан прибыла
вместе с Хосро-мирзой.
     Водворилась такая тишина, что каждый мог невольно подумать, что потерял
слух. И вдруг "барсов" охватило неистовство.
     - Значит, война?! А царь Теймураз?!
     - Неизбежно мне, мой повелитель и господин, рассказать все сначала. Без
этого многое трудно будет понять.  Но для успокоения скажу сразу: войны нет.
Хосро-мирза,  обойдя Кахети,  в одну из пятниц вошел в Картли.  Раньше народ
пришел в смятение и,  как всегда,  бросился в горы и леса, но мирза разослал
глашатаев с приятной вестью.
     Не избегая подробностей, Керим поведал друзьям о том, как царевич Хосро
под страхом смерти воспретил юзбашам, онбашам и сарбазам не только убивать и
грабить,  но  даже без приглашения входить в  дома,  будь то  в  городах или
селениях, и что, к всеобщему удивлению, он, мирза, сам поехал к католикосу.
     Церковники сообразили,  что Хосро не глупец,  как царь Симон,  и  много
полезного может сделать для царства. И тут настоятель Трифилий вспомнил, что
кахетинский царевич Хосро и  во время пребывания в Тбилиси не тронул его,  и
даже,  когда  некая  девушка  обезглавила  молодого  хана,  сумел  отвратить
карающую руку от стольного города.
     Полдня  вел  Хосро  с  католикосом тайный разговор.  А  наутро во  всех
церквах священники объявили народу:
     "Во славу Христа,  пусть каждый занимается своим делом!  Царевич Кахети
Багратид Хосро-мирза - бог да ниспошлет ему долгую жизнь! - пришел с любовью
и заботой о Картли, и если деревни или монастыри захотят добровольно продать
скот,  или  зерно,  или сыр -  все будет щедро оплачено Джафар-ханом,  сыном
благородного  Караджугай-хана".   И   еще  Хосро-мирзе  аллах  послал  мысль
пригласить картлийское княжество на  большую  беседу.  Он  милостиво объявил
владетелям:   "Аллах  видит,  никого  не  принуждаю,  но  если  дружественно
настроены,  то  пусть  каждый  из  вас,  сколько сможет,  продаст персидским
начальникам войск по  сходной цене корма для двадцати тысяч".  И  еще просил
князей  помочь  ему  установить порядок в  царстве,  так  сильно  нарушенный
Зурабом Эристави.
     Но,  аллах  свидетель,  еще  больше изумился народ,  когда  Хосро-мирза
огласил ферман об освобождении царских крестьян на один год от податей, дабы
они могли восстановить свое хозяйство.  И еще святой Хуссейн подсказал мирзе
просить  владетелей на  год  уменьшить оброк,  ибо  без  хорошего  хозяйства
царство не может оправиться... - Тут Керим умолк, обдумывая, как продолжить.
     - Я тебе подскажу,  Керим,  -  усмехнулся Саакадзе,  - от разорительной
междоусобной борьбы Моурави с картлийским княжеством.
     - Твоя догадливость,  мой  повелитель,  да  приснится каждому мудрецу в
сладком сне.
     - Значит,  Хосро-мирза воцарился в Картли?  - недоумевая Дато. - Почему
обходишь главное, Керим?
     - Мохаммет свидетель,  пока не воцарился, иначе раньше об этом повел бы
поучительный разговор.
     - Но какую цель преследует он,  мирно вторгшись в Картли?  Уж не хочешь
ли, Керим, уверить нас, что иранский "лев" превратился в ягненка?
     - Да  избавит святой Хуссейн и  да  защитит!  Даже в  ночь под  пятницу
опасно о таком думать. Уже раз видел подобное.
     Как  бы  находясь на  распутье,  слушали  Керима  грузины,  заброшенные
судьбою в  чужую им Турцию.  "Что дальше?  -  мучительно раздумывали они.  -
Воевать с  Хосро?  Освободить Картли от  персов?  Ведь  Саакадзе не  верит в
добрые  намерения шаха.  Раньше  мирными  средствами завоюет  Картли,  потом
кровавыми -  Кахети;  недаром  пока  двадцать  тысяч  лишь  ввел,  а  где-то
поблизости тысяч сто для Кахети припрятал".
     "И  страшнее всего,  что церковь стала на сторону шаха.  Вынуждена была
стать.  Зато князья Верхней,  Средней и Нижней Картли в союзе с Хосро-мирзою
до первого толчка изнутри или извне,  -  прикидывал в уме Саакадзе. - Они не
потерпят ущемления своих  прав,  а  оброк  вместе  с  кожей  крепостных сами
привыкли сдирать. Значит, на них, как ни смешно, я могу рассчитывать".
     - Выходит,  -  спросил  Саакадзе,  -  шах  назначил Хосро-мирзу  только
правителем?
     - Да укрепит меня податель благополучия,  он уже имеет тайный ферман на
воцарение в Гурджистане.
     - Почему тайный? - Ростом недоуменно пожал плечами.
     - Откуда тебе все известно, Керим?
     - О  мой  господин,  от  Гассана...  В  одно  из  тбилисских утр,  едва
Хосро-мирза проснулся, Гассан поспешил рассказать мирзе обо мне. Мирза хотел
рассердиться и  уже глазами искал,  что швырнуть в  видящего сны.  Но Гассан
таинственно прошептал:  "Мирза,  ты  не  позже как  сейчас позовешь Керима и
повелишь  ему  остаться  твоим  советником.   О  отмеченный  аллахом,   даже
Караджугай-хан и его сын Джафар-хан дарили ему свое внимание, втайне надеясь
привлечь к  себе.  Не  упускай,  о  мирза,  случай  приобрести верного,  как
талисман,  везира.  Знай,  когда ты после царских трудов погрузишься в  сон,
Керим будет бодрствовать".
     Это о Гассане. А о мирзе еще лучше.
     Выслушав умные слова,  Хосро-мирза,  по  желанию неба,  забеспокоился и
повелел прислужникам, не медля и базарного часа, разыскать меня. Прислужники
не разыскали.  Мирза еще сильнее забеспокоился. Тут Гассан сказал: "О гебры,
помогите мне увидать жилище Керима,  ибо,  пока он  не предстанет перед моим
повелителем и повелителем всех царств Гурджистана,  я не смогу погрузиться в
сон,  а  всем известно,  что  только во  сне аллах подсказывает мне то,  что
подсказывает". Гебры помогли.
     Придя в  духан "Золотой верблюд",  где  я  тайно жил  и  уже  много раз
выслушивал от  Гассана важное об  Исфахане,  Гассан сказал:  "О  Керим,  мое
сердце полно любви к  тебе,  словно ты  мой  внук,  а  не  внук