нтарь.
     - Думаю, так амкарам не пройдет, царь захочет перед Исмаил-ханом показать свою преданность шаху Аббасу.
     - Это мирские дела. Конечно, должен наказать, - протянул Трифилий. "Церкви выгоден каждый промах Баграта, - думал настоятель, - а наказывать одного за вину двоих - глупый и опасный шаг".
     - Я Симону сегодня об этом говорил, - понимающе сказал Шадиман, - думаю, царь монеты и товары в наказание потребует. Еще не скоро успокоятся амкары.
     - Персы тоже. Говорят, два турецких каравана обратно повернули. Один караван нагружен был лучшей хной. Если так пойдет, некоторым нечем будет красить ус и пучок тархуна на голове.
     - И женщинам неудобно. Некоторые черный цвет ради красоты на красный меняют, другие седину в хне прячут, тем более, кто путешествовать собирается.
     - Тебе, князь, лучше известно, кто и зачем красит волосы. Замок знаешь, как свое лимонное дерево.
     - Нет, отец, думал, что знаю, а сейчас, по вине предателей, совсем запутался.
     - О каких предателях говоришь, Шадиман?
     - О тех, которые греются в лучах иранского солнца.
     - А кого они предали?
     - Э, отец Трифилий, ты слишком умен для такого вопроса. Кому обязан Луарсаб своей гибелью?
     - Тебе.
     - Что?! Не ослышался ли я?!
     - Нет, не ослышался. Не тот предатель, кто открыто борьбу ведет, а тот, кто на опасную игру толкает.
     - Значит, оправдываешь Саакадзе?
     - Я осуждаю тебя. Надо было сговориться. Ты умнее всех князей, а как дело повел?
     - Сговориться князьям с плебеями?! Ты шутишь, отец Трифилий!..
     - А теперь с кем думаешь сговариваться?! С Багратом? Не сумеешь! С князьями? Им некогда: головы бреют. Как ты, Шадиман, не заметил нового времени! "Плебеи"! Разве ты мог весну остановить? Поток буйной крови княжеским цаги хотел преградить. Откуда такая слепота, Шадиман?
     - Значит, следовало под плебейские цаги бросить княжеские знамена?!
     - Зачем? Разве умнее нельзя было действовать? Разве все азнауры на Саакадзе похожи? Небольшие уступки многих бы успокоили.
     - Успокоились бы, пока не привыкли, а потом снова начали бы требовать.
     - А вы еще что-нибудь дали бы...
     - Зачем же князьям свое терять?
     - В таком деле без потерь нельзя. Лучше дерево потерять, чем весь лес.
     - Но, отец, княжеские леса тысячелетиями славятся, не так легко вырубить. Потом - какая выгода церкви поддерживать азнауров? Разве монастыри чем-нибудь от княжеских замков отличаются?
     - Отличаются.
     - Чем?
     - Умом. Мы с азнаурами никогда борьбы не вели.
     - Открыто не вели. Нас сейчас никто, отец, не слышит. Замыслы азнауров так же вредны церкви, как и князьям.
     - Знаем, поэтому никогда не вступали в борьбу с азнаурами. Незаметно обезоруживали. Так собираемся и дальше действовать. Даже поможем, когда помощь на пользу церкви пойдет. Не ожидая вопля азнауров, вам самим надо было кричать перед царем: "У азнауров земли мало, надо войной идти на соседей, надо азнаурское хозяйство расширять". Если бы вас царь послушал, азнауры за землю полезли бы в драку хоть с сатаной. Победили - их счастье, а князьям слава, погибли - князья тоже ничего бы не потеряли.
     - Разве об одной земле шел разговор? Плебеи властвовать хотели.
     - Тоже не опасно. Князья первые должны были кричать: "Почему царь в конюшне держит азнауров? Пусть азнауры тоже дела царства решают". Если бы царь вас послушал и учредил карави, купцы и амкары всполошились бы, тоже захотели бы сунуть свой нос в дела царства. Тогда царь спустил бы азнауров успокоить купцов. Купцов бы успокоили и сами тоже успокоились, а князья в стороне. Опять ничего не потеряли бы.
     - Нет, отец, ты плохо знаешь азнауров. Мы - или они. Вместе нам в царстве тесно. Я на голове у себя тархун не выращиваю, потому головной болью не страдаю.
     - Жаль... Близорукость не меньшая болезнь, а главное, неизлечима. Что же, дальше бороться будешь?
     - Да.
     - С кем?
     - С Георгием Саакадзе.
     - Он в Иране.
     - Скоро приедет, такой не успокоится.
     - Значит, с Багратом сговориться думаешь?
     - Нет, с Симоном.
     Трифилий посмотрел на блеснувшие зубы Шадимана.
     - Луарсаба совсем забыл?
     - Бесполезно помнить, отец, Луарсаб - вчерашний день Грузии.
     - Это ты его уговорил прибыть к шаху?
     - Я. Не все ли равно, какое имя носит царь Картли? Луарсаб, Симон или Мамия? Важно, чтобы был царь. Лучше пусть один погибнет, чем вся Картли лежала бы в обломках. Когда-то царь Димитрий Самопожертвователь добровольно отдал монголам свою голову за клятву не опустошать Грузию. Монголы отрубили голову Димитрию и, не тронув страну, ушли. А церковь сделала Димитрия святым. Разве не завидная участь? Луарсаб именно такой царь. Он должен был погибнуть.
     - Церковь и Луарсаба может святым мучеником сделать. Но рано трон уступил. Теймураз умнее.
     - Умнее? Пока закончит борьбу с шахом, в Кахети даже камня не останется. Над каким царством будет царствовать?
     - Найдется.
     Шадиман вздрогнул. Пораженный внезапной мыслью, он помолчал. Шумно отодвинул чашу, перегнулся к Трифилию:
     - Значит, если не Луарсаб?..
     - Время позднее, мне пора, завтра синклит у католикоса. Ожидаем приезда Даниила, архиепископа Самтаврского, Агафона, митрополита Руисского, Филиппа, архиепископа Алавердского. Дела церкви надо решать.
     - Может, царские тоже? Ты, отец, только что меня просвещал. Так вот, если церковь поддержит Симона, Симон будет поддерживать церковь, особенно Кватахевский монастырь. Это тебе обещает Шадиман.
     - Церковь Симона не поддержит. Это тебе обещает Трифилий.
     - Так, значит, об этом пришел сообщить царице Мариам?
     - Хорошо, напомнил, Шадиман. Я выполнял просьбу Мухран-батони. У него внук родился. Давно, оказывается, сговорились с царицей, - если родится двенадцатый внук, Мариам непременно крестить приедет. Правда, положение царицы с тех пор изменилось, но старый князь суеверный, боится, - если откажется от своего слова, внук умрет.
     - Боюсь, умрет внук, не отпустит царицу Баграт, вернее, Гульшари.
     - Если господь бог лишит их разума, Мухран-батони непременно отомстит за оскорбление. Тем более, на днях от шаха подарки получил. Старого князя бережет Саакадзе, тесной дружбой связан с Мирваном. Тебя, князь, прошу сообщить это Баграту. Думаю, не больше месяца царица в Самухрано погостит, из-за этого не стоит затевать войну.
     Трифилий давно ушел, а Шадиману все еще слышится шуршание шелковой рясы. Словно лисица повалялась на ковре. Шадиман брезгливо отодвинул недопитую чашу настоятеля.
     Он глубоко задумался: что-то произошло! Разве надо беспокоиться о неподходящем царе на картлийском троне? Сегодня на шах-тахте сидит, завтра на тахте может лежать. На другое не следует закрывать глаза - с князьями неблагополучно! Как будто бы ничего не изменилось, но... Так бывает с кувшином: будто цел, не заметен изъян, а где-то совсем маленькая, невидная трещина, и медленно уходит вино. Неужели раскачались четыре столба княжеского шатра удовольствий? Все князья друг против друга щит подняли: Андукапар упоен миражем, не замечая, что его власть на песке стоит: Цицишвили, Джавахишвили, Амилахвари и лучшие княжеские фамилии подрубают дерево своего благополучия. Не понимают - теперь важнее всего объединение. Все расползлось, как плохо сшитое платье. Князья заперлись в замках. Мухран-батони с собаками возится, Ксанский Эристави тешится конями. Почему? Может, потому, что нет головы, нет Шадимана? Кто сказал, что нет Шадимана?! Баграт Седьмой? Нет, Баграт, ты ошибся, не тебе, бычачьему пузырю, сломить Шадимана. Нет, Георгий Саакадзе, не тебе уничтожить власть князей. Нет, лицемерный монах, не тебе учить везира Картли. Борьба не погасла. Только временно пепел закрыл пламя... Мухран-батони надо привлечь... Верен Луарсабу? А я разве против Луарсаба? Эристави Ксанского надо проведать. Ненавидит Баграта? А я что, влюблен в него? Должны князья понять - не только о себе надо думать, но раньше о княжеском сословии. Для потомства сохраним блеск знамен. Кувшин чуть-чуть треснул, можно золотом спаять, можно панцирь одеть. Что? Сколько ни чини, все равно целым не станет? Целым не станет, но предотвратить многое можно: пока вино вытечет, века пройдут...
     В дверь осторожно постучали.
     Лишь только Трифилий оставил Метехи, Гульшари послала за Шадиманом. От любопытства она тряслась, словно в лихорадке. Она порывалась сама пойти к Мариам, но опасалась насмешек придворных. А вызвать к себе Мариам не рискнула: вдруг сова защиту нашла и не придет.
     Шадиман подошел к лимонному дереву и стал выискивать сухие листочки. "Сказать правду? Предупредить войну, или выгодна война князей с Багратом? Какая выгода? Если сейчас Баграт умрет, Симона могут уничтожить, пока шах не утвердит его наследником. Нет, Теймураз мне не нужен".
     Шадиман сказал Гульшари только о двенадцатом внуке. Два дня обсуждали, спорили. Гульшари даже охрипла и между криком и смехом полоскала горло розовой водой.
     Наконец Баграт нехотя согласился, но неожиданно запротестовал Нугзар. Он чувствовал в нежности собачника к Мариам другую причину, и завидуя твердости Мухран-батони перед мусульманами, желал с ним столкновения.
     Баграт обрадовался поддержке и заявил Мариам, что ее отъезд зависит от Нугзара, эта настойчивость еще больше утвердила его подозрение.
     Нари сообщила Трифилию о вмешательстве Нугзара. Трифилий просил передать; в обещанный день царица покинет Метехи.

***

     Трифилий приехал к Мухран-батони в разгар приготовления к крестинам двенадцатого внука. Трифилий заперся со старым князем, и до полуночи говорили о судьбе Луарсаба.
     Наутро князь объявил, что крестины придется отложить до приезда царицы Мариам. Хотя никто из семьи не помнил обещания Мариам, но раз старый князь сказал, кто посмел бы оспаривать?!
     Затем Трифилий отправился в Ананури.
     Русудан оживилась. Она узнает о своих сыновьях - Автандиле и Бежане. Друг приехал вовремя, от Георгия прискакал гонец. Шах все еще медлит отпустить Георгия, несмотря на ожидающуюся войну о Теймуразом. Не отпускает и Паата, ссылаясь на дружбу с ним Сефи-мирзы. Георгий вновь ведет войска против турок, и Паата с ним. Сефи-мирза немного отвыкнет, тогда он, шах, отпустит Паата в Картли.
     Внимательно слушал Трифилий вести из Исфахана, даже те, которые знал: о месте, где находится Тэкле, о встрече с ней Папуна. Но о тайном приезде Папуна в Кватахевский монастырь Русудан не знала, а настоятель ей ничего не сказал. Также умолчал о мольбе Тэкле помочь Луарсабу.
     Настоятель заинтересовался рассказом деда Димитрия, третий день гостившего в Ананури. Дед приехал накануне прибытия гонца из Исфахана. Дед знал подробности побоища на майдане, знал от Бежана историю пятого седла.
     Трифилий внушил Русудан, что кизилбаши, покупатель седла, конечно, подослан Исмаил-ханом, что персы хотят разорить амкаров и населить майдан только мусульманами. А царь Баграт, воистину сатаной данный, собирается отобрать последний скарб у бедных амкаров.
     Русудан возмутилась: да, она напишет обо всем в Исфахан. Пусть Георгий откроет шаху вредные для Ирана действия Баграта.
     Трифилий похвалил намерения Русудан - ведь глупость Баграта может принести немало бед Картли. И Трифилий кстати рассказал о крестинах. Конечно, старый князь не стерпит оскорбления.
     Заволновалась Русудан. У Георгия большие надежды на Мухран-батони. А если старый князь пойдет войной на Тбилиси, Нугзар должен будет выступать против Самухрано. Исмаил-хан тоже поможет разгромить князя. Нет, этого допустить нельзя.
     Трифилий наблюдал за Русудан. Он сделал вид, что всполошился, осенил себя крестом: царь небесный, избави нас от лукавого! Он не знал о возможности таких последствий. Надо всеми мерами предотвратить несчастье.
     - Отец, я давно забыла вражду к Мариам, хотя она всю жизнь приносит мне неприятности... Почему живет в таком унижении? Разве не почетнее уйти в монастырь? Ни Баграт, ни пустая тыква, Гульшари, не посмели бы препятствовать такому желанию.
     - Грешный мир был бы светлее рая, если б все женщины походили на княгиню Русудан, - тихо сказал монах.
     Русудан протянула Трифилию крепкую руку. Он чуть дрогнувшими пальцами пожал ее и приложился к прохладной ладони лбом.
     Ответила Русудан легким пожатием. Она знала о тонком чувстве к ней Трифилия и умела поддерживать теплящуюся искорку, которую не следует раздувать, но и не следует давать потухнуть. "Что за дружба без капельки любви", - думала Русудан, а настоящую дружбу она умела ценить. Недаром доверила Трифилию сыновей. Она знала: даже все войско шаха Аббаса бессильно отыскать ее детей, живущих в спокойном довольствии под охраной отца Трифилия. Они будут скрываться у настоятеля до возвращения Георгия, ее Георгия!
     Она знала об особой нежности Трифилия к Бежану, его крестнику, которому так много времени посвящает этот высокоодаренный монах. Русудан догадывалась, что сейчас и для Трифилия важно доставить Мариам к Мухран-батони. И она тотчас послала Нугзару настоятельную просьбу предотвратить междоусобицу: "Помни, отец, - закончила Русудан, - Георгий никогда не простит тебе такой ошибки".
     Через две недели Мухран-батони прислал за царицей Мариам пожилого князя, своего родственника, пышную свиту из азнауров и охрану в сто дружинников. На белом верблюде покачивалась позолоченная кибитка, куда с необыкновенной поспешностью взобралась Мариам, подталкиваемая Нари.
     Баграт, Гульшари и Андукапар с притворной любезностью провожали Мариам. Они просили не задерживаться более месяца: без нее так будет скучно в Метехи.
     "Боюсь, больше не придется сове веселить глупую фазанку", - подумал Шадиман и с печальным лицом протянул Мариам шкатулку из слоновой кости, на дне которой, переливаясь чешуей и рубинами, свернувшись, лежала змея.
     Шадиман, словно не замечая ярости в глазах Мариам, просил носить этот браслет, как память о верном князе.
     Нари свирепо задернула занавеску.
     Шадиман мысленно перекрестился: наконец-то он навсегда избавляется от этой женщины, надоедливой, как зубная боль.
     Ворота отворились. Верблюд величаво переступил порог. И Мариам навсегда покинула Метехи.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

     Джамбаз блестит, как черная эмаль. Седло, обитое золотом, точно впаяно в его могучую спину. Белые поводья, усеянные бирюзой и алмазами, ласкают упрямо выгнутую шею. На лбу алмазный обруч подхватил развевающиеся розовые страусовые перья. Джамбаз гордо переступает, звеня золотыми браслетами. Эти браслеты сарбазы добыли в гаремах пашей для Георгия Саакадзе. Джамбаз разделяет торжество своего господина. Это он, Джамбаз, вынес Георгия Саакадзе из горящего леса. Это он, вздыбившись, предотвратил удар ятагана торбаши. Это он отчаянным прыжком оставил позади янычар с кривыми ханжалами, устремленными на Георгия Саакадзе.
     И сейчас Джамбаз гордо несет Саакадзе. Джамбаз надменно встряхивает головой в ореоле розовых перьев. Он посматривает по сторонам улицы, где, словно одержимые, тысячи тысяч персиян, несмотря на удары, лезут вперед хоть одним глазом взглянуть на Саакадзе.
     Джамбаз одобрительно фыркает, мотает головой, точно приглашая исфаханцев не обращать внимания на плети феррашей.
     - Персияне, смотрите, смотрите на Непобедимого! Смотрите на Георгия Саакадзе! Это он до последнего сипахи разгромил проклятых османов, путающих видения пророка со своим вымыслом. Это он, Георгий Саакадзе, отнял у презренных турок лучшие земли и реки. Это за ним идет караван из трех тысяч верблюдов, нагруженных турецким богатством. Смотрите, правоверные, на Георгия Саакадзе! - кричит с высокого помоста шахский поэт, размахивая тонкой палочкой.
     - Смотрите, смотрите, правоверные, на грузин-сардаров. Шкуры барсов лежат на их плечах. Друзья непобедимого Саакадзе убили этих хищников в турецких дебрях, - кричит шахский звездочет, протягивая на шесте золотую звезду славы.
     - Смотрите, смотрите, исфаханцы! Сардаров-грузин окружают копьеносцы. Они высоко вздымают на пиках головы турецких пашей. Сардары-"барсы" везут их в подарок шах-ин-шаху. Вот на передней пике сморщилась голова ереванского сераскера, ей вредно исфаханское солнце! - кричит шахский философ, придерживая широкую абу.
     - Правоверные, к Давлет-ханэ! К Давлет-ханэ! Там на золотой шах-тахте восседает "средоточие вселенной", засыпанный лотосами. "Лев Ирана" ждет своего эмир-низама - Георгия Саакадзе. "Лев Ирана" вручит Непобедимому звание "Копье Ирана". Шах-ин-шах дарует недельный пир в честь Георгия Саакадзе!

***

     Даутбек приложил мокрый платок ко лбу. Он приподнялся, но голова свалилась обратно на мутаку.
     Так он лежал долго, стараясь собрать свои мысли. "Нет, это трудно, черт с ними, с мыслями! Одно помню, вчера закончился недельный пир у шаха.
     Кто теперь Георгий? "Барс"? Нет, "Копье Ирана". В вино опиум подмешали, иначе почему болит голова? Георгий пошел на последнее средство, и теперь шах должен отпустить его с войском в Грузию на усмирение восставших кахетинцев. Разве пойти к "барсам"? Нет, наверное, все, как мутаки, на тахте лежат. Дато счастливый, ему Хорешани голову холодной водой обливает".
     Георгий в своей грузинской комнате обдумывал дальнейший ход. Он был трезв, как никогда. Два года игры с Турцией дали большой выигрыш. Все шло, как было намечено. Абу-Селим-эфенди привез шаху надменный ферман султана, а Георгию Саакадзе тайное послание везира.
     Как Саакадзе и рассчитывал, Осман-паша уклонился от обмена сыновьями и предложил в знак верности обмен оружием. Саакадзе снял со стены жертвенный меч из Непала и отослал везиру. На место меча он повесил привезенный молодым торбаши из Стамбула клинок с выбитым на рукоятке девизом: "Ереван - глаз Турции". Эта надпись намекала на встречу вблизи Еревана.
     Абу-Селим-эфенди приезжал несколько раз скрытно. Приезжали и другие торбаши. Виделись в далеких каве-ханэ, в камышовых зарослях, под мрачными сводами исфаханского моста, темной ночью у Даутбека, но только не в доме Саакадзе. Виделись. Спорили. Соглашались.
     По плану Саакадзе и везира Георгий должен был выступить с лучшим иранским войском к Новому Баязету и расположиться на юго-западной стороне озера Гокча...
     Турецкое войско, предводительствуемое ереванским сераскером, подойдет к Новому Баязету со стороны Кахты, Еревана и Давалу. Одновременный охват с трех сторон лишит иранцев возможности развернуться и преградит пути к отступлению. По знаку Саакадзе - зажженному факелу на древке зеленого знамени - сераскер стремительным ударом опрокинет иранцев и уничтожит на берегах гокчинских. Георгий Саакадзе с "барсами" и уцелевшими мазандеранцами, якобы отступая к Ирану, будет снимать в персидских крепостях гарнизоны, расчищая путь турецким силам. Так Георгием Саакадзе должны быть очищены Аг-Ахмед, Баш-Норашен, Киврах, Кара-Аглар, Джагры.
     Мазандеранцев и отведенные гарнизоны Георгий Саакадзе расположит на подступах к Нахичеванскому ханству, где турки ночным окружением и боем нанесут окончательный удар иранскому войску.
     Отрезав хойскую дорогу и закрепившись на Карабахских высотах, сераскер захватит Нахичеванское ханство, богатое каменной солью, хлопком и рисом. Нахичеванское ханство обещано Георгию Саакадзе за неоценимую помощь Османскому государству.
     Из Нахичевани открывается путь на персидский Азербайджан, значит, путь к возврату турецких провинций восточного Кавказа.
     Уничтожив главные силы Ирана, Георгий Саакадзе и сераскер ударят на Баград, покорят Ирак, Луристан, Бахтияры, возьмут Исфахан и на шахской площади повесят шаха Аббаса.
     Этот план не раз обсуждал Георгий Саакадзе с шахом Аббасом, поэтому и... выступил, как наметил везир Осман-паша, с отборным иранским войском к озеру Гокча.
     Еще при первом приезде Абу-Селима-эфенди в Исфахан Али-Баиндур поспешил рассказать шаху о тайных встречах Саакадзе с турецким посланником.
     Шах усмехнулся:
     - Абу-Селим-эфенди из знатной фамилии, пусть встречаются, почему не встречаться?
     Али-Баиндур опе