желательстве шаха.
     Этими мерами Саакадзе решил насколько возможно уберечь народ от разграбления.
     Но была и еще одна цель.
     Элизбар, Матарс, Пануш и Папуна отправились вперед с хурджини, наполненными туманами и абазами.
     Карчи-хан не одобрял расточительства: зачем платить, если можно даром брать. Саакадзе снова напомнил о возвращении. Сейчас лето. Если все насильно забирать, народ в лесах и горах укроется со скотом и хозяйством.
     Карчи-хан смирился, прибавив: "На обратном пути камня на камне не оставим. Пусть трепещут грузины: идут львы грозного "льва Ирана".
     Папуна с "барсами" поскакали "перед. Галопом въезжали в деревни. Звонили в колокола. Созывали народ.
     Уговаривали не сопротивляться силе. Лучше отдать часть, чем лишиться всего. Но скоро наступит время, свободно вздохнет народ и еще больше разбогатеет.
     Народ слушал, понимал необходимость, продавал и даром отдавал требуемое. Но Папуна тихо советовал не вводить персов в соблазн и половину скота прятать в лесах и далеких пастбищах. Крестьяне благодарили и отправляли в горы также красивых девушек и женщин.
     Симона и ханов встречали лучшим вином и едой. Подносили подарки. Карчи-хан разделял с Симоном царскую еду и мало обращал внимания на недовольных сарбазов.
     - Аллах! Так мы угощаемся в Иране, - говорили одни.
     - Если пророк допустит уйти, как пришли, за что же рисковать жизнью?
     - Непобедимый обещал большую добычу на обратном пути, - успокаивали другие.
     Карчи-хан ежедневно по наказу шаха отправлял в Исфахан гонца с донесением о действиях верного сардара.
     На стоянке у Какабети, уединившись в лощине, Саакадзе беседовал с Зурабом. Князь сначала ужаснулся, но затем поклялся памятью Нугзара в верности Георгию Саакадзе.
     Потом Саакадзе долго совещался с "барсами".
     На рассвете Дато и Ростом с десятью арагвинцами поехали в Картли. Даутбек и Димитрий с остальными на север Кахети, Гиви и Эрасти остались при Саакадзе.
     Хорешани выехала с Дато, она собралась в Носте к Русудан.
     В Греми кахетинцы встретили Даутбека и Димитрия сдержанно. Не слезая с коней, "барсы" проскакали разрушенный город и направились к епископу Цилканскому. Разговор длился несколько часов. Даутбек передал епископу от Георгия Саакадзе план спасения Кахети и просил тайно оповестить народ и быть готовым по первому зову Саакадзе поднять оружие против врагов. Арагвинцы рассеялись по деревням. С большой осторожностью они сообщали народу спасительную весть. На другой день, епископ вызвал священников и поручил незаметно подготовить народ. Для большей безопасности Даутбек и Димитрий просили епископа не осведомлять князей, ставленников шаха.
     По Кахети пошел сдержанный гул. Шептались в деревнях, в городах, в монастырях, в церквах.
     Охотно продавали Папуна скот, охотно облагали себя и тихо спрашивали: "Когда?"
     - Скорее, чем облако перевалит через эту гору, - отвечал Папуна.
     Дато спешно, минуя Тбилиси, поскакал в Кватахевский монастырь. Ростом остался в Тбилиси.
     Амкары с нескрываемой радостью слушали Ростома. Конечно, они покорятся воле шаха и со знаменами встретят магометанина Симона... С сегодняшнего дня амкарства спешно начнут готовить подковы и точить шашки.
     Вечером Ростом виделся с духанщиком Панушем, а наутро в Имерети поскакал верный человек к азнауру Квливидзе с письмом от Ростома.
     "...Время пришло вернуться, Георгий тебя ждет. Мы, "барсы", сейчас разъезжаем по Картли, подготовляем достойную встречу Карчи-хану и иранскому войску. Пора и тебе прославить имя шах-ин-шаха. Собери верных союзу азнауров и сообщи им: Георгий скоро позовет азнауров на славное дело. А если будут допытываться, говори смело - на азнаурское".
     Арагвинцы-разведчики растекались по Картли подобно ручейкам.
     Дато вернулся в Тбилиси вместе с Трифилием, но разными дорогами. Настоятель тотчас направился к католикосу. Дато - в духан "Золотой верблюд".
     Сидя в потайной комнате духана, Дато и Ростом делились впечатлениями.
     - Наш Гиви прав, персидский кремень вмиг разожжет пожар. Не успеваю бросить слово, как люди радостно хватаются за оружие, - говорил Ростом.
     - Везде так... Хорошо, люди не совсем потеряли веру в Георгия. Только избегают вспоминать о нашествии шаха... - Дато вздохнул.
     - Домой заезжал?
     - Заезжал. Все здоровы, отец еще больше разбогател. Моим именем народ устрашает. Я не успел, а он настоящим князем стал.
     - Нехорошо, Дато, ты всегда своим отцом недоволен.
     - Сам знаю, нехорошо, только не согласен с ним. Времена для Картли тяжелые, дружнее грузины должны быть, иначе толстых и тощих, как говорит Папуна, одинаково проглотит перс. А отец такое не хочет понять... Твоих всех видел. Миранда как роза расцвела, дети как два яблока. Тебя ждут.
     - В Носте был?
     - Был... Хорешани отвез.
     Помолчали.
     - Как Русудан? - отрывисто спросил Ростом.
     - Сначала побледнела, за сердце схватилась... Часа два без слов сидела... Потом посмотрела на меня невидящими глазами. Испугался, я думал, ум потеряла. Наконец заговорила. Ростом, как умеет говорить наша Русудан! "Ты, Дато, не беспокойся, я все сумею пережить. Не для себя с Георгием живем..." В этот день Трифилий привез ей Автандила и Бежана. Умный монах. Застывшее лицо Русудан порозовело. Год не видела сыновей, хотя рядом находились. Боялась, Шадиман за ней неотступно следит. Лазутчики каждый шаг Русудан знают. "Значит, скоро свершится желанное, раз ты, отец Трифилий, открыто мне сыновей привез?" - спросила Русудан. - "Уже свершилось, - ответил Трифилий, - Георгий вырвался из кровавых лап шаха, теперь вся страна во имя церкви обнажит меч..."
     - Монах думает, Георгий старается только ради церкви?
     - Э, Ростом, пусть думает, что хочет. Сейчас разбираться не время. Все должны объединиться, даже враждебных князей примем, если придут. А наша церковь, правду сказать, немало борется с персами.
     - Выгодно, потому. Мусульмане раньше всего церкви уничтожают: не в мечети же священникам богатеть?
     - Вот ты столько лет из одной чаши с Георгием яд пил, а дела церкви для тебя - темный лес.
     - Я не такой сильный, как Георгий. Пусть мои дети, как хотят, живут, лишь бы целы были.
     - Не продолжай, Ростом! Паата... За эту жертву, будь у меня две жизни, обе отдал бы Георгию.
     - Я тоже жизнью не дорожу, но хочу распоряжаться только своей.
     - Об этом у нас разные мысли.
     - Мысли разные, а путь один. Думаю, и конец от бога одинаковый получим.
     Дато махнул рукой и пошел посмотреть, не прислал ли за ним Трифилий. И точно, в "Золотом верблюде" сидел переодетый монах: завтра католикос будет тайно беседовать с посланниками Георгия Саакадзе, азнаурами Дато Кавтарадзе и Ростомом Гедеванишвили.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

     В Телави вошли только Симон, Зураб, Карчи-хан, Вердибег, свита и охрана.
     Войско расположилось у наружных стен. Сюда тянулись арбы и верблюды, доставлявшие хурджини с мясом, зерном и сушеными плодами. Вокруг шатров день и ночь пылали костры.
     Вердибег протестовал. Его выпуклые глаза сверкали. Ему надоело быть вежливым с кахетинцами. Пусть его сарбазы повеселятся немного. И еще - где красивые девушки? Весь путь проехали, кроме высохших свиней - никого.
     - Но мудрый шах-ин-шах - да живет он вечно! - переселил почти пол-Кахети в Иран, - напомнил Саакадзе. - Тогда отобрали красивых девушек. А за два года новые не могли вырасти - не сливы...
     Вердибег бушевал, пригрозил сам поискать женщин. Он нюхом чувствует - они где-то поблизости. А драгоценности монастырей? У него есть опыт. Недаром в прошлом нашествии он прославился двумястами головами кахетинцев, отсеченными им лично. А кто извлек из монастырей большую добычу?
     Карчи-хан слушал спор. Сардары и минбаши поддержали храброго Вердибега. Им, шайтан свидетель, тоже нужны красивые девочки и золотые кресты.
     - Монастырские богатства два года назад взяты, а если новые накопились, успеем захватить на обратном пути. Но кто теперь помешает мне выполнить повеление шах-ин-шаха, пусть не обидится, лично голову снесу. Ни один сарбаз не войдет в Телави. Отважному Карчи-хану я уже говорил об этом.
     Минбаши испуганно посмотрели на Саакадзе: если так дерзко говорит с ними, значит, шах дал на это право.
     Ни один сарбаз по приказу Саакадзе не вошел в Телави.
     Правитель Кахети Пеикар-хан, ставленник шаха Аббаса, распоряжался страной как покоритель, взыскивая огнем и мечом огромную дань для "льва Ирана" и не меньшую для себя. Такое правление не способствовало возрождению разоренной некогда богатой страны. Жестокий Пеикар-хан свирепел, когда сборщики клялись, что брать нечего. Он немедленно посылал карательные отряды в деревни. Начинался беспощадный грабеж и избиение непокорных. Вот почему все князья заперлись в замках и крепостях и укрыли в них свою собственность - крестьян. Эти замки, хорошо укрепленные, были недоступны Пеикар-хану.
     - Именно там крестьяне заняты выделкой шерсти! - кипел Пеикар-хан. - Именно там сокровище Кахети - шелковичные черви, тучами облепляющие тутовые рощи. Князья через горные, неизвестные ему, Пеикар-хану, дороги отправляют караваны в чужие земли. Они богатеют, а что имеет он, тень шаха Аббаса, Пеикар-хан?
     Он был бессилен, ибо хитрые князья, обходя его, посылали шаху Аббасу совместные караваны с данью, наложенной на них. Посылали подарки и послания с выражением преданности. И шах Аббас не отвечал Пеикар-хану на надоедливые жалобы о непокорности князей.
     - Разве власть без богатств не напоминает хромого верблюда? А дворец без красивого гарема не похож на бесплодную пустыню? А роскошь без спокойствия - на сладкое тесто, кипящее в сале? - жаловался сейчас Карчи-хану правитель Кахети. Он разжег воображение ханов несметными богатствами "шелковичных князей", настаивая на немедленном нападении, суля всем ханам обогащение, а Ирану - выгоды.
     Карчи-хан поспешил отправить на шутюр-бааде гонца к шаху Аббасу с подробным описанием дел в Кахети. Он ждал указаний из Исфахана. Сам он пообещал Пеикар-хану все драгоценности князей разделить честно. После избиения непокорных картлийцев обратный путь будет веселым и прибыльным.
     Саакадзе знал о сговоре ханов. И в темные кахетинские ночи он тоже сговаривался с архиепископом Голгофского монастыря Феодосием, митрополитом Никифором, архиепископом Арсением. Это высшее духовенство Кахети, связанное в Константинополе с патриархом греческой церкви, имело связь и с московским Филаретом. Высший духовный сан не помешал им, по поручению Теймураза, искать защиты от шаха Аббаса и у "неверных" турок. Они ездили и в Русию, и в Стамбул.
     Кахетинская церковь впаяла в рукоятку меча Георгия Саакадзе золотой крест. В кахетинскую Тушети выехали Даутбек и Димитрий с грамотами от архиепископа Арсения.
     Грамоты получили и Элизбар, выехавший в Хевсурети, и Матарс с Панушем, выехавшие в Пшавети.
     Ростом и Папуна направились по пути в Картли сгонять из деревень отары для иранцев и рассказать народу о предстоящей большой охоте.
     Через горы перелетали радостные слухи. По лесам слышались торопливые шаги. Из деревни в деревню ходил мествире, раздувал гуда и пел песни времен Давида Строителя. Люди шептались, тихо смеялись и прятали слишком радостный блеск глаз.
     Зураб Эристави с усиленной охраной выехал в Тбилиси. Он передаст католикосу грозное повеление шах-ин-шаха водворить на царство Симона и подготовить торжественную встречу новому царю Картли. Так велит Георгий.
     Карчи-хан одобрил стремительность Саакадзе.

***

     В изгибах гор брызгами разлетались лучи раннего весеннего солнца.
     К Панкисскому ущелью подъехали Даутбек, Димитрий, Элизбар, Матарс и Пануш. Здесь их пути расходились. "Барсы" обнялись и пожелали друг другу счастливого возвращения. Даутбек и Димитрий свернули к горе Тбатани в кахетинской Тушети, примыкающей к берегу кахетинской Алазани.
     Пануш, Элизбар и Матарс до полудня ехали вместе вдоль бурно разлившейся весенней Иори. Всадники то круто поднимались в гору, и кони, хрипя, шли над пропастью, то стремительно спускались вниз. Высокая трава выпрямила сочные стебли. Кони по голову тонули в зеленых волнах.
     Элизбар, Матарс и Пануш глубоко вдыхали горную свежесть. Лица их сияли счастьем. Наконец и им Георгий доверил важное дело.
     - Приедешь, Матарс, помни, все общества надо объехать, не то обидятся. Но раньше заручись поддержкой габидацурского хевисбери.
     - Знаю, Элизбар, три дня монахи в Греми учили, на память заставляли повторять названия обществ: Габидацурское, Гоголаурское, Чичейское, Чаргальское, Ахательское, Кистаурское, Матурельское, Цоцкораульское, Уканапшавское, Цителаурское, Удзилаурское, Кацапхевское. Я на всю жизнь вбил в голову двенадцать гвоздей.
     - О-о, - рассмеялся Элизбар, - у хевсур, спасибо, только пять: Арабули, Чинчараули, Архотиони, Шатилиони и Пирикитское. У тушин тоже есть Пирикитское. Хорошо живут, дружно, никогда не воюют между собой, как наши князья, лягушачьи потроха!
     Переговариваясь, друзья незаметно въехали в извилистое ущелье. По сторонам поднимались высокие скалистые горы. Холодные голубые ручьи спадали с каменных уступов в Иори.
     Напоив коней, "барсы" распрощались. Элизбар свернул направо и стал подниматься по тропинке вверх в Хевсурети. Матарс и Пануш из ущелья свернули в буйно разросшийся лес. Исполинские дубы, буки, белые тополя склонялись над орешником, кизиловыми зарослями. Тропа круто поднималась вверх, извиваясь над крутизной. Лес поредел. Он перемежался полянами, поросшими высокой волнующейся травой. На скатах чернели пашни. Сакли пшавов едва виднелись на высотах.
     К Матарсу и Панушу подошли вооруженные пшавы. Отсюда начиналась узкая тропа в Габидацурское общество.
     Матарс посмотрел на караван лошаков, навьюченных бурдюками с сыром и маслом. Они направлялись в Кахети. "Как раз для персов везут", - подумал Матарс. Пшавы вежливо выслушали Матарса, пропустили, но из предосторожности послали вслед "барсам" двух вооруженных.

***

     В Телави оживление. Карчи-хан сегодня выезжает в Картли. Войско и обоз выступили еще вчера.
     Симон нетерпеливо поглядывает на далекие горы. На выхоленного жеребца, цвета каштана, надевают чепрак с изображением меча Багратидов.
     Изумился Карчи-хан, услыхав о намерении Саакадзе мирным путем заставить тушин признать власть шаха Аббаса и платить Ирану дань шерстью и скотом. Как Саакадзе рискует без войска отдаться в руки врага?!
     Саакадзе объяснил о законе гостеприимства тушин. Он, Саакадзе, едет как гость, с одним оруженосцем. Это значит - он невредимым догонит Карчи-хана у ворот Тбилиси.
     Карчи-хан запротестовал: жизнь Непобедимого подобна черному карбонату на мизинце шаха Аббаса. Разве не падет гнев "льва Ирана" на персидских сардаров, не сумевших уберечь жизнь истребителя османов?
     Глаза Саакадзе насмешливо сузились. Он вынул из бешмета ферман с печатью: "О Мохаммет! О Али! Шах Аббас, раб восьми и четырех".
     Карчи-хан низко склонился. В фермане шах-ин-шах поручал Непобедимому покорить грозному Ирану царства и ханства. Карчи-хан больше не возражал, он понял, шах доверил лично Саакадзе, своему амарану, Кавказские горы.
     Сидя с Вердибегом за кофе, Карчи-хан негодовал. Не ему шах поручил внешние дела Ирана, а опять Саакадзе. Этот Непобедимый стал неприкосновенным, и куда он дальше поднимется, один аллах знает.
     Вердибег успокоил отца. Гостеприимство тушин?! Оно не для Саакадзе! Он крепко прикован и колеснице шаха Аббаса. Если тушины, иншаллах, убьют Саакадзе, тем лучше. Слишком долго осыпает шах-ин-шах милостями этого грузина. В таких случаях сами ханы должны помогать шайтану убирать с дороги пожирателей шахских наград.
     Карчи-хан согласился и даже обеспокоился: вдруг Саакадзе раздумает.
     Утром Саакадзе, проводив Карчи-хана и Симона, сменил богатый персидский наряд на грузинскую чоху и золотой ятаган - на шашку Нугзара и в сопровождении Эрасти свернул напрямик к тушинской Алазани.
     Лес густел. Стада оленей перебегали тропу. Где-то слышалась тяжелая поступь медведя, где-то таинственно взвизгивали, пищали, кто-то предупреждающе рявкнул. Эрасти на всякий случай попробовал шашку и приготовил стрелу. Кони осторожно переступали по едва заметной тропе. Эрасти казалось, он всю жизнь блуждает по лесу, никогда не выберется из чащи. Но вот залаяла собака. Кони пошли быстрее. Вскоре всадники проехали душистую прогалину, где паслись огромные стада буйволов и быков.
     Георгий, разговаривая с Эрасти, торопливо взмахивал нагайкой.
     Похолодало. Всадники пересекли лощину и опять въехали в дремучий лес, перевитый плющом и ползучими растениями. У крутой горы они спешились и, держа на поводу коней, продолжали путь, делая круги и обходы, спускаясь и поднимаясь.
     Над деревьями взвился голубой дымок.
     Георгий свернул к аулу Паранга. Еще издали он услышал гул голосов. На холме тесным кругом стояли тушины: впереди старые, позади молодые. Бросив Эрасти поводья, Георгий приблизился к жертвеннику Хитано. Устроенный на развалинах церкви святого Георгия, Хитано считался важнейшим жертвенником горной Тушети.
     "Жертву приносит главный жрец, - решил Георгий, - значит, у тушин большое событие, а храбрецы не любят, когда нарушают торжество".
     Не выходя из-за огромного дерева, он наблюдал за праздничным обрядом.
     Вокруг жертвенника стояли деканозы со знаменами и священной утварью. Главный жрец держал пучок пылающих свечей и священное знамя. Жрец величественно обернулся к востоку и, потрясая знаменем, протяжно, нараспев читал молитву:
     "Боже великий, да восхвалится и прославится имя твое, ибо небо и земля суть царство твое! И пресвятая дева Мария, матерь божия! Прослави, боже, твоих святых, покровителей наших, через которых изливается на нас твоя милость. Святой Георгий Цоватиставский, святой Федор! Вам приносятся сии малые и скудные дары, примите их достойно и свято, требуйте их от нас и не лишайте нас своего покровительства и ходатайства у бога. Умножьте в люльках чада, хлебоедов, оруженосцев, родоначальников, кисти врагов на наших дверях. Пошлите обилие и богатство, умножьте скот и земные плоды наши. Взрастите родителям детей, не имеющим даруйте их. Удостойте нас лето встретить благополучно и с победою над врагами. Не передавайте в руки мусульманские, сопутствуйте нам вашей помощью при переходе из долин в горы и обратно. Врагов и злонамеренных людей, идущих на стада наши, совращайте с пагубного пути их, и призовем ли вас против врагов, не отказывайте в прославлении имен ваших. Пошлите успех в набегах и охоте. Преследуем ли врагов, помогайте в погоне, защищаемся ли от них, посылайте помощь. Даруйте избавление от усиливающегося врага, от всяких бед, зараз, проклятий, злого привидения, наводнения, разрушения гор, завалов, огня - с коленопреклонением молим вас! Аминь".
     - Аминь твоей благодати! - И народ поспешил приложиться к священным знаменам и реликвиям. Главный жрец поднял руки к небу. Тушины благоговейно пали на колени. Из рукавов главного жреца вылетели два белых голубя.
     Деканозы громко возвестили: божество в образе голубей присутствовало на торжестве и вдохновляло главного жреца.
     Белые пятна таяли в синеве.
     Народ восторженно приветствовал улетевших голубей.
     Деканоз взял горящий уголь и сжег клок шерсти на лбу каждой овцы, обреченной в жертву. Послышалось жалобное блеяние. Другой деканоз взмахнул священным кинжалом и оросил жертвенник кровью. Затем, обмакнув палец в теплую кровь, начертал у себя на лбу кровавый крест. Такой крест ставил деканоз поспешно подходившим тушинам.
     Георгий подошел к хевис-бери.
     - Марш-ихвало! - приветствовал Георгий главу народа. - Ходи невредимым!
     - Георгий Саакадзе! - пораженный, вскрикнул Анта Девдрис.
     Тушины на миг окаменели. Широко раскрытые глаза не мигая смотрели на виновника гибели тушинских витязей в Греми. Крестились: может, это наваждение? Может, это Мегой? Некоторые похолодевшими руками дотрагивались до жертвенника, д