пропастью,  которую не перешагнут,
чтобы встретить друг друга,  князь и азнаур.  Для меня выгодна эта преграда,
для  бога тоже,  -  ибо  дружба "барса" и  "змеи" противозаконна!  Да  будет
известно:   прыгающий  должен  прыгать,   ползающий  -   ползать,   иначе...
расшалившись, они могут опрокинуть трон".
     Хосро-мирза,  царевич Кахети,  ставленник могущественного шаха  Аббаса,
вздрогнул.  Открыв глаза, он пытливо оглядел "зал оранжевых птиц", остановил
свой взгляд на Кериме и весело рассмеялся...

     - Тут я,  о мой повелитель, весь превратился в слух, - продолжал Керим,
- ибо испугался слишком долгого молчания Хосро-мирзы.  "О  Керим,  ты словно
добрый вестник,  -  так  начал говорить повеселевший царь  Картли.  -  Слава
аллаху, предопределившему мне написать такой ферман, ибо и я видел Моурави в
ореоле славы Непобедимого.  Но  еще один ферман повезешь ты,  о  Керим,  для
княгини Хорешани.  Пусть, когда захочет, вернется, одна, или... с мужем, или
еще с кем пожелает.  Носте тоже перейдет обратно к владельцу,  награжденному
им за доблесть".
     - Не  хочешь ли ты,  Керим,  сказать,  что будущий царь скрепил печатью
такие ферманы?
     - Аллах свидетель, скрепил, ага Дато, и как раз они со мною.
     Воцарилось молчание.  Дареджан робко вскинула голову и тотчас опустила:
"О защитница всех скорбящих, подскажи Моурави дать согласие!"
     - Оказывается,  я  когда-то  не  напрасно  подсунул шаху  Аббасу  этого
хитрого  политика Багратида Хосро  взамен  благородного,  но  бесхитростного
Багратиони Луарсаба Второго...  И не раскаиваюсь,  ибо не трудно понять, кто
для  Картли важнее.  Думаю,  хитрец недаром открывает мне  возможности мирно
вернуться в Картли, но он тешит себя надеждой, что только о возвеличении его
трона буду  я  печалиться.  Пусть раньше подумает,  как  сделать,  чтобы дым
очагов  народа подымался густой и  синий,  чтобы  "обязанные перед  родиной"
уходили на битву веселыми,  не опустошая закрома своих дарбази, чтобы князья
сняли дорожные рогатки, ибо пошлиной за проезд через их владения они снижают
торговлю и еще больше обедняют народ,  лишая его возможности продать излишек
и купить необходимое.  И еще: на войне весь народ грудью защищает отечество,
а трофеи делят между собою только владетели.
     - А азнауры нет?
     - И  азнауры  не  должны  самовластно делить  то,  что  не  ими  только
заработано.  Ты не усмехайся,  мой Папуна,  я говорю не о трофеях,  взятых в
далеких странах, немало и я добыл их в чужеземных владениях.
     - Хорошо добыл! - возмутился Дато. - Скажи лучше, сколько себе оставил?
     - Полтора шаури на  заплату для  цаги!  Все на  оружие и  на  улучшение
хозяйств народу роздал.
     - Э,  Димитрий,  не совсем так:  отдавал народу часть доходов от личных
земель,  а надо,  чтобы народ от всего царства прибыль получал. Так вот, все
трофеи должны поступать в  "сундук царства",  и  пусть сам  царь с  честными
мдиванбеками определяют,  сколько  кому  и  за  что  следует и  сколько надо
оставить на постройку крепостей, мостов, на украшение городов.
     - Дорогой Георгий, ты забыл про церковь, - засмеялся Дато, - этого тебе
никогда не простят!
     - Об этом не следует беспокоиться,  церковь всегда о  себе напомнит.  И
если я  что-нибудь понимаю в  царях,  то  этот Багратид,  Хосро,  не  станет
препятствовать  мне   объединить  Грузию  в   одно  царство  и   притворится
непонимающим,  когда мы,  азнауры,  -  скажем, с ничбисцами - начнем гнать с
наших земель не только мусульман, но даже их тени.
     Спросите -  почему?  Хосро  -  царевич-грузин и  собирается царствовать
единолично и долго.  Добавлю:  царствовать от "Никопсы до Дербента!" Как при
солнцеликой.  А для такого величия трона ему нужно признание всего народа, а
не только князей,  стяжателей всех земных благ. Он все не хуже меня понимает
- и  потому,  что не раз в  Исфахане говорил с  ним об этом,  и потому,  что
хорошо знает,  что представляет собою изгнанный народом царь.  Итак, решено:
мы,   мои  соратники,  вернемся  в  Картли  и  будем  выполнять  давно  нами
намеченное.  Да возвеличится наша любезная родина!  Да царствует в ней царь,
нужный народу,  а не мне и Шадиману!..  И вот еще главное: запомните все - и
ты,  мой  Автандил,  и  ты,  мой Иорам,  продолжатели рода Георгия Саакадзе,
"первого обязанного перед родиной":  "Счастлив тот,  у кого за родину бьется
сердце!"
     И вновь наступила тишина, но не гнетущая, а торжественная. Все понимали
значение этого часа.
     Саакадзе оглядел свою семью и облегченно вздохнул:  "Вместе ли, или без
меня, но моя семья вернется на родину, к очагу прадедов, без которого нет на
земле благополучия".
     Ночной мрак слил горы и равнину,  стены и минареты, лишь изредка стража
вздымала тусклые  фонари,  зловеще  отбрасывающие блики.  До  хрипоты  лаяли
собаки,  звеня цепями.  И  вода  городских источников,  черная,  как  смола,
журчала так  притаенно,  словно  была  прикрыта войлоком.  Твердыней мрачной
жизни, отрицающей простор и сковывающей воображение, представлялся Эрзурум в
эту нескончаемую ночь.
     Но  лица  "барсов"  были  освещены  тем  несказанным  светом,   который
зарождается в глубинах сердец. "Вернуться в Картли дорогой мира!" Счастливое
волнение охватило женщин, когда Керим торжественно достал из узкого кожаного
мешочка два фермана со  свисающими на оранжевых шнурках печатями Хосро-мирзы
и положил их перед Саакадзе.
     Внимательно зачитав оба фермана,  Моурави протянул один Русудан, другой
- Хорешани.  Они  в  свою  очередь передали их  "барсам",  а  Димитрий после
некоторого раздумья - Кериму.
     - Пусть у  тебя хранится то,  что сейчас дороже всех ценностей.  Все же
Хосро молодец, полтора верблюжьих хвоста ему на папаху! Вспомнил, кто сделал
его "богоравным".
     По  молчаливому уговору пира не устраивали.  Говорили тихо,  задушевно.
Мечтали о том, что вновь сомкнутся все дороги.
     Русудан была молчалива, но вдруг сказала:
     - Дорогой  Керим,  я  догадываюсь,  что  кара  настигла Зураба.  Прошу,
передай моей  матери,  что  князь  Арагвский предал  не  только Моурави,  он
запятнал родину!  По  таким витязям ни мать,  ни родные не должны убиваться.
Что стоит кровь, отравленная низменными страстями?
     Папуна  любовно  укладывал в  свой  хурджини двух  игрушечных буйволов,
впряженных в  крохотную арбу,  на  которой возлежал бурдючок.  Этот  подарок
старого Квливидзе,  привезенный Керимом, имел для Папуна особую прелесть, он
напоминал о  пути  в  Носте,  о  безмятежных днях  далекой юности.  Димитрий
подтягивал желтые цаги,  полученные от  деда  также  благодаря Кериму.  Дато
прикреплял к  сетчатой кольчуге сиреневую ленту  неизменно любимой Хорешани,
Элизбар и  Пануш навешивали на  древко разорванное в  бурях и  боях  знамя -
"барс,  потрясающий копьем".  Керим  и  Иорам,  остающиеся в  Эрзуруме ждать
возвращения Моурави с "Дружиной барсов", придирчиво проверяли седловку.
     Утро выдалось пасмурное.  В  сероватой пелене исчез пик Эйерли-Даг.  Не
стало  видно  зеленых флагов  с  полумесяцем на  башнях  Меджидие и  Азизие,
поднятых в честь отбытия Моурав-паши из Эрзурума.  Краснобородый паша, новый
начальник крепости,  преподнес главе "барсов" Гурджистана Каратабан - серого
отлива  ятаган  с  гравированной золотом  надписью:  "Благодарный Эрзурум  -
Моурав-паше!"
     Орта  сипахов  с  крыльями  на  низких  шлемах  и  продолговатых щитах,
горделиво восседая на  серых  в  яблоках  и  золотистых скакунах,  застыла в
строю, готовая сопровождать любимца султана.
     "Выступаем в последний бой!  -  переговаривались "барсы".  - Пора круто
повернуть колесо судьбы.  Ничто не должно помешать нам добыть победу.  Перед
этой единственной целью пусть отступят неудача,  любой просчет, сама смерть.
Победа и  жизнь!  В  этом залог нашего возвращения на  родину,  в  этом ядро
будущего обновления Грузии,  которая под  сенью скипетра одного царя  сметет
верхних,  средних и нижних князей - стяжателей и честолюбцев, не оставляющих
попыток взнуздать век, навсегда надеть на шею народа свое сатанинское ярмо".
     Поднявшись  на   верхний   двор,   долго   смотрели   оставшиеся  вслед
удаляющемуся Георгию  Саакадзе и  неотступно следующим за  ним  его  славным
сподвижникам.  Увы!  Они скакали не по дороге,  ведущей к  рубежам любезного
отечества.
     Три  бунчука словно  полыхали красным пламенем,  все  дальше  и  дальше
удаляясь на запад, в город Токат, город мелодичных колокольчиков.


        "ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ"

     Шах Аббас смеялся.  Во дворце Чехель-Сотун было пустынно, и он мог дать
волю  обуявшему его  хохоту.  Из  тридцати пяти миниатюр "Калилы и  Димны" -
книги индийских басен -  эта вызвала у него веселые слезы.  Удирающим ослом,
изображенным между  двух  деревьев,  он  представил царя  Теймураза,  лисой,
бегущей рядом с ослом и воинственно на него смотрящей, - Хосро-мирзу, а себя
- львом,  догнавшим осла  и  вонзившим в  его  бархатистую спину свои острые
зубы.
     В  Чехель-Сотун,  возведенный им  дворец  сорока  колонн,  -  двадцати,
поддерживающих резной карниз,  и двадцати их отражений в водоемах, - он, шах
Аббас,  вложил свое высшее желание:  быть в веках величественным и постоянно
отражаться в сознании людей.
     На высоту полета орлов поднял он Исфахан и  по праву смеет воскликнуть:
"Исфахан нисф-и-джахан!"*.  По  его повелению даваттар -  начальник писцов -
точно  подсчитал то,  что  преисполнило шах-ин-шахское сердце  гордостью.  В
шах-городе,  окруженном глинобитными стенами, создано им, "львом Ирана", сто
шестьдесят две мечети,  сорок восемь религиозных школ,  тысяча восемьсот два
караван-сарая  и  двести семьдесят три  общественных бани.  И  теперь султан
Мурад IV, собака из Сераля, посягает на крепость шиитов, жемчужину Сефевидов
- неповторимый Исфахан!
     ______________
     * Исфахан - половина мира (перс.).

     Почему  султан руками Георгия,  сына  Саакадзе,  сокрушил Абаза-пашу  и
усмирил Эрзурум?  Почему привел в  покорность вождей арабов в Сирии?  Почему
нацелился на город красоты -  Багдад?  Аллах и его ставленник на земле,  шах
Аббас,  знают почему.  Имея  за  спиной мирные вилайеты и  овладев Багдадом,
можно повести наступление бешеных орт  янычар на  Керман-шах -  Хамадан,  на
Дизфуль -  Исфахан.  И  Георгий Саакадзе -  хищник  из  Гурджистана,  он  же
Моурав-паша,  созданный воображением султана,  - распустив по ветру свои три
хвоста-бунчука,  не  преминет нанести удар  шаху  Аббасу  в  самое  сердце -
Исфахан. К Русии тянется.
     Иса-хан с тяжелыми вестями прибыл к стопам "льва Ирана". Но он искусный
полководец,  и не его вина,  что Георгий,  сын Саакадзе,  неуязвим. Ведь сам
шах-ин-шах  наградил гурджи званиями Непобедимый и  Копье  Ирана.  Теперь на
этом копье зеленый значок с полумесяцем. Иса ни при чем.
     Сам шах Аббас должен перехитрить Моурав-пашу.  Надо использовать время,
пока нет  его  в  Гурджистане,  подчинить наконец эту непокорную страну гор,
установить там  персидские порядки,  а  затем все  внимание сосредоточить на
линии Багдад - Диарбекир.
     Аллах  милосерд!  Тысячи тысяч  сарбазов не  могли бы  сделать то,  что
сделали дожди в Месопотамии. Спасительные дожди!
     Каждый день  оттуда прибывают гонцы  и  приносят приятные вести:  дожди
рушат Месопотамию,  день за  днем -  семьдесят дней подряд!  Евфрат и  Тигр,
покинув берега,  угрожают бескрайним просторам. Солнце тонет в громоздящихся
тучах,  в  море грязи превратились дороги и пути,  ведущие к пределам Ирана.
Сам аллах вмешался в  войну,  справедливо предпочитая помочь не  султану,  а
шаху.  Но  это  не  значит,  что  все  надо  свалить на  аллаха.  Необходимо
подготовить и  самому  "льву  Ирана"  сокрушительный удар,  дабы  уничтожить
войско султана, отвергнутое небом. Уничтожить на линии Диарбехир - Багдад.
     Тысячи сарбазов,  освобожденных от необходимости стеречь призрак страха
в  Гурджистане,  он,  шах Аббас,  бросит против полководца Мурада IV.  И как
первый разведчик государства Сефевидов,  он должен обследовать Месопотамию и
подготовить аемлк арабов для большой войны.
     Собираясь в дальний путь, шах решил закончить еще одно важное дело... В
Чехель-Сотун созвал он  ханов,  советников и  полководцев.  Мраморные фигуры
рабов вздымали чаши  фонтанов.  Под  мелодичный шум  падающей воды  до  ночи
совещался с  ханами шах  Аббас,  открыв им  свой  план -  руками Хосро-мирзы
присоединить Гурджистан к Ирану.
     - О  всевидящий  и  предрешающий!   -   воскликнул  Иса-хан,  застыв  в
почтительном поклоне.  -  Мудрость твоего  ставленника осветит  погрязшую во
тьме страну!
     - Аллах  пошлет  догадливость  Гурджистану  покориться  шах-ин-шаху!  -
возвел к  небу руки обрадованный Караджугай.  -  Наступит полная покорность,
ибо Хосро-мирза предан "льву Ирана", как луна небу...
     - О опьяненный хан-див,  - приложил руку к сердцу Эреб-хан, - ты все же
дождался фермана  на  воцарение терпеливого мирзы,  чтобы  опорожнить лишний
кувшин за грозного, но великодушного "льва Ирана"...
     Шах милостиво улыбнулся и умышленно пригрозил своему любимцу.
     - Видит пророк,  ты,  Эреб-хан,  никогда не утолишь свою жажду, ибо она
неутолима.  Знайте,  ханы,  я  решил  не  сразу  одарить Хосро-мирзу короной
Картли-Кахети,  пусть  раньше от  моего  имени  правит страной гор,  хоть  и
получит тайный ферман и право воцарения.  Иначе скажут: "Шах не мог покорить
Теймураза,  а  пришел Хосро  -  царевич Кахети -  и  сразу превратил огонь в
пепел".
     Высказал шах  Аббас  восхищенным ханам  свое  намерение уничтожить царя
Теймураза.  Пусть мирза благодетельствует Картли.  Этим, аллах свидетель, он
отторгнет  от  кахетинского царя  картлийский народ  во  главе  с  церковью.
Поэтому шах  с  мирзою  пошлет  католикосу ларец  с  золотыми монетами,  что
подкрепит увещевания "льва  Ирана" и  убедит грузинский народ,  что  они  не
пустой звук,  а  царевичу Хосро-мирзе  помогут укрепить царство,  всегда им,
шахом Аббасом,  любимое.  Но если церковь опять, как при царе Симоне, начнет
помогать чужому царю,  то,  как ни больно сердцу шаха,  ему придется послать
сто  тысяч кизилбашей под  начальством Исмаил-хана и  Иса-хана,  ибо Хосро в
душе  грузин и  не  сумеет,  как  следует исламитянам,  смести с  лица земли
монастыри, а их богатства переправить в Исфахан, а царскую казну...
     Уже сейчас возликовал бы шах,  если б знал, как точно он рассчитал свой
ход против церкови. Католикос понял всю безвыходность своего положения: ведь
Моурави,  которого церковь всегда держала наготове, как стрелу на тетиве, не
было.  Повлияли и  красноречивые уговоры Хосро-мирзы  не  подвергать царство
ужасам и  содействовать ему,  ставленнику шаха,  в  выполнении замысла "царя
царей";  тем  более церковь помнила,  что  и  при  первом своем пребывании в
Восточной Грузии Хосро избегал разорять Картли.
     Было уже за  полночь,  когда совсем неожиданно к  Гассану пришел гость.
Гассан  сначала  выразил  удивление:  разве  полночь  способствует  веселому
расположению духа?  Но гость зашептал на ухо Гассану нечто такое, что Гассан
в  порыве благодарности схватил гостя за  обе  руки и  втащил к  себе,  дабы
угостить его прохладным шербетом.
     Оказывается,  Гассан,  друживший со  старшим слугою  Эреб-хана,  немало
узнавал от  него  новостей.  Вот  и  сейчас слуга  предупредил Гассана,  что
Эреб-хан,  вернувшись из Чехель-Сотун, стал, по обыкновению, уничтожать зло,
то есть выпил много вина и  не преминул рассказать любимому сыну все,  о чем
говорилось среди двадцати колонн, устремленных ввысь, и двадцати, отраженных
в воде.  Желая обрадовать Гассана, а вероятнее всего - еще больше похвастать
своей близостью к  хану,  слуга,  как  только Эреб уснул,  прибежал в  дом к
находчивому гебру.
     Проводив  друга  и  пообещав ему  устроить пир,  когда  все  свершится,
Гассан,  несмотря на волнение, решил молчать до рассвета. Но радостная весть
от первых петухов до последних давила его,  не давая уснуть.  И  на рассвете
Гассан схватил золотой талисман и  золотые туфли,  которые мирза  приготовил
именно на такой случай,  кинулся будить Хосро.  Очевидно,  мирзу ублажали во
сне приятные видения,  ибо,  рассвирепев,  он,  не поднимая головы с мутаки,
швырнул в  Гассана кальян.  Обратив на  это внимания столько же,  сколько на
вздох курицы, Гассан вскрикнул:
     - Да будет твое пробуждение подобно полету орла в  небе!  Я,  ага,  сон
видел.
     - Ты что же,  разжиревший кабан, не мог подождать до утра? И потом, кто
тебе сказал, что я стремлюсь к небу?
     Обозленный мирза снова стал  искать,  что  бы  еще  потяжелее метнуть в
Гассана,  но,  не  найдя  увесистого кувшина,  ограничился легким  столиком.
Отскочив, Гассан выкрикнул:
     - О  гебры!   Будьте  мне  свидетелями!   Сегодня  шах-ин-шах  призовет
Хосро-мирзу...  -  и,  заметив,  что Хосро хочет повернуться на  правый бок,
закричал: - Ага, я сегодня сон видел, будто вся площадь полна гебрами, и все
кричат вместе, и никто друг друга не слушает.
     Тогда  выехал  на  золотистом коне  молодой гебр  и  сказал:  "Пусть не
забудет мирза надеть талисман,  ибо не только горе,  но и  радость убивает".
Тут я проснулся и поспешил к тебе,  о мирза мой,  с талисманом, ибо сказано:
мертвого никаким царством не обрадуешь.
     - Из-за такого сна ты,  паршивый ворон,  оторвал меня от райской гурии,
которую я так сжимал в объятиях,  что из нее молоко сочилось?! Я тебя живого
обрадую царством мертвых,  послав на ужин шайтану! - И Хосро схватил саблю с
надписью: "Берегись - обожгу!"
     Но Гассан как ни в чем не бывало еще громче закричал:
     - Тут  один  самый старый подошел близко и  смотрит на  меня удивленно:
"Почему,  о Гассан,  ты не будишь своего господина?  Разве шах-ин-шах любит,
когда его заставляют ждать?  Поспеши,  о верный Гассан,  пусть твой господин
заранее наденет золотые туфли. Ведь сегодня он услышит слова, подобные звуку
флейты".
     Может,  Хосро и запустил бы в Гассана саблей, но вбежал бледный слуга и
сказал,  что Караджугай-хан прислал гонца предупредить Хосро-мирзу, чтобы он
сегодня не  ел  ничего  пахучего,  ибо  "солнце Ирана",  возможно,  допустит
сегодня счастливого мирзу к своей алмазной руке.
     Когда  к   вечеру  взволнованный  и  бледный  Хосро-мирза  вернулся  из
Чехель-Сотун,  он осыпал Гассана подарками и, позвав своего лекаря, приказал
следить за здоровьем Гассана,  словно перед ним был не слуга,  а драгоценный
сосуд, наполненный райскими изречениями.
     С  того времени Гассан стал совсем полновластным хозяином в доме мирзы,
а сам Хосро-мирза ни в чем не отказывал ловкому сновидцу...
     Если покончено с одним делом, можно заняться другим. Из самого большого
кувшина,  если перевернуть его,  вода выльется до последней капли.  А  разве
небо над Месопотамией не дно большого кувшина?  Пусть флейтисты, барабанщики
и трубачи играют "Отъезд". Шах Аббас торопится.
     И вот Чехель-Сотун погружается в безмолвие.  А шах-ин-шах собирается на
поля битв.  Но  напрасно засуетился гарем,  "лев Ирана" строго объявил,  что
едет только с приближенными ханами:  полководцами,  ближайшими советниками и
прислужниками.  "Такое решение вызвано важностью дела",  - так говорят ханы.
Но  жены  и  хасеги-наложницы  потихоньку  шепчутся  в  прохладном саду  под
деревьями,   в  зеленой  и  розовой  воде  бассейнов,  на  тахтах,  покрытых
керманшахами:  "Шах  отправил  к  Лелу  евнуха  Мусаиба  -  не  пожелает  ли
царственная Лелу сопровождать шаха в  его  поездке".  Предвидя резкий отказ,
Мусаиб  приказал евнухам не  сторожить дверь,  в  которую он  войдет.  И  не
напрасно.  С отвращением Лелу заявила, что никогда и никуда она сопровождать
убийцу своего сына не станет,  а  если еще живет,  то ради внуков,  которых,
если не уберечь, может постигнуть участь их отца.
     Со  всеми  предосторожностями Мусаиб докладывал грозному "льву  Ирана",
что царственная Ле