о  пепельным усам,
отпустил гонца и закрылся со свитком в садовой комнате. Проклиная азнауров и
прочих  чертей,  распрями мутящих гладь  княжеской реки,  стал  писать князю
Качибадзе.
     Через час  гонец князя Джорджадзе столкнулся по  узкой улочке с  гонцом
князя Мамука Гурамишвили.  Каждый из них в сердцах огрел нагайкой встречного
жеребца и пронесся в противоположную сторону.
     Князь   Липарит,   приняв   послание  от   гонца   князя   Гурамишвили,
насторожился,   властным  движением  руки   прервал   ужимки   двух   шутов,
изображавших пляску петухов вокруг солнца,  углубился в свиток,  -  вскипел,
велел седлать аргамака, сам поскакал к князю Эристави Ксанскому.
     Так   вспыхнул   трехдневный  княжеский   бой,   названный  песнопевцем
"Калисским".  Он закончился победой Зураба Эристави, ибо среди князей у него
оказалось несравненно больше приверженцев, чем у Георгия Саакадзе.
     И  вот  на  Кахетинской дороге  показались  пышные  группы  владетелей,
устремившихся  к  царю  Теймуразу.  Не  только  Зураб  погнал  впереди  себя
разодетых телохранителей,  а позади себя слуг и дружинников, но и Цицишвили,
и  Фиран Амилахвари,  и  Джавахишвили старались подчеркнуть свое богатство и
могущество.
     Телави  встрепенулся:  свершилось!  Картлийцы  прибыли  на  поклон!  Но
Теймураз  предпочел возмутиться:  Саакадзе  не  сам  приехал  с  докладом  о
положении дел,  а  прислал  Мирвана  Мухран-батони,  князя  Липарита и  Дато
Кавтарадзе.  Конечно,  посланники Саакадзе скрыли  от  царя,  что  они-то  и
настояли  на   таком  порядке,   ибо   опасались  предательства  не   только
кахетинского двора, но еще в большей степени Зураба.
     "Как  можно  сейчас рисковать тобою,  Моурави,  когда  спасение царства
зависит от твоей жизни", - оборвал спор старый Липарит.
     Телавский дворец  наполнился если  не  бряцанием оружия,  то  бряцанием
слов. В большой зал, окруженный галереями, дополнительно внесли тридцать два
кресла. Кахетинцы держались вызывающе, картлийцы настороженно.
     Ударом  в  тулумбас открыли совещание.  И  тут  же  обнаружилось резкое
противоречие.   Предлог  к   обвинению  Саакадзе  в   пристрастии  к  Картли
кахетинские  вельможи   подыскали  быстро.   Чолокашвили  принялся  обличать
Саакадзе  в  умышленном  расположении кахетинских дружин  на  самых  опасных
рубежах,  а картлийских - в выгодно защищенных крепостях второй линии. Такая
несправедливость,  по мнению негодующего владетеля знаменитых виноградников,
вызвала возмущение не только дружинников,  но и  азнауров,  этих прихвостней
"барса".
     Дато  учтиво  поблагодарил  князя  Чолокашвили  за  лестное  мнение  об
азнаурах,  но  просил отнести хвалу только к  картлийским,  ибо  кахетинские
предпочитают хвост шакала.
     Джандиери изумился:  на кого намекает азнаур? Царь намеревался оборвать
дерзкого, но вспомнил Гонио и смолчал. За единомышленников ответил Зураб: он
столько высыпал брани, что, казалось, зал отяжелел.
     - Но близится конец власти хищников,  им место в  лесу,  а не в царстве
Багратиони!
     - Мы  на том не успокоимся,  князь,  пусть скажет,  кого "барс" считает
шакалом.
     И   взрыв   возмущения  кахетинских  азнауров  заглушал  робкие  голоса
некоторых из них, оставшихся верными Саакадзе.
     - Пусть назовет шакала!
     - Если осмелится, пусть назовет!
     - Если так настаиваете,  назову!  -  Дато,  по привычке, слегка закатал
рукава.  - Шакал тот, кто вместо забот о царстве разжигает междоусобие перед
надвигающейся  опасностью,   братскую   ненависть  предпочитает  примирению,
подстрекает на  недостойные ссоры.  В  самане огонь не утаишь!  А  тот,  кто
считает  такие  каверзы  предательством  общему  делу,   пусть  на  себя  не
принимает.
     Заглаживая общую  неловкость,  Мирван  напомнил,  что  именно  Саакадзе
первый пришел на помощь Кахети,  он вдохнул жизнь в засыпанную пеплом пожара
и обломками разрушения страну, он всеми мерами возвращал домой разбежавшихся
по  грузинским  царствам  и  княжествам кахетинцев...  Так  за  что  столько
недоверия?
     - Тут уважаемый князь Чолокашвили упрекал Моурави, что он кахетинцев на
кахетинских рубежах расставил...  А  кого должен был ставить он  на  рубежах
Кахети? Неужели картлийцев? - князь Липарит не скрывая насмешливой улыбки. -
почему же  вы  не  посылаете ваши дружины на  опасные рубежи Картли?  И  еще
скажу: если бы даже соблаговолили послать - Моурави их не принял бы, ибо как
картлийцам меньше знакома местность Кахети,  так и  кахетинцам не  ясны наши
рубежи.
     - Можно подумать, князь, оправдываешь своеволие Моурави.
     - Еще  бы,  князь Липарит привык к  Моурави еще  в  бытность правителем
Кайхосро Мухран-батони.
     - Требую  не  задевать  знамя  Самухрано!  -  предостерегающе  произнес
Мирван.
     - Вижу,  князь Вачнадзе,  и  ты,  князь Амилахвари,  мало  заботитесь о
восстановлении дружбы...  хотя бы на срок грядущей войны,  -  Липарит сурово
взглянул на  Чолокашвили...  -  Но пока Моурави -  полководец,  утвержденный
светлым царем Теймуразом, и действует он во благо наших царств...
     - Пока действует!..
     И снова споры,  пререкания -  два враждующих лагеря,  готовые пустить в
ход  мечи.  Так  сорок восемь часов из  большого зала  дворца вырывался гул,
пугавший телавцев...
     Еще в день своего приезда Дато встретил на базаре Гулиа.  Узнав,  зачем
собрались  у  царя  посланцы,   Гулиа  бросил  арбу  с  сыром  на  попечение
оторопевшему брату,  вскочил на коня и  помчался в  Тушети.  И  вот в Телави
прискакал из аула Паранга Анта Девдрис и старейшие хозяева тушинских гор.
     Решалась судьба  царства.  Еще  не  визжали стрелы,  не  проносились со
свистом  дротики,  не  изрыгали  огонь  персидские пушки,  а  кровавая  тень
разногласия уже застилала Восточную Грузию.
     Сегодня последний день  открытого разговора.  Это  дань лицемерию,  ибо
царь Теймураз неустанно,  но,  конечно, скрытно совещался с приближенными, в
том числе с Зурабом Эристави.
     Дополнительно внесли еще семнадцать кресел.  Дато с  удивлением оглядел
переполненный зал.  Почему  столько народу  нагнали?  Уж  не  замышляется ли
измена?  Дато нащупал под куладжей тонкий нож,  но успокоился,  столкнувшись
взглядом с Анта Девдрис:  "Нет, тушины не допустят кровавого праздника... Их
пять,  и нас трое... жаль, с собой Гиви не взял... больше без него не поеду,
скучаю..." К нему склонился Мирван:
     - Царь  собрал князей и  азнауров Северной и  Южной Кахети;  думаю,  на
важное решился...
     - Может,  отделить Кахети?..  Что?  Что? О чем говорит Чолокашвили?.. С
ума сошел...
     - Тише, тише! Царский указ читает князь.
     Надменно выставив правую ногу,  Чолокашвили с  наслаждением отчеканивал
зловещие слова:
     - "Уступая мольбе служащих мне  перед богом чистым сердцем кахетинских,
а  также картлийских,  князей и  верных трону азнауров,  я,  Теймураз,  царь
Иверии,  повелитель Грузии,  согласился возглавить войско наше, как царское,
так и  княжеское,  дабы твердо и решительно пресечь доступ врагу в священные
пределы царства".
     Бурное   "ваша"   прогремело   по   залу.   Безмолвствовали  картлийцы,
безмолвствовали  тушины.   Пробовали  говорить  светлейший  Липарит,  Мирван
Мухран-батони,  - тщетные старания, их даже не слушали. Сыпались язвительные
шутки,  намеки на Кайхосро,  скучающего в Мухрани,  на Саакадзе,  ожидающего
лаврового венка. Даже Дато не ответил на дерзость Зураба, подавленный мыслью
о грядущем.
     Вдруг Анта Девдрис ударил по тулумбасу и вышел на середину.  Он смотрел
так прямо на  царя,  как привык смотреть на  камень и  дерево.  Не  стараясь
посеребрить слова,  он  выразительно напомнил,  каких усилий стоило Саакадзе
изгнать персов,  восстановить царство,  вовлечь другие  княжества в  военный
союз.  Он говорил долго,  приводя мудрые доводы,  почему необходимо поручить
ведение войны полководцу Георгию Саакадзе,  изучившему шаха и  его сардаров,
как собственного скакуна...
     Джандиери с надеждой поглядывал на Теймураза,  а в голове стучало:  "Не
вразумится - тогда... в лучшем случае опять Гонио".
     - А без Моурави некому будет возвращать его на царство, - шепнул старый
Чавчавадзе.
     Джандиери испуганно оглянулся: неужели вслух думал?
     Многие кахетинские князья согласились с Анта,  но молчали, боясь мщения
приверженцев Теймураза,  боясь гнева царя, опасного для замков. Заговорили и
цихисбери и другие тушины, убеждали следовать разуму, - но не помогли мудрые
советы хозяев гор. Царь Теймураз запальчиво упрекал Анта Девдрис:
     - Не царь ли,  возжеланный вами, должен положить счастливую руку на меч
и возглавить бой?  Мы благоумыслили, а подданные не покоряются нам... И еще,
уповая на святой крест,  жду из Русии посланцев наших: архиепископа Феодосия
и  архимандрита Арсения.  Пришлет Русия  помощь,  и  уста  наши  будут полны
радостных возгласов, и язык наш воздаст хвалу.
     - Русия помощи не пришлет, - запальчиво возразил Дато, - ибо ополчается
на поляков и не хочет озлоблять шаха Аббаса! Я недаром был там и уже изложил
правду царю, а сейчас могу ее трижды повторить!
     Невообразимый шум заглушил последние слова Дато.  Кричали и  князья,  и
азнауры,   и   архипастыри.   Дато  понял,   с   какой  целью  были  внесены
дополнительные кресла:  горло  Картли стремились потуже затянуть кахетинским
шнуром.
     Митрополит Телави,  потрясая крестом,  обвинял Дато  в  передаче лживых
сведений. Духовенство яростно поддерживало митрополита:
     - Да посрамит бог вседержитель добытчика лжи!
     - Да лишит его по скончании веков вечного блаженства!
     - Аминь!
     Свирепели и владетели:
     - Не пристало нам забывать, что один может испортить славу тысяч!
     - Русия помощь пришлет!
     - За клевету пора предавать суду царства!
     - Ваша!
     Воинственное наступление кахетинцев  из  дворца  перекинулось в  город.
Толпы  горожан  теснились у  зубчатых стен,  приветствуя царя  Теймураза как
витязя, бесстрашно принявшего под свою десницу войско.
     Взлетали  в  воздух  папахи,  душистые  ветки.  Сверкали серебром роги,
полные кипучего вина.

     Какими путями -  неизвестно, но тбилисцы узнали о гибельном для царства
решении раньше,  чем возвратились посланцы из Кахети. И уже никто не скрывал
страха,  поспешно отправляли семьи,  как велел Моурави,  в недоступные врагу
горы.  Более  состоятельные снаряжались в  Имерети и  Гурию,  куда  Саакадзе
направил посланцами Даутбека и  Квливидзе с  просьбой к царю и владетельному
князю  принять  на  время  семьи  доблестных мужей,  оставшихся о  городах и
деревнях для борьбы с кизилбашами.
     Вновь  в  дарбази  дома  Саакадзе внесли  знамя  -  "барс,  потрясающий
копьем". На внеочередной съезд торопливо съехались азнауры. Что предпринять?
- вот что тревожило их.
     Асламаз кричал:
     - Отсечь Кахети и защищать только Картли. Мы этим усилим свои дружины и
сократим заботы.
     Его поддержали азнауры Средней Картли. Квливидзе, при поддержке большой
группы  горийцев,  требовал,  чтобы  Саакадзе взял  власть  в  свои  руки  и
провозгласил себя правителем Картли по крайней мере до конца войны с Ираном.
Никто  из  кахетинцев не  посмеет  сунуться в  Картли,  а  посмеют -  сумеем
успокоить.  Разрыва  требовали  купцы  и  амкары,  приглашенные на  съезд  в
качестве  совещателей.  Невообразимый шум  наполнил улицы  Тбилиси.  Толпами
бродили амкары. Дабахчи и оружейники, ковачи и шорники, надрываясь, кричали,
что  не  признают над собой никакой власти,  кроме власти Моурави,  и  хором
восклицали: "Веди нас, Георгий, хоть на самого черта!"
     Снова приехали "старцы ущелий" -  мтиульцы,  пшавы и хевсуры; они также
просили Саакадзе во  имя спасения родных гор и  долин отказаться подчиниться
царю Теймуразу и самому возглавить защиту Картли.
     Загудели колокола храмов.  Перезвон перенесся в монастыри. Встревожился
и  Кватахевский монастырь.  Трифилий  спешно  прибыл  в  Тбилиси.  Он  смело
направился к  католикосу,  отчеканивая,  словно  воин,  шаг.  Тщетно пытался
Трифилий убедить  католикоса благословить Моурави  на  водительство хотя  бы
картлийского войска.  Католикос слушал,  положив руку на трактат о  движении
звезд и планет.
     - Делить опасно,  -  отвечал католикос,  -  положение Марса на  небе не
благоприятствует этому,  царство одно...  Опять  же  Картли без  царя  может
остаться, яко небо без путеводной звезды.
     И  вот  приверженцы Саакадзе  поскакали в  Мухрани.  Поборов  гордость,
старый князь Теймураз Мухран-батони отправился в  Телави,  но  и  он  тщетно
убеждал   царя   Теймураза  поручить  Моурави  ведение  войны,   как   давно
разгадавшему тайну одерживать малой силой победу над многочисленным врагом.
     - Мы  пожелали и  утвердили не  вводить больше  верного сына  отечества
нашего в  соблазн захватить власть над  войском.  Моурави и  так по  божьему
промыслу и  по  достоинствам своим всячески будет охранять нас от нечестивых
врагов. И сердце мое возвеселится и усладится победой.
     И  хотя многие епископы втайне были согласны с  настоятелем Трифилием и
многие князья с Мухран-батони, но никто не рискнул противоречить всесильному
католикосу и царю Багратиони.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ"

     Не  успели  замолкнуть  восторженные  крики,  вызванные  решением  царя
возглавить войско, как Телави вновь огласился криками, - правда, на этот раз
не только восторженными, но и нетерпеливыми.
     Ликование кахетинцев совсем не входило в план архиепископа Феодосия. Он
предполагал въехать в  Телави на рассвете и незаметно проскользнуть в палату
Филиппа Алавердского,  который сейчас  находился здесь,  посоветоваться и  с
игуменом Харитоном и,  только  когда  замерцают на  темном небосводе звезды,
всем скопищем так же незаметно пробраться в царский дворец.
     Но архимандрит Арсений по беспечности своей расстроил спасительный план
Феодосия.  Началось с  последней остановки в небольшой базилике,  откуда уже
виднелась Алазани. Священник, не избалованный частым приездом важных гостей,
обрадованно  приказал  псаломщику  заколоть  овцу  и,   желая  угодить  царю
Теймуразу,  а  заодно и  телавцам,  немедля тайно послал звонаря в  стольный
город предупредить о скором прибытии духовных послов.
     Священник не  обиделся  на  сдержанность архипастырей,  ибо  знал,  что
раньше не подданные,  а  царь должен выслушать возвратившихся послов,  но не
скрывал радости,  ибо  помощь царю будет оказана,  -  недаром,  благодаря за
гостеприимство, преподобный Феодосий преподнес базилике кадильницу, вынув ее
из груды подарков русийских обителей.
     Ранний,  совсем  ранний рассвет,  почти  еще  ночь,  застал путников на
прямой дороге к Телави.
     Вот тут-то и произошло непредвиденное.
     Не успели отъехать и агаджа,  как Арсений резко дернул поводья, сполз с
кобылы и,  придерживая рясу,  бегом устремился к лесу. Служка-монах проворно
соскочил на землю, наспех разостлал под грабом бурку, на которой не замедлил
вытянуться вернувшийся Арсений.
     Посмотрев на  побледневшее небо,  потом на посеревший от легкого тумана
лес,  Феодосий,  вздыхая,  тоже сполз с мерина,  который лениво позевывал, и
опустился на  край бурки.  Не  успел он  упрекнуть Арсения,  как  тот  снова
опрометью метнулся в  кусты.  Феодосий с  сожалением взглянул на  голубеющее
небо,  потом на  зеленеющий лес,  как бы  стряхнувший с  себя предрассветный
туман, и только хотел подняться, как Арсений опять плюхнулся на бурку.
     - Не  иначе как сатана по  резвости своей уговорил дьякона согнать весь
жир овцы из курдюка в мою чашу, безмерно приправив яство перцем и луком.
     - Не  пеняй,  отец  Арсений,  на  сатану,  ибо  церковный  дом  не  его
владение...  Опять же  неблагочинно возводить хулу на  неповинного.  Грешат,
грешат  смертные,  господи  прости,  а  потом  взваливают поклажу  брани  на
нечистого.
     - Не защищай, отец Феодосий, врага неба: сколько ни клянут его, мало, -
яко гусь из воды,  сухим выходит. И еще глаголю: не только в церковном доме,
а даже в евангелии без нечистого ничего не узреешь.
     - Не богохульствуй, отец, не поддавайся недостойным мыслям...
     Богословский спор  оборвался неожиданно.  Воскликнув:  "Еще,  сатана!",
Арсений снова помчался в лес, подхватив полы рясы.
     Служка-монах,  проворно вынув из  хурджини кувшин,  кинулся к  роднику.
Отец Феодосий укоризненно встретил пожелтевшего Арсения.
     - Непотребный путь уготовал ты, отец Арсений, к царственному граду.
     - Каковы вести, таков и путь, отец Феодосий.
     С  тоской вскинув глаза к  порозовевшему небу,  на верхушку горы,  где,
ломая золотисто-синие лучи,  пыталось выглянуть светило, Феодосий решительно
взобрался на фыркающего мерина.  Служка проворно скрутил бурку,  и  не успел
Арсений крякнуть, как его подхватили и втиснули в седло.
     - Напрасно,  отец Феодосий,  стараешься,  сатану не перехитришь,  - ибо
троица для него не предел... Трижды троица, может, его и успокоит...
     Как ни странно, Арсений почти угадал. Облегчившись у самой стены Телави
в десятый раз,  Арсений повеселел и заявил, что способен сейчас доскакать до
самой трапезной Филиппа Алавердского.
     Но не успели они крадучись приблизиться к  боковой башне,  как ворота с
шумом  распахнулись.   "Господи,   помилуй!  Что  с  паствой?!"  -  Феодосий
вздрогнул: навстречу бежали толпы, размахивая кизиловыми ветками, на которых
висели недозревшие красноватые ягоды.
     Телавцы не сомневались,  что за церковниками следуют русийцы с огненным
боем и вот сейчас они вольются в ворота гремящим бесконечным потоком.
     Неистовые  вопли  "Ваша!  Ваша!"  отозвались в  голове  Феодосия,  как:
"Осанна!  Осанна!".  "Помилуй мя,  богородица!  Вознамерился въехать подобно
весеннему ветерку на  крыле  ласточки,  а  по  милости чревоугодника Арсения
въезжаю подобно иерусалимской ослице".
     Невеселые мысли Феодосия прервал царский азнаур: взяв под уздцы мерина,
он твердо заявил, что царь немедля требует к себе посольство.
     Сопровождаемые восторженными возгласами,  духовники понуро поплелись во
дворец. И вмиг все стены дворца облепили нетерпеливые горожане...
     Но вот настал час полуденной еды.  Крики восторга сменились удивленными
восклицаниями.  Потом  настал  час  вечерней еды,  а  дворец  не  переставал
походить на  заснувшую черепаху.  Только  раз  нарушилась непонятная тишина:
торопливо,  словно на  пожар,  промчался на пегой кобыле Филипп Алавердский,
затем запыхавшийся игумен Харитон,  а  следом,  скопом и  в  одиночку,  отцы
церкови  и  настоятели монастырей.  Дворцовые  ворота  распахнулись и  вновь
захлопнулись. И опять воцарилась гнетущая, напряженная тишина.
     Давно был  съеден недозрелый кизил,  и  голоса телавцев становились все
кислее и  кислее.  На  солнцепеке уныло поникли листья;  уже кое-кто хлестал
соседей оголенными ветками,  отвечать было лень; уныло поникли головы, ждали
чуда,  ждали...  Впрочем,  уже сами не знали, как дождались первой звезды на
утомленном небе.
     - Уходят! - облегченно вздохнул Джандиери. Ни отдых, ни еда не освежили
царя,  придворных и духовников. Поражение грузинского посольства было так же
невероятно,  как дождь из золотых монет. Что предпринять? Страшило отношение
Картли:  злорадство азнауров,  торжество  князей,  насмешки  майдана.  И  не
воспользуются ли  соучастники Моурави  слабостью  Кахети,  не  попытаются ли
отложиться?   Ведь   только   устрашенные  возможностью  прихода   русийских
стрельцов, смирились Мухран-батони, Эристави Ксанские и даже старый Липарит,
имеющий за своей спиной немало княжеских фамилий.
     Первый  высказал  эти   опасения  встревоженный  Джандиери,   предлагая
немедля, пока еще не докатилась до Тбилиси весть о неудаче, передать Моурави
ведение приближающейся войны.  Растерявшиеся князья уже не  спорили,  многие
робко поддержали Джандиери.  Красные пятна покрыли скулы царя. Такой удар по
самолюбию? Не