чом между ушей, осел истошно закричал.
     Это  развеселило  исфаханцев.   Насмешки,   как  пшаты,  посыпались  на
потрясенного бека,  от резкого толчка голова его качнулась и поникла. Больше
ничего бек не ощущал.
     Шах Аббас задумчиво провел по усам, топорщившимся, как у ежа, и на лице
отразилось умиление. Вкрадчивым голосом он сказал:
     - Мохаммет изрек:  "Будьте  справедливы,  ибо  справедливость близка  к
благочестию".  Желание вашего царя и моего брата,  Михаилы Федоровича, и мое
желание  -  близнецы.  Я  наказал  преступных беков,  ибо  так  угодно  царю
Московии,  богатому и великому, вознесенному и возможному. Пустъ же ваш царь
и мой брат проявит справедливость и накажет тех, что преступили мой закон.
     В знак благодарности Тюфякин отвесил поклон, но не слишком низкий:
     - Бью челом, Аббас шахово величество, на твоей милости!
     Русский князь отлично понял,  на что намекает шах,  но и виду не подал:
он был под защитой государева наказа, от которого не отступал ни на йоту.
     Шах Аббас, подняв руки к небу, продолжал:
     - Аллах свидетель,  царь Гурджистана, стойкий Луарсаб, будет освобожден
от мук.  И пусть продлится моя дружба с великим царем,  сияющим, как луна. А
торговля наша да возвеселится!
     Челом бил и второй посол.  Дьяк же не отводил взора от золотого чана со
льдом, поднятого на возвышение, и дивился: лед был милее его душе, чем чан.
     На  Майдане-шах  конюхи  в  великолепных нарядах  отвязывали лошадей  -
готовилось конское учение. Князь Тюфякин заверял "льва Ирана": что ему, шаху
Аббасу,  любо,  то и царю Михайле Федоровичу любо,  а что ему не любо,  то и
царю Михайле Федоровичу не любо.
     - Преславный великий государь наш  и  великий князь  Михайло Федорович,
всея Русии самодержец,  с  Аббас шаховым величеством как были,  так и впредь
будут в любви,  и в дружбе, и в ссылке. Всему дому персидскому государь царь
преж сего хотел добра, а ныне наипаче того.
     Дворцовый толмач  бойко  переводил.  Шах  Аббас  дружелюбно смотрел  на
посла, и лишь неприметно дергались уголки его губ.
     - А как отпустишь нас, послов, - продолжал Тюфякин, - и что прикажешь -
то  я  до  его величества донесу.  А  будет твоя шахская грамота,  то и  ее,
высокую и мудрую, передам. А будет твоя воля отпустить с нами царя Луарсаба,
то доставим его в царствующий город Москву, как твою великую милость.
     - Хану Эмир-Гюне прикажу снарядить вас!  Вот как грамоту закончу,  то и
отпущу.  Иншаллах!  По моему посланию,  ваш царь и мой брат пожалует вас!  А
сейчас  посол,  повелеваю:  отдели  от  своего посольства сокольников,  дабы
отправились они с моими ханами в Гулаби для сопровождения желанного вам царя
гурджи Луарсаба до места, где ты, князь Тюфякин, со своими людьми дожидаться
будешь.
     Послы вновь челом били шаху.
     Через  площадь галопом проносились кони-ветры.  Немыслимый блеск камней
на  их сбруе до боли слепил глаза,  -  словно хвост волшебной кометы зацепил
Майдане шах...

     Пыль густым слоем покрыла лицо Рустам-бека, брови исчезли, а губы стали
серыми.  Понукаемый погонщиками осел с трудом передвигал ноги.  Окостеневшей
рукой бек по-прежнему сжимал хвост осла.  Жертву позора,  Рустама,  на  всем
пути  через  Исфахан  сопровождали  насмешки  и  оскорбления.  Шаровары  его
изодраны в  клочья,  плевков было столько,  что он уже не ощущал их.  Конные
сарбазы,  окружившие бека,  тоже не упускали случая поиздеваться над ним: на
перекрестках,  гда  особенно много скоплялось исфаханцев,  неизменно один из
сарбазов,  свесившись с  седла,  награждал Рустама подзатыльником,  а  лихой
юзбаши изощрялся в циничных шутках:
     - Благодари аллаха,  бек!  Ты остался с тем,  без чего гурии бесполезны
для правоверного! Лучше два персика и один шип, чем лавка в Багдаде!
     Пройдя мост  Поле Хаджу,  процессия вступила в  предместье Саадат-абад.
Справа и  слева тянулись глинобитные заборы,  людей становилось все  меньше:
ютившаяся здесь беднота предпочитала не показываться на глазе сарбазам.
     Наконец Исфахан остался позади.  Пошли  рисовые поля,  потом потянулись
тутовые рощи.
     Внезапно процессия остановилась у журчащего источника.  Навстречу рысью
скакали  всадники.  Рустам-бек  смотрел,  мучительно напрягая зрение,  и  не
верил.  К  нему  подходил  советник  шаха,  грозный  Эмир-Гюне-хан,  за  ним
телохранители вели горячившегося скакуна и несли богатые одежды.
     Юзбаши скомандовал сарбазам,  и  двое из них бросились к  Рустам-беку и
сбросили с него цепи, другие выстроились в ряд и отсалютовали ему саблями.
     Рустам-бек,  не  в  силах  что-либо  понять,  приписывал видимое шуткам
шайтана. Эмир-Гюне-хан наставительно сказал:
     - Во  имя  аллаха,  здесь закончился путь Рустам-бека!  Во  имя аллаха,
здесь начался путь Джемаль-бека. Вместе с пылью смой с лица прошлое.
     Рустам-бек  рванулся к  хану,  намереваясь приложить к  губам полу  его
кафтана, но советник шаха строго остановил его:
     - Остановись,  неосторожный бек!  Что  можно было Рустаму,  того нельзя
Джемалю! Во имя Аали, выполняй волю шах-ин-шаха!
     - Велик шах Аббас!
     Рустам-Джемаль наклонился к воде источника и смыл пережитый позор.
     И   тут,   суетясь,   цирюльник  стал   умащивать  тело  бека  лечебным
благовонием,  смочил розовой водой лицо, а телохранители шаха помогли надеть
ему  парчовый азям  и  прицепили к  шелковому поясу  саблю.  Дворцовый конюх
подвел скакуна.  Рустам-Джемаль,  не  помня себя от  счастья,  вложил ногу в
узорчатое стремя и  плавно опустился в  седло;  приложив руку к  сердцу,  он
слушал Эмир-Гюне-хана.
     - Джемаль-бек,  ты особый гонец шаха! Передашь Али-Баиндуру все то, что
я  тебе  скажу,  когда  мы  тронем коней.  Не  изврати смысл  священных слов
шах-ин-шаха:  царь Гурджистана,  стойкий Луарсаб,  должен быть освобожден от
мук. Да избавит аллах Али-Баиндура от непослушания воле шах-ин-шаха!
     - Воля шаха Аббаса священна! - воскликнул Рустам-Джемаль.
     - Скачи в Гулаби,  не считая времени.  Конь твой должен обрести крылья!
Знай,  крылья царю  Луарсабу везут  послы Московии.  И  помни,  бек:  каждый
выигранный час приблизит тебя к Казвину,  ты,  вместо Булат-бека, будешь его
султаном. Так пожелал шах Аббас!


        "ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ"

        "ТЫСЯЧА ВТОРАЯ НОЧЬ"

     - Ай балам!  Ба-ла-амм! - хрипло тянул караван-баши, старась подбодрить
купцов, уже отчаявшихся увидеть в безбрежных песках хотя бы ту воду, которая
возникает и исчезает по желанию насмешливого дива.
     Даже семь бывалых погонщиков,  вытянув коричневые шеи,  жадно впивались
воспаленными глазами  в  неровные гряды  барханов,  за  которыми им  чудился
оазис: тени пальм и притаенное журчание родника.
     Монотонно звеня  колокольчиками и  устало  перебирая кривыми ногами  по
сыпучему песку,  медленно тянулись верблюды,  влача  за  собой  бесформенные
тени.  Густое  оранжевое солнце терялось в  лиловых далях,  и  лучи,  словно
раскаленные копья, оброненные всадниками, усеивали пустыню.
     - Иншаллах,  мы  до  мрака достигнем конца мертвой дороги и  насладимся
прохладой в  первом  караван-сарае,  -  с  трудом  проговорил грузный купец,
поднося к запекшемся губам пустой кожаный сосуд.
     - Иншаллах!  -  вздохнул купец  с  лицом  цвета корицы,  ощущая во  рту
солоноватую пыль.
     - Иншаллах!  -  с  надеждой повторил юркий купец,  полой халата вытирая
лоб,  высохший,  будто корка дыни.  - Мы должны скоро услышать долгожданный,
как  любовный крик,  лай  собак,  если даже назойливый песок засыплет нам...
скажу учтиво - уши.
     Остальные купцы,  изнывая от зноя,  молча смотрели на небо,  казавшееся
обладателю  большого  тюрбана  треснувшим аметистом,  вокруг  которого,  как
представлялось  владельцу  полосатых  тюков,   разорванным  шелком   змеился
коралловый туман.
     - Ай  балам!  Ба-ла-амм!  -  снова уныло затянул караван-баши  и  вдруг
оборвал напев. - Клянусь Меккой, впереди желтеют стены!
     - Опять шутки гулей!  - очнувшись от дремы, проговорил веселый купец. -
Всем соблазняли красношерстные, заставляя караван двенадцать раз сворачивать
с пути!  Разве не качались приветливо перед усталыми глазами шахские ханэ из
прозрачного мрамора?  И  разве мозаичные мечети не манили нас под прохладные
своды? А фонтаны с холодной водой не завлекали в зеленые сады? Но стоило нам
приблизиться,  нечистые тотчас  прятали усладу  путешественников в  глубокие
карманы своих шаровар, сшитых из кожи неверных.
     - Да снизойдет на нас милость аллаха! - настойчиво сказал караван-баши,
решительно повернув головного дромадера. - На этот раз духи ни при чем.
     Почуяв отдых,  верблюды,  плюясь желтоватой слюной,  учащенно зазвенели
колокольчиками. Еще одно усилие - и караван стал.
     - Слава святому Хуссейну!  -  вскрикнул юркий купец,  первым спрыгнув с
преклонившего колени верблюда.
     Нащупывая  рукоятки  ханжалов,  исфаханские купцы  оживленно подошли  к
глухой  высокой  четырехугольной глинобитной  стене,  за  которой  пряталось
двухэтажное строение с  плоской  крышей,  узкими  окнами  и  глиняным полом,
дающим прохладу.
     Чернолицый хозяин, ловко орудуя длинной палкой с железным наконечником,
отогнал неистово лающих  псов,  открыл  овальные ворота и,  радостно сверкая
белками глаз,  разразился приветствием:  "Да  не  поразит вас аллах,  щедрые
купцы, неожиданной стрелой злоключений!"
     Пропустив мимо  ушей  сладкие  слова  хозяина,  погонщики устремились в
глубь двора,  под спасительный навес,  где вьючные верблюды,  не  удостаивая
вниманием их окрики, валились вместе с поклажей на душистый саман.
     Проворные слуги притащили глиняные кувшины,  и исфаханцы с наслаждением
прильнули к свежей воде, величайшей ценности пустыни.
     Перетащив  тюки  в  отдельную  сводчатую  комнату,   погонщики  гурьбой
устремились в общее помещение,  предвкушая блаженство еды и отдыха. А купцы,
еще  раз  тщательно  пересчитав  тюки,  расстелили  молитвенные  коврики  и,
пересиливая усталость,  совершили намаз. Пожелав хозяину благополучия во сне
и  наяву,   они  осторожно  осведомились,  почему  год  навесом  нет  других
верблюдов, а в конюшне, рассчитанной на целый табун, только две лошади.
     - О благочестивые купцы,  благословен святой Аали,  приведший вас в мой
караван-сарай,  ибо  десять дней он  подобен пустыне,  только что пройденной
вами.  Разбойник Альманзор -  да  ослепит его  святой  Хуссейн!  -  страшнее
проголодавшегося тигра. Он оседлал большую дорогу, как Ростем - дикого коня.
И  теперь напуганные купцы  путешествуют не  иначе,  как  соединив караваны.
Бисмиллах,  во  имя  чего  решились вы  на  длинный путь,  имея лишь семерых
погонщиков?
     - Клянусь аллахом,  - испуганно вскрикнул купец в большом тюрбане, - по
повелению  шах-ин-шаха  мы  объездили множество чужих  земель,  закупая  для
Давлет-ханэ и для своих лавок самое совершенное и приятное для ханских глаз.
Долгое странствие и  заботы о  ценном товаре отвлекли наши  мысли в  сторону
городов,  утопающих в бамбуках,  и зеленых берегов, приманивающих корабли, а
ветер не донес до нас весть о переменах в пустыне.
     - Благодарение всемогущему,  -  ответил хозяин, изобразив на своем лице
предельное благочестие,  -  пустыня вами пройдена,  и  да  предопределит вам
аллах умереть не  раньше ваших врагов.  Начинающаяся отсюда широкая дорога и
частые караван-сараи не благоприятствуют разбойнику Альманзору.
     - Я  знал,  что  наша дорога угодна аллаху!  -  воскликнул шарообразный
купец,  поднося к оранжевому носу пахучий янтарь.  - Перед путешествием я от
восхода до восхода возносил молитву и, увидев в мечети благочестивого старца
в  священной чалме  с  двенадцатью складками,  спросил  у  него  совета.  Он
предсказал мне благополучие в  пути и  желанное обогащение,  ибо от щедрости
шаха  Аббаса  исходит  золотой свет.  А  ханши  не  хотят  отставать от  жен
шах-ин-шаха и тоже тянутся к иноземным украшениям,  особенно с того далекого
дня,  как  "копье  Ирана"  -  гурджи  Саакадзе -  привез любимой жене  шаха,
царственной Лелу, алмазного соловья на бирюзовой розе.
     - Клянусь утренней звездой,  щедрость тут ни при чем!  Соловей захвачен
Непобедимым в Багдаде,  -  громко засмеялся веселый купец,  мысленно пожелав
себе захватить при случае бирюзового слона под алмазной пальмой.
     - И меня Мохаммет натолкнул посоветоваться с муллой,  - буркнул желчный
купец,  принимаясь за четки.  -  Подумав не более базарного дня,  он сказал:
"Повеление грозного шаха  Аббаса равно  повелению аллаха.  По  этой  причине
властелин неба охраняет путь предприимчивых правоверных.  Но,  отправляясь в
чужие  страны,  они  должны  дарами в  мечеть снискать к  себе  расположение
всемогущего".
     - Никто не может сравниться с  ученым дервишем в  умении предсказывать.
Безносый Мустафа из Яссы по сочетанию звезд предвещал мне крупную прибыль, -
самодовольно провел ладонью по красной бороде раскосый купец.
     - Иншаллах,  за  убытками только  глупцы путешествуют,  -  сказал юркий
купец,  сверкнув лукавыми глазами. - Конечно, - добавил он, понизив голос, -
караван-сарай  не  место для  успокоения,  но  если  четверо будут спать,  а
остальные сторожить,  то к утру мы все успеем отдохнуть и путь до следующего
караван-сарая будет нам усладой.
     При  слове  "успеем" купцы вновь ощутили страшную усталость,  и  хозяин
засуетился:
     - Да пребудет с вами аллах!  Войдите в общую комнату и окажите внимание
ужину, старательно приготовленному для поистине Хуссейном посланных гостей.
     - Да поможет аллах нам,  высокочтимый хозяин, оценить твои яства здесь,
- отрезал желчный купец, пересчитывая сложенные в углу тюки.
     - Слушаю  и   повинуюсь!   Святой  Аали  подсказал  мне  усладить  слух
благочестивых купцов чудесными сказаниями,  которыми вот уже четыре дня, как
фимиамом,  окуривает мою  душу благочестивый шейх.  Но  завтра он  со  своим
молчаливым слугою покидает мое  убежище прохлады,  и  слезы  отчаяния готовы
пролиться из моих глаз.
     - Встреча с шейхом -  хорошее предзнаменование,  -  одобрительно мотнул
головой грузный купец,  -  ибо шейх сказал:  "Раб мой,  воздай должное моему
гостю!" И если, о купцы, вам будет угодно, я приглашу шейха разделить с нами
обильную еду, дабы выявилась искренность и оживилась ночь.
     - Неприлично приглашать одному,  когда нас семеро,  -  ревниво произнес
желчный купец.
     - Кто  из  правоверных  не  восхитится  твоей  правотой,  -  подхватили
остальные, - общее приглашение всегда приятнее гостю...
     На широкой тахте,  покрытой ковром и украшенной подушками и мутаками, в
созерцательной неподвижности сидел,  поджав под  себя ноги,  стройный шейх в
богатой одежде,  и кто бы мог узнать в нем Керима-каменщика?  Чалма из белой
шерсти,   сложенная  двенадцатью  складками,  по  числу  двенадцати  имамов,
потомков  Аали,  оттеняла  мужественное смуглое  лицо.  Даже  проницательные
насмешливые  глаза  почему-то  понравились купцам.  Молодой  шейх  посмотрел
снисходительно,  задержав бег четок.  Он важно погладил выхоленными пальцами
черную шелковистую бороду и,  блеснув выкрашенными шафраном ногтями,  принял
от  своего  скромного  слуги  хрустальный  кальян,  готовясь  погрузиться  в
нирвану.
     - О благочестивый шейх,  - сказал юркий купец, молитвенно приложив руки
к  груди,  -  благословен аллах,  пославший тебя на  нашем пути!  Не  откажи
разделить с нами вечернюю еду.
     Шейх выдохнул ароматный голубой дым, подумал немного и произнес:
     - Мудрость  учит:   в   пути   каждый   правоверный  должен   запастись
осторожностью. И сам я бодрствую, дабы сохранить свой хрустальный кальян. Но
ваша  благопристойность внушает доверие,  и  да  будет наша встреча причиной
всякого благополучия.  Я,  поклонник шейха  Абу-Саида  ибн  Абул  Хейра,  да
освятит аллах дух его, принимаю ваше приглашение.
     Зажгли  запасные  светильники.   Почетный  гость  восседал,  обложенный
расшитыми  подушками,   а  купцы,  расположившись  вокруг  низкого  столика,
усиленно его угощали.
     Когда при помощи мяса козули и  фиников был утолен первый голод,  купцы
нашли своевременным нарушить неприличное молчание и заговорили все сразу.
     - По каким делам путешествуешь,  благочестивый шейх?  - спросил грузный
купец, вытирая сальные пальцы о хрустящий лаваш.
     - Благородные купцы,  неизбежно мне сказать такое слово;  мой отец,  да
живет вечно о  нем  память,  оставил богатство,  достаточное для  всех  моих
желаний,  и  я  странствую как  жертва пытливости и  любви к  мудрости,  ибо
сказано: "Кто путешествует ради науки, тому аллах облегчает дорогу в рай".
     - Благочестивый  шейх,   -   восторженно  сказал  юркий  купец,   -  не
встретилось ли на твоем пути то, что достойно восхищения?
     - Аллах благословил мой путь,  и  я  видел и  слышал многое,  что может
послужить поучением и  усладой для правоверных.  Да  не  будет сказано,  что
"Тысяча и  одна  ночь" Шахразады не  породила и  Тысячу вторую ночь любителя
назиданий.
     - Во имя Мохаммета,  -  воскликнули исфаханцы, - услади нашу еду Тысяча
второй ночью!
     - До  меня дошло,  -  важно проговорил шейх,  -  что во  многих странах
блаженствуют купцы, торгующие товаром чужого ума. Они направляют верблюдов и
коней в  разные стороны мира,  не смущаясь дальностью пути,  да приснится им
облезлый ишак, выспрашивают у легковерных газели, или притчи о храбром шахе,
или сказания о недобром хане или веселом диве,  записывают их на пергаменте,
да  окостенеют у  них  пальцы,  и  потом без  стеснения продают плоды чужого
раздумья,  выдав их  за придуманные ими.  В  каве-ханэ или чай-ханэ,  ловкие
дервиши,  размножив эти свитки на  тысячи тысяч подобных,  также продают их,
как свои,  певцам или сказителям.  О,  не имеющие совести,  они,  размахивая
палочками,  восседают на высоких табуретах и  пересказывают слышанное пьющим
каве  или  поедающим люля-кебаб.  И  выходит  по  желанию  шайтана:  прибыль
получают все,  кроме первого. Неизбежно мне спросить: не из тех ли вы купцов
и не чужими ли мыслями набиты ваши тюки?
     - О аллах,  да прославится мощь его! - вскрикнул грузный купец. - Много
лет я торгую,  часто обзывали меня обезьяной в тюрбане или обжорливым мулом,
но  еще  никто  не  осмелился обозвать меня  певцом  или  сказителем.  Знай,
благочестивый шейх, поклонник Абу-Саида ибн Абул Хейра, да освятит аллах дух
его,  тюки  мои  набиты  парчой,  алтабасом  и  тончайшей  шелковой  тканью,
вытканной по редким древним рисункам, носить которую достойны только любимые
жены шах-ин-шаха.
     - Воистину,  я  даже  не  слыхал,  благородный шейх,  о  таком краденом
товаре,  - сказал высокий, как шест, купец, - ибо слоновая кость, по желанию
шаха  Аббаса  укрытая  в  этих  тюках,   не  нуждается  в  соседстве  пустых
помышлений.
     - А разве изделия Индостана, золотые и серебряные, нуждаются? - спросил
шарообразный купец, удивленно вскинув красные, как бейрутский янтарь, брови.
     - Свидетель Габриэл,  мой товар не  золото и  не  серебро,  -  поспешил
вмешаться в разговор юркий купец,  -  но я нигде ке слыхал, чтобы за шафран,
ваниль,  камфару, кардамон, корицу, индийский тамаринд или имбирь платили бы
не золотом.
     - Или за  время моего пути изменилась сущность торговли,  -  проскрипел
желчный купец,  -  или никем не сказано,  что редкие благовония, прозрачные,
как слеза, масла, китайские лекарства в листах, целебные примочки, ароматные
мази,  крепкие настои  разных цветов,  драгоценные бальзамы и  душистые воды
стали дешевле золота!
     - Свидетель Хуссейн,  ваши  товары  украсили  бы  пещеру  Али-Бабы,  да
пребудет с  вами благословение всевидящего!  Но  шестой из  вас,  обладатель
большого  тюрбана,   неприветливо  молчит,  словно  печаль  правоверного  не
вмещается в  двух мирах.  А тюки его слишком малы -  не предназначены ли они
для хранения больших мыслей?
     - Не  знаю,  что навело тебя,  о  благо