ам,  использовав туман,  оторвался  от  врага.  Он  умело  перестроил
мушкетоносцев в несколько треугольников и, не прекращая огня, стал подходить
к Жинвальскому мосту, обороняемому ширазцами.
     Где-то вблизи клокотала Арагви.
     - Подыми    пищаль    ко    рту!    -    раздался   в    тумане   голос
Овчины-Телепня-Оболенского.  -  Сними  с  полки!  Возьми  пороховой зарядец!
Опусти пищаль книзу! Подсыпь пороху на полку!
     До моста оставалось около четверти полета стрелы.  Ленкоранцы, чувствуя
за собой надежный оплот, ускорили шаг.
     - Нет героя,  кроме Аали!  -  подбадривал минбаши своих стрелков. - Нет
меча лучше Зульфекара!
     - ...поколоти немного о пищаль!  Закрой полку!  Стряхни!  Сожми! Положи
пульку в пищаль!
     Сквозь сплетающиеся пряди  тумана уже  слабо  проступала сквозная башня
моста.
     - Во имя аллаха, вперед, - скомандовал минбаши.
     Ленкоранцы кинулись к мосту и осеклись.  Перед ними возвышался каменный
завал,  как черный остров,  окруженный прибоем белой пены.  И оттуда рвались
угрожающие слова:
     - Положи пыж на пульку! Вынь забойник! Добей пульку и пыж до пороху!
     - Во имя "льва Ирана"! Аллах-бисмиллах! Вперед!
     - Приложися! Стреляй! - закричал пятисотенный.
     Оглушительный залп,  покосив передних ленкоранцев,  эхом  прогрохотал в
ущелье. Русский огненный бой вступил в дело.
     Внизу яростно пенилась Арагви.  Клубился туман,  дым, запахло порохом и
кровью.  В один клубок свилось:  "Алла-яала!  Ваша-а! Ваша-а! Ура! Ура-а-а!"
Казаки дружинники, стрельцы, точно тигра в яме, окружили кизилбашей. И снова
раскаты выстрелов,  лязг  клинков,  звон  доспехов,  стук  щитов,  отчаянные
выкрики,  проклятия,  брань,  стоны,  удары прикладов,  падение тел,  свист,
гиканье!
     На мосту показался Матарс,  повязка на его глазу дымилась, шлем слетел,
волосы обгорели. За ним показался залитый кровью Пануш. Дружинники ударили в
копья, скидывая кизилбашей за каменные перила. В самой гуще рубился минбаши.
Роин  Чорбадзе прыгнул на  него,  вцепился руками в  горло.  Минбаши тряхнул
плечами,  скинул мцхетца,  как  котенка,  сам  накинулся на  него,  полоснул
саблей,  сбросил в  пучину.  Пануш налетел на  минбаши,  скрестились клинки.
Отбиваясь,  минбаши заскочил за ленкоранца,  взметнувшего щит. Клинок Пануша
полоснул по  щиту,  разлетелся осколками.  Набежал Нодар,  резким  движением
слева направо нанес удар с оттяжкой назад.  Охнув,  упал ленкоранец. Минбаши
описал саблей круг,  нанес косой удар.  Выбитая шашка Нодара, как серебряная
птица,  метнулась в Арагви.  Минбаши занес саблю над головой Нодара.  В дыме
возник Меркушка,  ударом приклада вправо,  влево пробил дорогу.  С  налитыми
кровью  белками,  с  вздыбленными волосами  метнулся он  к  Нодару,  вскинул
пищаль,  выстрелил. Минбаши пригнулся, пуля сразила знаменосца. Желтое знамя
с  ощерившимся  львом  закачалось,  его  подхватил  минбаши,  дико  сверкнул
глазами,  рванулся к  берегу.  За ним -  сарбазы,  отбиваясь от казаков.  На
мосту,  которым  завладели "барсы",  взвилось  знамя  картлийцев и  рядом  -
стрелецкое знамя.
     Воск  зализал  лицо  Нодара,  вновь  открывшаяся  рана  кровоточила.  И
Меркушка,  пораженный кинжалом  в  плечо,  прикрыл  ладонью  рану.  Какие-то
красные мушки на  миг запрыгали в  его глазах.  И  показалось ему мимолетное
видение: боярышня Хованская, алой лентой соединяющая его руку с верной рукой
Нодара.  Меркушка встряхнул головой и подхватил Нодара. И снова перемешалась
их кровь, которую уже ничто на свете не могло разъединить...

     Над  мрачным ущельем Орцхали кружил  кондор.  Глубоко внизу,  сливаясь,
билась  о  валуны Хевсурская и  Пшависхевская Арагви.  Каменная тропа  круто
взлетала вверх,  словно  нацеливаясь в  небо.  Густой  воздух  зеленел между
сдвинувшимися утесами.
     Рискуя  свалиться в  пропасть,  Матарс беспрерывно понукал скакуна.  За
Матарсом  безмолвно  следовали Пануш,  Нодар,  держащий  руку  на  перевязи,
знаменосец  Алавидзе,  дружинники.  Одна  мысль  владела  ими  безраздельно:
"Скорей! Скорей!"

     Проход  в  Хевсурети  пробит!  Жинвальский мост  остался  в  клубящейся
бездне.  Еще усилие,  и  они достигнут предельной высоты.  А  там уже гнезда
орлов -  поселения хевсуров Удзилаурта,  Гвелети,  Барисахо, Гули, Гудани...
Они  протрубят  в  ностевский  рожок,  поднимут  тревогу  "Хевсуры,  Георгий
Саакадзе сзывает вас  на  бой с  поработителями!  Скорей!  Скорей!  Проход в
Хевсурети пробит!"
     Матарс  отдернул бурку  и  вновь  взмахнул нагайкой.  Перед  ним  встал
вчерашний день во всей своей необычайности и величии...
     Возле Жинвальского моста теснились стрельцы и  казаки,  держа под уздцы
коней.  Только  что  в  братской могиле  схоронили павших  за  святое  дело.
Напротив  русских  выстроилась  поредевшая  картлийская  дружина.   И  между
войсками, в середине, гордо реяли три простреленных знамени. Меркушка трижды
облобызался с побратимами. Вавило Бурсак, кинув наземь папаху, держал речь:
     - Ну  вот,  казаки-атаманы,  любо  побились  мы  за  гребнем,  защитили
единоверцев,  а  теперь айда в  Терки,  а  там,  с  благословения войскового
атамана,  за зипунами,  пощупаем Гилян,  да и продолжим бой с басурманами. А
только ж  не  все из нас потешатся гульбой,  подивятся божьему миру,  многим
припало в новоселье скочевать в матушку сырую землю.  Так що ж,  помянем их,
хлопцы!  И  стрельцов и грузинцев помянем -  тех,  кого уложила спать калена
стрела и пуля жаркая.
     - Слава им! - ответили казаки.
     - Честь! - подхватили стрельцы.
     - Память! - заключили картлийцы.
     - И то запомните,  молодцы:  пали наши други на гребне, а напали на них
ильбо лихие люди, ильбо косматые дьяволы. А мы-де лишь туров били...
     Овчина-Телепень-Оболенский приложил шлем  к  юмшану,  обвел  картлийцев
голубыми глазами,  и  отразились в  них  несокрушимая сипа воли и  твердость
духа.
     - Не раздавила нас сила кизилбашская,  -  убежденно проговорил он,  - и
впредь не раздавит! Да здравствует народ иверский на Куре-реке, а стрельцы и
казаки - на буйном Тереке!
     И  трижды  прокричали "ура!"  стрельцы и  казаки.  И  трижды прокричали
"ваша!" дружинники.
     Скрывая  волнение,  теснившее  их  души,  "барсы"  поклонились уходящим
русским  и  выразили этим  благодарность всей  Картлийской земли.  Не  забыл
Матарс,  с  каким риском был связан приход с  Терека казаков и стрельцов,  и
заверил  Овчину-Телепня-Оболенского  и  Вавилу  Бурсака,   что  ни  один  из
картлийцев отныне и  словом не обмолвится об их подвиге в  Арагвском ущелье.
Ни  один  русский клинок,  ни  один шлем,  ни  одна пищаль не  останутся там
свидетелями их сражения.  И лишь предание о благородном порыве,  быть может,
отзовется в туманной дали грядущих столетий...

     И  Матарс не  ошибся.  Гром  Жинвальского моста  раздробился в  тысячах
ущелий, над которыми, венчая вершины, возвышались крепости-монастыри. Там, в
тихих  кельях  с  узкими  оконцами,  смотрящими  в  благоухающий сад  или  в
клубящуюся  бездну,  склонившись над  грудой  фолиантов,  седой  старец  или
темнокудрый монах заносили взволнованные рассказы пришедших из гор и долин.
     Может,  страстное желание видеть помощь России оживляло чернила? Может,
жар  от  ран  создавал видение?  Но  уже  не  один казачий атаман,  не  один
стрелецкий воевода,  а  сотни стекались со  снежных равнин,  дабы преградить
врагам путь в солнечные долины...
     Неустойчивое время летело то  на зеленых крыльях радости,  то ка черных
крыльях печали...
     Огонь испепелил свитки сказаний,  бури выветрили дивные фрески. Снова и
снова  седой  туман  стелился над  вершинами Грузии.  Снова врывались враги.
Снова битвы! Кровь! Слезы! Поражения! Победы!..
     Но  не  опускали  отточенных  перьев  старцы  в  своих  обветшалых  или
обновленных кельях.  Они торопились записать уцелевшее в  памяти,  или вновь
слышанное и виденное,  или дошедшее с времен, давно забытых... И так из года
в год, из века в век...
     Список   злодеяний  дополнил   свирепый  Ага-Магомет-хан.   Беспощадные
фанатики  разгромили страну.  Падали  замки.  Исчезали  ценности.  Рушились,
горели  монастыри,   под  обломками  погребая  рукописные  книги.   Фолианты
превращались в пепел.  Бушующий огонь уничтожал неповторимые летописи. Гибло
все, что накопили века...
     Но ничто не могло уничтожить благодарную память народа... Из уст в уста
передавались сказания  о  подвигах витязей  родины.  О  витязях-побратимах -
одного в  ледяном шлеме,  другого с  солнечным щитом.  И  чем страстнее было
желание  встречи  южного  побратима с  северным,  тем  ярче  оживало видение
скалистого арагвского уступа,  где,  смешивая свою благородную кровь, витязи
поклялись на клинках в нерушимой верности и дружбе...
     Думал  ли  Георгий  Саакадзе  и   его  верная  "Дружина  барсов",   что
благодарная память народа вплетет в  свой неувядаемый венок песни и сказания
о тех, у кого за родину билось сердце?..
     Пройдут за веками века...
     И так было...  Там,  на лесистых берегах Иори, где в холодных отблесках
месяца выступал дом в виде четырехугольной башни с верхним балконом,  в одну
из  осенних ночей  буйный  ветер  нагрянул с  лезгинских гор,  будоража чуть
тронутую позолотой листву.  А  за узкими окнами пылали в очаге сухие обрезки
виноградных лоз,  и мудрая старуха, вращая колесо прялки, тянула, как время,
нитку из кудели.  Шевеля губами,  она вспоминала рассказы прадедов,  и вновь
оживало дивное преданье глубокой старины о  славной битве грузин и русских с
кизилбашами  в  кипучем  арагвском  ущелье  в  дни  давно,   давно  минувших
бедствий...  И  зачарованно  слушал  ее  внук,  черноглазый мальчик,  упрямо
вскинув брови и сжав отцовский кинжал.  Нет,  это не сон!  Он был там! Иначе
откуда,  почему у него шрам на лбу?  Почему в зазубринах кинжал?  Почему все
время перед глазами бьется о валуны красная пена Арагви? Конечно, когда и он
состарится,  он  тоже  станет  рассказывать молодым  о  славных  днях  своей
юности...

     Тропа извивалась крутыми зигзагами.  Уже кондор кружил под кручей,  где
дымилась бездна.  Припав к луке седла,  Матарс ощутил на своих плечах небо -
всадники выбирались на  горный  простор.  Отсюда легче  было  рассмотреть не
только солнце и звезды, но и землю.
     "Барсы" уже мчались по вьющейся Архотской тропе.  Солнце тяжелым медным
диском склонилось к  вершине Чаухи,  ломая лучи  о  горный хрусталь.  Матарс
беспрестанно взмахивал плеткой.  Учащенно дышали кони, и, словно разорванные
тучи, развевались косматые бурки. "Скорей! Скорей!"
     На тропе неподвижно стоял хевсур в  железной кольчуге и в плоском шлеме
с  железной сеткой,  закрывавшей лицо.  "Барсы" на всем скаку осадили коней.
Хевсур угрожающе вскинул было  железное копье,  но,  узнав "барсов",  тотчас
отвел его  в  сторону,  снял железную проволочную перчатку и  откинул сетку.
Перед "барсами" оказался столетний дед, белый, как облако.
     "Почему тропу караулит дед?" - тревожно подумал Матарс.
     - Пусть ангел-покровитель не слетает с  твоего плеча!  -  приветствовал
старый хевсур каждого из всадников.
     - Да не пересилит тебя враг! - учтиво ответил Матарс.
     - Здоровы ли вы? - озабоченно спросил старый хевсур.
     - В нас обитают еще горькие души*, - учтиво ответил Пануш.
     ______________
     * То есть: живем не без горя.

     - Здоровы ли ваши семьи, ваш скот?
     - Твоей молитвой проводим дни и ночи! - учтиво ответил Нодар.
     - Да хранит вас бог Востока и бог Запада!  - пожелал старый хевсур. - А
зачем пожаловали к нам витязи "барса" из Носте?
     - По делу к твоим сыновьям и внукам, - объяснил Матарс. - Да хранит вас
бог большой и бог маленький!
     Старый   хевсур  остановил  свой   проницательный  взор   на   Матарсе,
неопределенно указал на пять снежных вершин, взнесенных над Гули.
     - Бог войны призвал Адуа, Бецина, Гранджа, Джурха, Сихарула, Курдгела -
их и их сыновей.
     Кровь отхлынула от лица Пануша, но он старался не выдать своей тревоги.
Бесстрастно продолжал сидеть на  коне Нодар.  Картлийцы знали,  что  хевсуры
любят, когда воины так же умело управляют своим лицом, как и оружием.
     Матарс попросил старого хевсура провести их  к  Хевис-бери.  Дед  молча
вывел низкорослого коня  на  тропу,  без  стремян вскочил на  него и  выехал
вперед.
     Поражала необычайная тишина.  Ни  одного воина,  ни ржания коней.  "Где
хевсуры?" - мучительно думал Матарс.
     Миновали  холодный  ключ.  Возле  Гули  виднелось  капище  -  молельня,
сложенная из плитняка.  Старый хевсур свернул с  тропы к  молельне.  На стук
копыт оттуда вышел деканоз,  за ним Хевис-бери в чохе,  расшитой крестиками,
важно придерживая рукоятку меча "Давида Феррара".
     Всадники  спешились  и  поклонились.  После  длительных  приветствий  и
заключительного пожелания  Хевис-бери,  чтобы  прибывших оберегал  Мерите  -
вершитель мирового порядка, Матарс спросил, где хевсуры.
     Хевис-бери  переглянулся с  деканозом и  неопределенно указал  на  пять
снежных вершин. Деканоз вошел в капище, и "барсы" через полуприкрытую дверцу
увидели четырехугольную комнату, без окон, освещенную странным светильником.
Деканоз  благоговейно взял  светильник  и  вернулся  к  всадникам.  Огромный
драгоценный камень на руке деканоза излучал лунно-синее сияние.
     Хевис-бери сурово проговорил:
     - Разве  царь  Теймураз не  прислал Великому Моурави весть о  том,  что
скоро вернется?  В Тушети стекаются все горцы;  большое войско надо собрать,
чтобы изгнать врагов из пределов грузинских земель. Сначала к Моурави хотели
спуститься,  но Мамука Каландаури известил нас о  черном деле кровного врага
Хевсурети,  владетеля Зураба  Эристави,  помогшего персам  закрыть проходы в
Хевсурети.  Тогда  светильник этот  указал  не  только нам,  но  и  пшавам и
мтиульцам способ,  как  доказать кровавому Зурабу,  что горцев нельзя лишить
гор.  Деканозы вынесли  священные знамена,  и  все  от  молодого до  старого
вскочили на коней и,  презрев запрет Зураба, через хребты и вершины ускакали
туда,  где скоро зареет знамя царя Теймураза.  И даже шакал Зураб не смел их
преследовать... И - видишь - потому камень капища прозрачен и чист, как душа
родника.  Слава солнцу и спутнику его - ангелу... Передай Моурави: всегда на
его  богатырский зов  отзываемся,  и  если в  Картли не  удалось,  в  Кахети
непременно прольем кровь врага!
     Матарс,  скрыв  боль,  слушал и  думал:  сколько времени пройдет,  пока
Теймураз  доберется  до  тушин,  а  пока  что  будут  бездействовать  лучшие
хевсурские,  пшавские и мтиульские воины.  Зураб не преследовал горцев,  ибо
рад был совсем лишить Георгия Саакадзе войска и  осчастливить им  Теймураза.
Но ведь,  пропустив Хосро-мирзу в Хевсурети,  он изменил царю?  В чем же тут
хитрость?  Это ли  не  насмешка судьбы?..  Что дальше делать -  об этом лишь
Георгий знает.
     И  снова  думал  Матарс о  Георгии Саакадзе,  о  бесконечных преградах,
создаваемых роком на его трудной воинской стезе.


        "ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ"

     Гульшари досадовала:  необузданная радость, вызванная ее возвращением в
Тбилиси,  подавляла все остальные чувства и  мешала ей  быть величественной.
Путешествие из Арша,  полное ужасов, страх перед "барсами" - все рассеялось,
как  пыль,  выбитая из  мантильи.  Веселье!  Поклонение!  Власть!  Остальное
недостойно внимания.
     Но напрасно Гульшари стремилась вернуть блеск Метехи.  Даже старая Нино
Магаладзе отмахнулась от свитка,  благоухающего амброй,  как от мухи,  и  не
откликнулась на  приглашение.  Пробираться окольными  путями,  скрытно,  под
охраной многочисленных дружинников,  никого  не  прельщало.  Крепко засели в
своих  замках  князья,  не  соблазняло даже  обещание  Шадимана наградить их
землей и придворными званиями,  не манил поединок в честь витязя из витязей,
Хосро-мирзы, царевича Кахети.
     И  княгинь не прельстили не только пиры с  холодным огнем и шутовством,
но  даже намек Гульшари на возможность соединения молодых князей и  княжон в
святом браке...
     - Саакадзе может,  по нашему обычаю, под скрещенными шашками пропустить
молодых, но только не в церковь, а в неприступные крепости...
     - Ха-ха-ха!..
     - Хи-хи-хи!..
     - Нато всегда развеселит!
     Хмурились прожженные в  боях и интригах князья.  В какой час приглашает
Шадиман?!  Разве красноголовые в  Тбилисской крепости не  продолжают дрожать
перед Георгием Саакадзе?  Или Хосро-мирза после похода в  Ксани,  где "барс"
поглотил у него половину войска, смеет показаться у ворот Гори?..
     - Не смеет!  -  хохотали приверженцы Теймураза.  -  Шах Аббас не любит,
когда мирзы возвращаются без войска...
     - Царствование Симона непрочно...
     - Тогда  почему  хоть  скрытно  не  помочь  Моурави?  -  твердили враги
Теймураза,  жаждавшие снова увидеть на картлийском троне Луарсаба.  -  Ведь,
победив персов, Моурави может освободить царя-мученика.
     - Не  стоит рисковать.  Опасно и  невыгодно.  Саакадзе и  так  не  дает
спокойно есть пилав персам, пусть друг друга уничтожают.
     - И церковь не поощряет помощь великому хищнику, тоже устрашается!..
     И,  притаившись за крепкими стенами, князья различных группировок, даже
те,  кто перешел на сторону Симона, настороженно следили за странной летучей
войной, разгоревшейся между Георгием Саакадзе и Хосро-мирзой.
     Метехи  тускнел.  Царствование Симона  становилось двусмысленным.  Надо
было что-то предпринять против панического страха князей перед Саакадзе.  Но
что?
     - Как? - воскликнула Гульшари. - Князь Шадиман, везир Метехи, не знает,
что предпринять против своеволия Саакадзе? Не знает, как отодвинуть нависшую
над Метехи тень? А тогда что же знает блестящий Шадиман?
     - Знаю,  блестящая Гульшари,  что  треснутый кувшин,  сколько ни  чини,
целым не станет...
     - Тогда,  мой  князь,  надо  сменить  глиняный на  золотой:  погнется -
хороший удар молотком, снова выправится, - медленно протянул Хосро-мирза.
     - Прав,  тысячу раз прав,  царевич!  Давно хотела спросить, почему твоя
дочь прячется у азнаурки Хорешани?
     Щеки Хосро покрылись пунцовыми пятнами,  -  признак волнения. Он как-то
весь встрепенулся и,  совсем неожиданно для Гульшари,  но  не  для Шадимана,
медленно проговорил:
     - Даже  шах-ин-шах  называл прекрасную в  своей  душевной возвышенности
ханум Хорешани княгиней.  И если дочери везира посчастливилось расположить к
себе  неповторимую Хорешани,  то  всем  друзьям  везира  следует  радоваться
милости аллаха.
     Готовая дерзость чуть  не  слетела с  языка Гульшари,  но  она  вовремя
вспомнила,  что перед ее родственником,  любимцем шаха, заискивали не только
Андукапар, но и царь, и с легким притворным смехом воскликнула:
     - Твое  великодушие  да  послужит  примером  многим  князьям...   Но  я
настойчиво напоминаю тебе,  Шадиман:  ханум Магдане не бесполезно находиться
при отце. Думаю, Хорешани передала ей тайну покорять даже суровых витязей.
     Нахмурив брови, Хосро отошел к окну.
     "Все же ужалила, гюрза, - подумал Шадиман. - Недаром говорят: змея этим
только льстит...  Но Гульшари права -  незачем птичке томиться в  азнаурской
клетке.   Потом...  все  невозможное  возможно...  -  Шадиман  посмотрел  на
задумавшегося Хосро. - Да, я не ошибаюсь, быть ему царем Кахети!.. Тогда..."
     - Я сочту за удовольствие, прекрасная Гульшари, исполнить твое желание:
Магдана прибудет в Метехи.
     Не то,  чтобы Гульшари печалилась о судьбе неведомой ей Магданы, но она
знала: красивая, знатная княжна, вдобавок богатая наследница, может привлечь
не  одного князя,  желающего породниться с  всесильным и,  почитаемым князем
Шадиманом.  Довольная победой,  Гульшари поправила розу в  волосах,  бросила
мимолетный взгляд в  венецианское зеркало и  в сотый раз обошла залы Метехи,
приказывая слугам то расстилать ковры,  то убирать их,  то ставить в кувшины