трелу, туда вонзится.
     - Понимаю.  Хочу  доверить  тебе  большую  охоту,  и  если  попадешь  в
царственного оленя,  проси,  что пожелаешь! Азнауром сделаю, а хочешь - женю
на сестре моего мсахури.
     - Светлый князь, я уже осчастливлен сверх меры, раз мне доверяешь, - и,
как бы в порыве благодарности,  вскрикнул:  -  Моурави недаром тебя, светлый
князь,  любит!  Вслух не  говорит,  а  только всем  советует уважать тебя  и
восхищаться твоим умом.
     - Странно, а я полагал наоборот; ненавидит меня - ведь всю жизнь спорим
с ним. - И, взяв ломтик лимона, старательно выжал сок в венецианский бокал.
     - Непременно потому спорит, что дорожит тобою, князь.
     - Дорожит? Выходит, с меня гример берет.
     Шадиман задумчивым взором скользнул по  лицу Арчила,  уже не удивляясь,
что  беседует с  простым дружинником.  "За  Моурави я  готов  десять  князей
отдать.  Но  что  делать,  в  разных церквах нас крестили".  Пригубив бокал,
спросил:
     - Где пропадал ты  все дни?  Почему в  Метехи не показывался?  Разве не
знаешь, где гонец должен терпеливо ожидать ответа?
     - Знаю, светлый князь, только твой чубукчи приказал не беспокоить тебя,
пока князья не разъедутся. Как раз сегодня день подходящий.
     - Подходящий? Почему?
     - Слово имею сказать... если разрешишь, светлый князь.
     - Говори.
     - В  духане сегодня чанахи пробовал,  вина,  конечно,  немного выпил...
Смотрю,  арагвинцы тоже кушают и кувшины часто меняют;  и так дружно на меня
уставились,  будто не узнают.  Я,  конечно,  их еще больше не узнаю,  а  сам
думаю:  почему в  будни так много пьют?  Не  успел себе ответить,  как вошли
дружинники князя Андукапара. Сразу арагвинцы свой характер показали: "Э-э!..
- кричат.  - Когда разбогатели, что в духан пришли? Может, ваш длинный князь
для вас кисеты открыл?" Тут пожилой аршанец свой ум показал: "Хотя, говорит,
кисеты наш  длинный князь  не  открыл,  все  ж  монеты не  из  кисета вашего
широкого князя вынули,  на  свои  пьем".  Арагвинцы такой смех подняли,  что
кувшины закачались.  "На  свои?  Где  свои  взяли?  Может,  выгодно пощечины
княгини Гульшари продали?" -  "Пришлось, - отвечает умный аршанец, - ведь за
ваши ишачьи шутки и  полшаури не дадут!" Вижу,  светлый князь,  драка будет,
если останусь, непременно шашку обнажу, - только за кого? Князь Зураб сейчас
худший враг Моурави, а князь Андукапар всегда врагом был. Ушел из духана - и
снова изумился;  на твоем майдане арагвинцы,  как у себя в конюшнях, ржут. Я
хорошо их характер знаю,  не раз,  -  чтобы им волк в рот... чихнул, - рядом
дрались, всегда перед боем веселились. Князь Зураб пример показывает. Только
думаю: с кем бой? Об этом хотел тебе сказать, светлый князь.
     - Молодец,  что сказал.  - Шадиман выпил до дна ледяную воду, посмотрел
бокал на  свет,  из золотого он стал темно-красным.  Так же обманчив и  цвет
дней в  Тбилиси.  Он  никак не  мог отделаться от  мысли,  что не  все здесь
гладко.
     "Лазутчики уверяют:  радуется  народ  победе  Теймураза.  Такое  понять
можно. Если князья едва скрывают чувство удовольствия, почему должны плакать
плебеи? Зураб сегодня целый день спит; клянется, что устал о шершавый камень
язык точить...  А  за утренней совместной едой почему-то за мою умную голову
пил.
     Уговаривал завтра к Фирану на охоту поехать...  Может, измену затевает?
Нет,  пока воздержусь от  наслаждения за  фазанками гнаться.  Но почему я  в
последнюю минуту удержал Фирана в  Метехи?  Этот  "верный глаз"  внушает мне
доверие,  хотя чубукчи не любит его,  говорит:  "Хитрость в  глазах прячет".
Но...  я  ему  почему-то  доверяю больше,  чем Зурабу.  Предателя Георгий не
прислал бы,  сейчас у  меня с  Великим Моурави дружба.  Да,  Теймураз нам не
нужен.  Но картлийцам он больше по душе, чем Симон. Значит, надо такого царя
им  преподнести,  чтобы от  радости забыли не  только имя царя Кахети,  но и
свое...  Луарсаб!  Да,  только он!  Всеми мерами вызволить его из персидской
темницы!  Баака  должен  понять:  спасение царства  выше  личных  чувств.  В
послании я все описал,  не может отказаться.  Если бы знать, где Тэкле, ради
нее  на  многое Луарсаб согласился бы.  Но  надо спешить,  ибо Теймураз тоже
любит спешить. Завтра же из Марабды главные дружины вызову..."
     - Скажи,  "верный глаз",  -  вдруг оборвал молчание Шадиман.  -  Хочешь
повидать своего отца?
     Арчил вытаращил глаза:  "Уж не ловушка ли?!  Или вправду возможно такое
счастье?"
     - Светлый,  благородный господин!  День  и  ночь об  этом думаю.  Очень
соскучился, но только как повидать?
     - Отвезешь от меня подарок и послание Али-Баиндуру. Слушай внимательно.
Разумеется,  Баиндуру для вида ценность посылаю.  Главное -  тайное послание
передашь лично князю Баака. Ну как, готов?
     - Клянусь солнцем,  светлый князь,  все  исполню!  Только как скрыть от
проклятого Баиндура послание?  Вдруг прикажет обыскать? Тоже опытный, трудно
его обмануть. Может, в цаги засунуть или внутри чохи распластать?
     - Не годится. - Шадиман взял с тахты пояс с медными шишечками. - Видишь
ли ты здесь послание?
     - Нет, светлый князь.
     - Испытанное  средство.   Нажми  эту  шишечку  и   отвинти.   Никто  не
догадается, по опыту знаю.
     Шадиман учил, а Арчил, вспомнив, как Саакадзе нашел послание Шадимана к
лорийскому владетелю именно в поясе рыжебородого гонца,  принялся,  и глазом
не моргнув, восхищаться якобы не известным ему до сей поры способом доставки
тайных посланий.
     - Разумеется,  просветив тебя,  не  придется впредь самому пользоваться
этим средством,  но дело важное... и... не для меня одного... Потому жертвую
тайной.  Вот,  держи ферман на  проезд по  всем  путям Ирана.  Подписал царь
Симон.  A  свиток к Али-Баиндуру широко откроет тебе ворота всех крепостей и
городов. Когда выедешь?
     - Куда, светлый князь?
     - Как куда! В Гулаби.
     - Без разрешения Моурави не осмелюсь.
     - И об этом подумал. Дело общее. С гонцом пошлю Моурави письмо, объясню
твой отъезд. Моурави одобрит.
     - Тогда завтра на рассвете,  благородный князь,  поверну коня в сторону
Ирана. Доверие твое поспешу оправдать.
     - Кто с Моурави,  того не следует учить осторожности. Возьми! - Шадиман
бросил Арчилу тугой кисет и, вынув из ниши крест, торжественно проговорил: -
А  теперь поклянись на  кресте жизнью твоего отца,  что пояс передашь только
князю Баака Херхеулидзе.
     Став на колено, Арчил поцеловал крест и проговорил:
     - Клянусь жизнью моего отца,  клянусь спасением моей  души,  что,  если
меня не  убьют из  засады,  пояс передам в  руки князю Баака Херхеулидзе?  И
пусть ослепну я, если попаду в руки врага вместе с поясом!
     - Пойди в конюшню, я приказал выбрать тебе лучшего коня.
     Выйдя из  Метехи,  Арчил точно охмелел от  радости.  Конечно,  он давно
упорно скрывая тоску по отцу, а теперь какой представился случай!
     Остановившись на  мосту,  стал размышлять:  "Без разрешения Моурави все
равно не поеду.  Шадиман пошлет лазутчиков следить за мной.  Но разве трудно
обмануть их? Для вида выеду из Ганджинских ворот к границе Ирана, а в первую
же ночь копыта коня тряпкой обвяжу и  -  через горы в  Ахалцихе.  Моурави не
задержит,  давно мне сочувствует. Послание к Баиндуру тоже полезно прочесть.
Но  пояс,  как поклялся,  лишь князю Баака отдам.  Папуна обрадуется,  очень
беспокоится о царице Тэкле. Конечно, если бы Шадиман готовил измену Моурави,
меня с  важным посланием к  Баиндуру не  послал бы.  Ночью к  Вардану зайду,
только ему не скажу,  что в Гулаби еду.  Моурави учит:  тайна -  мать удачи,
болтливость -  сестра глупости.  Лучше самому больше слушать. Пусть другой с
цепи язык спускает".

     Едва сумрак стал сгущаться,  Фиран и Андукапар, заранее предупрежденные
чубукчи,  поспешили в покои Шадимана. Разговор был согласный. Еще бы, ведь в
Схвилос-цихе -  грозной фамильной крепости князей Амилахвари -  ждут гостей,
надо  торопиться  с  отьездом.   Сам  не  понимая  почему,  Шадиман,  полный
безотчетной тревоги,  действовал так,  словно готовился к встрече со злейшим
врагом.
     - Понимаете,   дорогие,  какую  непростительную  ошибку  мы  допустили,
удержав Зураба в Метехи?  Ведь замок полон арагвинцами?  И сам он ведет себя
совсем непонятно.  Завтра должно все  измениться.  Когда царя не  окажется в
Метехи,  Зурабу неудобно будет  оставаться долее,  и  он  поспешит к  Фирану
или... или в Ананури. И мы крепко, навсегда, захлопнем за ним вход в Метехи.
     Далее  Шадиман,  подробно описал князьям план  завуалированного отъезда
царя.
     Несказанно довольные Андукапар и Фиран поспешили к царю Симону. Чубукчи
постарался незаметно  расставить стражу  из  верных  марабдинцев,  и  вблизи
царских покоев не  оказалось ни  одного арагвинца.  У  ворот тоже  толпились
дружинники Андукапара и,  беспечно смеясь,  как  учил их  чубукчи,  делились
впечатлениями о драке в "Золотом верблюде" с этими одержимыми арагвинцами.
     Проводив  Андукапара  и   Фирана,   Шадиман   вызвал   молодых  князей,
приближенных Симона  Второго,  и  сурово  наказал стеречь покои  царя  и  не
тревожить его  сон,  ибо  завтра с  первым лучем  солнца царь,  как  обещал,
отправится в замок Амилахвари.
     - Лучше,  -  уточнял приказ Шадиман,  -  по очереди не спать,  чтобы не
прокрался назойливый.
     Удивленные князья отправились к  покоям Симона,  обсуждая:  против кого
Шадиман ставит их на стражу?  Решили -  против Гульшари, ибо она в последнее
время,  прошеная и непрошеная, является к царю, нашептывая ему обо всем, что
творится и не творится в Метехи. Радуясь возможности уязвить назойливую, они
решили ни на какие вопли не откликаться.
     Навстречу  князьям  из   покоев  царя   вышли   Андукапар  и   Фиран  в
сопровождении пожилого аршанца -  того самого,  что  после драки в  "Золотом
верблюде" ходит весь обвязанный, потому он так плотно и закрылся башлыком.
     Поведав князьям,  что царь уже в опочивальне и повелел не тревожить его
до утра, все трое исчезли за поворотом мраморного прохода.
     Через  час,  когда первая звезда зажглась на  еще  бледном небе,  князь
Фиран Амилахвари в  сопровождении полсотни своих дружинников выехал из ворот
Метехи.  И хотя арагвинцы смотрели во все глаза, но им и в голову не пришло,
что  среди  конных  дружинников,   в  простой  бурке  и  башлыке,  ничем  не
отличавшийся от остальных всадников Фирана, ехал царь Симон Второй.
     Из узкого окна смотрел вслед уезжающим Шадиман.  Смотрел долго,  пока в
наступающей ночи не  замер цокот копыт.  Странно,  почему внезапно наступила
тишина? Непонятная, давящая тишина сумрака.
     Шадиман резко повернулся,  схватил светильник и, высоко подняв, осветил
дальний  угол,  затем  равнодушно перелистал страницы  оды  "Абдул-Мессия"*,
отложил в сторону и, взяв бархатку, стал осторожно вытирать листья лимонного
дерева.
     ______________
     *  Ода  "Абдул-Мессия" ("Раб Христов") написана между 1210-1214 годами;
автор ее, по преданию - монах Иоанн Шавтели.


        "ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ"

        "НОЧЬ КРОВАВОГО ДОЖДЯ"

     Красный луч  фонаря коснулся хевсурской бурки и  словно оставил на  ней
полосу  крови.   Зураб  сплюнул:   "Сгинут  сегодня  звезды?  Не  иначе  как
прозорливые ангелы со светильниками окружили чертог бога,  чтоб удобнее было
и ему любоваться земным шутовством.  Что ж,  небо тоже следует ублажать. Вот
скоро к сверкающему престолу вознесутся души.  А тела? Тела достигнут мутных
водоворотов Куры, зловеще бурлящей у подножия Метехской скалы".
     - Тс-с,  тише!..  - К стене прижалась темная тень. Зураб проскользнул к
парапету  и  вдруг  припомнил,  как,  вглядываясь накануне  в  эту  скалу  с
противоположного берега,  он удивился,  различив десять каменных великанов с
уродливыми лицами,  изборожденными глубокими морщинами. Подвернувшийся монах
рассказал,  что  много веков назад взбунтовавшиеся великаны были сброшены со
стен Метехи и с тех пор поддерживают замок на своих плечах. Потоки времени и
воды  обтесывали отвесную скалу,  пока  не  слили  ее  громаду  с  башнями и
зубчатыми  стенами  Метехи.   И  вот,  когда  с  метехских  стен  сбрасывают
неугодных,  окаменевшие великаны улыбаются,  а  когда  длится  спокойствие -
холодят Куру угрюмым взглядом...  Зураб распахнул бурку. "У-ух! Душно, как в
аду!  А  монах  перед  глазами вертится...  Почему?  А-а,  великаны давно не
улыбались! О-о, Зураб Эристави скоро заставит вас хохотать!"
     - Ш-ш-ш! - Кто-то в темноте приглушенно кашлянул.
     Зураб  притаился.  И  тотчас  из  темноты донеслось шипение:  "Ш-ш-ш...
Тише!.." Черная тень вынырнула и поползла к лестнице.

     Душная ночь.  Аромат лимона,  сливаясь с терпкими благовониями,  словно
вытеснял из  опочивальни последнюю частицу  воздуха.  Шадиман задыхался:  "С
чего бы?  Разве мало было душных ночей?  Нехорошо!  Нужна бодрость. Особенно
сегодня...  Пустое!  Мысли о  пустом тяжелят голову".  Приложив ко лбу кусок
горного хрусталя, Шадиман облокотился на мутаку и прикрыл глаза.
     Ворочаясь  с  боку  на  бок,  чубукчи  нащупывал под  мутакой  рукоятку
кинжала.  Но не отогнать оружием назойливый сон!  Вот уже которую ночь -  не
успеет он  сомкнуть глаза,  как туча саранчи,  пожирая золотистые посевы,  в
дикой пляске кружится над его головой.  От этого видения веки так отяжелели,
будто придавила их зеленая туча.  Вот и сейчас! Чубукчи вскочил и, осторожно
ступая, направился к покоям Шадимана.
     Все  было  привычно.  У  дверей  стояла  стража из  верных марабдинцев,
охраняющих эту часть замка до полуночи,  пока не подходила смена;  в роговых
ночниках,  как всегда,  желтели огоньки,  отбрасывая блеклые блики на мрамор
стен... Чубукчи обозвал себя беспокойным вороном. Мало ли что черт подсказал
этому "верному глазу"!
     Вновь прильнув ухом к овальной двери, чубукчи обрадовался, услыхав шаги
Шадимана:  пусть  лучше до  зари  пишет послание Георгию Саакадзе.  Постояв,
чубукчи взошел на  площадку башни полюбоваться луной,  чего с  ним раньше не
случалось.  Он,  сам не зная почему,  боялся сна.  Рассказ Арчила о  ссоре в
духане, помимо его воли, не выходил у него из головы.
     Здесь  было  чуть  свежее,  Кура  доносила прохладу.  Луна  на  ущербе,
привалившись к горе,  отливала зеленоватым серебром.  Чубукчи она напоминала
саранчу,  опустошившую склон неба. Он в бешенстве сжал кулак - и вдруг замер
между зубцами: где-то внизу блеснул факел! "Кто я, если не пугливый ворон! -
обозлился чубукчи. - Это возле угловой башни сменяют стражу". По двору гулко
отдавались шаги.  Чубукчи напряженно прислушивался. Тишина, а ему слышалось:
"Все ворота заняты арагвинцами?..  Ш-ш-ш-ш!..  Все выходы из  замка тоже..."
Какие-то  тени  отделились от  внутренних стен.  "Опять саранча?  Наваждение
сатаны!  Все же надо быть настороже!  А вдруг князь заснул?" Чубукчи ринулся
вниз.
     Шадиман,  облокотившись  на  подоконник,  вглядывался  в  зыбкую  мглу.
Тишина!  Но  почему не  мягкая,  не спокойная?  Вон из-под свода ворот будто
показалась тень и исчезла. Одинокий окрик стража, и вновь тишина! Но почему,
подобно чудовищу, она надвигается на Метехи? Почему давит, тревожа мысли? Не
проделка ли  это  сатаны?  В  отсветах узорчатых фонарей промелькнул некто в
красном!  Не  ослышался ли  он,  Шадиман?  Не  тысячи ли змей зашипели между
резными  столбиками:   "Ш-ш-ш-ш!.."  Где-то  едва  скрипнула  дверь.  Кто-то
приглушенно кашлянул.  Опять из-под земли появились тени! Что за наваждение!
Сколько ни  вглядывайся в  темноту -  никого!  Не  иначе  некто в  красном -
сатана!..
     Зураб стоял неподвижно, подобно каменному изваянию, слившись со стеной.
Он  посматривал на узкие окна замка и  сыпал брань:  "Сгинет сегодня огонь в
проклятом  Метехи?  Угомонится наконец  царская  баранта?  Не  пора  ль  вам
уподобиться зайцам, настигнутым ястребом?!"
     Башни темнели. Вот вспыхнул и погас последний огонек, очевидно в покоях
Шадимана.  Замок погрузился со мглу.  За гребень горы уходила луна, оставляя
за  собой серебристую дымку,  и  еще  отчетливее выделялось окно опочивальни
царя, чуть освещенное зеленоватым огоньком ночника. И...
     Зураб  выхватил  меч,   злобно  рассек  воздух.   Что-то   шарахнулось,
заметалось и ринулось к лестницам.
     Из-под  свода  главных  ворот  метнулись тени  и  безмолвно рванулись к
площадкам,  занятым караульными дружинниками.  В  темноте скрестились шашки,
кинжалы,  лязг  стали  отдался  эхом  в  мрачных глубинах,  зазвенели копья,
выпущенные  из   рук.   Новые   тени   вынырнули  из-за   резных  столбиков,
поддерживающих балконы,  и,  как  духи ущелья,  молча набросились на  словно
онемевшую стражу...  Щиты ударились о щиты. Клинки, рассекая воздух, пробили
путь  к  верхним  площадкам  башен,  тени  взлетели  вверх,  промелькнули на
зубчатых стенах... По мраморным ступеням потекли струйки крови.
     Дальше! Дальше!
     Оружейный зал!  Дарбази для малых пиров!  Зал больших трапез. Оранжевый
зал! Покои Луарсаба Второго!
     Дальше! Дальше!
     Засучив  рукава,   с  мечом,   залитым  кровью,  Зураб  мчался  впереди
арагвинцев.  Ненависть,  накопленная годами,  сейчас нашла широкий выход. Во
вражеской крепости не проявил бы он такой свирепости,  как в этом замке, где
попиралась его гордость и  уязвлялось самолюбие.  Один минувший съезд князей
чего стоил!  Но  ведь через Метехи лежал крутой,  но  уже  досягаемый путь к
трону гор!  Только ли гор?  Надо лишь немедля живые души,  обитающие в замке
Багратиони, превратить в мертвые. "Э-о! Царь Симон Глупый! Ты - первый!.."
     Зураб мчался вперед,  топча цагами осколки обитых ваз,  сбрасывая мечом
светильники.
     Охотничий зал!  Величественный царь  Орби!  Сколько  бесплодных поисков
золотого гнезда на  оледеневших вершинах,  где  обитал царь орлов!  Какой же
храбрец превратил тебя,  белого Орби, в чучело с маленьким венцом на голове?
Но  ты  отверг смерть и  гордо  распростер крылья на  сверкающем поддельными
рубинами и изумрудами искусственном утесе.
     И Зурабу белый Орби казался грозным охранителем Багратиони.  Уничтожить
- и падет династия!  Но дотянуться до орла трудно.  Орби качался,  взмахивая
крыльями,  дергал клювом, защищаясь, как живой. Зураб захрипел, подпрыгнул и
наотмашь ударил  мечом.  По  оранжевым плитам  со  звоном покатился разбитый
венец.
     Переступив через поверженного Орби,  Зураб вздохнул свободнее.  Главное
уже  свершено.  Пал  патрон  Багратиони.  Победоносно взмахнув мечом,  Зураб
устремился к  сводчатому переходу.  Скорей туда,  к  покоям царя  Симона!  И
вслед, бессмысленно рыча, ринулись за ним осатанелые арагвинцы.
     Стон.  Падение.  Катятся  щиты,  выбитые из  рук  опешивших дружинников
Андукапара.  Вот уже сводчатый переход, загруженный мертвыми телами, позади.
Из  полумглы  выплывают  серебряные  фигуры,  изображающие двух  сарбазов  в
сверкающих  доспехах.  Сатанинская усмешка  искажает  лицо  Зураба.  Как  на
приступ крепости,  увлекает он  за  собой арагвинцев.  Под торжествующий рев
валятся,  громыхая доспехами, серебряные сарбазы. Кто-то пытается крикнуть -
и  падает  с  перерезанным горлом.  Кто-то  не  успевает наложить на  тетиву
стрелу.  Кто-то хочет вырваться, убежать. И снова лязг клинков, падение тел,
брань, вопли, проклятия, кровь!
     Под  сводами замка словно гром  загрохотал,  отдаваясь оглушающим эхом.
Телохранители, оруженосцы, нукери, чубуконосцы, вздымая светильники, мечутся
в длинных коридорах. Выбегают заспанные придворные, еще не осознавшие явь.
     - Что происходит?
     - Кто напал?
     - Персы?
     - Турки?
     - Нет, шакал!
     - Проклятье!
     - О-о! Настало время Зураба Эристави!
     - Время кровавых дождей!
     - Проклятье!
     Душераздирающий крик гулко отозвался в пролете лестницы:
     - Помогите! Помогите!
     Со всех сторон, тяжело топая, бежит метехская стража.
     - Замолчи, баран, перережу горло!
     - Помоги-те! По-мо...
     Лязг   клинко