шуршание шелковой рясы:  "А  не  потому  ли,  что  святой  отец  боялся тебе
доверить войско?.."
     Дикая ревность вновь обуяла Теймураза.  В сердце разгоралась ненависть.
"О,  болит мое сердце!" -  нервно вписал он в восемнадцатую строфу и, сломав
перо,  заметался по  сакле.  Малахия тысячу раз  прав!  Святой отец  доверил
Саакадзе для Марткобской битвы монастырское войско,  а  ему,  царю,  даже не
предложил...  Тем важнее уничтожить Саакадзе,  и как можно скорее. Неразумно
терпеть своевольника!  Пока жив Георгий Саакадзе,  не  может быть спокоен ни
один царь!..  Делить славу с ностевским "барсом"?! Это ли не унижение?! Нет,
царь   Теймураз  может  царствовать  только  единолично!..   "С   горсточкой
азнауров!.." А он, царь Теймураз, не отбивался от врагов Кахети с горсточкой
царских дружинников?!
     За  окном  раздалась нежная  тушинская песня.  Проходили девушки,  неся
подносы, покрытые вышитыми платками. Теймураз отодвинулся от окна. "Наверно,
несут Дареджан сладости..."
     Теймураз удивленным взором окинул саклю:  как попал он сюда? И пред ним
ярко  предстал  Кутаиси.  Царевич  Александр  считал  лишним  скрывать  свое
восхищение Дареджан.  Хуже,  что  и  она  под  жаркими  взглядами Александра
расцветала,  как  весенняя фиалка.  И  царица Натиа  на  стороне влюбленных:
"Наследник  имеретинского  трона!  Дареджан  достойна  стать..."  Будто  он,
Теймураз,  не знает,  что наследник -  любитель чужих жен!..  А  войско этот
наследник  в  состоянии  дать  ему?!  И  время  ли  разъярять  Зураба,  мужа
Нестан-Дареджан?!
     Почему  женщины  так  не  похожи  на  свои  изображения  на  персидских
миниатюрах? Почему царица Натиа сидит перед ним часами, сварливо упрекая его
в нелюбви к дочери? И что за неприятная привычка грызть зубами конец поясной
ленты?  И почему так нелепо великое перемешивается со смешным?..  Почему он,
царь  двух  царств,  вырабатывающий  план  войны  с  шахом  Аббасом,  должен
подносить ей розы и умолять не портить зубы и грызть лучше лепестки?..
     А что было,  когда Зураб прислал в Кутаиси двух доверенных арагвинцев с
подарками!   Дареджан  ножкой,   обутой  в  атласную  сандалию,  вышвыривала
драгоценные украшения из своих покоев,  а он, царь, озираясь, как вор, вновь
их вносил.  Прислужницы торопливо прятали их в  сундуки,  а Дареджан нежными
ручками, подобными лилиям, переворачивала тяжелые сундуки, раскидывая золото
и камни.  И царица Натиа ползала на животе,  достойном сравнения с луной,  и
лихорадочно запихивала ценности в маленький бархатный хурджини. А он, устав,
как не уставал от жарких схваток у стен Упадари, поспешно дочитывал послание
Зураба.
     Арагвский  владетель  клялся  в   преданности  и  верности  ему,   царю
Теймуразу.  Он вовремя подоспеет на помощь.  Теперь приходится вести большую
игру,  ибо  опасается,  что Хосро-мирза нападет и  разорит Ананури.  Везде у
мирзы лазутчики;  горцы как в клещах. Лучше царю с семьей и двором переждать
в  Имерети.  Саакадзе ослабевает сам,  но и персов немало уложил,  -  и то и
другое необходимо.
     "Необходимо для  кого?"  -  усмехнулся  Чолокашвили.  И  злорадствовала
царица Натиа.  И не правы ли они? Вот сколько месяцев минуло, а Зураб больше
ни одного гонца не прислал...
     И  в одно из солнечных утр,  когда он,  Теймураз,  размышлял,  почему в
Русии ни один царь не пишет шаири, прискакали посланцы от тушин. Выбирать не
приходилось.  Он  был  готов тут же  броситься к  коню,  но  все же  два дня
заставил тушин уговаривать себя. Обидно было, что царь Георгий и даже царица
Тамара  не  очень  настойчиво,   только  соблюдая  гостеприимство,  убеждали
остаться.  Но и он отомстил -  если не царю и царице, то наследнику наверно!
Никакие уговоры оставить семью венценосца не помогли,  и наследник Александр
словно ошпаренный дьявол, метался по дворцу. А Дареджан, подобно виноградной
лозе,  перегнувшись через балкон, источала из глаз соленые жемчужины. Но он,
царь и творец шаири,  был непоколебим:  "Мы возжелали вернуться на царство с
царицей и Нестан-Дареджан.  Владетель Арагвского княжества,  Зураб Эристави,
по  жене  соскучился".  И,  словно  не  замечая  ревнивого пламени в  глазах
Александра и гнева в глазах Дареджан, повелел спешно готовиться к отъезду.
     В пути,  пробираясь между Малой Лиахвой и Меджудой, тушины на расспросы
Чолокашвили и  других  князей открыто отвечали,  что  все  грузины-горцы  не
доверяют  Зурабу,  связанному  дружбой  с  персидскими  сардарами,  которые,
очевидно с согласия Зураба, закрыли их в горах. А они, горцы-грузины, всегда
верны своему слову.  И как тогда,  в светлый день возвращения царя Теймураза
из Гонио, поклялись Георгию Саакадзе и согласились признавать одного бога, а
царем одного Теймураза, так и теперь не отступили от священной клятвы. Пусть
царь Теймураз возглавит их в борьбе со своими врагами и врагами царства.
     Нет,  не казался ему,  Теймуразу,  тяжелым обратный путь в  кахетинские
горы.  А радостные встречи с горцами в аулах и поселениях вселяли надежду на
победу.
     Князья вошли тихо  -  Чолокашвили,  Джандиери,  Чавчавадзе и  Вачнадзе.
Стараясь не звенеть оружием, опустились на скамью против царя.
     Сверкнув красноватыми зрачками, Теймураз сразу стал упрекать советников
в медлительности:  "В чем,  наконец,  задержка?! Почему не вынуждаете горцев
приступить к войне?!"
     Придав  лицу  выражение почтительности,  Чолокашвили спокойно объяснил,
что горцев нельзя упрекать в  нерадении.  Они сами рвутся в  бой -  кони все
перекованы, оружие отточено, колчаны полны стрел, в перекидных сумках запас,
- но еще не вернулись последние разведчики,  и потому ангелы гор не зажигают
на вершинах сигнальные огни.
     Теймураз раздраженно хрустнул пальцами и язвительно протянул,  что если
ангелам гор  вздумается еще  год держать кремни под свернутыми крыльями,  то
уже никакие огни не распалят его десницу.
     Вачнадзе невольно остановил свой взор на  руке царя,  сжимающей гусиное
перо,  и напомнил,  что тушины не только год,  но даже месяц не могут ждать,
что  отары овец  до  сих  пор  в  горах и  не  могут спуститься на  пастбища
Алванского поля,  захваченного Исмаил-ханом,  а  для  тушин  Алванское  поле
равноценно жизни.
     Счел   нужным   и   Джандиери  осторожно  сообщить   царю   о   добытых
разведчиками-тушинами  сведениях о  Зурабе  Арагвском,  который,  если  этим
сведениям  верить,  собирается объявить  себя  царем  Хевсурети,  Пшавети  и
Мтиулети,  в чем ему потворствуют Хосро-мирза,  Иса-хан и даже князь Шадиман
Бараташвили.
     Теймураз так  растерянно оглядывал князей,  словно перед ним  предстали
послы незнакомой ему страны. Затем он разразился таким возмущением, что если
бы оно имело вес,  то пришлось бы грузить целый караван.  И  успокоился лишь
тогда,  когда князь Джандиери поторопился заявить,  что горцы и не помышляют
изменить царю Теймуразу,  -  наоборот, они рассчитывают, что царь защитит их
от посягательства ненавистного им арагвского владетеля. Они готовы удвоить и
утроить добровольную дань  скотом и  шерстью,  дабы  царь  после  победы мог
восстановить Кахети.  Но они надеются, что Алванское поле опять будет отдано
им всецело под пастбище.
     - Видишь,   светлый  царь,  -  приободрился  Чавчавадзе,  -  не  совсем
бескорыстно стали под твое знамя тушины: Кахети им как горящий очаг нужна. А
без Алванского поля им  не богатеть.  Хевсуры же,  пшавы и  мтиульцы ждут от
богоравного Теймураза грозного запрета накладывать хищническую длань  на  их
горы,  леса и  воду.  Значит,  сомневаться не приходится,  горцы с  такой же
охотой обрушатся вниз на персов, с какой отшельник поднимается на вершины за
святой благодатью.
     Теймураз встрепенулся, потом величаво откинулся. Да, если не он, то кто
же защитит горцев?! Да, горцы - верная его опора, древний столп Кахетинского
царства. Пусть грядет победа! И пусть с непокорных высот хлынет на Алванское
поле золотое руно тушин!
     Хотел  еще  что-то  поэтичное выразить  Теймураз,  но  вошел  начальник
телохранителей и,  преклонив колено,  просил  у  царя  оказать  милость двум
арагвинцам,  приезжавшим с подарками князя Зураба в Кутаиси,  и допустить их
предстать пред его светлым челом.
     - Что?!  -  вскипел  Теймураз,  наливаясь  кровью.  -  Опять  подарки?!
Браслеты?!   Запястья?!   Здесь  не  Кутаиси!   Куда  будет  их  вышвыривать
Нестан-Дареджан? В пропасть?!
     А узнав,  что арагвинцы пробирались через неведомые кручи и не привезли
даже грамоты, Теймураз еще сильнее вскипел:
     - Что?!  Как осмелился дерзкий прислать гонцов,  не  снабдив их знаками
восхищения своим  царем?!  И  как  посмел  не  оказать  внимания  прекрасной
Нестан-Дареджан,  которая в своем великодушии снизошла до фамилии Эристави?!
Или горный медведь забыл, кто вознес "Похвалу Нестан-Дареджан"?! Стихотворец
Теймураз Первый вознес!
     Вачнадзе решил схватить за уздцы Пегаса,  на которого вскочил Теймураз,
и со всей поспешностью ввел к царю арагвинцев.
     Теймураз сурово взглянул на гонцов... он снова был только царь.
     Ананурские азнауры вели  себя странно.  Пустились в  подробные описания
неудовольствия  Исмаил-хана,   которому   доставили   из   Тбилиси   грамоту
Хосро-мирзы,  действиями как  самого  мирзы,  так  и  Иса-хана,  требовавших
переслать в  Картли пять  тысяч сарбазов.  И  неожиданно спросили:  много ли
войск у царя, не считая кахетинских дружин?
     Теймураз насторожился.  Может,  Зураб  обманывает,  что  ради  большого
замысла рискнул притвориться предавшимся шаху Аббасу?  Вероятно,  не столько
притворился,  сколько предался, а лазутчиков прислал в расчете захватить без
риска царя Кахети и получить от шаха в награду горский трон. Или еще хуже...
- Теймураз даже  вздрогнул,  -  не  в  сговоре  ли  он  с  Саакадзе?!  И  не
злоумыслили ли они вдвоем разделаться с  царем Теймуразом?!  И  тогда "барс"
вскочит на трон Багратиони, а медведь на трон горского царства!..
     Дикие мысли обуяли Теймураза.  И  он окончательно дал себе слово,  что,
разделавшись  с   персами,   обагрит  свой  меч   кровью  единомышленника...
Единомышленника?..  Теймураз  сам  испугался своих  мыслей.  Он  вдруг  ясно
осознал,   что  у  него  и  у  Георгия  Саакадзе  одни  помыслы...  Какие?..
Единовластие?  Но...  Саакадзе оно  выгодно -  для  азнауров,  для  купцов и
амкаров,  для глехи, а Теймуразу - для себя!.. Возврат захваченных турками и
персами грузинских земель?.. Но Саакадзе это выгодно для возвышения азнауров
и  для обогащения городов и  деревень,  а царю Теймуразу -  для обогащения и
укрепления  царской   власти...   Саакадзе   замыслил  расширение  торговли,
пошлинами с  которой  будет  пополняться казна  царства,  -  значит,  станут
обогащаться  купцы  и  амкары,  -  покровительствовать зодчеству,  расширять
города и прокладывать дороги. Да благословит бог! Он, царь Теймураз, об этом
не спорит!  Но "сундук щедрот" должен храниться у  его изголовья,  богатство
ему  самому нужно!  Ему надоело скитаться с  глиняным кувшином и  залатанным
хурджини!  Георгий  Саакадзе  стремится к  возрождению сильного  грузинского
царства "от Никопсы до  Дербента",  но с  тем,  чтобы вокруг трона назойливо
толпились чохи и чувяки.  Он,  царь Теймураз, тоже желает раздвинуть границы
своего  удела  "от  Никопсы до  Дербента",  но  с  тем,  чтобы  вокруг трона
объединилось покорное царю княжеское сословие, долженствующее придать царю -
силу,  царству -  блеск! Кто из смертных дерзает покушаться на установленный
богом порядок?..  Георгий Саакадзе?..  Да,  у  обоих -  у царя и у Моурави -
помыслы одни,  но... но цели разные. И дерзкий будет раздавлен под обломками
шаткой башни, которую он воздвигал всю жизнь...

     На другой день царь отпустил арагвинцев. Он хитро притворился, что ни в
чем не подозревает Зураба, а насчет войска сказал правду, он сам в догадках,
ибо горцы не  ведут точного счета,  а  кахетинские князья тоже не  присылают
сведений о дружинах,  ожидая,  когда он, Теймураз, спустится с гор. И тут же
не  преминул язвительно добавить,  что подарки зятю не шлет из-за бедности -
сам у тушин гостит. По той же причине не одаривает посланцев князя Зураба.
     Недовольные  покинули  арагвинцы  Паранга.  Вдобавок  хевсуры  сумрачно
косились на их короткие хевсурские бурки,  а  тушины,  вооруженные до горла,
под видом почетной стражи провожали их  по  тропе Баубан-билик до последнего
поворота.
     Что  сказать князю  Зурабу?  Он  приказал точно узнать,  сколько войска
собрали горцы,  особенно хевсуры и пшавы. Ведь он недаром слукавил, будто не
заметил их ухода из Хевсурети и Пшавети.
     И  еще князь приказал склонить колено перед Нестан-Дареджан и в горячих
словах  передать поклонение Зураба  Эристави.  Но,  несмотря на  настойчивую
просьбу,  дочь царя даже не вышла к ним и за два дня их пребывания в ауле не
изволила подойти хотя бы к  узкому окну.  И самого главного не выведали они:
когда царь спустится с  горцами в Кахети.  Хорошо еще,  что удалось обмануть
царя,  будто они уже были у Исмаил-хана, иначе бы повелел положить перед ним
послание...

     Еще угрюмее стали арагвинцы,  покинув Телави.  По их мнению, Исмаил-хан
попросту высмеял просьбу о  переброске пяти тысяч сарбазов в  Картли.  Жизнь
Хосро-мирзы  и  Иса-хана  ему,  Исмаилу,  дороже  каравана алмазов.  А  если
рыскающие по  всей  Кахети неуловимые тушины пронюхают об  ослаблении войска
Исмаил-хана,  то,  да  будет  свидетелем святой Хуссейн,  -  царь  Теймураз,
окрыленный тушинами,  как коршун слетит на Телави.  И кому не известно,  что
вселенная во власти аллаха!  А  вдруг пожелает он указать Исмаил-хану дорогу
на Иран?  Тогда хотел бы он, хан, знать, по какой бархатной дороге последуют
за ним гонимые Непобедимым Иса-хан и Хосро-мирза?  О аллах,  почему нигде не
сказано,  что делать с царями,  подобными Симону?!  Разве картлийские князья
похожи на кахетинских?  Кахетинские уже подстрижены,  как хороший персидский
ковер, а картлийские все еще похожи на груду лохматой шерсти. Потому сардары
в  Тбилиси не могут использовать даже серную воду,  а  у него,  Исмаила,  не
только минбаши,  юзбаши и онбаши, но и сарбазы растолстели от еды, а их тюки
- от  богатства.  Его  же  личные кисеты,  ларцы  и  амбары наполнены такими
сокровищами, что он в молитве вопросил аллаха, откуда они взялись, ибо после
веселой прогулки шах-ин-шаха Кахети уподобилась пустыне.
     Тут арагвинцам захотелось всадить в  Исмаил-хана по два кинжала.  Но из
преданности князю  Зурабу они,  затаив возмущение,  пустились на  хитрость и
бесстрастно сообщили  о  намерении храброго  Хосро-мирзы,  в  случае  отказа
Исмаил-хана,  прислать в Кахети десять тысяч сарбазов,  с тем,  чтобы лишить
его даже личной охраны. Оробевший Исмаил-хан тут же согласился не раздражать
отказом тбилисских затворников,  но потребовал присылки опытных проводников,
дабы они могли провести в  сохранности его тысячи на приличном расстоянии от
когтей хищников.
     Надо было много лет воевать под знаменем Великого Моурави,  чтобы знать
такие тропы из Кахети в Картли,  где и зверь не пробежит и орел не пролетит,
а  только  одинокий гонец,  с  посланием,  зашитым в  чоху,  может  рискнуть
пробраться. По такой тропе возвращались сейчас в Картли арагвинцы.

     Меч лежал посередине каменного плато. Его касались то солнечные стрелы,
то  лунные клинки,  то  холодил его ветер,  то  раскалял полуденный жар.  Но
ничего не ощущали десять старцев, безмолвно сидевших вокруг меча.
     Не  раз казалось,  что их  созерцанию наступает конец.  Но  тут один из
хевсуров  находил  едва  заметную  царапину и  доказывал,  что  сделана  она
семьдесят лун назад хевсуром Миндия из Шатиля в  знак победы над кистинцами.
И  снова десять старцев погружались в  созерцание.  Но  тут  поднимал голову
кто-нибудь  из  тушин,  указывал  на  едва  заметную насечку  на  рукоятке и
напоминал,  что  сто  двадцать лун  назад -  о  чем сохранилась песня -  она
сделана тушином Мети из Ваббы, в знак победы над шамхальцами. И снова десять
старцев  погружались в  изучение  меча,  то  проверяя  отвес,  то  испытывая
закалку, то приближая к глазам, то отдаляя.
     Десять старцев даже не обратили внимания на возвращение из Бенари Гулиа
и хелхоя. Будто не кони прошли мимо них, а прозрачные видения.
     Но Анта Девдрис и старейшие сосредоточенно выслушали посланцев. Георгий
Саакадзе сказал:  "Скоро пришлю ответ".  И  вот Анта Девдрис приказал день и
ночь стеречь тропу, дабы почетно встретить посланника Моурави.

     Один за другим гасли в нишах ночные светильники.  Бледная полоска света
настойчиво проникала в  узкое окно,  как бы  маня взбежать по  ней навстречу
расцветающему утру.
     Нестан-Дареджан улыбнулась, с наслаждением потянулась на мягкой постели
и  розовеющей  из-под  кисеи  рукой  взяла  с  трехногого столика  крошечное
евангелие.  Там, между строками молитвы, она снова прочла данную ею царевичу
Александру  клятву  верности.   Перевернув  страничку,  она  с  еще  большим
удовольствием прочла  клятву верности,  данную ей  имеретинским наследником.
Теплая волна прилила к ее щекам,  и она нежно прикоснулась губами к крестику
на переплете. Вдруг она прислушалась и проворно юркнула под шелковое одеяло,
- голос  отца  потрясал стены.  А  ей  так  не  хотелось нарушать очарование
мягкого утра.  И что стоит стихотворцу,  тем более венценосному, в колчане у
которого столько ярких созвучий и метких слов,  уединиться и в торжественной
тишине начертать оду прославления царевича Александра Имеретинского!
     Именно в  этот самый миг  Теймураз кричал,  что  его насильно вытянули,
неизвестно для чего, из Имерети. Уж не забыли ли тушины, кем ниспослан он им
в  цари?!  Отцом небесным!  И  долг царя -  повелевать!  А  долг подданных -
подчиняться! И с богом да пойдут на врага тушины, хевсуры, пшавы и мтиульцы!
     Князья  хранили  упорное молчание.  Но  хевис-тави  встал,  прикоснулся
правой рукой к нагруднику, обшитому бусами, и низко поклонился:
     - Мы преклоняем голову пред твоим престолом!  Ты - царь, ты и все! Но в
Тушети   собраны  лучшие   воины,   отважные  витязи,   опытные  хевис-цихе,
бесстрашные богатыри,  меч и  сердце гор,  они или побеждают,  или совсем не
возвращаются.  И если действовать опрометчиво, можно обезлюдить наши общины.
Я сказал от сердца и от ума.
     Поднялся Анта  Девдрис.  Седые брови его  сдвинулись,  он  с  укоризной
взглянул на упорно безмолвствующего Чолокашвили и озабоченно проговорил:
     - Да  хранит  тебя  богом  прославленный и  победоносный святой Георгий
Лашарский! Я за тушин клянусь всеми горными и долинными духами и так говорю:
мы сами тяготимся ожиданием, но вестник войны близок, и тогда...
     - Не  тогда,  а  сейчас!  Не  оспаривайте истины!  Или через два дня вы
пойдете за мной, или я откажусь от вас!
     Джандиери  болезненно  поморщился.   В   башне  долго  молчали.   Горцы
неподвижно ожидали слова Анта Девдрис. Наконец он поднялся:
     - Печалит сердце твой гнев.  Никогда мы  не допустим,  чтобы ты оставил
нас.  Мы  признаем одного бога,  а  царем  Теймураза!  И  мы  передадим твое
повеление старейшим. Завтра утром мы принесем тебе ответ...

     А  ночью,  облитые  потоком  лунного  света,  четыре  всадника неслышно
приблизились к Баубан-билик.  Им дали возможность въехать на первую площадку
и тут решительно схватили коней за уздцы.
     - Тише! - шепнул передовой всадник. - От Георгия Саакадзе!
     Легкий крик совы, и, казалось, весь лес ожил, - но спустились лишь пять
тушин.
     Приглушенные переговоры  -  и  всадники,  поднявшись  на  предпоследнюю
площадку,   спешились.   Здесь  уже  ждали  их  Анта  Девдрис  и  хевсурский
хевис-тави. На просьбу войти в Паранга и принять гостеприимство самый рослый
всадник сбросил башлык.
     Анта Девдрис и хевис-тави невольно отступили к сакле.
     - Георгий!
     - Моурави!
     - Марш ихвало!
     - Победа!
     - Мар