ам ишачий сын!  -  вконец озлился на  гзири дед Димитрия.  -  Ты где
видел, чтобы стариков нагайкой грели? В Иране? Сто евнухов тебе на закуску!
     - Подожди,  народ!  -  поспешил выступить вперед Гогоришвили. - Если от
царя, светлый князь, прибыл, почет тебе ностевцы окажут, послушание тоже.
     - Ты кто такой? Старший в Носте?
     - Нет, светлый князь, я азнаур Гогоришвили; приехал спросить ностевцев,
нет ли вестей о Моурави: возвращается он или еще нет.
     - А  тебе,  азнаур,  какое  дело  до  Моурави?  -  вызывающе начал было
нацвали.
     - Я не тебе отвечаю, и ты за князя вперед не лезь!
     - Тогда мне скажи, почему интересуешься Моурави?
     - С  большим  удовольствием,  светлый князь.  Мой  сын  -  из  "Дружины
барсов",  Даутбек, - при Моурави живет. Боюсь, если турки пожалуют, долго не
увижу.
     - А  тебе  откуда  известно,   что  турки  придут?   -   Палавандишвили
насторожился и, как бы невзначай, вложил нагайку в цаги.
     Нацвали обменялся с  гзири  выразительными взглядами:  воинственность в
этом логове "барса", как видно, была преждевременна.
     - Ниоткуда,  князь,  неизвестно.  Только нрав  чертей полумесяца хорошо
известен: раз персы ушли, значит, дорога свободна.
     - Выходит, твой сын выйдет встречать?
     - Иначе не поступит! Раз враг удостоит Картли огнем, непременно с мечом
встретит.  Только не об этом сейчас разговор.  Уже ностевцы проведали:  пока
турки не идут. Моурави опасаются.
     - По-твоему, азнаур, царя не боятся?
     - Как можно,  князь! Наш светлый царь крепкую десницу персам показал, а
почему туркам не захочет?
     - Вижу, ты здесь свой человек... раз отец "барса". Скажи, кто старший?
     - Старший -  сборщик Заур; а всяких гзири, нацвали здесь не держат, все
сами знают свое дело.
     - А где сборщик?
     Вперед с достоинством выступил муж Вардиси.
     - Я, благородный князь, сборщик.
     - Ты? Почему же, когда спрашивал, молчал?
     - Забыл,  что  сборщик я:  давно собирать нечего,  разве что  пузыри на
реке.
     - Выходит,  для  своего  удовольствия  воздух  глотаете?  -  насмешливо
проговорил приезжий сборщик.
     - Чтоб  сын  черта такое удовольствие имел!  -  Пожилой Павле сплюнул и
растер  ногой.  -  Война  с  друзьями царя  Симона,  да  насладится он  раем
Магомета...
     - Не  насладится!  Кланяться аллаху нечем  -  голова у  черта  в  ногах
осталась.
     Ностевцы смеялись,  но  глаза их  были  затуманены.  Князь благосклонно
взглянул на прадеда Матарса. Гогоришвили поспешил пригласить князя отдохнуть
с  дороги.  За  приезжими в  замок  Саакадзе отправились почетные старики  и
пожилые, злорадно предвкушая изумление князя.
     Широкая  тропа,  миновав  подъем,  привела  конную  группу  к  воротам,
окованным железом, за которыми высилась главная башня замка, безмолвная, как
опустевшее  гнездо.   Здесь  некогда  царь  Луарсаб  впервые  увидел  Тэкле.
Палавандишвили снял  шлем и  поклонился,  отдавая должное величию любви.  Не
только "богоравный",  но и "тень аллаха на земле" -  шах Аббас - пировал под
сенью  грозного  замка.   Властелины  наполняли  золотом  легендарный  приют
"барса".  С  этими мыслями придворный князь поднялся по  каменным ступеням в
дарбази... и застыл на пороге: вместо ожидаемого богатства - ковров, оружия,
серебряных изделий -  уныло ютилась по углам глиняная посуда,  холодом веяло
от  каменных стен,  лишенных каких-либо  украшений;  не  арабская мебель,  а
деревянные скамьи торчали на исковерканном полу.
     Кровь ударила в голову князя,  и он, неожиданно даже для себя, выхватил
из цаги нагайку и заорал:
     - Где богатство Саакадзе?
     - Когда  от  Хосро-мирзы спасал семью,  все  с  собою увез  Моурави,  -
степенно и якобы без умысла сказал муж Вардиси.  - Кто знал, что магометанин
благодарность в  сердце  держит?  Помнит:  Моурави  из  болота  забвения его
вытащил,  мирзою помог стать.  Даже  на  один бросок копья ни  один сарбаз к
Носте не приблизился.
     Палавандишвили до боли прикусил губу: хоть и ни словом не упоминалось о
Теймуразе,  которому Саакадзе помог вернуть корону,  да еще двух царств,  но
намек был слишком ясным.
     Сборщик, привычно закатав рукава чохи, угрюмо подошел к тахте.
     - Еще недавно здесь ковер лежал:  в  середина красно-синие птицы,  а по
бокам кувшины с  розами,  а  сейчас доски,  кок  язык лгуна,  гладкие.  Куда
спрятали?
     - Ищи,  господин.  Найдешь, себе возьми. А как доскам не быть гладкими,
если по приказу Моурави их строгали?  А  доски кто посмеет унести,  если мне
поручил Моурави замок стеречь?  Пусть не  каждый день,  все  же  часто здесь
сплю. - Дед Димитрия гордо поправил пояс и приосанился.
     Князь нерешительно оглянулся. Внезапно прадед Матарса ринулся в дверь и
вскоре  возвратился с  подушкой  в  чистой  ситцевой  наволочке,  озабоченно
положил ее  на  тахту,  отошел,  посмотрел сбоку,  вновь  подошел,  взбил  и
гостеприимно произнес:
     - Садись,  князь.  Как можно,  такой благородный -  и на голой тахте!..
Жаль,  ни  одной индюшки не осталось:  бабо Кетеван сокрушается,  не из чего
сациви приготовить.
     Едва сдерживая смех, Гогоришвили как можно строже сказал мужу Вардиси:
     - Барашка зажарь,  вино  тоже лучшее для  князя найди,  атенское!  Мед,
наверное,  есть;  гозинаки пусть  женщины  приготовят,  лаваш  самый  свежий
достань. Где прикажешь, князь, скатерть разостлать?
     - Где  хочешь,  мне все равно,  -  насупился князь:  гордость требовала
отказаться от вынужденного гостеприимства,  а голод разжигал воображение,  и
пересохшие  губы  при  одном  упоминании  о   вине  и   лаваше  предательски
вздрагивали. - Ты, азнаур, надолго здесь?
     - Хотел сегодня уехать.  Теперь,  если разрешишь,  князь, тебе в помощь
останусь.
     - Об этом сам хотел тебя просить.
     Вопреки ожиданию,  обед князю подали вкусный,  и вино было хорошее. Для
сборщика,  гзири,  нацвали и  писцов расстелили скатерть на  другой тахте  и
угощение выставили похуже -  вино  кисловатое,  а  гозинаки и  иные сладости
совсем забыли подать.
     Князь пригласил Гогоришвили разделить с  ним  обед и  тихо расспрашивал
о...  Георгии Саакадзе.  Хотел было и Гогоришвили о ностевцах поговорить, но
князь устало махнул рукой: "Завтра!".
     Ни  первые,  ни последние петухи не нарушили сон прибывших,  -  петухов
попросту не было. Зато ночь напролет давали о себе знать жесткие ложа.
     С самого раннего утра сборщик,  нацвали,  гзири и писцы,  не скупясь на
ругань, принялись обшаривать Носте. Они чувствовали подвох, но доказательств
не было.  Скудные запасы на зиму,  жалкий скот и пустые подвалы не сулили не
только "законной" доли обогащения,  но хотя бы сытной еды.  Когда они ловили
ностевцев на том, что кувшины пахнут свежим сыром, их заверяли: "Был свежим,
теперь  даже  сыром  нельзя  назвать".  Когда  обнаруживали  жирную  курицу,
клялись:   "На  свадьбу  откармливали".   А  у  Кетеван  совсем  плохо  дело
обернулось. Опытный сборщик обрадованно закричал:
     - Куда скот спрятала?
     - Давно съели.
     - Съели?  А  свежий навоз для удобрения сада,  не  меньше чем от десяти
коров, откуда?
     - Мой ангел помог.
     - Что-о?! - взъерепенился гзири. - Ты как сказала?
     - А разве неправда? Год, как навоз лежит, в вид такой, будто только что
на... бросан.
     - Замолчи!  -  взревел гзири,  вздыбив голову,  как бык перед ударом. -
Князю расскажу! Он тебя наградит щедро за...
     - Пусть щедро, господин, только сам ты не слепой: видишь, щедрее ангела
никто не может. На него уповаю.
     Кубарем вылетел со двора Кетеван побагровевший нацвали с пустым кисетом
на шнурке,  а за ним гзири, поблескивая медной стрелой на шлеме, ошарашенный
сборщик с  арканом на  плече,  писцы с  чернильницами на  поясах и  гусиными
перьями в папахах, преследуемые напутствиями рассвирепевшей бабо Кетеван.
     Долго беседовал по душам Гогоришвили с князем,  убеждая последовать его
совету.  Покусывая ус,  князь  все  больше мрачнел и  наконец велел  собрать
ностевцев.
     Давно не было так многолюдно на церковной площади. Три древних высохших
дерева,  -  если срубить, три серых черта выпрыгнут, - растопырили свои дико
торчащие ветви над безмолвствующими ностевцами.
     Даже шепота не слышно. "Так надо", - учил их накануне Гогоришвили.
     Князь,  засунув нагайку глубоко в цаги,  сумрачно оглядел площадь. "Что
за народ! Стоят тихо, а мне все кажется, камнями меня забрасывают, да еще на
запас по два кинжала за чохой скрыты", - и, перекрестившись, спросил:
     - Где священник? Почему не вижу?
     - Ты ни при чем,  благородный князь: как можно видеть того, кого нет? -
Дед Димитрия вздохнул.  -  Дочь у нашего отца Антония сильно заболела. Очень
ее  любит.  Как только прискакал вестник,  сразу отец на  кобылу вскочил,  -
пусть в рясе,  а как джигитует!  Семья тоже следом выехала; правда, на арбе.
Что делать, лишь одну кобылу имеют.
     - Псаломщик к семье тоже уехал, но на осле, разбогатеет - кобылу купит.
Может, нужен там будет, - смиренно добавил Павле.
     Глазки  деда  Матарса  так  и  сверкали:  это  он  предложил мествире в
короткой бурке  прислать ложного вестника.  "Иначе как  при  священнике скот
угонять?  Или в тайнике богатство прятать?  Хоть и свой - тоже Георгия ждет,
все же священник: может не вытерпеть и предать согрешивших, ради спасения их
душ.  Лучше не  искушать.  Пока  до  дочери доедет,  день пройдет:  увидит -
здорова,  обрадуется,  простит  ложного гонца;  а  раз  приехал -  погостить
останется.  Тут семья на  арбе притащится,  псаломщик на  осле тоже -  опять
погостить придется,  с  дороги отдохнуть.  Пока  вернутся,  здесь все  мирно
будет,  уже царскими станем.  Расстроится, что свое не успел спрятать, - без
греха как душу спасать? - и назло о нашем не скажет".
     А князь, потеряв самообладание, говорил, говорил до хрипоты.
     - Не беспокойся,  князь,  беречь,  конечно,  не откажемся. Кто из умных
может подумать, что Георгий Саакадзе не вернется?
     "Прав этот  старик,  -  размышлял обескураженный князь.  -  А  вернется
Саакадзе,  начнет мстить.  Неразумно мне рисковать своим замком.  И  потом -
разве Зураб не намекал, что княгине Нато Эристави Арагвской, моей двоюродной
тете, будет приятно, чтобы князь из ее рода замок Русудан оберегал?"
     - Значит,  не  хотите подчиняться прибывшим со  мною  нацвали,  гзири и
сборщику?
     - Благородный князь,  каждый из  нас  отдельно подчинится,  а  за  всех
вместе  ручаться не  можем.  Начнут приезжие притеснять,  народ  приглашение
Сафар-паши вспомнит,  и...  в  одно утро,  кроме стариков,  никого не найдут
храбрый гзири в шлеме и нацвали в папахе.
     "О-о,  чтоб тебе вином упиться! - чуть не вскрикнул Гогоришвили, искоса
следя  за  притворно сокрушающимся Зауром.  -  Любым средством надо  уберечь
Носте,  пока  будет  спокойно  царствовать Теймураз и  беспокойно рваться  к
горцам - Зураб".
     "Что  ж  предпринять?  Неужели  последовать  совету  азнаура?  -  почти
тоскливо думал  Палавандишвили.  -  Что  за  народ!  Стоят  смирно,  говорят
покорно,  а  мне  все  кажется,  что  я  стою  под  скалой,  готовой вот-вот
обрушиться.  Нет!  Тут  никто  не  покорится!  Логово  "барса,  потрясающего
копьем".
     Дня  через  два  Палавандишвили,  плотно закутавшись в  бархатный плащ,
покидал Носте, за ним понуро следовали гзири, нацвали, сборщик и два писца.
     Ностевцы вышли скопом провожать непрошеных гостей и  от  мала до велика
стояли по обочинам дороги, опустив руки на кинжалы. Внешне почтительные, они
без слов напоминали князю о том, что они, горцы, выпестованы Великим Моурави
и  не  позволят  повернуть  время,   как  дряхлого  осла,  вспять.  Для  них
продолжалось время Георгия Саакадзе, время освежающего дождя!
     Гзири,  прикусив губу,  опасливо поглядывал на ностевцев и  размышлял о
том, что нигде персидские пушки так бы не пригодились, как здесь. А князь не
переставал удивляться: "Что за народ! Стоят, приветливо кланяются, а мне все
кажется, что они потрясают кинжалами".
     Но  князь  был  доволен:  при  помощи  азнаура Гогоришвили ему  удалось
накануне договориться с ностевцами. Раз владение Саакадзе перешло к царству,
все  должно быть так,  как в  остальных царских владениях.  Гзири,  нацвали,
сборщика князь приказал выбрать из ностевцев, потом спросил, скоро ли начнут
платить подати. Согласились: "Скоро".
     Довольные ностевцы обещали  усиленно приняться за  работу  и  стараться
повысить доход: "Благородный князь не пожалеет, что взял управление Носте на
себя. А когда Моурави вернется, тоже благодарен будет".
     Князь  утвердил  гзири,  нацвали  и  сборщика,  выбранных ностевцами на
берегу возле бревна,  -  и  тотчас откуда-то  появилась индейка для сациви и
молодой барашек на шашлык!
     Развлекая князя на прощальном обеде разными посулами,  ностевцы обещали
возобновить шерстопрядильню и выделку бурок,  скот же обещали приумножить. И
еще о многом договорились ностевцы,  но при условии:  и впредь не навязывать
им чужих властолюбцев.
     Палавандишвили предвкушал,  как поразит он княжеский Совет рассказом об
удачном  включении Носте  в  лоно  царских  владений и  о  твердом  обещании
ностевцев  выказать  покорность  и  удвоить  прибыль  царскому  сундуку.  Он
разъяснит владетелям,  что  необходимо выждать,  ибо  Саакадзе все богатство
свое увез и Носте обеднело. Но обеднело временно - при его, князя, правлении
оно вновь станет богатым и многолюдным.
     - Так  лучше!  Пусть вообразят,  что  это  правда,  и...  если вернется
Георгий Саакадзе, будем пребывать с ним в нерушимой дружбе.
     "А это к чему?!" - изумился князь Палавандишвили.
     Не успела улечься пыль за княжеским аргамаком,  как Арсен уже пересекал
ущелье, где некогда сказитель Бадри пугал пастухов и погонщиков рассказом об
очокочи... диких людях.
     Но  Арсен боялся лишь одного:  как бы  не  упустить из памяти что-либо,
порученное ему  отцом Даутбека.  Что  очокочи?  Они  выходили из  выдуманных
лесов.  Он  должен  сообщить  о  намерении ностевцев не  допустить подлинных
врагов, кизилбашей и тавадов, в Носте, сохранить крепость "барса", законного
владетеля,  дабы передать ему ключи от нее в час его возвращения.  Да станет
бархатом дорога к Носте Георгию Моурави и его соратникам!
     Арсен нащупал на  груди талисман -  лапку удода,  надетый Натэлой перед
самым его выездом, и вновь счастье заполнило все его существо и отразилось в
глазах светлым лучом.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ"

        "БАЗАЛЕТСКОЕ ОЗЕРО"

     В жижу превращалась изрытая копытами земля. Непрерывный ливень, образуя
серые  завесы,  словно навсегда смыл  с  неба  продрогшее солнце.  Линии гор
растворились в низко нависших тучах, и лишь где-то в ущельях клокотали воды,
грозные и неукротимые.
     По скользкой тропе,  вьющейся над крутым обрывом и теряющейся в тумане,
гуськом двигались безмолвные всадники,  надвинув башлыки на  шлемы и  стянув
потуже косматые бурки кожаной тесьмой.  Среди них находились лиховцы,  сорок
пять клинков.  Еще пятьдесят были размещены по азнаурским дружинам.  Все они
сейчас  твердо  верили,  что  созданы самим  богом  для  истребления князей,
похитителей народной радости, в том числе и их речной рогатки.
     Придерживая копья с  острыми наконечниками,  настороженные и сумрачные,
всадники напоминали завоевателей,  глубоко проникших во  враждебные им горы.
Когда  они  достигли  утеса,  называемого  Хранитель  слез,  налетел  ветер,
разметал валы туч,  и  сквозь клубящийся туман пробился блеклый луч,  на миг
осветив  склоны  ближайших  гор,   одетые  азалиями,   и  мечущуюся  Арагви,
оставляющую на  огромных камнях пену  белее шерсти пшавских овец.  Передовой
всадник,  Квливидзе,  откинул башлык и,  привстав на стременах, важно провел
железной перчаткой по длинным усам.
     Еще миг,  и  новая туча вновь завалила солнце.  Робкие лучи исчезли,  и
надвинулся мрак.  Но  Квливидзе радовался:  на небе царствовало не светило -
покровитель виноградников,  чей будоражащий сок так ценил он в  прадедовском
турьем роге,  а тучи,  которые, сплетаясь с туманом, обложили горы до самого
Пасанаури и  скрывали не  только исполинские вершины Большого хребта,  но  и
кусты ежевики,  иглами своими цепляющейся за ноги коней.  Сегодня приходится
радоваться,   размышлял  азнаур,  промозглой  сырости,  ибо,  выполняя  план
Моурави,  он  использовал туман  как  надежную завесу и  благополучно провел
высотами азнаурскую конницу.  И вот кони уже миновали высоту над Натахтари -
Бывший престол, над Булачаури, Цители-Сопели и наконец над Мисакциели.
     Квливидзе  остро  вглядывался в  неясно  выступающие из  мглы  селения,
которые разбросались по  отрогам.  Нет,  на  сторожевых башнях стража Зураба
Эристави не зажгла ни одного костра тревоги,  -  ведь черные бурки всадников
как  бы  растворялись в  тучах,  а  кони  бесшумно скользили над  пропастью;
команда  отдавалась  условными  взмахами  шашек,  знамя  "барс,  потрясающий
копьем",  укрыто в  чехле,  седельные чепраки из  черного сукна  сливаются с
вороной мастью скакунов,  а  с конских уборов сняты узорчатые бляхи и другие
украшения.
     Да,  азнаурские дружины вступили во  враждебные им горы,  ибо эти горы,
каменным кольцом  окружившие Базалетское озеро,  входили  во  владения князя
Зураба Эристави Арагвского.  Чуть  натянув поводья,  Квливидзе подумал,  что
непогода лучший союзник:  она поможет здесь, на берегах холодного озера, где
даже рыба не обитает, скрытно сосредоточить войско Георгия Саакадзе.
     Настроение человека с  удивительной последовательностью влияет  на  то,
как  воспринимается им  природа.  Одна и  та  же  гора,  лощина или пропасть
представляются  по-разному  -  приблизиться  ли  к  ним  с  желанием  только
созерцать красоты, с цветами на груди - знаком власти и любви или, наоборот,
с жаждой мести и воинским пылом.
     Квливидзе жаждал мести!  Не владела им ни любовь, пьянящая запахом роз,
ни   величественная  красота  нагроможденных  утесов.   Обходя  Душети,   он
приближался к  Базалетскому озеру,  все  нетерпеливее сжимая рукоятку шашки.
Азнаура сжигал огонь  ненависти:  "Неужели никогда не  свергнем иго  князей?
Долго  ли  еще  будут  преграждать путь  к  благам жизни  железные рогатки -
порождение княжеских привилегий?".  И еще: хищный Зураб, предав забвению все
сделанное для него Георгием Саакадзе,  нанес и ему,  Квливидзе,  прозванному
совестью азнаурского сословия,  кровную обиду.  Свидетели ангелы, сражаясь с
Зурабом, он отстаивает честь азнаурского сословия!
     И  вот,  рассвирепев  от  собственных размышлений,  Квливидзе  принимал
каждый раз  отрог  за  стены  Арагвской крепости,  в  каждой балке готов был
обнаружить волчьи ловушки.  Нет, не страшны ему самые коварные уловки врага,
пусть хоть девятиглавый дэви выступит против него!
     Сгустившиеся,  как смола в котле, тучи не помешали Квливидзе разглядеть
вершину, главенствующую над Чанадири.

     Как нахохлившийся коршун,  вглядывался с этой Чанадирской вершины Зураб
в горную тропу,  вьющуюся по крутым отрогам Нацара -  горы Зола.  Разведчики
арагвинцы  еще  три  часа  назад  обнаружили  подход  азнаурской  конницы  к
Базалетскому  озеру.   В   просветах  тумана  гуськом  продолжали  двигаться
всадники.  Одни из них просачивались к Григолаант-кари, другие - к Базалети,
третьи - к Пирмисаант-кари.
     Зураб  усмехнулся.  Скрытое движение азнаурских дружин  северо-западнее
Душети несколько открывало замысел Саакадзе:  значит,  решил отрезать Душети
от  южных отрогов Девяти братьев.  Конечно,  "барс" давно пронюхал,  что тут
сосредоточивается главный запас арагвинской конницы. Э-эхе, он обломает свои
отточенные когти!  Гора  Каменное седло  прочно  укреплена первой ананурской
дружиной.   Зураб  плотнее  завернулся  в  бурку  и,   подав  знак  нагайкой
телохранителям  подниматься  еще  выше,  вступил  на  каменную  площадку  из
базальтовых