щает ему
торговать, ибо богатства наши не нуждаются в приумножении.
     - А вы что делаете во дворце счастливца?
     - Мы,  Моурави,  очень заняты:  охотимся,  устраиваем пиры, услаждаемся
путешествиями,  -  серьезно ответил Заза и поклонился.  -  Всем весело, одна
Магдана  тоскует,  чем  огорчает мою  жену,  младшую сестру  ее,  Арсану,  и
особенно мать  моей  жены -  приятных женщин;  они  сразу полюбили Магдану и
хотят выдать ее за греческого князя.
     - А ты на ком женат? - спросил Саакадзе младшего, Ило.
     - Я?..   Пока  свободен.  Сватают  мне  двоюродную  племянницу  султана
Мурада...  говорят,  красивая,  только султан пока противится:  в  знатности
моего рода хочет удостовериться.  Слух есть,  Моурави, будто султан ни в чем
не отказывает тебе. Может, подтвердишь, что знамя Барата высоко взвилось над
другими фамильными замками,  что  меч  Барата уже  сто  лет обороняет важный
рубеж Картлийского царства?
     Вслушиваясь в  слишком откровенную речь,  Саакадзе едва скрывал горечь:
"Так вот почему так внезапно посетили князья любимца султана!"
     - Да, жаль, не похожи вы на вашего отца, князя Шадимана.
     - Как, Моурави, и ты не в шутку об этом жалеешь?! - поразился Ило.
     - А  разве не  тебя считают самым заклятым врагом моего отца?  -  голос
Заза срывался от волнения.
     - Думаю,  не  меня.  Нет,  никогда я  не  был  врагом  умного Шадимана,
необычайного "водителя",  как здесь говорят,  дипломатии, искусного игрока в
"сто забот".  Нет еще такого другого,  кого бы я ценил так же высоко. Я враг
иного  Шадимана  -   предводителя  княжеского  сословия,  опоры  истязателей
грузинского народа.
     - Не  осознаешь,  Моурави!  -  запальчиво возразил Ило.  -  Разве князь
Шадиман и дипломат Шадиман не одно лицо?
     - Не одно. Я тоже не одно лицо, когда дорожу Шадиманом, как умнейшим из
умных,  украшающим собой Картли,  -  и когда желаю крушения черных замыслов,
которым он  отдал  жизнь,  пожертвовал вами  и...  скажу прямо:  пожертвовал
собой.
     - Мы  его не  жалеем,  -  холодно ответил Заза,  положив руку на  пояс,
словно на эфес меча.  - Если человек посадил в собственном саду крапиву, так
не может требовать, чтобы вырос персик.
     Задумчиво крутил ус Саакадзе и наконец твердо сказал:
     - Если б  Шадиман для своего удобства вместо персика перцем увлекся,  я
бы тоже его не осудил. Пусть его намерения во вред царству, во вред азнаурам
и -  еще больше -  во вред народу,  пусть во всем заблуждается -  это другой
разговор...  не кончен мой непримиримый спор с  ним...  Но он не ради личных
благ,  а  во  имя  расцвета  княжеского  сословия  сметал  все,  что  мешало
осуществлению его  замыслов.  Он  многие  ночи  с  коварством замышлял,  как
уничтожить меня,  осудившего его деяния.  Во  всех помехах он чувствовал мою
руку,  ибо  я  тоже немало придумывал,  действуя безжалостно...  и  невольно
уважая его за  стойкость.  Так мы  многие годы,  каждый за свое сокровенное,
вели непримиримую борьбу.  Но вот пришел час,  когда я  мог уничтожить князя
Шадимана,  и  я...  не уничтожил.  Было время,  когда князь Шадиман мог меня
уничтожить,  и...  не  уничтожил.  Он,  подобно мне,  испугался одиночества,
испугался пустоты.  Я понял, что на смену блеску ума, широкому воодушевлению
придет глупость,  алчность, себялюбие, - ибо знамя князя Шадимана подхватила
бы свора шакалов для собственной наживы.  С  годами мы уразумели:  не в  нас
причина,  оттягивающая мою или его победу... Крушение его замыслов кроется в
низменности,  в  корысти князей.  Моя победа отсрочена самим народом,  в его
слабости -  мое  бессилие...  -  Саакадзе прервал разговор,  он  понял,  что
говорит вслух с самим собою, говорит о том, что давно укрыл в тайниках своей
души... - Да, жаль, князья, вы совсем не похожи на отца, вы другой породы. А
еще утверждают, что плод от дерева недалеко падает.
     Ило и Заза на миг опешили,  слова Саакадзе обожгли их, словно в лицо им
бросили горсть раскаленных углей.  Ило  устремил взор к  синеватому потолку,
обдумывая подобающий ответ  ненавистному.  А  Заза,  оскорбленный презрением
Георгия Саакадзе, озлобился:
     - Хотя я и покинул навсегда отца, все же горжусь тем, что он ни разу не
покидал Картли, не приводил ни персов, ни турок.
     - Как  осмелился ты,  Заза,  произнести такое?!  Даже враги с  трепетом
упоминают имя  Моурави!  И  что  знаешь ты  о  нашей Картли?!  -  вскрикнула
Магдана,  не в силах сдержать гнева.  -  Ты,  как лживый святоша,  осуждаешь
всех,  а  забыл,  что не  только сам оставил Марабду,  но  и  заботливо унес
половину  фамильных ценностей.  Хорошо,  что  другая  половина  была  укрыта
неизвестно где.
     Насмешливо взирали "барсы" на молодых Барата.
     Опомнились  князья,   боязливо  стали  следить  за  "барсами",  готовые
выскочить за дверь.  Разодетые, они напоминали огромных сверкающих жуков, но
навряд ли  владели клинком и  конем,  без чего ценность их голов,  по мнению
"барсов", разнялась ценности соломы.
     - К справедливому гневу княжны и я хочу добавить такое,  -  почти мягко
начал Дато.  -  Князю Шадиману незачем было  скакать за  персами и  турками:
дальновидные правоверные сами  охотно на  его  зов  приходили и  за  высокую
плату,  вернее, за предоставленное им право грабить царство, возводили царей
на  трон  по  вкусу  княжеского сословия,  ибо  в  полном выигрыше оставался
Шадиман Бараташвили,  ибо вместо царя сам царствовал. Выходит, князь Шадиман
приглашал врагов,  а  Георгий Саакадзе гнал  их  по  дороге  смерти.  И  еще
выходит,  князья набивали народным золотом хурджини врагов, а заодно и свои,
а Моурави ради расцвета Картли высыпал золото из хурджини,  отнятых в битвах
у врагов.  Ты же,  князь Заза,  что в это время делал? Не то же самое, что и
твой младший брат?
     - Именно то,  -  засмеялся Папуна:  -  лежал посередине,  пока князья и
азнауры, каждый к себе, тянули одеяло.
     - Я бы их полтора часа за такое лежание по...
     - Стой,  Димитрий,  я не напрасно с князьями разговор веду!  - Саакадзе
зашагал по "залу приветствий" и круто остановился около Заза.  - У тебя есть
сыновья?
     - Двое... - снова опешил князь.
     - Какое же ты имеешь право лишать их навсегда родины?
     - Но они родились здесь.
     - Выходит,  твое отечество -  Турция?!  Молчишь!  И должен молчать, ибо
полчаса назад посмел намекнуть, будто я туркам предался.
     - Нас вынудил отец.
     - Отец,  а  не Картли!  А меня -  Картли,  которую я обязан защищать от
князей-шакалов.  Знай и ты,  князь:  тот не человек,  не витязь, кто бросает
родину,  и,  как клещ,  присасывается к  телу чужого царства.  Ты  не смеешь
лишать детей отечества! Это позор для грузина!
     - Значит, Моурави, хоть я и князь, но должен вернуться в Картли? Зачем?
Чтобы воевать с  азнаурами?  -  Заза высокомерно взглянул было на "барсов" и
почувствовал, что кровь отхлынула от его щек.
     - Моим "барсам" ты  очень нравишься,  князь,  не  опасайся,  -  с  едва
уловимой иронией проговорил Саакадзе.  - И вообще, азнауры, и их враги, даже
самые отчаянные князья, не всегда во вражде. Не раз они откладывали вражду и
объединялись,  дабы  общими силами дать  отпор врагу.  При  царе царей Тамар
Грузия простиралась от Никопсы до Дербента и  жителей было тысячи тысяч.  Но
враги растаскали наши земли, как крысы халву, захватили ценности, разграбили
города,  разрушили творения зодчих,  превратили в пепел деревни, обесчестили
женщин, истребили население. Как же вы, сыны многострадальной Грузии, можете
спокойно на такое взирать?
     С  изумлением внимали грозным словам Георгия Саакадзе два  Барата,  они
как-то съежились и упорно хранили молчание.
     У Димитрия нервно подергивалась рука,  Пануш и Матарс, по тайному знаку
Саакадзе,  не спускали с него глаз,  хотя им самим хотелось надавать тумаков
двум петухам, дерзким от глупости и заносчивым от чужого богатства.
     - Я еще такое скажу,  -  нарушил неловкую тишину Дато. - Против или за,
но, ради сатаны, деритесь, не болтайтесь под ногами. Таких беглецов, как вы,
немало,  и они пользуются у грузинского народа большим презрением, чем самый
свирепый князь.
     Видя,  что надменность и  кичливость следовало оставить по  ту  сторону
Мозаичного дворца,  Ило старался придать своим словам иную окраску.  Изумило
Барата  предложение Моурави  и  Дато,  так,  словно  его  вынуждали покинуть
благодатный оазис и погрузиться по шею в раскаленный песок.
     - Так что же,  Моурави,  и  вы,  благородные азнауры,  уговариваете нас
вернуться в Картли?!  Бросить здесь богатство,  тень золотой пальмы, высокое
положение и...
     - Богатство?!  -  Дато от души рассмеялся.  -  А разве вы богаты?  Тень
золотой  пальмы  только  тень!   А  вам  неведомо  разве,  каким  богатством
приманивал Непобедимого к  себе шах  Аббас?  Почему не  подумали,  ради кого
бросил Моурави,  на  которого вы  сейчас замахнулись булавкой своих  скудных
мыслей,  сказочные дворцы,  хранилище с золотом,  кувшины с драгоценностями?
Ради кого презрел он почет всего Ирана, восхищение Востока?
     - И  еще добавлю,  -  хмуро начал Ростом,  опустив свою тяжелую руку на
плечо Димитрия,  беспрестанно вспыхивающего, - когда посланник римского папы
Пьетро  делла  Валле  уговаривал Великого Моурави  уйти  в  Рим  воевать  за
католическое царство,  за  что  сулил  корону  Северной Африки,  то  Георгий
Саакадзе из  Носте такое ответил:  "Золото топтал мой  конь,  слава лежит на
острие моего меча.  В  моей  стране мало золотых изваяний,  нет  изумрудного
моря,  мало мраморных дворцов,  больше серого камня,  но  это  моя  страна -
родившая меня,  вдохнувшая в  мою душу отвагу,  а  в мысли -  ярость любви и
ненависти!"  Вот так,  князья,  а не иначе ответил Георгий Саакадзе из Носте
чужеземцу из богатой страны.
     Элизбар тщетно старался уловить на  лицах двух  отпрысков Шадимана хоть
проблески смятения.  Нет,  они оставались холодными, и искры призыва гасли в
них. В сердцах он сказал:
     - Не  пристало вам,  сыновьям князя Шадимана,  кичиться чужим дворцом и
лишней куладжей.
     - И  еще  не  пристало  полтора  года  униженно  выпрашивать милость  у
султана.  Лучше веселитесь без отдыха, прыгайте вокруг золотой пальмы, тестя
радуйте.
     - Почему только тестя?  -  осведомился Гиви.  -  На подобной пальме еще
попугаи сидят.
     Барата так наклонили головы,  будто почувствовали себя быками, готовыми
вскинуть простодушного "барса" на  рога.  Матарс не  хотел шутить,  он гордо
поправил черную повязку и сверкнул одним глазом.
     - Все равно,  князья,  сколько бы золотых монет и драгоценных камней ни
сыпали на  вас щедрые чужеземцы,  вы всегда будете у  них гостями и  никогда
хозяевами.
     - Гостей бараны не любят, их три дня для гостей режут, - начал Гиви.
     - А  на  четвертый учтиво спрашивают:  "Не застоялись ли ваши кони?"  -
смеясь, подхватил Автандил.
     - Э-э,  мальчик, с тех пор как мой любимый шах Аббас мне сказал: "Гость
хорош,  когда вовремя приходит и  не забывает вовремя уйти",  я  больше двух
дней нигде не гощу.
     Русудан с  беспокойством взглянула на  Папуна:  "Нехорошо,  ведь  гости
подумают - намекаем", - и любезно сказала:
     - Это,  дорогой  Папуна,  по-персидски,  когда  хозяева  угощают гостей
крапивой, а не персиками. Дареджан, прикажи, дорогая, слугам растянуть новую
скатерть.
     - Два сына!  Ты слышала,  моя Русудан? Два воина! - порывисто обернулся
Саакадзе.  Он посмотрел сквозь разноцветные стекла на притихший сад.  -  Два
сына!  Еще могут родиться,  а  у них тоже родятся.  И такое богатство отдать
чужой,  даже враждебной стране?!  Поразмыслите, князья, нас осталось слишком
мало;  если все грузины начнут разбегаться,  -  конец царству, конец народу.
Разве не гибли более могущественные царства: Финикия, Ассирия, Вавилон? Нет,
грузины  не  допустят исчезновения родины!  Грузин  должен  жить  в  Грузии,
обогащать ее и  оберегать от врагов.  Тот не человек,  кто отворачивается от
своей матери, терзаемой коршунами и шакалами.
     Заза цеплялся за доводы, как за борт перевернувшегося каюка.
     - Но, Моурави, - растерянно пролепетал он, - ты ведь тоже здесь?
     - Ошибаешься, я в Картли, ибо все мои помыслы о ней. Я оставил родине в
залог мое сердце,  наполненное печалью и пламенной любовью к ней.  А здесь я
ради заработка.  Уже сторговался с  султаном о  плате за...  сбор фиников на
иранских просторах. Султан хочет восхитить ими франков западных стран.
     - Об этом Стамбул шепчется,  -  подчеркнул свою осведомленность Ило.  -
Но,  Моурави,  неужели ты  вернешься в  Картли,  когда и  здесь можешь иметь
табуны коней?
     - Вернусь.  Вам меня не  понять,  князья,  ибо вы  никогда не болели за
родину.  Не  вам  одним,  говорю всем тем,  кто  ради личного обогащения или
прославления покидает свое отечество.
     Рядом с  братьями,  не  рискующими продолжать спор с  грозным "барсом",
взволнованная Магдана казалась светлым видением.
     - Прости мою смелость, - приложив руку к вздымающейся груди, вскрикнула
она,  - твои слова, Великий Моурави, подобно клинку, вонзились в мое сердце,
обнажив вину перед Картли,  перед отцом. Если можешь, помоги мне вернуться в
Марабду.
     Поникшая,  она напоминала птицу,  запутавшуюся в сетях. Хорешани крепко
прижала к себе Магдану,  с мольбой смотрящую на Моурави,  но Дато решительно
сказал:
     - Об этом еще будет разговор.
     - Я уже решила.
     - Не   ослышался  ли  я,   Магдана?!   -   торопливо  проговорил  Заза,
почувствовав в словах Дато поддержку. - А твой знатный жених?
     Магдана в гневе повела плечами и зазвенела браслетами.
     - Слова никому не давала. Сейчас о замужестве не думаю. Но когда память
льдом затянется, выйду за грузина, ибо Моурави не любит безбрачия.
     Подавив вздох,  Русудан решительно поднялась. Жаль было ей побледневшую
Магдану,   растерянных  молодых  Барата.   Такой  разговор  не  может  мирно
закончиться.  И она напомнила,  что гостей ждут грузинское вино и грузинские
яства. Обняв Магдану, она направилась в ковровую комнату.
     Саакадзе сразу преобразился,  он  уже не  суровый Моурави,  а  радушный
хозяин  дома.  Широким  жестом  он  пригласил  облегченно вздохнувших князей
разделить с его семьей воскресную трапезу.
     Незаметно песок из  верхнего шара пересыпался в  нижний.  Песочные часы
отмеряли время,  которого не  замечали застольники.  Косые  лучи  солнца  из
оранжевых стали  иссиня-алыми и  ложились на  ковры тропинками,  по  которым
Магдане хотелось взбежать высоко,  высоко  и  оттуда смотреть на  игрушечные
минареты, дворцы, киоски, готовые распасться, как в детском сне.
     Едва  за  Барата  закрылись ажурные ворота,  Димитрий не  перестававший
ерзать на тахте, запальчиво спросил:
     - Полтора часа  думал,  зачем  тебе,  Георгий,  горячие слова на  ветер
бросать?
     - Ошибаешься, друг, не на ветер, а на лед.
     - А на лед зачем?
     Саакадзе, перебирая загадочные четки, медленно прочел:
     - "Лед,  перекрещенный огнем,  оставляет на  пальцах кровь".  Но  он же
обладает и  другим свойством:  превращаться в горячую целебную воду.  Вардан
Мудрый был верный лазутчик Шадимана,  а стал моим,  не менее верным. Молодые
Барата - сыновья Шадимана, они могут превратиться в начальников марабдинских
дружин,  преданных мне.  Помните,  если мы хотим еще раз помериться силами с
кликой Зураба Эристави,  мы должны подготовить к схватке силы внутри Грузии.
Заза  и  Ило  ослеплены  роскошью;  если  разбудить в  них  честолюбие,  они
отрекутся от нее.  Власть сильнее золота, - эта истина будет осознана ими, в
чьих жилах кровь Шадимана.
     - Что ж,  верно задумал Георгий, - Папуна подтянул к себе бурдючок, еще
не опустивший все четыре лапки, - выпьем за твой ум, способный обмелять даже
бездонное горе! А меня так и толкало сказать двум Барата, что думает честный
грузин о таких желанных гостях,  как они:  "Гость поутру -  золото,  вечером
обращается в серебро, а спустя день становится железом".
     Улыбаясь, "барсы" высоко вскинули чаши и прадедовские роги. Они еще раз
осушили  их  за  своего  Георгия,  в  самые  тяжелые  мгновения влекущего их
неизменно вперед,  -  пусть  над  пропастью,  пусть сквозь бури,  но  только
вперед.
     - Спустя шесть дней два Барата станут воском. - Георгий провел рукой по
кольцам своих пушистых усов.  - Их будут терзать сомнения, но они вернутся в
Картли.  Не горячись,  Димитрий,  увидишь,  сыновья Шадимана станут во главе
войск Марабды.
     - Полтора им попутного ветра в спину!  -  озлился Димитрий. - Для этого
они снова должны пожаловать к нам в гости.
     - И пожалуют,  не позже чем в следующее воскресенье. В Мозаичный дворец
их повлекут тревожные мысли...

     "Барсы" разбились на две партии. Одни утверждали, что Барата не придут,
- они не  любят,  когда им  на  шеи опускают железо,  хотя бы даже мысленно.
Другие настаивали,  что  Моурави лучше знает характер всех Барата,  чем  сам
черт - их приятный покровитель.
     Настало воскресенье.  Георгий с  утра  лично подбирал из  своего запаса
клинки и кинжалы для Заза и Ило.  Два грузина в Стамбуле должны иметь оружие
в простых ножнах, но по легкости соперничающее с самим ветром.
     По  улице,  прилегающей к  Мозаичному дворцу,  гулко  зацокали  копыта.
Автандил, дежурящий возле окна, торжествующе воскликнул:
     - Выиграли! Скачут!
     В ажурные ворота дома Саакадзе вновь стучались Заза, Ило и Магдана.


        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"

     Месяц перемен! Месяц торжества тепла над холодом!
     Только заиграй рожок или ударь дапи, вскочат они на неоседланных коней,
вылетят навстречу долгожданной весне, прекрасной гостье!
     "Прекрасной ли?" -  сомневался Саакадзе. Что ждет его? Что подстерегает
всех им любимых?
     Природа словно притаилась, как тигр перед прыжком.
     "Что ждет нас дальше? Неизвестность порождает тревогу. А в доме Моурави
мы обрели уверенность в своей значимости,  -  рассуждали сыновья Шадимана. -
Разум подсказывает укрепить дружбу с "великим барсом".
     И вот однажды,  совсем нежданно,  в ворота Мозаичного дворца въехали на
богато разукрашенных берберийцах Ило и  Заза,  а за ними проследовали пышные
носилки.
     Приветливо встретили картлийки гостей:  Елену,  жену  Заза,  Софию,  ее
мать,  и Магдану. Красивые гречанки смуглолицые, рослые и гибкие, с большими
серьгами в  тонких ушах и  с  массивными браслетами на  выхоленных руках,  с
роскошными волосами,  заплетенными в  косы,  в свободных платьях с красным и
черным шитьем и в ярких сандалиях, в меру порывистые и несколько говорливые,
засыпали Русудан и Хорешани восторженными восклицаниями:
     "О,  мы так счастливы,  что владеем благодаря князьям Барата грузинской
речью  и  можем  выразить  свое  восхищение!",  "О  Христос,  как  прекрасны
грузинки!",  "Как жаль,  что  Арсана нездорова,  а  как  она  пожалеет",  "О
Магдана!  Ты  умышленно скупо  расхваливала княгинь,  ибо  истинная  красота
недоступна сравнениям! Разве только с Афродитой или Дианой могут соперничать
грузинки".
     Привыкшая к персидской лести Русудан и та смутилась. А Хорешани? О, эта
плутовка откровенно расхохоталась и  просила гостей  не  заставлять краснеть
судьбу,  создавшую Хорешани совсем  не  такой,  какой  видят  ее  прекрасные
гречанки.
     Вскоре гости, уютно расположившись на зеленых диванах, клялись, что так
хорошо они чувствовали себя лишь в родных Афинах.  О Николай чудотворец, они
снова дома!
     Озадаченный Гиви прошептал на  ухо другу:  неужели Мозаичный дворец так
похож на их дом в  Греции?  Дато глубокомысленно оглядел потолок и  уверенно
ответил:
     - Как две бани, только потолки разные.
     - Я так и думал, без разницы даже в банях скучно, - вздохнул Гиви.
     - Полтора часа  буду  башку ломать:  почему Магдана пригнала сюда отару
красавиц!
     - Наверно, чтобы показать им потолок, - ответил серьезно Гиви.
     - Если не поумнеешь,  карабахский и