ин,  разбитые
дороги и  разрушенные мосты,  но попечительством владетелей замков из века в
век,  дабы  не  меркло благосостояние царства,  восстанавливались караванные
пути, соединяющие владения наши..."
     Сначала Саакадзе показалось, что он ослышался. Каменные плиты качнулись
у него под ногами: что это - недомыслие или предательство?
     - "...и   посему,   за   заслуги  и   верность  трону  Багратиони,   мы
благоумыслили восстановить веками освященное право и  вернуть неотъемлемую и
постоянную собственность,  дороги и мосты,  законным владетелям - доблестным
князьям нашим..."
     Едва сдерживая гнев и возмущение,  Саакадзе напомнил царю о данной им в
Гонио клятве не разрушать ничего из уже созданного.
     - Мы  соизволили восстановить пошлинные рогатки,  ибо  большие  затраты
несут князья,  готовясь защитить трон наш от шаха Аббаса;  и  наше повеление
утвердил святой отец.
     - Неужели  ты,   Георгий,   надеялся,   что  князья  смирятся  с  твоим
самовольством? - насмешливо спросил Вачнадзе.
     - Некоторые князья иначе думают.
     - Таких неразумных ты мне, Моурави, не назовешь.
     - Неразумных, князь, я тебе не назову... - и вспомнил: "Во всем на меня
рассчитывай,  если даже придется ущемить мой кисет".  Очевидно,  Зураб знал.
Повеселев, он насмешливо оглядел келью: - Неразумных не назову, а вот верных
своему  слову,  изволь:  Мухран-батони,  Зураб  Эристави,  владетели  Ксани,
Георгий Саакадзе...
     - Выходит, собираетесь обогащать нас?
     - Вас?  Нет,  князь Чолокашвили, не вас, а азнауров и глехи непременно.
Узнав  о  ваших домогательствах,  мы,  полководцы четырех долин,  и  азнауры
Верхней,  Средней и Нижней Картли так порешили:  если царь уступит вам, то и
мы в своих уделах поставим рогатки,  дабы взимать с вас,  князья,  за проезд
двойные пошлины. Это вознаградит за убытки, которые нам причиняет бесплатный
проезд азнауров и глехи.
     До  боли  сжал  Теймураз ручки кресла,  ладонью провел по  лицу,  точно
стремясь согнать  красные пятна,  мысленно воскликнул:  "Рок  испытывает мое
терпение!  Но не превратить в прах мои замыслы! "Барс" дерзнул собрать клику
князей,  к досаде - наисильнейших! И, пока не выпустил хищник когтей, спеши,
Теймураз!  Труби в  рог  тревогу!  Немедля обезвредь своенравного дерзателя,
подобно вихрю, несущего вред!".
     - Сверкнет молния,  а за ней другая,  третья...  Так и за Мухран-батони
потянутся  князья,  -  спокойно  проговорил  Саакадзе,  как  бы  не  замечая
неудовольствия Теймураза.
     - Значит,  против всей Кахети замышляете?  Не  опасно ли?!  -  захрипел
Чолокашвили.
     Но  царь  уже  не  заботился  о  рогатках:   "Мухран-батони!  Такие  не
смиряются,  на троне Багратиони их Кайхосро сидел.  Уж не заговор ли? Может,
вознамерились  Картли  отторгнуть?  Тогда  Саакадзе  усилится,  снова  пешку
передвинет к престолу.  Возвеселись,  Мухрани!  А может, возвеселись, Носте?
Сам трон узурпирует?  И в злодействе ему Мухран-батони помощники! А ослабеет
Кахети,  вонзят когти в самый Телави!  Нет,  Саакадзе,  не потому, что ты по
крови азнаур,  а  потому,  что ты  по замыслам "барс",  не по дороге нам!  И
картлийским князьям ты до поры попутчик. Стрелой ума убью твою надежду! Надо
склонить на свою сторону всех могущественных владетелей Картли!  Склонить...
но чем?! Спеши, Теймураз! Труби в рог тревогу!"
     - Что посулил ты, Моурави, своей клике за измену княжескому сословию?
     - Посулил многое,  князь Вачнадзе, за верность княжескому слову. И если
хочешь знать,  изволь:  меч - для защиты их владений от всевозможных врагов,
золото - за счет прирезки праздных земель.
     Католикос круто повернулся: именно этих земель он жаждал для церкови, -
еще  не  присвоил,  а  уже считал церковным достоянием,  обладать которым не
может смертный.
     - И еще посулил прибыль, - бесстрастно продолжал Саакадзе, - ибо амкары
и  купцы в  первую очередь будут закупать товар у дружественных нам князей и
азнауров. И еще посулил... - словно спохватившись, он умолк.
     - Неразумно,  мой сын,  действуешь;  у  меня должен был просить совета.
Праздные земли принадлежат богу, значит...
     - Святой отец,  все  земли под небом равно принадлежат богу...  значит,
его верным кресту детям.
     Саакадзе  смиренно смотрел  на  католикоса:  ответная стрела,  кажется,
угодила и в богоравного царя,  и в божественных князей, и в богом помазанных
лицемеров.  Мельком взглянув на благодушно сощурившегося Трифилия,  Саакадзе
поднялся,  попросил католикоса благословить его на путь к  дому,  ибо купцы,
вернувшиеся  из  ханств,  смежных  с  Ираном,  привезли  для  Картли  важные
сведения.
     Гулко раздались в коридоре тяжелые шаги удалявшихся.
     Царь хмуро изрек:
     - Мы намерены укоротить власть упрямого Моурави.
     - Сын мой,  -  коротко заметил католикос,  -  сейчас не  время дразнить
хищника.  Пусть  во  славу  божию раньше растерзает "льва".  А  потом "орел"
заклюет "барса".
     - Опять же,  светлый царь,  церковь нуждается в  сильной защите,  и  не
следует сейчас разжигать междоусобие, - мягко добавил Трифилий.
     - У  Саакадзе  строптивые  родственники,  один  Зураб  Эристави  сатане
подобен, - поддержал Феодосий.
     - И того не следует забывать, - добавил тбилели, - что святая троица по
своей милости наградила ностевца, вложив в его десницу меч, урагану равный.
     - Услышанное и  увиденное нами укрепляет нас в решении просить помощь у
Русии. Огненный бой стрельцов смирит гордыню Моурави.
     - Аминь! - вздохнул Харитон...

     Чуть  показался краешек  луны,  сея  голубоватые блики  на  Сололакских
отрогах.  Глубоко внизу утопали в мягкой мгле купола,  плоские крыши,  сады,
стены.  Медовые  испарения миндальных деревьев плыли  над  узкими  улочками,
смешиваясь с  запахом шафрана.  Приглушенно постукивали копыта коней,  точно
боялись вспугнуть ночную тишь.
     Четыре всадника свернули к  Дигомским воротам.  Дато и  Гиви спешили до
рассвета попасть в Мухрани, дабы предупредить старого князя о спорах в келье
католикоса.  Даутбек и  Ростом  о  том  же  самом  должны  были  рассказать,
владетелю Ксани. Так повелел Георгий...

     Отправив верных "барсов",  Саакадзе красочно описал Зурабу бой в  келье
католикоса.  Зураб  изумился находчивости друга и  внезапно разразился таким
хохотом,  что  два чучела фазанов упали с  развесистых веток,  а  испуганная
Дареджан метнулась в покои Русудан, уверяя, что князя защекотала чинка.
     - Дорогой Георгий,  -  захлебывался от восторга Зураб,  - я теперь семь
шкур сдеру с  князя Палавандишвили.  Его пахучие мсахури денно и нощно тянут
арбы  с   поклажей  через  мои  владения.   А   тот  гордец  Цицишвили?!   А
отвратительный Джавахишвили?!  Дорогой, один ты мог придумать такое угощение
заносчивым кахетинцам...  Говоришь, Чолокашвили, увидев на лице царя красные
пятна,  сам  посинел?  Это  у  них страх перед "приятной" крепостью Гонио...
Утром поскачу в Ананури. Все свершится, как ты сказал, мой Георгий.
     Густая зелень скрывала тропу,  обрывавшуюся у  каменной ограды.  Легкая
вечерняя дремота окутывала сад; как зачарованные, поднимались чинары, утопая
в серебристом тумане. Затаенно журчал ручей, отражая темные силуэты.
     Нежно погладила Русудан руку Георгия.
     - Видишь,  дорогой,  Зураб  предан тебе,  и  в  своей борьбе со  сворой
приспешников кахетинца ты не один.
     - И  у  Мухран-батони  нет  особых  причин  любить  Теймураза.  Как  ни
набрасывай  на  истину  покрывало,  Теймураз  отнял  картлийский  престол  у
Кайхосро,  конечно,  при  помощи  католикоса.  Сейчас  покрывало сброшено  с
истины.
     Русудан внимательно вслушивалась в слова мужа.
     - Да,  Георгий...  Думаю,  Дато добьется от старика плети для княжеских
буйволов, и никакие увещания Чолокашвили не помогут.
     - Не  помогут  и  увещания бога,  ибо  князь  Теймураз не  простит царю
Теймуразу воцарения в  Картли.  И  вся  фамилия Мухран-батони до  сего  часа
огорчается неудавшимся венчанием Кайхосро на  царство.  Ты не печалься,  моя
Русудан,  не выковано еще то копье, которое может выбить Георгия Саакадзе из
седла.   Готов  поклясться  -   католикос  охладил  желание  царя  Теймураза
расправиться  со  мной.  Пусть  свирепеют  владетели,  лишь  бы  открыто  не
разгорелась вражда до победы над шахом...  А знаешь, "черный князь" Трифилий
на моей стороне, - Георгий слегка сжал локоть Русудан и рассмеялся.
     Рассмеялась и Русудан:
     - Напрасно многие огорчаются, что витязей становится все меньше. Кстати
о витязях. Твой Даутбек сделан из льда и ветра...
     - Даутбек любит Магдану, но она дочь Шадимана. Этим все сказано.
     Долго молчали. Тишину нарушали лишь тихий шелест листьев и приглушенные
шаги по тропе.

     В  узкое  окно  косым  потоком падал  свет,  ложась на  груды  свитков,
заполнивших  каменный   стол.   Сегодня   просторная  келья   убиралась  под
наблюдением самого  Бежана.  Церковный молодой глехи,  обслуживающий братию,
бесшумно ставил кувшины с ветками дикой сливы, вносил новые циновки.
     Близился  полдень.  Издали  доносилось  тягучее  пение  монахов.  Между
ореховыми деревьями, подпирающими, как столбы, синий купол неба, проносились
ласточки, отражаясь в чистой, словно хрусталь, ключевой воде.
     Перед Бежаном стоял древний дискос, покрытый тонким серебряным листом с
позолотою.   Под  вычеканенными  цветами  и   фигурами  вилась  полуистертая
грузинская надпись,  которую  старался разгадать Бежан.  Он  вносил  историю
этого дискоса в список утвари Кватахевской обители. Греческая царевна Елена,
став женой царя Баграта Куропалата,  привезла дискос в  дальнюю Грузию.  Она
верила,  что в  нем воплотился дух апостола Петра.  Отгремели годы,  и Давид
Строитель лично  поразил  мечом  сельджукского полководца и  в  знак  победы
передал этот дискос настоятелю Кватахеви.
     Зорко  всматриваясь в  надпись,  Бежан  не  переставал  улыбаться:  еще
накануне, за вечерней трапезой, настоятель Трифилий рассказал ему о событиях
в Тбилиси.  Но если турнир в келье не вдохновил Теймураза на новые шаири, то
проводы,  устроенные царю  Георгием  Саакадзе,  чуть  не  вдохновили его  на
подлинный турнир.
     И  Трифилий,  смакуя каждое слово,  как  спелую грушу,  красочно описал
новую неудачу,  постигшую царя.  Не в  силах забыть пышную встречу,  которую
устроил ему дерзкий Моурави, царь решил осадить не в меру ретивого ностевца.
Народ,  толпившийся у  стен  Метехи,  разразился криками  восторга при  виде
пышного выезда царя.  В парчовом азяме он сверкал подобно второму солнцу.  А
черный аргамак с  алмазной луной на  челке так изгибал шею,  что если бы  не
цвет, то походил бы на лебедя. Еще заранее прибыла из Телави вызванная царем
блистательная свита. И кольчуги шестидесяти телохранителей, окруживших царя,
переливались  золотыми  волнами.   Народу  еще   раз   пришлось  разразиться
возгласами:  появился Моурави. И вразумил его господь сесть на тощего коня и
облачиться в будничную азнаурскую чоху.  А позади вместо сверкающих "барсов"
плелись десять -  где подобрал таких! - веснушчатых дружинников, вооруженных
только пращами. Воистину возвеселился он, Трифилий, когда Теймуразу пришлось
осадить своего коня.  Пылающий от  гневя царь  изумленно взирал на  "мерзких
всадников" и резко вопросил, что означает подобная дерзость.
     - И  тогда твой  умный отец,  -  выразительно поднял палец Трифилий,  -
покорно  склонил  свою  богатырскую голову  и  смиренно изрек:  "Не  к  лицу
подданным,  попавшим в опалу, красоваться в богатых нарядах". Смущенный царь
заерзал в седле и,  к негодованию кахетинцев, сам, прости господи, удивляясь
себе, пригласил Моурави на беседу в стольный город Кахети.
     Недоумевал Бежан:  почему умиротворению отец предпочел вызов?  И почему
искрятся глаза настоятеля Трифилия? Неужели одобряет такую дерзость?..
     Стремясь  в  древних  сказаниях найти  разгадку человеческих поступков,
Бежан подошел к  свиткам.  Но разгорающийся весенний день то и  дело отрывал
его  от  пожелтевшего  пергамента,  приманивая  к  распахнутому окну  тонким
ароматом фиалок.
     Внезапно Бежан вскочил,  прислушался и опрометью выбежал из кельи.  Еще
мгновение, и он повис на могучей шее отца.
     - Выходит,  рад,  мой мальчик?  О-о,  какой ты рослый,  сильный стал! -
Саакадзе приподнял Бежана,  как перышко, и поцеловал. Но тут же с сожалением
подумал: "Вот кому пошла бы малиновая куладжа и острая шашка".
     В день приезда о делах не говорили.  Лучшие яства,  густое монастырское
вино располагали к отдыху и благодушию.
     На  черном куполе,  раскинутом над  Кватахеви,  особенно ярким  казался
звездный блеск.  Тени  орехов причудливо качались на  стене.  Было далеко за
полночь.  Лежа на прохладной постели,  Саакадзе думал: "Так спокойно я давно
не   отдыхал.   "Черный  князь"  умеет   угадывать  желания  гостя.   Только
бесчувственный  верблюд  Эрасти   не   замечает  красоты  вечерних  сумерек,
последних отсветов угасающей зари и пунцовых роз, ранящих шипами пробегающую
лисицу.  "Розовое масло приносит большой доход монастырю!" - буркнул Эрасти,
когда  я   обратил  его  благосклонное  внимание  на   прелесть  бархатистых
лепестков...  Странно,  никогда так не радовался моему приезду Бежан!  Уж не
замыслили ли сочувствовать мне?  Или жалеть?  Жалеть!  Нет, Георгий Саакадзе
может погибнуть,  но  не пасть!  Такой радости я  моим врагам не доставлю...
Трифилий -  мой друг, но его заповедь: "Церковь превыше всего"... "Опять же,
- верно,  рассуждает он, - отходить от Моурави опасно, а вдруг снова сбросит
царя и сам воцарится?  Тогда его милости падут,  скажем, на монастырь святой
Нины..." Нино!  Золотая Нино!  Ни битвам с дикими ордами,  ни блеску царских
замков,  ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и
синие  озера глаз...  О  чем  это  я?  Да...  Трифилий,  поскольку позволяет
церковь,  друг моего дома.  Настоял на отъезде семьи в  Носте,  знает -  там
потайные ходы...  Видно,  боится,  что  ссора моя с  царем далеко зайдет,  а
рыцарски настроенные князья  схватят оружие  к  повторят прогулку Шадимана в
Носте...  "Истребить презренное семейство!" - так, кажется, кричал "змеиный"
князь?..  Странно,  почему  я  обеспокоен состоянием Шадимана?  Он  перестал
играть в  "сто забот".  Нет,  таким он мне не нравится.  Надо чем-нибудь его
подбодрить.  Не довести ли до его чуткого уха, что я в опале?.. Нет, это его
сейчас мало волнует. Вот если бы Симон Одноусый бежал из Тбилисской крепости
в  Исфахан,  о,  тогда блистательный Шадиман,  изнемогающий от  бездействия,
встрепенулся бы и  с  прежним рвением принялся б за меня...  Нет,  раньше за
Теймураза!  Такой царь нужен марабдинцу, как фазану цаги... Так вот, дорогой
князь,  с  игрой в "сто забот" придется повременить...  Однако пора прервать
приятный отдых  и  отдаться сну.  Эту  дань  бездействию почему-то  особенно
требует от человека природа,  иначе мстит ему, путая мысли, ослабляя волю...
Хорошо,  Эрасти не  знает,  что  я  сейчас веселюсь,  а  то  не  замедлил бы
испортить время досуга.  Бесчувственный верблюд прав.  Ореховые деревья, так
красиво разросшиеся на правом склоне монастырских владений, обогащают братию
в рясах:  из орехов лудами гонят масло,  из листьев делают целебную мазь для
скота,  а  заодно сами ею  натираются для крепости мускулов.  Из  устаревших
стволов выделывают на  продажу скамьи,  столы,  доски для бороны и  даже для
икон...  Зачем мне об этом думать?.. Этот Эрасти всегда мои мысли засаривает
богатством монастырей... Если судьба когда-нибудь милостиво оставит меня без
Теймураза, укорочу, как давно решил, руки "черных князей".
     Солнечные лучи распадались на разноцветные полоски,  но сейчас Трифилию
взмахом  рясы  хотелось  изгнать  их,   точно  бабочек,   из  кельи.  Сейчас
требовалось спокойствие,  ничто не должно было отвлекать взгляд и вспугивать
мысль.
     В  обширных нишах  настоятель хранил  не  одни  дела  монастыря и  дела
Картли,  но и дела всех грузинских и негрузинских царств. Не доверяя памяти,
монахи записывали на пергаменте и вощеной бумаге важные события,  выведанные
ими во время бесконечных странствий в  разных одеяниях.  В  потайных нишах с
условными знаками хранились свитки,  фолианты и  деревянные дощечки с видами
замков,  крепостей и даже мостов.  Смотря по необходимости, Трифилий наедине
открывал ту  или  другую нишу  и  внимательно прочитывал нужный ему  свиток,
поражая затем царя,  советников и князей своею осведомленностью. И католикос
не  мыслил  первостепенных церковных  совещаний  без  всезнающего настоятеля
Кватахеви, хотя по чину многие были выше его.
     Ожидая  Саакадзе,  настоятель  вынул  пергаментный  свиток  и  доску  с
подробным  рисунком  нового  дворца  Теймураза.  Служка  встряхнул бархатную
скатерть.  Настоятель зажмурился:  ему почудилось, что на стол упала мандили
княгини,  которую он в последний раз ласкал перед уходом в святую обитель из
бренного,  полного низменного блуда  мира.  Положив на  стол  евангелие,  он
опустился в  кресло,  ласково провел рукой  по  скатерти и  открыл пятьдесят
первую страницу. Так его застал Саакадзе - углубленным в святую книгу.
     - Видишь,  сын мой, - проникновенно начал Трифилий, будто только сейчас
заметил вошедшего Саакадзе, - сколько ни читаешь, находишь все новые истины,
и возвышенные мысли уносят тебя далеко от мирской суеты сует...
     - Это  хорошо,  мой  настоятель,  что откровения святых возносят тебя в
облака, ибо на земле тебе предстоят великие испытания...
     Трифилий со вздохом прикрыл евангелие и,  подвинув кресло к  раскрытому
окну, заинтересовался: не нашел ли Георгий перемен в Бежане? Последнее время
мальчик очень скучал по  близким,  но предложение поехать в  Носте отклонил,
считая недостойным прерывать начатую книгу о  больших и малых деяниях святой
обители.
     - И такое неплохо,  ибо неизвестно, будут ли у обители и впредь большие
деяния.  Кахетинцы всеми  силами  добиваются,  чтобы  первенствовала церковь
Кахети.
     - Все в руцех божиих, на его милость уповаем.
     - Мы здесь одни,  друг, не будем терять часы на словесную джигитовку...
Ведь ты, отец, неспроста настаиваешь на посольстве в Русию...
     - На церковном посольстве,  дабы испросить у  патриарха Филарета помощь
для восстановления иверских храмов.
     - А  не  для того,  чтобы освободить Луарсаба?  Ибо Теймураз тебе ни  к
чему.
     - Георгий, царь есть божий избранник, не дерзай!
     - На этот раз царь - избранник церкови, вкупе с князьями...
     - И ты немало потрудился, друг мой.
     - Да,  но сейчас поздно подсчитывать убытки. Надо уберечь Картли-Кахети
от безумства Теймураза. Послать посольство к царю Русии - это все равно, что
дергать "иранского льва" за хвост.
     - Вот ты упрекаешь меня в желании помочь царю Луарсабу, но разве это не
на  благо Картли?  Опять же  страдания Тэкле не могут оставить богослужителя
безучастным к ее просьбе. И ведомо тебе, что мольбу, от которой свертывается
пергамент,  мольбу сестры твоей,  передает мне не кто другой,  как Папуна. И
еще подсказывает мне совесть: Теймураз никогда не будет царем Картли, он без
остатка кахетинец. А сейчас кто способен отговорить его от посольства?
     - Алазанского стихотворца никто, а пастыри обязаны блюсти осторожность.
Перс  раньше  всего  церкови  угрожает.  Разум  подсказывает  любыми  мерами
оттянуть войну хотя бы  на  год.  Да  будет тебе известно,  ни  Имерети,  ни
Самегрело, ни Гурия за Теймуразом не пойдут.
     - За  Луарсабом пошли бы...  Опять же царь Русии может за мученика веры
вновь  просить шаха  Аббаса,  а  такую просьбу ни  серебром,  ни  стрельцами
подкреплять не надо... Пусть в Русию просят отпустить.
     - Луарсаба  шах  никуда  не  выпустит,   ему  так  же  нужен  в  Грузии
царь-христианин,  как буйволу павлиний хвост... Тщетно, отец, пытаться. Одно
средство было -  побег,  и  Луарсаб сам отверг его...  Если