а слуг
чем ты угостишь?  Ведь хан,  боясь огласки,  не возьмет с  собой даже немого
невольника и один,  как безумный, помчится в дом гречанки любоваться блеском
камней,   которые,   он  уверен,   ты  только  ради  обогащения  доблестного
Али-Баиндура и повинуясь его повелению отнял у купцов.
     - Повинуясь  повелению аллаха,  ибо  Юсуф-хан,  прискакавший в  Гулаби,
будто ослеп и оглох.  Да будет надо мною воля повелителя вселенной,  без его
вмешательства хитрый  и  коварный Юсуф  сразу  догадался бы,  что,  выслушав
рассказ о купцах, Али-Баиндур тотчас решил обойти его, как близкого друга, и
обогатиться самому. И меня Баиндур многословно уговаривал, но я притворился,
что не догадываюсь об его истинном намерении немедля уничтожить меня - и как
опасного свидетеля и как участника в предстоящем дележе.  Шайтан из шайтанов
смеет думать, что каменщик Керим похож на хана Али-Баиндура. Но да свершится
все,  что должно свершиться!..  Иншаллах,  о хане все!  Теперь о слугах.  Не
успеет Баиндур доскакать до  хранилища богатств,  как я  соберу десять слуг,
передав им трех верблюдов и скажу такое слово:  "О верные из верных,  не вас
ли одарял добросердечный хан Али-Баиндур многие годы ценностями, не к вам ли
проявлял  неслыханное  снисхождение?  Как  раз  сейчас  время  отблагодарить
любимого вами хана.  О слуги из слуг,  выполните поспешно его повеление. Вот
три дромадера,  нагруженные товаром из царства ценностей. Отведите их хану в
рабат,  что в  трех песочных часах езды от Гулаби.  Добрый хан поскакал туда
встретить сказочную хасегу,  которую сопровождают пять евнухов - пять тигров
с  тонким нюхом,  -  ибо нет в эдеме другой гурии,  подобной этой.  О слуги,
желая сразу очаровать недоступную, хан подарит ей богатство, рассчитанное на
двадцать лет  веселой жизни  двадцати правоверных".  Не  успеют  десять слуг
отъехать и  на  один песочный час езды от Гулаби,  как старший спросит:  "Не
уподобляемся ли  мы  серому  ишаку,  который  вез  на  своей  потертой спине
душистый саман, умирая от голода?" Другой ответит: "Если богатства хватит на
двадцать лет  веселой жизни  двадцати правоверным,  то  десятерым хватит  на
сорок лет!"  Тут выступит третий и посоветует сосчитать:  "Сколько проклятий
мы получим от шайтана Али-Баиндура,  если прослужим ему еще сто лет?!  Тогда
все припомнят несправедливому и жестокому хану:  и удары палкой по пяткам, и
прыжки плетей по спинам,  и тяжесть колодок на шеях, и другие испытанные ими
наслаждения.  Начнут сетовать,  что  из-за  скупости проклятого хана у  них,
кроме грубой одежды и противной еды,  ничего нет,  и хором закричат:  "Пусть
аллах поможет хану найти других ишаков!" Такое пожелание придаст им жару,  и
они  честно разделят богатство и  рассыплются,  подобно пыли,  по  городам и
рабатам Ирана.
     - Вижу,  дорогой Керим,  тобою все  обдумано.  Лишь бы  хан не  изменил
решения самому отправиться,  даже не взяв тебя с  собою,  в дом гречанки и в
сладком одиночестве осмотреть нами добытое и привезенное.
     - Не  изменит,  ибо  тут после осмотра намерен заколоть меня ханжалом -
уже отточил,  -  и  притом,  в  угоду шайтану,  вдали от обещанной мне доли.
Евнухам не доверяет,  слугам тоже,  а о сарбазах даже не вспомнит. Селима же
больше всех опасается, решил держать в полном неведении, - ведь только тайна
сделает  хана  обладателем богатства.  Пусть  аллах  успокоит твою  тревогу:
Баиндур примчится в дом гречанки один,  и жадность задержит хищника до утра,
ибо раньше не пересмотреть ему всех богатств шахских купцов.  В эти часы мы,
иншаллах,  покинув Гулаби,  будем сопутствовать светлому царю, царице, князю
и...  Но  мои глаза уже видят красивый дом.  Да не оставит нас удача!  Пусть
никто из гулабцев не обнаружит караван! О имам Реза!
     Торопливо дернув  поводья,  Керим  поспешно свернул  в  глубокий овраг.
Солнце подымалось такое красное, словно проливало сок граната. На дне оврага
белели кости верблюдов.
     Караван медленно выполз  из  оврага  и  остановился перед  бывшим домом
гречанки. Тень от глинобитного забора неровно лежала перед верблюдами. Керим
ключом открыл ворота,  и караван вошел во внутренний двор.  Было тихо. Арчил
вынул  маленький плоский  кувшинчик ширазского вина,  кожаный стакан  и,  по
грузинскому обычаю,  предложил другу вылить за спасение знатных и  незнатных
картлийцев.
     - О святой Георгий, пусть сопутствует нам удача! Аминь!
     - Иншаллах!..

     В  тот  час,  близящийся к  рассвету,  когда Керим рассказывал купцам в
караван-сарае  последнюю  притчу  о  разбойнике Альманзоре,  из  чапар-ханэ,
отстоящего  от   Гулаби   в   шести   фарсахах,   вылетел  на   свежем  коне
Рустам-Джемаль-бек.  Десятки скакунов и не меньшее число чапар-ханэ остались
позади, он не терял ни одной секунды, как не теряют в пустыне ни одной капли
воды.  Для  него  сейчас время  и  вода  были  в  одной цене:  они  помогали
преодолеть пространство,  разграничивавшее его  позор и  славу.  С  избытком
познав шипы  позора,  бек  был  охвачен страстным желанием в  такой же  мере
вкусить плодов славы.  Даже  в  стуке  копыт слышались ему  призывные слова:
"Правитель Казвина!  Правитель  Казвина!"  -  и  он,  беспрестанно вскидывая
нагайку, обжигал коня.
     На  всем  протяжении пути,  проложенного калантарами по  повелению шаха
Аббаса  между  Исфаханом и  Гулаби,  во  всех  чапар-ханэ  гонцов с  особыми
полномочиями шаха ожидали вода и свежие кони.
     Рустам-Джемаль отлично знал,  что  юзбаши  из  шах-севани и  московские
сокольники во главе с сотником,  предводимые придворным ханом, направились в
Гулаби по другой,  дальней дороге,  где,  конечно, не было ни чапар-ханэ, ни
воды,  ни скакунов. Он намного опередил русских, но все же мчался вперед как
одержимый.
     Когда Керим и  Арчил,  благополучно выведя караван с драгоценным грузом
из   караван-сарая   Тысячи  второй  ночи,   двигались  к   дому   гречанки,
Рустам-Джемаль в  тот же час достиг Гулаби.  Он так властно постучал ножнами
сабли в  ворота,  так огрел нагайкой сторожевого сарбаза за  медлительность,
так яростно разнес выскочившего из крепости онбаши за неповоротливость,  что
предъявление им  фермана шаха  Аббаса хану  Али-Баиндуру было  уже  излишней
роскошью.
     Али-Баиндур  с  завистью смотрел  на  представшего перед  ним  шахского
посланца.  Рустам-бек,  баловень судьбы,  всегда был заносчив и надменен, но
сейчас его высокомерие достигло предела. Он, откинув голову и выпятив грудь,
явно  подчеркивал  презрительной  усмешкой  свое  превосходство  над   ханом
Али-Баиндуром. Голос чапара звенел, как дамасская сталь.
     - Какое повеление шаха привез ты, Рустам-бек?
     - Я -  бек Джемаль! Советую запомнить тебе, хан, мое настоящее имя. Оно
обнаружилось несколько дней назад. Раньше я жил под вымышленным.
     - Бисмиллах, Джемаль-бек, для чего обнаружилось оно?
     - Для того, чтобы выполнить то, что шах-ин-шах доверил мне!
     - Что доверил тебе, Джемаль-бек, шах-ин-шах, великий из великих?
     - Дело  Ирана!  В  Гулаби  следуют сокольники Московского царства.  Наш
милостивый шах  Аббас  решил  избавить царя  гурджи  Луарсаба от  мук.  -  И
Рустам-Джемаль выразительно провел пальцем по шее.
     - От земных мук, о бек?
     - Во славу аллаха, да!
     - Велик  шах  Аббас!  -  обрадованно  воскликнул  Али-Баиндур,  готовый
расцеловать приятного вестника.  Рустам-Джемаль надменно сделал шаг  назад и
покачнулся,  -  он  не смыкал глаз с  того момента,  когда чуть не смежил их
навеки.
     - Помни, хан, повеление шах-ин-шаха да свершится завтра. И да будет все
скрыто от остальных,  дабы,  разойдясь по Ирану,  они говорили бы про змей в
саду Гулабской крепости и... ни слова про твою ловкость.
     - О  упрямый джинн,  гурджи-царю и тут повезло!  Разве не лучше было бы
скорее подняться в башню и...
     - Не  лучше,  ибо шах повелел так!  И  не позднее чем сейчас ты пошлешь
навстречу русийским освободителям скоростных гонцов  с  печальным известием.
Пусть  донесут до  слуха посла Тюфякина,  что  слишком неосторожен был  царь
гурджи:  поддавшись очарованию роз,  он уснул в саду,  забыв о змеином жале.
Гяуры-сокольники поспешат в  Исфахан.  Эта  весть ввергнет в  отчаяние "льва
Ирана",  он  даже объявит трехдневный траур.  И  князь Тюфякин поведает царю
Русии  о  доброй  воле  шаха  Аббаса,  пожелавшего выполнить желание  своего
северного брата, и о злом роке, неизменно подстерегающем не только рабов, но
и властелинов на коротком пути, именуемом Жизнью.
     Али-Баиндур  безмолвно приложил  к  губам  шахский  ферман,  в  котором
повелевалось  выполнить  беспрекословно  все  то,  что  на  словах  передаст
начальнику  Гулабской  крепости,   хану   Али-Баиндуру,   исфаханский  чапар
Джемаль-бек.
     Шатаясь от  усталости,  Рустам-Джемаль повалился на тахту в  отведенном
ему   помещении,   перед  глазами  запрыгали  кувшины,   мутаки  и   коврики
стремительно завертелись, образовав один пестрый поток.
     На  заре Али-Баиндур поспешил к  беку,  но дежурный сарбаз сообщил ему,
что шахский чапар не более чем тридцать минут назад покинул Гулаби.
     Грозного гонца уже не было.  "Шайтан с ним!" Зато был день, открывающий
перед ним, Али-Баиндуром, неожиданность, прекрасную из прекрасных.

     Рассвет,  мутный,  как  вода  в  болотце,  застал  Керима  и  Арчила за
перегрузкой  товара,  предназначенного  для  подкупа  стражи,  с  верблюдов,
остающихся в пределах дома гречанки, на верблюдов, отобранных для перехода в
крепость.  Покончив  с  обвязкой  вьюков,  Керим  укрыл  десять  верблюдов в
зарослях,  примыкавших к глухой окраине сада,  где находился замаскированный
колючками проход, знакомый лишь Кериму.
     Остальной товар внесли в дом. Груды тканей искусно разложили на тахтах,
обложив  их  драгоценностями  и   обставив  кувшинчиками  с  благовониями  и
коробками с пряностями.  Они как бы воссоздали надзвездный приют гурий,  что
соответствовало задуманной Керимом мистерии соблазна.
     Предполагалось,  что  как  только Али-Баиндур,  один или сопровождаемый
Керимом,  прибудет в  дом  гречанки,  Арчил,  уже переодетый погонщиком,  по
сигналу Керима выведет верблюдов на заглохшую тропу.
     Коня Баиндура отведут подальше -  ведь пешком ночью хан  не  пойдет.  А
Керим, наверняка зная, что алчный хан не допустит его дальше наружной стены,
поспешит  за  Арчилом  в  крепость,  где  и  начнет  приводить в  исполнение
задуманный план. Если же Али-Баиндур потребует, чтобы Керим остался при нем,
то по истечении условленного времени Арчил из Гулаби вернется в дом гречанки
на помощь Кериму, предварительно заперев караван, как бы по приказанию хана,
в запасном верблюжатнике.
     Если рассматривать дом  гречанки гласами хана,  то  это оазис неземного
блаженства.  А  если смотреть глазами Керима и  Арчила -  то это ловушка для
крупного зверя.
     Дальше Керим  решил действовать по  обстоятельствам:  или  с  быстротой
летящей звезды, или с осторожностью оленя.
     Так предполагалось.  Но изменчива погода на пути,  именуемом Жизнью,  и
нередко расстраивает, казалось, тщательно продуманные планы.

     Лишь  после  первого  намаза  Керим,  перебравшись через  ров,  обогнул
каменную  стену  и  въехал  в  крепость.  Непривычное оживление,  охватившее
сарбазов,  слуг и даже евнухов, изумило его. Все бродили, словно опьяненные.
И что-то тревожное, леденящее сердце было в поспешном шепоте Селима:
     - Клянусь Кербелой, важный гонец из Исфахана привез приятные вести, ибо
скупой Али-Баиндур повелел накормить сарбазов вареной бараниной!
     - Вареной бараниной?!
     Скрыв  беспокойство,  Керим  с  притворной веселостью вошел к  хану  и,
словно  не   замечая  его  странного  состояния,   с   восхищением  принялся
рассказывать о  несметном  богатстве,  превысившем  самые  смелые  ожидания:
одного жемчуга столько,  что его можно считать батманами, а тюки с парчой, а
ларцы с...  Керим перечислял,  а  сам все сильнее тревожился:  почему алчный
Баиндур тут же не вскочил и не помчался к хранилищу? Чем так озабочен хан?
     - О  шайтан,  еще  как озабочен!  -  воскликнул Али-Баиндур и,  подведя
Керима к овальному окну,  выходящему в сад, загадочно процедил, что отсюда у
некоего  хана  начнется  дорога  освобождения.   А   привезенное  богатство,
иншаллах, как раз вовремя.
     Сердце Керима наполнилось радостью: "Уж не добился ли Караджугай замены
Али-Баиндура другим ханом?" - к он торопливо принялся перечислять невиданные
досель драгоценности. Причудливые ожерелья восхитят даже первую жену шаха! А
индийские запястья!  А...  Нет,  слов не хватит передать игру камней,  блеск
арабесок и  тонкость резьбы!  Лучше  пусть  хан  поспешит в  дом  гречанки и
полюбуется сокровищами разложенными на тахтах.
     - Как!  -  воскликнул хан.  -  Ты самовольно вынул из тюков мой товар и
опрометчиво доверил сыну сожженного отца?!
     Оказалось,  Керим никому не доверил сказочную добычу,  ибо ни хану,  ни
ему,  Кериму,  не нужен лишний свидетель,  - поэтому на последнем повороте у
оврага Арчил пошел другой дорогой.
     - Ты!..  Хо-хо-хо!..  -  Хан хохотал до  упаду.  -  Ты указал неверному
дорогу в вечность? Потому и помог тебе Хуссейн одному справиться с тридцатью
верблюдами?
     - Я уменьшил число верблюдов,  но не богатство, и половину ночи понукал
их, пока не достиг желанных ворот. Святой Хуссейн подсказал мне такую мысль:
тайна - лучший страж.
     Внезапно Баиндур сорвал с крючка аркан и рванулся к окну:
     - О  шайтан,  ты испытываешь мое терпение!  Опять нет того,  кто должен
быть!
     Теряясь в догадках,  Керим тяжело дышал:  "Чем же так озабочен хан?  Не
выслеживает ли  он  хасегу,  изменяющую ему с  неосторожным мулом,  которого
Баиндур собирается истязать на базаре?" И как можно спокойнее Керим спросил:
     - Долго  ли  намерен  ты,  хан,  держать вдали  от  своих  зорких  глаз
ниспосланное  Тысяча   второй   ночью?   Разве   можно   предугадать   шутки
пятихвостого?  Вдруг вздумает шепнуть разбойнику Альманзору,  где  находится
дверь, открывающая дорогу к славе и знатности? Разум подсказывает поспешить,
ибо отстающего всегда ждет разочарование.
     Тут Баиндур так вспылил, что Керим невольно подался назад.
     - Кого учишь, младший сын хвостатого стража ада? Я ли не готов мчаться,
подобно самуму, к дому гречанки? Я ли не обеспокоен целостью клада?
     И Баиндур осыпал проклятиями неторопливую судьбу. Вот уж второй день он
прикован к  этому окну.  Прилипчивый монах Трифилий все же добился в России,
чтобы Иран выдал царя гурджи Луарсаба.  И шах вынужден был согласиться,  ибо
северный царь угрожал прервать дружбу и не заключать новый торговый договор,
направленный против  франков.  Вчера  прискакал особый  гонец,  Джемаль-бек,
любимец шах-ин-шаха.  Оказывается, в Гулаби вот-вот прибудет придворный хан,
а  с  ним  московские сокольники под  начальством сотника,  для того,  чтобы
сопровождать в Московию царя Гурджистана - Луарсаба.
     - Во имя седьмого неба, хан! Значит, пленник скоро освободит нас?
     Баиндур насмешливо взглянул на Керима и стал проверять крепость аркана.
     - Мохаммет видит,  да. Но разве может свершиться неугодное аллаху и его
ставленнику,  шаху Аббасу?  Согласиться на  все  можно.  Пусть князь Тюфякин
получит то,  чего так упорно домогался!  Недаром я слыву лучшим охотником на
оленей.
     - Веселый див  да  просветит Керима,  друга  Али-Баиндура!  Ведь  жизнь
послов неприкосновенна?!
     Баиндур хитро прищурил глаз:
     - Жизнь многих неприкосновенна, но когда один царь назойливо требует от
другого невозможного, то...
     Хан вновь подскочил к окну и нещадно выругался.
     Безотчетный страх сжимал сердце Керима: "Аркан! Что же в нем страшного?
Это не мушкет и не копье! Но аркан в руках хана опаснее, чем десять мушкетов
и  копий!  На  что он низменному из низменных?  Или вздумал похвастать своей
ловкостью перед русийскими послами? Или..."
     Неожиданно Баиндур изогнулся и, хищно оскалив зубы, застыл.
     Царь Луарсаб шел неторопливо,  задумавшись.  Вот он ускорил шаг, словно
догоняя убегающую мысль,  вот снова замедлил, словно отступая от навязчивого
предчувствия.
     "Окно!  Сине-желтое!  -  удивился Керим. - Почему раньше не замечал? Не
похоже ли оно на пасть дракона?"
     Удерживая стук сердца, Керим следил за царем. "О Мохаммет, откуда такая
бледность?  И  верный князь Баака не  очень спокоен...  Странно,  почему так
тихо?  И  темно почему?  Не  упала ли  туча?!  О-о,  берегись,  царь Картли!
Берегись!  Почему  остановился?!  Почему не  бежишь?!  Или  не  видишь,  как
воплотился беспощадный рок в аркан!"
     Внезапно  из  зарослей  выскочила  лань.  На  какое-то  мгновение Керим
задержал взгляд на тяжело дышащем животном.  Мелькнула мысль:  "Сама в петлю
лезет".
     Странно, почему совсем потемнело...
     Царь, сокол, лети! Лети ввысь!
     Поздно! Аркан взвизгнул, и петля обвилась вокруг шеи узника.
     Царь Картли, Луарсаб Второй, сраженный, упал на куст роз. Упал лицом на
шипы,  ломая цветы...  И,  подхваченный ветром, одиноко взметнулся над садом
алый лепесток.
     Где голоса жизни? Почему так тихо? Почему не закричал Керим, не ринулся
на злодея?  Не вырвал аркан? Почему?! Разве можно схватить зигзаг молнии или
падающую звезду?!
     Алый лепесток,  покружившись,  лег на подоконник.  А  может,  это капля
крови?..
     На какую-то секунду Керим потерялся:  он будто растворился в тлетворном
воздухе Гулаби,  не  существовал.  Мрак опутал его  душу и  так  затягивал в
бездну,  что Керим пошатнулся и,  взмахнув рукой,  ухватился за  косяк окна.
"Очнись,  Керим!  Очнись!  Ханжал навис над твоими близкими!"  -  эта мысль,
быстрая  и  холодная,   как  поток,   вытекающий  из  ледника,  вернула  ему
самообладание.
     Потирая руки,  Баиндур захлебывался от  радости:  наконец он  подстерег
добычу! Наконец истекли дни его томления в Гулаби! Теперь к богатству! Аркан
протянул дорогу от  угрюмого окна в  сверкающее будущее.  Недаром он  клялся
скакунами,  задыхающимися на бегу, скакунами, у которых искры брызжут из-под
копыт,  скакунами,  нападающими по утрам на врагов. Арканом он проложил себе
путь к  благам мира!  Во  имя аллаха милосердного,  милостивого пусть узнает
Иран и  его "лев",  что такое удар Али-Баиндура!  Удар,  способный взметнуть
горы, как клочья шерсти!..
     Хан щелчком сбил с подоконника алый лепесток и обернулся, язвительный и
насмешливый:
     - Керим, если ученые, записывающие в большие книги поучительные притчи,
спросят  тебя,  чего  восхотел  Али-Баиндур,  знаменитый хан,  тотчас  после
убиения им царя гурджи Луарсаба из династии Багратиони, ответь так: "Хану не
терпелось проглотить кусок вареной баранины. Он проголодался".
     Прислонившись к косяку,  Керим шептал:  "О всемогущий,  заслони меня от
ярости!  Разве  не  в  смертельной опасности сейчас  царица Тэкле?  А  князь
Баака?! А Датико, отец Арчила?.. Всех истерзает, уничтожит проклятый аллахом
разбойник!  О  святой  Хуссейн,  наполни  терпением мою  душу!  Пусть  пламя
ненависти разгорится вовремя!"
     - Ты,   сухой  хик,  почему  белее  хлопка?  Или  тебе  жаль  ослушника
шах-ин-шаха?  -  Глаза Баиндура налились кровью,  но  тут же  в  них блеснул
веселый огонек: "Шайтан послал случай избавиться от слишком много знающего".
Хан  потянулся к  ханжалу:  -  Говори,  помесь  осла  с  собакой,  повеление
шах-ин-шаха не угодно тебе?
     - Видит Мохаммет, я побелел от другого: ключа от ворот дома гречанки не
оказалось за моим поясом. О аллах, не допусти...
     - Ключ? Говори, где потерял, проклятый?! О пятихвостый шайтан! Как смел
не сберечь мое богатство? Где ключ? Или забыл мой способ добывать признания?
     Баиндур с помутившимся взором метался, как хищник в клети.
     Керим  смотрел  в  окно.   Князь  Баака!  Губы  беззвучно  шептали:  "О
всесильный, освежи мою голову! Подскажи спасительную мысль!"
     - Ключ!  Где ключ?  -  наседая на