ил кровь.
Если бы один простой дружинник -  потом узнали,  он на Дигоми обучался -  не
догадался крикнуть:  "Дротики в  собак!"  и  сам  бы  не  уложил нескольких,
наверно,  кахетинцы друг друга перебили бы...  Тут придворные на  всем скаку
подхватили под  уздцы  царского  коня  и  почти  силой  заставили  Теймураза
покинуть поле боя и скрыться в Тушети,  пока не захвачена огнем единственная
лазейка.  Из  Тушети  царь,  Чолокашвили,  Вачнадзе,  Андроникашвили  и  еще
несколько князей с  горсточкой дружинников намеревались пробраться к  Зурабу
Эристави и дальше - в Имерети.
     Саакадзе и бровью не повел,  но...  последняя надежда рухнула:  царевич
Александр не придет на помощь.  Имеретинский царь не нарушит гостеприимства,
не  пойдет  против  Теймураза.  "Неудачливый Теймураз,  почему ты  опять  не
направился в  Гонио?!"  Кажется,  это  пожелание Саакадзе в  гневе выкрикнул
вслух, ибо князь Джандиери тут же с отчаяньем ответил:
     - На тебя, Моурави, надеемся. Направь дружины в Кахети, и царь Теймураз
клятвенно заверит: "Мы возжелали вручить тебе власть!"
     - Его  клятва  легче  воробьиного пуха!  Обманул в  Гонио  и  после  не
стыдился обманывать...  Я  навсегда потерял к  нему доверие.  И пусть знает:
Георгий Саакадзе не  признает его царем!  Не ему ли обязаны кахетинцы сейчас
гибелью царства? Но не в этом несчастье: не могу оказать помощь Кахети, если
бы и хотел,  -  Картли в опасности!..  Странно,  князь, как не додумались вы
заблаговременно тушин с гор спустить, потом устроить в лесу на пути к горным
тропам две-три  линии  ловушек?  Разве не  ясно  было  -  хан  первым долгом
пресечет источник помощи.  Не  я  ли учил на Дигоми ваших чередовых ишаков в
подобных случаях метать огненные стрелы?  Собаки ринулись бы  назад и  такую
сумятицу внесли бы  в  основные персидские войска,  что  голыми руками их  в
турий рог согнули б...
     - Ты меня не учил, Моурави, может, из всех я самый большой ишак! Знал -
так случится,  и малодушно не поднял князей против Теймураза,  не настоял на
передаче тебе воинской власти. А теперь осознал: ты бы победил Иса-хана... И
победишь Хосро-мирзу!
     - Нет,  князь,  и одержал бы теперь над шахом окончательную победу,  но
владетели не допустят. Лучше им под властью персов прозябать, чем опять меня
в  силе  лицезреть...  Сейчас решил бороться за  народ;  думаю,  сохраню мою
Картли и картлийцев. В этом мне, сам того не подозревая, помогает Шадиман...
Тебе советую, пока не поздно, скачи в Ананури, дорога в горы моими азнаурами
очищена.  Уговори Зураба помочь своему тестю.  А  если там Нестан-Дареджан и
царица,   пусть   тоже   требуют.   Возможно,   капля   совести  осталась  у
корыстолюбивого арагвинца, тогда должен помочь.
     - А  ты,  Моурави,  не  против ли  Зураба готовишь удар?  Твоя  стоянка
слишком близка к его пределам.
     - Не совсем против арагвинца,  его время придет.  Я  жду более крупного
зверя...  Не  нравится мне тишина у  горцев,  не  допускаю,  чтобы ко мне на
помощь не  рвались.  Выходит,  бессильны...  или  им  уже  преградили путь в
Картли.  Но кто?  Зураб?  Хосро? Может, совместно? Видишь, мой доброжелатель
князь Джандиери, какое трудное положение у горсточки азнаурских дружин.
     - До Кахети,  Моурави, дошло, что князья Мухран-батони и Ксанский Иесей
с тобою.
     - Благодаря предательству Зураба война так  развернулась,  что им  едва
хватит войска личные владения отстоять...  Но все же и мне уделяют внимание.
Мирван  проходы  к  Картли  от  Иса-хана  обороняет,  а  остальные  мухранцы
разбрелись  по  своим  крепостям  и  сторожевым  башням.   К  большой  войне
готовятся:  думают,  Зураб  на  них  нападет.  У  Ксанских Эристави такая же
забота...   Остальные  князья,   тебе,   думаю,  известно,  сейчас  за  свое
предательство ферманы на неприкосновенность замков получили от Хосро-мирзы.
     - Где,  где  были глаза у  князей Кахети?  Где их  разум?  Почему тобою
пренебрегли?  Такого Моурави упустить!  Но ты,  Моурави,  не в опасности ли?
Почему не  спасаешь себя?  Семью?  Ведь не  сможешь без дружин противостоять
Иса-хану.
     - Смогу и против Хосро-мирзы.  Воевать надо не только оружием,  как ты,
князь, в этом убедился, но и хитростью.
     - В  бешенство можно не только собак привести.  Увидишь,  дорогой,  как
начнут кусать друг друга князья.  Такое низвергнется, что всемирный потоп им
дождичком покажется! - И Дато, до сих пор молчавший, заразительно засмеялся.
     - Я другое посоветую,  -  стукнул Даутбек по рукоятке клинка:  -  Пусть
богоравный у  первосвятителя войско требует.  Не кто иной,  как святой отец,
мог  разобщить  нас,  -  значит,  хотел  или  нет,  но  содействовал  персам
уничтожить Кахети.
     - Выходит,  и  Картли...  -  вздохнул Джандиери.  -  Вот  что порождает
трусость!  Я  собою возмущаюсь;  ведь знал,  и  днем и  ночью знал!..  А что
теперь? Картли не устоять! Значит - и Кахети!
     - Пока целы.
     - Еще  то  скажи,  Даутбек,  -  твердо проговорил Дато,  -  много труда
положат персы, много сарбазов на грузинской земле ляжет, - а еще неизвестно,
достигнут ли  той  победы,  какую ждет шах  Аббас.  Мы  дешево свою жизнь не
отдадим.
     - Есть победы хуже поражения,  -  добавил Саакадзе,  - такую уготовал я
Симону Второму...  Ручаюсь тебе,  князь, два года он у меня пробудет подобно
крысе в  мышеловке.  Тбилиси для него хотя и  обширная,  но все же башня для
больших преступников... С персами дружит, их волю выполняет - значит не царь
грузин!
     Невольно поднялся князь Джандиери и стоя,  с уважением и даже робостью,
слушал Моурави.  Теперь яснее,  чем когда-либо,  он понял,  что потерял царь
Теймураз в лице Георгия Саакадзе.
     По совету Саакадзе Джандиери выехал в Ананури... Солнце багровым диском
легло на верхушки гор.  Было тихо -  ни урчания зверя,  ни пения птиц.  И от
этой  невыносимо тяжелой тишины страх  охватил князя.  Ему  казалось:  лежит
Грузия в обломках, покрытая багрово-кровавой персидской чадрой.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ"

     Копыта чьих  только коней  не  стучали о  плиты каменного двора Метехи!
Въезжали в главные ворота надменные владетели, торопясь соединиться с царем,
дабы встретить на поле брани врага, или спеша к царю на пир, на охоту, или у
гроба печалиться,  а иногда и радоваться... Въезжали чужестранные послы, тая
в   себе  хитрость  или   тревогу...   Въезжали  знатные  путешественники  в
удивительных одеяниях,  услаждая царя рассказами о  скитаниях по  морям и  о
жизни  в  чужеземных  странах.  Въезжали  и  важные  купцы  в  тюрбанах  или
остроконечных шапках,  раскладывали  перед  разгоревшимися глазами  цариц  и
княжон драгоценную парчу,  бархат, шелка, рассыпая бледно-розовый жемчуг или
тонкие  изделия.  Въезжали  атабаги  Самцхийский и  Лорийский,  в  блестящих
одеяниях, заносчивые и высокомерные, - они хвастали покровительством султана
и  своей независимостью...  Въезжали и  суровые монахи,  повествуя о чудесах
господних... Но никогда не въезжали...
     Нет!  Нет! Тбилисцы, толпящиеся у наружной стены Метехи, не ошиблись: в
главные  ворота  Метехи  въезжали жены  и  наложницы Исмаил-хана.  Верблюды,
разукрашенные бусами и пестрыми кисеями, немилосердно звеня колокольчиками и
бубенцами, покачивали на горбах нарядные паланкины.
     Удивленные конюхи,  чубукчи,  нукери, стольники и множество других слуг
толпились на каменном дворе, непривычно бездействуя, а потому покрикивая, не
зная на кого.
     Скрытые густым плющом, как зеленым занавесом, царь Симон, Хосро-мирза и
Шадиман расположились на резном балкончике, наблюдая за караваном.
     Колышется легкий шелк  пирханы;  чуть приоткрыв чадру,  сквозь сетчатую
вышивку "джерам-ханум" миндалевидными глазами,  над  которыми в  одну  линию
свелись соболиные брови, с жадным любопытством рассматривают Метехи. Молодые
ханы  в  парчовых кефсах  и  при  саблях,  угрюмые евнухи в  темных халатах,
карлики  в  обезьяньих  шкурах,  вереница  стражников  с  высокими  копьями,
образующими  двигающуюся  решетку,  сопровождают из  Тбилисской  крепости  в
Метехский замок гарем Исмаил-хана.
     Отдельной  группой,  на  конях,  обвешанных  побрякушками,  следуют  за
караваном князья,  княгини  и  княжны,  "имевшие  -  по  словам  Шадимана  -
неосторожность несколько лет назад впорхнуть в  крепость за  царем Симоном".
Многие  поблекли,   как  цветок  в   Аравийской  пустыне,   многие  с  тоски
состарились,  как  роза  без  воды.  Совсем  молодые оплакивали погибшую под
чадрой юность...  И сейчас,  миновав ворота Метехского замка,  они ликовали,
сбрасывая ненавистное шелковое покрывало. Как воскресшие, они славят солнце,
слегка щурясь от  слишком яркого света.  Снова  увидят они  родных,  друзей,
снова поплывут в картули, притворно уклоняясь от преследующего витязя, снова
станут  воодушевлять охотников  чарующей  улыбкой.  О  господи,  как  ужасен
персидский рай!
     - О господи,  -  недоумевающе пожал плечами Шадиман,  -  почему женщины
отвергают спасительное покрывало?  Посмотри, мой царь, бутоны превратились в
розы,  а розы обратно в бутоны,  но уже без лепестков.  А вот княгиня Натиа!
Совсем  осенней  тхемали стала;  ей  бы  я  посоветовал дразнить воображение
мужчин, прикрывшись двумя чадрами.
     - Я знал одну, - вздохнул Хосро, - ей годы приносили только победы. Она
подобно алмазу: чем дольше шлифуешь, тем больше сверкает.
     - Как зовется подобное чудо?
     - Княгиня Хорешани, дочь князя Газнели.
     - Ты, царевич, хочешь сказать, жена азнаура Кавтарадзе?
     - Я бы не отказался от радости забыть эту фамилию.
     - Почему?  Кажется,  азнаур  оказал тебе  своевременную услугу,  пустив
стрелу в  дикого козла.  Такая удаль дала тебе возможность преподнести козла
удивленному "льву  Ирана".  -  И  Шадиман,  будто не  замечая неудовольствия
Хосро,  продолжал язвительно отплачивать царевичу за метехские привидения. -
Говорят,  мой царевич, после случая с козлом шах удвоил свою благосклонность
к тебе.
     - Вижу,  мой Шадиман, твои лазутчики не страшатся отвесных скал, откуда
могут свалиться даже слишком зрячие.
     Покоробленный  намеком,   Шадиман  подумал:   "Пожалуй,   не  следовало
напоминать мстительному Багратиду  неприятное ему".  Хорошо,  радостный крик
пожилой княгини Вачнадзе вовремя оборвал разговор.
     - ...Смотри, Халаси, царевич Хосро! Благородный Хосро! Любитель пиров и
состязаний! Царевич, приветствуем и восхищаемся!
     - Узнала!  -  засмеялся Хосро.  -  Еще при моем отце блистала. От такой
даже каменная стена не укроет. А Халаси - дочь?
     - Ради дочери и поскакала в крепость,  - воспользовался Шадиман случаем
изменить разговор, - думала, царь удостоит внимания.
     - Напрасно думала,  я с шах-ин-шахом породнюсь,  - высокомерно произнес
Симон.
     Сутолока.  Суматоха.  Галдящим табором жены  и  наложницы Исмаил-хана и
наложницы молодых ханов  подымались по  лестницам в  приготовленные для  них
помещения.
     Одно радовало Шадимана:  Исмаил-хан  через пятницу выступает в  Телави,
откуда уже  бежал Теймураз,  и  забирает с  собою свое  пестрое стадо...  "А
княгини?..  Как  только явится возможность,  разбросаю по  замкам...  родные
соскучились...  Метехи  следует обновить свежими красками и  свежими розами.
Гульшари поможет.  Необходимо и  молодых князей знатных фамилий пригласить в
свиту царя -  пусть учатся придворному притворству,  проискам и  преданности
царю... вернее, мне, Шадиману".
     Двухдневный пир в честь "воскресших" княгинь, или, как говорили княжны,
в  честь снятия чадры,  прошел шумно.  В  гареме тоже  пиршество.  Персиянки
сияли,   позванивая  золотыми   браслетами  на   ногах,   розовеющих  из-под
чапчура-швльвар:  наконец  в  Телави  у  них  будет  свой  эндерун -  дворец
Теймураза, и они вздохнут свободно, зажив привычной жизнью Исфахана.

     Еще Метехи спал,  изнемогший после плясок, пения и обильного пиршества,
как в покои Шадимана ворвался взволнованный чубукчи. Он имел право тревожить
князя в часы сна или раздумья.
     - Мой светлый князь!  - закричал чубукчи. - Скорей! Тбилиси как смола в
котле кипит!  Посередине площади майдана в землю вбит шест,  а на нем голова
минбаши Надира, сына советника шаха Аббаса, отважного из отважных Юсуф-хана!
     Шадиман вскочил,  схватил перстни и,  сбегая по лестнице и нанизывая их
на  пальцы,  чуть  не  столкнулся с  взволнованным Хосро.  Царевича разбудил
Гассан, теперь испуганно выглядывавший из-за мраморного тура.
     Взлетев на коней,  Хосро-мирза и  Шадиман в сопровождении оруженосцев и
телохранителей помчались к майдану.
     Кажется,  в домах ни одной души не осталось. Площадь, прилегающие к ней
улочки,   громоздящиеся  одна  на   другую  крыши  были  запружены  народом.
Неумолчный гул до краев наполнял майдан. Сосед не слышал соседа.
     Вдруг толпа шарахнулась и  смолкла.  Блестящие всадники на  всем  скаку
осадили коней.  Хосро с ужасом смотрел на торчащую на шесте голову. Красивый
Надир  был  любимым  сыном  могущественного Юсуф-хана,  которому  шах  Аббас
недавно присвоил звание пятого советника.  Как мечтал Юсуф о  победах своего
наследника над грузинами! Как просил Хосро-мирзу содействовать славе Надира!
     - Сыновья  сожженного отца!  Кто?  Кто  решился на  такое  злодейство?!
Выдать!  Иначе  половину Тбилиси  за  хана  перережу!  -  закричал откуда-то
вынырнувший на  взмыленном коне  Исмаил-хан  и  плетью обжег стоявшего рядом
старого амкара. - Хак-бо-сэр-эт!
     Горожане,  объятые ужасом,  молчали.  А  майдан уже оцепляли кизилбаши,
сверкая саблями.
     - Советую,  люди,  исполнить приказание Исмаил-хана.  Нельзя допустить,
чтобы  из-за  одного  преступника пострадали тысячи!  -  Шадиман  озабоченно
оглядывал помертвевших тбилисцев. - Может, боитесь? Обещаю награду тому, кто
укажет!
     - Награду?  Грязные кьяфыры!  Если не  скажете,  через час весь Тбилиси
выкупаю в огне!
     Толпа словно окаменела. Слегка приподнялись кизилбашские сабли, готовые
взвизгнуть.
     Вперед  выступил  старый  чеканщик  Ясе.   Он  спокойно  приблизился  к
Хосро-мирзе, снял шапочку, низко поклонился.
     Взволнованный гул  пронесся над  всколыхнувшейся площадью:  "Неужели на
себя возьмет?!"
     - Светлый царевич Хосро,  я твоему отцу,  царю Дауду,  панцирь выковал.
Тогда ты красивым мальчиком был,  все говорил: "Ясе, а мне почему панциря не
принес?" Я обещал:  когда царем будешь,  непременно принесу...  Высокочтимый
князь Шадиман, и к тебе мои слова. Кто из грузин такую беду на себя нагонит?
Разве мы  не  знаем,  что не  только за хана,  а  даже за коня хана нас всех
перережут...
     - Замолчи,  проклятый старик!  - свирепо выкрикнул Исмаил-хан. - Я знаю
ваши хитрости! Бисмиллах, меня воспоминаниями о панцирях не обманешь!
     - Мне,  хан,  поздно обманывать,  мне скоро сто лет будет!  Я  за народ
тбилисский говорю... Не виновны мы.
     Это не грузины,  а наш враг злодейство совершил ради грабежа города,  -
больше некому...
     - Что?  И  ты,  педэр сухтэ,  смеешь тень набрасывать на моих сарбазов?
Алла! Ялла! Зажечь факелами Тбилиси!
     - Постой,  хан,  -  сдвинул  брови  Хосро,  и  на  его  скуластом  лице
отразилась несгибаемая воля. - Люди, да не уменьшится ваша тень на земле, не
подвергайте себя смертельной опасности! Скажите - кто, и...
     - Я!  -  неожиданно выкрикнула Циала и, руками, словно крыльями воздух,
рассекая толпу, протиснулась вперед.
     Вызывающе  разодетая  в  яркие  шелка  и  парчу,  с  пылающими радостью
глазами,  яростно стуча серебряными кастаньетами и невероятно изгибаясь, она
в дикой пляске закружилась вокруг шеста.
     Сам Шадиман не в силах был скрыть растерянность.
     - Я срезала вот этим ханжалом,  - она выхватила из-за лифа кривой нож и
потрясла им,  -  башку вашему красивому хану! Мой Паата еще красивее был, но
это не остановило вас, проклятых богом персов!.. Мой Паата, слышишь меня? Ты
отомщен!  Смотри,  как я веселюсь!..  - Циала с песней и безудержным хохотом
снова понеслась в неистовом танце.
     - О дочь шайтана!  О собачья слюна!  Изловить!  - взревел Исмаил-хан. -
Тут же у шеста содрать кожу!
     Внезапно из  толпы  выскочила Нуца,  со  сбившихся волос  набок сползал
платок. Она неистово заколотила себя в грудь:
     - Опомнись,  потерявшая ум!  Люди,  люди,  кто поверил больной? Это моя
дочь!  Горе мне!  Горе! Жениха ее на войне убили, теперь днем кричит, ночью,
как сатана,  покоя не дает, бредит!.. - Нуца метнулась к Шадиману. - Вай ме,
светлый князь!  Разве возможно,  чтобы девушка на  такое решилась?!  Я  сюда
прибежала,  дверь  забыла  закрыть,  -  сумасшедшая сундук открыла,  как  на
праздник нарядилась!  -  Нуца порывисто обернулась.  -  Люди,  кто знает мою
несчастную дочь? Вай ме! Кто знает ее черную болезнь? Разве здоровый возьмет
на свою душу страшное дело?!
     - Неправда!  Я  сама смерти ищу.  Я...  я  сладким танцем завлекла его!
Пусть окаянные персы видят мою месть!..
     - Я знаю твою больную дочь,  -  амкар Сиуш решительно вышел вперед, - и
знаю,  чьих рук кровавое дело! Недаром вчера цирюльник, турок Ахмед, грозил:
"Такой шахсей-вахсей вам устроим,  всех как баранов пострижем!" - говорит, а
сам  бритву  точит.  Я  внимания не  обратил,  думал  -  врет  шакал.  Разве
шах-ин-шах, да живет он вечно, не сказал: "Грузинский народ мне - как сын от
любимой жены!" Я сейчас же побежал к цирюльнику,  а его дом на запоре, лавка
тоже.
     - Молчи, верблюжий помет! Как смеешь повторять слова "льва Ирана"!
     - Слова самого бога -  смеем!  - вышел из толпы пожилой амкар Бежан. Он
явно загораживал собою Нуцу и Циалу.
     И одновременно со всех сторон послышались крики:
     - Магомет сказал: "Творите милостыню?"
     - Аали сказал: "Не слушайте тех, кто вас не слушает!"
     - Святой Хуссейн сказал: "Аллах воспретил убивать невинных!"
     Шадиман больше не  сомневался:  девушка,  мстя за  жениха,  обезглавила
хана.  Возможно,  ей  помогали амкары.  Но Тбилиси должен быть спасен.  Хану
голову не приклеишь,  а  царствовать над развалинами и  наслаждаться трупным
запахом  не  пристало  избранным.   И  он  нарочито  громко,   чтобы  слышал
Исмаил-хан, по-персидски спросил:
     - Не думаешь ли ты, мой царевич, что мать девушки говорит правду?
     - Я другое думаю.  Надир был знатный пехлеван,  ни в состязаниях, ни на
охоте никем не бывал побежден.  И если надменному Юсуф-хану скажут,  что его
сына, как цыпленка, обезглавила слабая девушка, на месте саблей приколет...
     - Караван! Караван! - кричал амкар Беридзе.
     - Светлый князь,  -  подбежал возбужденный сарбаз,  - караван пришел! У
ворот  Дигомских стоит,  твоего разрешения ждет  в  Тбилиси войти!  Говорят,
парчу, бархат, шелк привез... изделия тоже...
     Сдернув с плеч платок, Нуца накинула его на голову Циалы и поволокла ее
в  гущу амкаров.  Толпа вмиг раздвинулась,  пропустила женщин и снова крепко
сдвинулась в непроходимую стену.
     - Говорят, для сарбазов тоже дешевый товар привез!..
     Почти на  руках дотащила Нуца  сопротивлявшуюся Циалу.  Втолкнув ее  во
двор,  Нуца  быстро закрыла на  засов  калитку,  увлекла девушку в  комнату,
набросила на  дверь большой крючок и,  как  разъяренная мегера,  налетела на
Циалу:
     - Ты что, подлая гиена, задумала? Или совсем ослепла? Почему свой народ
на горе обречь решила?  Ты думаешь,  тебя спасали?  Сдохла бы за это - никто
внимания не обратил бы!  Думаешь,  из-за тебя сыпали ложь,  как зерна курам?
Тбилиси спасали, жизнь тысячам грузин спасали! Кому ты мстила, помесь лошади
и шакала?  Думаешь,  персам?  Они месяц молили аллаха дать им удобный повод,
чтобы выпотрошить Тбилиси.  Вай ме! Кто видел еще такую ишачью танцовщицу! -
И, размахнувшись, со всей силой ударила Циалу по щеке, потом по другой. "Для
ровного счета",  -  решила Нуца  и  снова принялась осыпать бранью оробевшую
Циалу:  - Если горе имела, зачем по всему майдану разменяла?! Или святое имя
Паата  Саакадзе для  тебя  деш