царей:  их опора -  князья. И
пока  не  будут  разбиты  княжеские  твердыни,   пока  владетели  замков  не
превратятся в  поданных,  обязанных перед  царством,  князья  будут  владеть
царем, а не царь князьями.
     - И светлую, как снег на вершине, Тэкле тоже не знаешь.
     - Нет,  Керим, я знаю мое дитя Тэкле. Еще давно, положив доверчиво свою
головку на  мое  плечо,  она  молила:  "Брат,  мой большой брат,  не  обижай
девочек, они не виноваты".
     - Тогда, о мой повелитель, скажи, есть ли на земле земля, куда бы я мог
проводить царя и царицу, ибо я, раб пророка Аали, решил спасти их...
     - Я  знаю  и  Луарсаба,  мой  благородный Керим,  и  потому помогу тебе
советом.
     - О мой повелитель, назови такое царство, где рады будут царю Луарсабу.
     - Русия.
     Дато удивленно вскинул глаза, Даутбек невольно приподнялся.
     - Как ты сказал, Георгий?!
     - Русия...   Единственное  царство,   которое  окажет  достойный  прием
царю-мученику,  не  побоясь  гнева  шаха,  и  поможет  Луарсабу вернуть трон
Картли. Единственное царство, куда без унижения последует Луарсаб.
     - Но,  Георгий,  еще  неизвестно,  внемлет ли  патриарх Филарет просьбе
Феодосия.
     - Эх,  Дато,  если и  внемлет,  все  равно шах Аббас потребует у  Русии
выдать...
     - Не посмеет, Даутбек.
     Керим поднялся, приложил руку ко лбу и сердцу:
     - Пусть  Мохаммет  будет  свидетелем моих  слов...  Я,  иншаллах,  буду
сопровождать царя  и  царицу.  Мною спрятаны в  доме царицы два  наполненных
туманами кувшина, они помогут благополучно совершить путешествие.
     Саакадзе смотрел в глаза Керима. Они полыхали тысячелетним огнем отваги
персидских витязей.  "Странно,  почему я  думал,  что  Керим ростом не  выше
Ростома...  Гораздо выше и  гибче,  чем  Элизбар.  И  умом крепок,  и  душой
сильнее..."
     - И  я помогу тебе,  друг,  обезопасить путь...  хорошо,  еще в избытке
осталось драгоценностей. Я дам тебе индусское ожерелье стоимостью в пол-арбы
бирюзы...
     "Барсы" наперебой предлагали свои ценности, завоеванные в долгих войнах
Востока.
     - И  у  меня  найдется подарок большой силы,  -  проговорил Дато,  -  я
обеспечу тебе дружбу воеводы Юрия Хворостинина. Как только переступишь рубеж
Грузии,  Арчил-"верный глаз",  сын азнаура Датико,  с  двадцатью ностевскими
дружинниками издали,  якобы  осматривая дороги  по  приказу  Моурави,  будут
сопровождать вас до самого Терека.  И  предупрежденный мною воевода снарядит
охрану из стрельцов до самой Московии.
     - Если аллаху будет угодно...
     Долго обсуждали подробности серьезного дела, а когда обсудили, Саакадзе
сказал:
     - А  теперь,  мой  Керим,  поговорим о  тебе...  Как мог ты  довериться
Али-Баиндуру?  Этот  хан  направил тебя  к  Моурави выведать,  сколько войск
теперь в Картли.
     - О благородный ага, ты угадал.
     - Как же мой умный Керим решился?  Ведь, получив добытые тобой сведения
о  Грузии,  Баиндур выдаст тебя как моего лазутчика,  ибо,  несмотря на твою
осторожность,  Баиндур  завидует твоему  умению  привлекать сердца  ханов  и
сарбазов  и,  конечно,  не  пропустит  случая  прославиться  перед  шахом  и
насладиться  твоими  муками  на  площади  пыток.  Прямо  тебе  говорю,  дабы
предотвратить несчастье.
     - Иншаллах,   собака-хан   раньше  меня   умрет.   Аллах  не   допустит
несправедливости!  Желание всей  моей жизни -  всадить нож  в  гнилое сердце
собаки -  должно быть выполнено!  И еще: такой путь к встрече с ниспосланным
мне небом повелителем,  духовным братом,  с  дорогими,  как глаза Мохаммета,
"барсами" и светлыми, как покрывала ангелов, ханум Русудан, ханум Хорешани и
ханум Дареджан подсказывал мне аллах.
     - Так вот,  Керим:  ты меня не видел,  я уехал на венчание в Ананури. И
никого из "барсов" не видел,  ибо Димитрий,  узнав тебя на майдане, выхватил
шашку,  и если бы ты не догадался забежать к знакомому люлякебабщику, был бы
изрублен в  куски.  Предопределенная встреча с Димитрием состоится через два
дня.  И  на майдане о ней будут кричать целых три дня.  Потом все сведения о
Картли-Кахети ты получишь от лазутчика Баиндура,  Попандопуло.  Греку ты сам
все подскажешь, обещая за каждую большую новость по туману.
     - Осторожность -  мать благоразумия.  О  мой повелитель,  что я  должен
подсказать греку?  Ибо,  что должен я  рассказать об  Иране Непобедимому,  я
знаю, и не устрашусь самых страшных пыток, они как раз будут заслужены...
     - Подскажешь Попандопуло правду и  неправду:  нет  согласия между царем
Теймуразом и  Моурави,  а  войск  в  Картли  не  больше десяти тысяч,  и  то
неизвестно,  дадут  ли  князья  свои  дружины,  или  из  страха перед  шахом
замкнутся в замках...  Кахети обезлюдела,  царство пришло в упадок, захирела
торговля.  Нет людей и в Картли: богатые тайком уезжают в Имерети, а бедные,
помня жестокость кизилбашей,  решили при  их  приближении укрыться в  горах,
угнав  поспешно  скот.   Женитьба  князя  Зураба  на  царевне,  дочери  царя
Теймураза,  - хитрость, дабы показать шаху, как дружно сосуществуют Картли и
Кахети.  На деле же обратное. От обнищавшей Картли отвернулись все царства и
княжества Грузии.  Вот-вот Моурави придется бежать с  семьей в  неприступный
замок Кафту.  И в силу этих и еще тысячи тысяч причин не стоит Ирану тратить
поток  золотых  туманов на  обессиленную страну,  довольно бросить пятьдесят
тысяч сарбазов, и Картли-Кахети будет раздавлена.
     - Если Аали поможет и  шах-ин-шах  поверит,  что кормить их  тут нечем,
больше ста не отправит.
     - Мыслится и мне такое. Пусть сто, но лишь бы не больше.
     Саакадзе облегченно вздохнул: раньше весны шах не двинется на Грузию, а
женитьба Зураба поможет сплотить войско.
     Потом  долго  слушали Керима о  положении дел  в  Иране,  о  посольстве
Булат-бека  и  Рустам-бека,  о  каспийской  торговле,  об  образовании шахом
Аббасом  арабских верблюжьих полков.  И  наконец условились о  новых  тайных
встречах Керима с "барсами".
     В темную ночь Керим вышел один.  Он долго петлял, пока решился выйти на
улицу, где жил знакомый купец из Решта.
     Обдумывая слышанное, Керим невольно вздрагивал. Почему Моурави, отозвав
его в  другую комнату,  сказал:  "Многое может случиться,  предстоит тяжелый
бой.  Будь,  Керим,  другом  моей  семье".  И  еще  Папуна  сказал:  "Керим,
отправишься в Носте,  будто торговать.  Попандопуло скажешь -  за сведениями
едешь,  а  на самом деле навестишь семью Вардиси.  Обрадуешь Мзеху и старика
Горгасала тем,  что видел их дочь,  внуков и внучку.  Кстати, если по сердцу
придется племянница Эрасти,  маленькая Элико,  она  будет  твоей женой,  как
приедешь из Русии. Я тоже выеду в Носте днем позже, там скрытно встретимся".
Иншаллах,  я породнюсь с Эрасти,  породнюсь со всеми "барсами", ибо о другом
не просит мое сердце.
     Наутро из дома Саакадзе тронулся праздничный поезд: пышно разукрашенные
верблюды,  кони  в  дорогом  уборе  и  вооруженная свита.  Моурави с  семьей
следовал в Ананури.  Рядом с Автандилом,  морщась, ехал Папуна. Он, конечно,
мог бы обойтись без арагвского веселья,  но раз "барсы" не едут,  необходимо
ему   тащить   иноходца  в   горы.   Всадники  умышленно  обогнули  лавчонку
Попандопуло.  Не без улыбки Эрасти заметил,  как Керим и  грек,  притаясь за
дверью, смотрели вслед Моурави.
     - Уже подсказывает, - усмехнулся Автандил.
     Безмолвствовала лишь Русудан.  Смутная тревога не оставляла ее. Вот она
едет в родной замок,  но почему так нехорошо бьется сердце? Почему солнечный
день подобен ночи?  Почему то видит, то не видит она Георгия? Куда скачет от
нее Автандил?
     - Не печалься,  моя Русудан, я с тобою. Смотри, как красиво развевается
над Метехским замком стяг царя Теймураза.  Да будет день радости,  когда мы,
победив Иран, вернемся сюда и водрузим непобедимое знамя Картли.

     Наотрез отказавшись ехать в Ананури,  "барсы" пировали у Хорешани.  Под
легкий звон дайры Магдана,  изгибая нежные руки,  плыла в  картули,  грустно
улыбаясь. Бедняжка до ужаса боялась, что отец потребует ее обратно в Марабду
и выдаст замуж за страшного арагвинца.  И хотя "барсы" божились,  что скорее
кабан женится на сороке,  чем Зураб на чудесной княжне,  а  Хорешани и  даже
Русудан  обещали  ей  покровительство,  она  не  переставала трепетать перед
властью отца, а теперь...
     О,  еще  бы,  не  восхищаться картули!  Как  беззаботно веселье в  этом
сверкающем  разноцветной  слюдой  дарбази,  любимом  Хорешани.  Как  чудесен
вытканный  узорными  кувшинчиками длинный  хорасанский ковер:  спускаясь  по
ступенькам,  он сливается с дивным садом. Даже Циала немного повеселела. Она
гостила в  Носте  у  родных,  а  сейчас  приехала повидать обожаемую княгиню
Хорешани.  А  Даутбек надел белые цаги.  Но почему продолжает он избегать ее
взгляда?  Неужели может служить помехой знатность?  Разве Русудан и Хорешани
не были княжнами?..
     Лукаво улыбаясь посеребренной чинаре, луна закачалась над благоуханными
ветвями.
     Как очутилась здесь Магдана? Да, после картули.
     И Даутбек не знал,  почему последовал за княжною, скользнувшей в словно
нарисованный сад.
     Голубой воздух  загадочно мерцал и,  маня  надеждой,  увлекал в  лунные
дали.  Деревья словно растворились в  бледном сиянии,  и трава едва прикрыла
искрящийся,  как  кристалл,  родник.  Прозрачнее воды,  точно  вырезанные из
стекла, листья вызванивали таинственный напев, наполняя сад очарованием... И
под  нежный  звон  листьев,  поблескивая холодными  огоньками,  кружились  в
картули светлячки.
     Магдана удивленно оглянулась: сквозь зеленую кисею сверкал сад, сад без
теней, сад грез... Светло-светло, как в детском сне...
     Стараясь  удержать  шум  сердца,  слушал  отважный  "барс"  застенчивое
признание княжны...  Нет,  в мрачную Марабду она не вернется!  Не надо ей ни
богатства,  ни  холодной изысканности отца.  Ей необходим прозрачный воздух,
необходим  свет,  как  в  светлом  сне.  И  радовалась она  неудаче  княгини
Цицишвили, которая просила владетеля Сабаратиано прислать украшения Магданы.
"Будет выходить замуж,  - ответил князь Шадиман, - вручу приданое достойному
мужу,  а пока дочь сиятельного князя Шадимана Бараташвили сама себя украшает
лучистыми  глазами  и  змееподобными  косами.  Многочисленные  же  фамильные
драгоценности  могут  лишь  утяжелить  нежную  красоту  княжны"...   Магдана
умолкла.
     Не  показалось ли  ей,  что  и  Даутбек обрадовался такому ответу?  Так
почему  молчит  суровый воин?  Почему  томит,  почему не  замечает девичьего
волнения?  Неужели сердцу его недоступно сияние луны?  Ведь даже для Гиви не
тайна, почему так часто гостит она у Хорешани.
     - Все замечают,  княжна,  что я,  Даутбек,  готов отдать жизнь за  твое
счастье.
     - Мое счастье? Видно, оно скрывается за горами, иначе было бы рядом.
     - Князь Шадиман ненавидит азнауров даже больше, чем азнауры его.
     - А разве нельзя забыть, что я дочь князя?
     - Нельзя,  князь  напомнит об  этом,  а  сейчас  не  время  возиться со
"змеями".
     - Иногда "барсы" больше приносят огорчений, хотя и приятнее "змей"... -
И Магдана, обронив слезу, убежала в глубину сада.
     Не   последовал   за   ней   Даутбек:   не   по-рыцарски   пользоваться
неискушенностью чистого сердца.  Что может дать он мечте, отягощенный годами
прошлого и думами о предстоящем?  Что может дать взамен рая,  который таит в
себе любовь Магданы?  Не  достойна ли  она  хрустального пера Руставели?  Не
достойна ли голубого замка,  сооруженного из радостей?  Не достойна ли меча,
завоевавшего для  нее  царство белых слонов?..  А  он  кто?  Трава,  которой
случайно коснулись ее ножки,  пробегая тропинкой жизни.  Он даже не в  силах
пожертвовать ради нее дружбой...  Не в силах ли?! Что? Кто посмел подсказать
такое?! Нет, Димитрия могут вырвать у него только с сердцем!
     Словно слившийся с  побледневшей ночью,  опустив голову,  сидел Даутбек
весь во власти борьбы пламенных желаний и холодного рассудка.
     Так  его утром и  нашли Дато и  Хорешани.  Отважный "барс" бессмысленно
посмотрел на  играющий в  росинке луч свежего солнца,  на  что-то  кричащего
Дато, махнул рукой и, дернув калитку, молча вышел из оживающего сада...
     Хорешани  не  удерживала заплаканную Магдану.  И  она  в  сопровождении
Димитрия и  Матарса выехала в замок Цицишвили,  где жила до сегодняшнего дня
спокойно, окруженная заботой крестной.
     Нет,  напрасно добрая Хорешани успокаивает ее,  -  вместе с причудливой
ночью исчезло сияние дня...

     Долго шумели "барсы", негодуя на ледяного Даутбека. Даже Гиви, кажется,
впервые возмутился: "Да этот окаменелый "барс" и не думал вздыхать, прощаясь
с Магданой!" Но, верно, никто, кроме Дато, не догадывается, как жарки вздохи
друга, когда сон одолевает всех, кроме влюбленных.
     Наконец общими усилиями Даутбека затащили в  дом Дато.  И тут "барсы" с
жаром  набросились  на  друга.  Что  только  не  выслушал  он!  Да,  они  не
поскупились на сравнения, и Даутбек почувствовал себя одновременно и упрямым
ишаком,  и бесхвостым чертом,  и кривоглазым евнухом. И еще многими лестными
определениями в пылу дружеского восторга наградили разволновавшиеся "барсы".
     Мягче всех убеждал Дато.
     Даутбек молчал, внезапно он резко поднялся:
     - Если бы  даже достоин был  светлой княжны,  все  равно не  изменил бы
решения.  Какая цена дружбе, если при первом биении сердца способен забыть о
горестной участи  Димитрия?  Не  я  ли  обещал разделить с  ним  одиночество
сердца?
     - Напрасно терзаешься,  дорогой.  Первый обрадовался бы  твоему счастью
Димитрий, ибо он и жалеет Магдану, и восхищается ее гордостью.
     - И  это  знаю,  Дато,  но  так  лучше:  не  пристало мне  родниться со
"змеиным" князем.
     - Родниться?  Да  он  от  позора с  ума сойдет!..  И  какой вой подымут
остальные Барата в фамильных гробах...
     - А  я  не  люблю,  когда у  меня под  ухом мертвецы вопят,  особенно в
княжеских бурках.  -  И, резко меняя разговор, Даутбек засмеялся. - Ты лучше
другим восхищайся!  Как  ловко Теймураз уничтожил картлийские дарбази Славы!
Знал,  шаирописец, чем княгинь переманить: сначала устроил в Телави праздник
цветения миндаля, потом праздник рождения шелка, потом праздник розлива вин,
праздник похищения быка... Говорят, все княгини, подобрав шальвари, гонялись
по Алавердскому лугу за перепуганным бугаем.
     "Барсы" переглянулись: довольно насиловать волю друга, довольно терзать
несбыточной мечтой.  И, остановившись на празднике похищения быка, принялись
изощряться  в  фривольных  подробностях:   рассказывали  о  джейраноподобных
князьях,  которые в угоду кахетинцу умиленно созерцали, как их жены царапали
о колючую ежевику то, что опасно царапать.
     - Скажу прямо,  дорогой, - заразительно смеялся Дато, - не только быком
готовы угождать кахетинцу.
     - Еще бы!  Не перестают страшиться воцарения Георгия Саакадзе!  Ведь он
предпочитает, чтобы не родовитые жены гонялись за рогатой жертвой, а рогатые
мужья гонялись бы за "львом Ирана".
     Кажется,  на  годы хватило бы  насмешек,  но  вошла Хорешани,  и  сразу
оборвался разговор  не  для  женского  уха.  Бурным  весельем  встретили они
известие, что жирные телята томятся желанием быть растерзанными "барсами", а
тугие бурдючки сами выкатились из подвала.


        "ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ"

     - Опять не тот сон! - вскричал Хосро, швырнув в Гассана золоченые коши.
- Когда же ты, радость собаки, увидишь сон, желательный мне?
     - О ага мирза,  сосуд благовоний,  разве я повелеваю снами?  Я вижу то,
что аллах благосклонно посылает.  Хороший сон, ага. О гебры, - закричал я, -
почему ишак, нагруженный шелковыми коврами, вылез прямо из солнца?
     - Что?  Ишак?  И ты смеешь называть это хорошим сном?!  -  И обозленный
Хосро, схватив кальян, свирепо запустил им в Гассана.
     Ловко увернувшись и  наступив на расколотый фарфор,  Гассан невозмутимо
продолжал:
     - О гебры,  будьте свидетелями перед небом -  не аллах ли гяуров въехал
на ишаке в священный город? Не за ним ли с мольбой и надеждой бежал народ?
     - Замолчи,  презренный! - вскричал Хосро, вспомнив замок отца в Кахети,
где любил молиться перед иконой,  изображавшей въезд Христа в  Иерусалим.  -
Как смеешь ты, жир кабана, думать, что народ бежал за ишаком?
     - О аллах!  За кем же бежать народу, если ишак вез священную поклажу? -
Заметив зловещие пятна на  лице  Хосро,  предвещающие большую битву,  Гассан
услужливо пододвинул к  Хосро  столик  с  драгоценной вазой,  предварительно
выхватив из нее бархатистые розы.
     - О ага мирза,  дослушай милостиво,  и ты увидишь,  что ишак тут ни при
чем...  Вылез ишак из солнца и  оглядывается,  где ему разостлать коврик.  О
ишак,  закричал я,  разве ты не узнал дом ага мирзы?.. - Гассан вдруг на миг
замолк:  он увидел через решетчатое окно скачущего всадника в шлеме шахского
гонца и,  захлебываясь,  вскрикнул:  - О ишак, ишак, стели скорее коврик под
ноги моему ага мирзе, ибо не по песку же он пойдет к шах-ин-шаху!..
     Задыхаясь, вбежал молодой слуга:
     - Велик  аллах в  своем милосердии!  От  шах-ин-шаха  гонец!  Да  живет
шах-ин-шах вечно, он призывает тебя.
     - Гассан,  -  завопил Хосро,  величественно сбрасывая с  себя  парчовый
халат, - прими дар! А если беседа со "львом Ирана" будет для меня радостной,
получишь и золоченые коши.

     Тинатин  вышла  на  верхнюю  террасу сада.  В  обычной истоме  томились
пальмы,  опять таинственно журчал фонтан.  Но Тинатин знала,  -  сегодня все
необычно. Сегодня решается поход на Грузию... "Опять моя страна подвергается
смертельной опасности. Сквозь зелень платанов здесь так же будут алеть розы,
нежные  звуки  лютни  нарушать дрему  апельсиновых деревьев,  а  там  долины
захлебнутся  в  крови,  стоны  разгонят  птиц,  сгорят  города...  Пресвятая
богородица,  защити и помилуй твой удел!  Но,  может, победит царь Теймураз?
Нет,  не  царь,  а  Саакадзе...  Тогда стоны заглушат лютню и  кровь затопит
Исфахан,  как  было  после Марткоби.  Сколько пыток,  сколько виновных и  не
виновных в  поражении погибло мученической смертью...  Плач потрясал ханские
гаремы.  Каким  страданиям подверглись матери,  жены,  сестры  казненных  по
велению шаха... О, где найти покой?! Сердце двоится и... Позор! Я снова молю
бога о ниспослании победы грузинскому оружию..."
     Тинатин испуганно оглянулась,  провела ладонью по лицу,  точно смахнула
опасную мысль.  Она старалась думать о другом... Шах все больше внимателен к
ней.  С  годами он остывает и  к ласкам молодых наложниц,  и даже к законным
женам. Лишь одна Тинатин владеет его сердцем, его мыслями. Уже без ее совета
властелин  не  решает  ни  одно  дело.  Вот  и  вчера...  Ни  на  минуту  не
раскаивается  она,   что   восхитилась  мыслью  шаха   направить  в   Грузию
Хосро-мирзу, а не страшного в своей жестокости Юсуф-хана. "О мой повелитель,
- вскрикнула  она,  целуя  край  его  одежды,  -  Хосро-мирза  завоюет  тебе
непокорные земли,  ибо у  кого жар в  горле,  тот перелезет к источнику даже
через колючий забор".  Шах долго смеялся:  "Бисмиллах,  этот мирза уже пятый
плащ на майдане покупает,  совсем готов для воцарения в Грузии,  - одного не
хватает:  моего благосклонного повеления.  Твои уста изрекли истину:  я свое
царство  умножил  мечом,  пусть  и  мирза  мечом  добудет грузинский трон...
Иншаллах,   Хосро-мирза   возглавит  грозное  нашествие  иранских  войск  на
Гурджистан".
     Тинатин вздохнула.  "Сколь милостив бог к моей Картли,  - думала она. -
Хосро  -  грузин;  может,  подобно мне,  призывает тайно в  помощь пресвятую
богородицу...  Потом  Хосро  -  Багратид,  родственник...  Кто  в  Картли не
вспомнит, что отец Хосро, царь Кахети, Дауд, был братом Симона Первого, деда
Луарсаба Второго?  Багратиони много веков славились рыцарством.  И  Хосро не
захочет восстановить против себя царство,  где  надеется царствовать.  Пусть