шей
воинской силой,  чтобы не  лишать Картли опоры и  оградить ее  не  только от
шакала Зураба, не только от стремившегося окахетинить Картли Теймураза, но и
от  страшной опасности:  когтей Левана.  Узнав,  что  все  войско Самухрано,
Ксанских  Эристави,   Липарита  и  Шадимана  в  замках,   Леван  не  решится
вторгнуться в Картли без моего приглашения.  Теперь,  друзья, вы поняли, что
Картли,  как оплот просвещенного царства,  должна опоясаться острыми мечами.
Вы  же  -  сильное духом и  войском рыцарство -  обязаны оберегать родину не
только от мусульман, но и от единоверных врагов.
     - Пойми,  благородный Моурави:  отказываясь от  помощи  преданных  тебе
друзей, ты действуешь во вред себе.
     - Зато   на   пользу   отечеству,   дорогой  Кайхосро.   Счастье,   что
непредвиденная левановская опасность открылась раньше, чем я вступил в бой с
неблагодарным Теймуразом и  подлым Зурабом.  Но  вспомните мои слова:  не им
царствовать над  Картли-Кахети...  и  погибнут  они  там,  где  выкопали яму
настоящему сыну родины.
     - Все  же,  пока в  их  руках войско,  может,  поставить в  известность
упрямого  кахетинца о  происках  Левана?  -  задумчиво проговорил Мирван.  -
Может, опасность заставит себялюбцев прибегнуть к тебе и к нам за помощью?
     - Плохо ты знаешь Зураба:  у  него,  как и  у  Левана,  на первом месте
честолюбие,  и  никогда шакал не  поступится им,  даже  во  имя  царства.  А
Теймураз,  опьяненный своей победой над  Исмаил-ханом,  совсем позабыл,  что
одержал ее только с помощью тушинских шашек,  -  к слову, вовремя обнаженных
по  моему  совету.  Ваше  благородное предупреждение поймут  как  слабость и
поспешат ринуться на Самухрано. Да и я уже сказал: поскольку не воспользуюсь
помощью Самегрело, Леван опрометчиво не набросится на Картли.
     - А Гуриели? У него тоже немало войска, недаром Леван не очень часто на
него нападает.
     - К сожалению,  и от Гуриели приходится отказаться,  ибо Леван,  узнав,
что вместо него пригласили Гуриели,  использует предлог,  чтобы обидеться, и
вторгнется в Картли без приглашения. А сейчас это ни к чему.
     - А   как  же  ты  думаешь  удержать  его  от  слишком  соблазнительной
возможности?
     - К  нему  с  подарками от  меня  поехали Даутбек,  Ростом и  Димитрий.
"Барсы"  горячо  поблагодарят мегрельского владетеля за  желание оказать мне
помощь,  попросят быть  наготове,  и  когда  настанет час,  я  пошлю к  нему
скоростного гонца.  То же самое скажут они Гуриели.  Так вот,  друзья,  если
победим,  царевич Александр воцарится в  Картли-Кахети.  И  Леван не посмеет
непрошеным  пожаловать:   знает,   я  его  не  впущу...   А  при  содействии
дружественных мне князей Имерети, Гурии и Абхазети сумеем усадить строптивца
на его собственную скамью,  да еще неизвестно,  надолго ли.  А  если победит
Теймураз,  светлейшего Левана  не  впустят Мухран-батони,  Ксанские Эристави
и...
     - Моурави,  страшное говоришь!  Ты Непобедимый -  и победить должен ты!
Разве у шаха Аббаса было меньше тысяч, чем у Левана? А как пустились удирать
жалкие остатки с Марткобского поля!
     - Эх,  дорогой Кайхосро,  лучше бы  я  с  тремя шакалами дрался,  чем с
собственным народом.  Разумею,  неплохо укоротить некоторых витязей на  одну
голову,  -  но ведь за ними народ!  И  подумайте,  мои князья,  что станет с
царством,  если уничтожить народ?  Хоть надеюсь -  народ бросится ко мне,  и
князья вынуждены будут бежать под прикрытие своих замков.
     Порывисто вошел слуга и взволнованно объявил,  что из Тбилиси к Моурави
прибыл гонец.
     - Гонец? - удивился Саакадзе.
     И совсем был поражен,  увидя входящего Вардана Мудрого. От отдыха и еды
Мудрый отказался,  ибо упрямство коня принудило его заехать в  духан и  тоже
покушать, отдохнуть и даже выспаться.
     Сесть Вардан тоже отказался, еще ниже кланяясь Кайхосро. И только когда
бывший правитель,  рассмеявшись,  вышел, Вардан степенно опустился на тахту,
раздумывая, какое событие раньше вытянуть из тюка памяти.
     - Сперва о католикосе расскажу.  Повезло мне, Моурави: священник церкви
Сурп-Нишан,  где всегда молюсь,  тоже был вызван к архиерею. Много собралось
священников церквей Тбилиси,  из  Гори  тоже приехали,  из  Мцхета тоже,  из
Душети не  поленились -  со  всех селений спешили.  В  глазах зарябило.  Как
черные бараны, шныряли монахи. Священники, напротив, кто лиловую, кто синюю,
кто  коричневую  рясу  надел.   Мой  священник  подумал:  "Может,  праздник?
Католикос от  священного престола отрекается?  Не  похоже и  на желание царя
Теймураза наградить священнослужителей...  Тогда что?"  И  на  всякий случай
тоже  натянул фиолетовую камилавку.  Скоро  все  узнали.  Вышел  кахетинский
епископ Харитон,  разгладил бороду,  поправил крест на шелковой рясе и такое
начал:  "Братья во Христе,  внемлите, и да наполнятся ваши сердца горестью и
печалью.  Нам господь бог за грехи наши новое испытание посылает..." Дальше,
Моурави,  с  твоего разрешения,  просто расскажу,  -  по  церковному длиннее
выходит.  Оказывается,  Зураб Эристави на евангелии клялся, что ты, Моурави,
решил  возвыситься до  "богоравного" -  звания царя.  Моурави,  прямо скажу:
аминь!  Только знаю,  напрасно клялся князь. Католикос хотя и не поверил, но
умыслил воспользоваться случаем, - про это моему священнику зять шепнул, при
католикосе состоит...  Еще такое шепнул:  митрополиты и  епископы не  против
твоего возвышения,  ибо  испугались,  что  кахетинская церковь первенство от
Теймураза получит, но устрашаются, чтобы ты про их вероломство не вспомнил и
не  начал бы отторгать церковные земли.  Тут Зураб поспешил низменную клятву
от  царя  католикосу принести.  Тогда  согласились тебя  погубить.  Моурави,
никогда бы  раньше не  поверил,  что  святые отцы  церковь в  торговую лавку
превратят!  Всем  священникам приказал в  храмах  после  каждого  молебствия
народу объявлять,  особенно по воскресеньям, что Саакадзе готовится привести
турок,  как привел персов!  Царству грозит разорение,  народу -  гибель! Как
ветер,  зашумел подлый  слух,  посеянный церковью.  Теперь  по  всей  Картли
кричат:  Саакадзе обещал  ахалцихскому Сафар-паше  за  военную помощь против
царя  Теймураза воздвигнуть между Телави и  Тбилиси сто  двадцать минаретов.
Такой страх и возмущение охватили картлийцев, что говорить ни с кем спокойно
нельзя.  Сбитый с толку народ мечется,  не зная, кому и чему верить. В домах
не  угасают лампады.  Какой-то  масхара клялся,  что  чьи-то  зеленые зрачки
вспыхивали в  глубине очагов,  а  мутная луна,  оторвавшись от побледневшего
неба,  низко мчалась над землей, сбивая кресты на могилах. А на горе Гергеты
ожил  окаменелый  дракон  и  по  ночам  грозит  обрушить  ледяной  обвал  на
виноградники тех, кто ослушается царя Теймураза. Может, успокоился бы народ,
увидя виноградники целыми,  но три дня назад,  утром,  в  Тбилиси прискакали
дозорные и такой крик на майдане подняли:  "Люди!  Люди! Имеретинские войска
вступили в Картли!  Видно,  правду говорят: Моурави обещал всю Картли отдать
Имерети!  И  уже  царевич  Александр готов  на  престол  сесть!"  Тут  такое
поднялось,  что сам сатана оглох бы, если бы рискнул приблизиться к Тбилиси.
А церковь,  точно котел с дегтем ей на голову свалился,  затрезвонила во все
колокола,  и  люди,  сбежавшиеся,  как  на  пожар,  такое услышали:  "Да  не
свершится  неугодное церкови!  Да  не  воцарится чужой  картлийцам Александр
Имеретинский,  в  чьей  стране отец  сына  и  брат  брата  в  рабство туркам
продают!"  И,  видя  испуг народа,  еще  громче закричали с  амвонов церквей
священники:  "Братья во Христе! Спасайте святую церковь! Спасайте Картли!.."
Тут народ еще сильнее заволновался,  а твои ополченцы,  Моурави,  уже громко
говорят:  "Мы любим Моурави,  всегда на его зов приходили!  Но почему против
царя натравливает?" -  "Чужого царя,  имеретинского,  не хотим!  -  бегая по
майдану,  волновались тбилисцы.  -  Пусть  против персов нас  ведет Моурави!
Против грузин не пойдем!" Тут сумасшедшие женщины завопили: "Вай ме! Вай ме!
Люди!  Люди!  Имеретины в  рабство продавать будут всех картлийцев!" А более
спокойные такое отвечали:  "Напрасно такое думают, уже многие в лес убежали,
спасая детей!"  Но сумасшедшие не успокаивались:  "Люди!  Люди!  Турки идут!
Всех омусульманивать начнут, до последней овцы отберут!" - "Напрасно думают,
уже многие скот свой угнали в  горы!"  Тут какой-то старик выступил и совсем
спокойно сказал:  "Против мусульман все кинжалы наточили, пики тоже готовы".
"Люди!  Люди!  -  закричал какой-то  ополченец.  -  "Барсы"  божатся:  враги
оклеветали Моурави.  Ничего не  тронет Сафар-паша".  -  "А  на  женщин что -
смотреть будет, как петух на ежа?" - засомневался тучный дукандар. "Напрасно
думают!"  -  затряслась высохшая старуха.  -  Уже многие не  верят,  за шаха
Аббаса тоже ручались!" И сразу на весь майдан кто-то закричал:  "Люди! Люди!
Спешите!  Спешите! Уже многие ушли к царю Теймуразу сражаться против турок!"
Еще худшее,  Моурави,  у амкаров и купцов случилось! Правда, многие за тебя,
но  многие не знают,  что и  думать.  А  саманный купец после подарка царя -
кстати,  из  нашего кисета -  совсем забыл,  что  он  только аршиноносец,  и
придворным Теймураза себя вообразил.  Собрались в моем доме;  выпил он одну,
потом  еще  одну  чашу  дружеского вина,  надулся  как  бурдюк  и  про  свое
красноречие вспомнил:  "Непонятен вдруг  стал  картлийцам Георгий Саакадзе -
выступает против своего царя!  Не  он  ли  сам торжественно подвел кахетинца
Теймураза к  картлийскому трону?  Не  он  ли  сам восхвалял объединение двух
царств?  Так почему теперь первый не покоряется божьему помазаннику?"  А  на
другой день чуть не  подрались два посланца:  один твой,  другой -  царя.  В
смятении  слушали  тбилисцы  глашатая.  "И  венценосец и  Моурави  одинаково
обещают укрепление царства,  расширение городов,  рост торговли. Тогда в чем
причина вражды между ними?!"  -  кричит майдан.  "В желании Георгия Саакадзе
стать выше царя!" - подсказывали глашатаи Теймураза.
     "Теперь понятно,  -  подумал Саакадзе,  - почему на мой клич не пришли,
как   бывало,   ополченцы.   Только   верные   Союзу   азнауров  урбнисцы  и
саакадзевцы-ничбисцы  по  первому  зову  обещали  стать  под  знамя  "барса,
потрясающего копьем".
     Молчали Вахтанг и Мирван, удрученные рассказом.
     - А ты,  Вардан,  как вырвался из Тбилиси? - спросил Саакадзе, опершись
одной рукой на колено, а другой теребя ус.
     - Почему,  Моурави,  вырвался?  Все  ворота Тбилиси открыты.  Царь силу
показывает:  кто хочет - приезжай, кто хочет - уезжай. Только на всех стенах
князь  Зураб  дружинников  расставил,  -  конечно,  сразу  много  воинов  не
пропустят,  и  у  ворот  лазутчики стоят.  Я  открыто выехал -  в  Гурию  за
башлыками.   Трех  верблюдов  с  Гургеном,   правда,  вперед  послал;  когда
возвращаться будет,  в  духане  встретимся  -  условились,  в  каком.  Э-эх,
Моурави, Моурави! Почему от просьбы горцев отвернулся? Сейчас ни один против
царя Теймураза не  пойдет:  только что  под  его знаменем победу над персами
одержали,  и потом -  купцов и амкаров стихом пленил. Я тоже пробовал купцов
пленить,  - дальше "товар - амбар" не пошел. Откуда царь Теймураз так умеет,
что  соловьи,  слушая его,  замолкают?  Говорят,  у  него  в  горле  зурначи
застряли: как дунут в дудуки, так и вылетают звонкие слова.
     Саакадзе с удовольствием слушал купца.
     - Правильно,   Вардан,   шаирописец  даже  карликов  заставил  на  себя
работать. Очередь за великанами!
     - Прости,  Моурави,  за  болтовню,  сейчас  время  не  зурны,  а  дела.
Моурави...  -  Вардан осторожно кашлянул. - Только Имерети на помощь зовешь?
Может, Гуриели тоже?
     Пристально взглянув на  купца,  Георгий  понял,  зачем  рисковал Мудрый
Вардан:  ему важно прибыть в Тбилиси и оповестить майдан о том,  что Моурави
оклеветали:  ни о  каком царевиче не помышляет Моурави,  против Зураба идет,
такому радоваться надо.
     - Ты угадал,  мой Вардан,  Гуриели пригласил и Левана Дадиани не забыл.
Только дорого запросил,  торгуемся.  Может, сойдемся. Также передай тем, кто
мне  верит,  что  ни  близких,  ни  далеких турок я  не  собираюсь в  Картли
привести, хоть султан и предлагает помощь... Тем же, кто во мне сомневается,
ничего не  говори.  Потом,  когда  им  князь  Зураб шею  скрутит,  о  многом
пожалеют.
     - Моурави...  Пусть бог не допустит время Зураба Эристави. Кроме белого
миткаля на саваны,  ничем торговать не сможем.  Кому по силам майдан золотом
покрыть?  Кто,  как  не  ты,  Картли в  парчу оденет?  Кто еще так,  как ты,
понимает, что такое караван из чужеземной страны?! Эх-хе... Моурави, думал я
с тобою серебряным аршином время Великого Моурави отмерять!
     - Не горюй, мой Вардан, еще не все упущено. Обещаю тебе, если судьба не
отвернет лица  от  моего меча,  протянуть путь тбилисского майдана до  ворот
Багдада.  А  в  лавке старосты Вардана Мудрого на трех стойках товары станут
отмерять:  на  одной бархат и  парчу,  на  второй шелк и  прозрачную вышитую
ткань,  а на третьей для простого народа разный товар.  Лавку сам из камня и
мрамора тебе выстрою,  ибо  никто так,  как ты,  не  болеет душой за  упадок
торговых дел.  И  никто еще так,  как ты,  не  сумеет в  этом деле быть моим
советником.
     Сияющий,  полный надежд выехал Вардан из  замка Самухрано.  Он  даже не
заметил,  что  не  получил ответ на  мучивший майдан вопрос об  имеретинском
царевиче,  которым так  напугала всех  церковь.  Но  разве  Моурави допустит
продавать в рабство народ? Разве не за народ старается вся "Дружина барсов"?
Тогда  кто  разрешит имеретинам распоряжаться в  чужой  стране?  И  разве не
против Зураба поднял меч Моурави, любимый всей Картли?
     Староста майдана спешил обрадовать купцов и амкаров,  но он забыл,  что
не  они  составляют войско,  забыл,  что  тот  выигрывает,  на  чьей стороне
церковь.  А церковь Картли,  оговорив свое главенство,  была на стороне царя
Теймураза.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ"

     В  предрассветном тумане  словно дымился замок  Мухран-батони.  Лязгнул
железный засов.  Чьи-то  проворные руки,  тихо распахнув ворота,  пропустили
группу  всадников,  тут  же  перешедших на  рысь.  Дорога вилась по  крутому
склону, то появляясь из рассеивающейся мглы, то исчезая.
     Ехали молча,  зорко вглядываясь в  едва розовеющую лесную даль.  Копыта
коней,  обвязанные войлоком,  мягко  ступали  по  росистой  тропе.  Всадники
осторожно взмахивали нагайками, стараясь не звякать оружием.
     Восход солнца они встретили по ту сторону пенящейся реки.  Опасный путь
был  пройден,  и  далеко  позади  остались  владения  Самухрано  и  владения
враждебных князей.  Вновь  начался крутой подъем,  потом  спуск  в  каменное
ущелье, и снова подъем. На развилке неровной тропы Саакадзе придержал коня:
     - Любыми средствами,  Дато,  заручись согласием. Видишь, только лишь на
имеретинское войско и можно рассчитывать. Мы знаем, сколь щедр царь Теймураз
на  посулы,  и  знаем,  сколь щедра церковь на  колокольный звон.  Наш  долг
обещать картлийцам расцвет родины. Но что обещание без победы!
     - Такое,  Георгий,  не  всех  волнует.  Добьюсь  у  имеретинского  царя
поддержки! Думаю, царевич Александр проявит участие, раз влюблен в Дареджан.
Вардан  не  пожалел слов,  описывая Тбилиси.  Медлить опасно,  помощи ни  от
турок, ни от дружественных князей принять не можем, надеяться не на кого.
     - Ошибаешься,  дорогой Дато, не может тот народ, который встречает меня
восторженным "ваша!  ваша!",  обнажить против меня кинжал.  Конечно, не все,
но...
     Солнце,  поднимаясь все  выше над  синей пучиной,  достигло зенита.  На
крутом  спуске  "барсы"  спешились и  крепко  обнялись.  Дато,  Гиви  и  три
дружинника свернули в ущелье.  Задумчивым взглядом проводил Саакадзе друзей,
потом повернул Джамбаза и  по прямой линии поднялся на гребень горы.  За ним
неотступно следовал Эрасти.  Так,  то  подымаясь,  то  опускаясь,  в  полной
тишине, медленно шли кони навстречу сумрачному дню.
     Эрасти очнулся от полудремы, - он понял, куда направил Джамбаза Георгий
Саакадзе.
     Монастырь святой Нины жил обычной своей жизнью,  рассчитанной по часам.
Сюда и теперь не достигало волнение городов и деревень.  Сюда, как и встарь,
не стучались ни воины,  ни лазутчики.  Слишком далеко,  слишком высоко стоял
монастырь святой Нины.  Но сюда неизменно стекались жаждущие покоя и совета,
и  от них узнавала игуменья Нино о  яростной борьбе Георгия Саакадзе якобы с
Зурабом Эристави,  а на самом деле с царем Теймуразом, ревниво охраняющим от
Моурави свою власть.  "Так дальше продолжаться не может,  вот-вот сойдутся в
смертельной схватке".
     Много лет Нино ежедневно,  в определенный час, склонялась над свитками;
слева  лежали чистые,  справа -  исписанные ее  красивым и  четким почерком.
"Жизнеописание Георгия  Саакадзе,  Великого Моурави,  составленное схимницей
Макрине", - так значилось вверху на первом свитке.
     Почему Нино изменила на летописи свое имя? Никто не должен проникнуть в
тайну ее сердца. Пусть тот, кто знает ее, не заподозрит, а кто не знает - не
догадается,  почему красные чернила подобны кипящей крови,  почему на свиток
ложатся слова,  пронизанные огнем, отуманенные печалью, приглушенные мольбой
и озаренные надеждой. Так сплеталась сверкающая нить жизни Георгия Саакадзе.
"...Пусть потомство узнает о  Неугасаемом даже  после его  смерти.  И  пусть
осудит или  восхитится,  но  спокойным к  Георгию Саакадзе никто не  посмеет
остаться!"
     Так писала золотая Нино.
     Внезапно она  насторожилась,  цокот копыт за  узким окном отвлек ее  от
дум.  Так стучит копытами лишь конь Георгия.  О, как запечатлелся навсегда в
памяти  знакомый  с   детства  черный  скакун,   горделиво  изгибающий  шею,
приученный к  солнцу  и  бурям  Георгием Саакадзе,  покоренный его  властной
рукой.
     Но  тот,  кому  посвящены были мысли,  согретые сердцем,  не  увидел на
холодном лице игуменьи Нино ни тревоги, ни радости.
     Словно  мраморное изваяние,  застыла  в  своей  красоте  золотая  Нино.
"Неужели двоих люблю? - вновь недоумевал Георгий. - Золотая Нино! Та же синь
озер в ясных глазах,  та же приветливая улыбка на юных, розовых, не тронутых
устах, те же..." Саакадзе невольно отступил: из-под черного клобука блеснула
серебром некогда золотая прядь.  Скрывая смущение, Георгий низко склонился и
поцеловал конец черной мандили. Случайно взгляд его упал на свитки. С минуту
длилось молчание, оно казалось бесконечным.
     "...И  тогда,  сжимая железной десницей меч Сурами и Марткоби,  Георгий
Саакадзе  изрек:  "Не  бывать  вовеки  веков  грузинскому народу  под  пятой
мусульман..."
     - Ты права...  -  Саакадзе хотел сказать:  "золотая Нино", но осекся, -
вечно юная Нино:  не бывать грузинскому народу под пятой врага, еще худшего,
чем мусульмане. Войной иду, Нино, на Зураба Эристави.
     - Давно  пора,   Георгий,   не   одну  слезу  пролили  матери  сыновей,
уничтоженных подлой рукой владетеля Арагви. Но кто, кроме "барсов", сейчас с
тобой?
     - Никто.
     - А народ?
     - Георгий из Носте надеется... Моурави... сомневается.
     Над монастырем плыли облака,  и  тени их медленно скользили по отрогам.
Потом  яркий луч,  как  стрела,  пробил серое марево,  проник в  узкое окно,
позолотил свитки,  на миг оживил полуистертую икону и пропал в углу,  словно
нашел лазейку.  И в келье опять водворилась торжественная суровость, которую
не  решались нарушить двое,  неподвижно сидевшие друг  возле друга.  Но  вот
Саакадзе встряхнул головой, обрывая тягостную тишину:
     - Сомневаюсь,  но  надеюсь!  Как  может народ предпочесть тирана своему
другу? Разве не народ в течение многих лет нес ко мне жалобы на угнетателей?
Разве не я жаждал добыть народу лучшую жизнь?
     - Все понимает народ.  Но  ты  знаешь так,  как никто,  что несвободный
лиш