олез в
карман за  кисетом,  где  у  него  уже  были приготовлены "на  откуп" медные
монетки.  Проводив  глазами  "ящериц",  бросившихся  к  лоткам,  торговавшим
сладостями,  Папуна  с  нежной  улыбкой вошел  в  церковь.  Он  задержался в
притворе,  следя,  как  перед  святынями  преклоняются Русудан,  Хорешани  и
Дареджан,  прибывшие в  церковь не в драгоценных украшениях,  а в прозрачных
белых покрывалах.
     В обновленной церкви еще не был восстановлен иконостас. Георгий опустил
в чашу абаз,  взял свечу, прикрепил к каменному престолу и зажег. Чаша щедро
наполнилась звонкими  монетами  ностевцев.  Особенно  не  скупились Пануш  и
Матарс, ибо считали чудом внезапно возникший бурый туман, благодаря которому
они  с  дружинниками смогли  незаметно  спуститься  по  Хевсурской  тропе  и
проскользнуть к Мцхетским горам под самыми красно-желтыми усами кизилбашей.
     Каменный  престол  озарился веселыми огоньками.  Началось богослужение.
Саакадзе благоговейно внимал молитвам; молилась вся семья, молились "барсы".
Бенарцы  спешили  вспомнить  чистоту  обряда,   во  всем  подражая  Моурави.
Священник  проникновенно благодарил  бога  за  благочестие,  ниспосланное на
Моурави.
     Едва выйдя из церкви,  Папуна принялся убеждать Матарса и  Пануша,  что
бог  на  Хевсурской тропе ни  при  чем,  ибо передоверил Арагви шестикрылому
серафиму,  которому как  раз в  этот час банщик тер не  шесть крыльев,  а...
скажем,  спину.  Иначе чем  объяснить,  что  серый демон,  булькая кальяном,
сквозь бурый дым, окутывавший горы, весело созерцал бешеный бег по скалистым
кручам верующих "барсов", а не правоверных шакалов?
     Возмущенная Дареджан умоляла Пануша и Матарса и в дальнейшем уповать на
всемогущего господа бога: без его воли и воробей не чирикнет.
     Неожиданно ее поддержал Гиви:  правда,  как бы серый демон ни старался,
как бы ни булькал своим кальяном, все равно ему без помощи бога не напустить
тумана на всю гору.
     Дато  быстро  передвинул папаху с  торчащей розой  с  правой стороны на
левую,  заслоняясь от  женщин.  В  этот момент все подошли к  замку.  Папуна
поспешил подхватить Георгия под руку, дабы показать ему убранные покои.
     Здесь  Русудан постаралась воспроизвести Носте,  даже  комнату наверху,
хоть и не круглую,  обставила она так,  как любил Георгий,  а комнату встреч
"барсов", где любили они спорить и веселиться, разукрасила коврами и оружием
по их вкусу. И вина, и еда были здесь, как в замке Носте.
     Растроганный  Георгий   поцеловал   край   ленты   Русудан,   разодетой
по-ностевски.  "Моя Русудан,  -  подумал Георгий,  -  и  в  лесу не даст мне
почувствовать,  что я больше не полководец и не Великий Моурави, а изгнанный
даже из  своего замка витязь Картли,  скитающийся по развалинам отечества...
Но  да  повернет судьба свое лицо ко мне,  да сопутствует мне удача.  Я  еще
найду способ вернуть отечеству свободу,  вернуть блеск и радость... Вернуть?
Без войска?  Но кто скажет, где мне взять войско?.. Какими средствами излечу
вечную  слепоту картлийских князей -  увы,  владеющих дружинами?  Есть  одно
лекарство:  меч в  сердце!  Но  разве сейчас время?  Нет,  я  продолжу путь,
начатый в Сурами.  Продолжу с народом,  сохой покоряющим землю, заставляющим
подыматься всходы,  добывающим хлеб  и  вино;  с  амкарами,  что  выковывают
оружие, вонзающееся в грудь врага. Надо еще раз плечом подтолкнуть век! Надо
воодушевить народ,  собрать всех до одного,  как стрелы в колчане!  Только в
сердце народа настоящая ненависть и  настоящая любовь...  Кто верит в народ,
тот  победит!.."  Саакадзе вздрогнул,  быстро  поднял голову:  рука  Русудан
опустилась на его плечо, и она села рядом.
     - Вчера, до твоего приезда, мой Георгий, у нас волнение было...
     - Волнение? Напал кто-нибудь?
     - Нет,  дорогой, кто посмеет? Арчил так укрепил замок, что подступиться
нельзя... И потом, ты знаешь...
     - Да, моя дорогая Русудан, благодаря обнаруженному мною тайному ходу из
подвала в  лес  я  взял  этот замок,  разрушенный врагами во  время Луарсаба
Первого...  Сейчас я спокоен.  В подземелье укрыты сундуки с одеждой, едой и
бурдючки с  вином.  А лес всегда даст тебе прибежище,  хотя,  надеюсь,  и не
дойдет до  этого.  Видно,  Шадиман сам  не  верит  в  прочность царствования
Симона, ибо замок в Носте до сих пор цел... Так что же случилось вчера?
     - Иорам ослушался Арчила и  самовольно ушел  с  башни,  где  должен был
стоять,  пока  трижды перевернутые песочные часы не  покажут срок.  Говорит,
пить захотел...
     - Ушел со сторожевого поста?!  Мой сын?!  Предательство и беспечность с
малого начинается... Как поступил Арчил?
     - Сурово. Изгнал Иорама из числа стражи и запретил ему подходить близко
к  стене,  отнял коня и шашку,  потом обругал приспешником Теймураза.  Иорам
хотел драться, но... без шашки какой поединок? Ко мне прибежал...
     - Ты не защитила?
     - Нет...   Целый  день  страдал  мальчик.  Папуна  хотел  вмешаться,  я
воспретила... Вечером Иорам, совсем желтый, за советом ко мне пришел...
     - Что ты, моя Русудан, посоветовала?
     - Выпросить у  Арчила  позволение искупить вину,  испытав на  серьезном
деле...  Долго Арчил и  слушать не хотел.  Папуна все же вмешался,  Хорешани
поручилась...  насилу уговорили... Сегодня всю ночь Иорам на восточной башне
простоит...  Если рассвет застанет его бодрым,  Арчил обещал вернуть шашку и
коня...

     - Молодец Арчил,  но  напрасно сразу простил.  Надо было вернуть только
шашку, а коня - если через месяц не будет вины...
     - И  через  год  не  будет,  мой  Георгий.  Очень испугался мальчик,  -
говорит, на всю жизнь запомнит обязанности стража.
     "Кажется,  разговор  развлек  Георгия",  -  подумала  Русудан  и  стала
рассказывать, как решила устроить дом на зиму...
     Потом,  тесно прижавшись друг  к  другу,  долго молчали.  О  чем  думал
Георгий?  Быть может,  о странной тишине,  внезапно оборвавшей стремительную
поступь жизни?  Или о том, что вот он - чужестранец в когда-то родной стране
и не знает, как быть дальше?
     "Нет, дума моя о большом, о страшном! Где Союз азнауров? Где ополченцы?
Возможно ли жить, если половина сердца оставлена там, по ту сторону рогатки?
Как воссоединить уже распавшееся?..  Во  имя чего всегда воевал -  знаю;  но
ради кого сейчас воюю -  самому не ясно.  Какому царю достанется моя победа,
если...  если  не  будет  поражения?  Не  задают  ли  себе  подобный  вопрос
ополченцы,  не  щадящие ни  своей жизни,  ни  последних сынов?  А  если меня
спросят, что отвечу им? Сражайтесь за Картли! Но испокон веков они сражались
за  Картли.  А  кто сейчас распоряжается царством?  Не  цари,  а  призраки в
коронах!  Так что же пожнут ополченцы на поле битвы?  Ярмо и цепь!  А я веду
ополченцев,  значит...  неужели обманываю народ?! Нет! Тысячу раз нет! Воюем
мы за обновленную Картли! За новое знамя, на котором будет начертано: царь и
народ.  О, скорей бы прервать невыносимую тишину! Она способна заглушить все
смелые замыслы!.."
     И, словно угадывая думы любимого, Русудан тихо сказала:
     - Тишина  -  предвестник бури,  не  бойся  ее,  мой  Георгий.  Куда  бы
злонамеренная судьба нас ни забросила,  мы останемся такими, какими созданы:
буйными и непокорными.  Никто не в силах лишить нас душевной гордости. Пусть
люди не увидят ни твоих сомнений, ни моей печали...
     Замок спал, только сторожевые башни бодрствовали. На одной из них стоял
навытяжку Иорам, положив стрелу на тетиву. Раза два ему даже показалось, что
кто-то  крадется к  башенке,  но,  вперив взгляд в  черную ночь,  он  скорее
угадал,  чем увидел: Арчил проверяет посты... Когда что-нибудь ждешь, оно не
торопится прийти. Ночь, черная, бесконечная, когда же тебя сменит день?
     Кажется,  чуть-чуть  побелело  небо.  Издали  прохладный ветерок  донес
несмелый призыв ночной птицы,  потом  -  перед  рассветом -  петушиный крик,
что-то чирикнуло на ветке.  Рядом, разделяя испытание с любимцем, недовольно
зевнул волкодав. Вдруг он понимающе взглянул на Иорама, вздохнул и уже хотел
положить голову на лапу,  но насторожил уши и ощерился. Напрягая слух, Иорам
уловил осторожный топот коня...  О  этот  сладкий звук подков!  Он  отраднее
сазандари,  отраднее веселого праздника.  Почему же  так  медлителен путник?
Может,  друг боится потревожить утренний сон?  Или  враг крадется к  спящему
замку?
     Иорам поспешно натянул тетиву и  притаился за стеной...  Из леса выехал
всадник в  легкой бурке.  Оглядываясь,  медленно приближался.  Вот он уже на
проезде у  замка,  вот подъехал к  воротам...  Но  нет,  он не спешился,  не
постучал, а, подняв голову, оглядел башенки и двинул коня вдоль стен.
     Не показываясь, Иорам, подражая голосу отца, грозно крикнул:
     - Кто такой? Придержи коня!
     - Свой, свой, батоно...
     - Свой,  а  почему крадешься?  Или неведомо тебе,  что гость стучится в
ворота, а не ползет, подобно змею, куда не следует?
     - Батоно, темно еще, не заметил ворота.
     - Вот пущу в твой глаз стрелу, сразу прозреешь!.. Слезай с коня! Стой!
     На свист Иорама прибежали дружинники.  Узнав о приезжем,  один бросился
будить Арчила.
     Нет,  не спал в эту темную ночь Арчил-"верный глаз": его мучила жалость
к  еще не окрепшему "барсенку",  -  не слишком ли сурово обошелся он с  ним?
Даже взрослому трудно простоять целую ночь...  Но  Моурави ничего не сказал,
хотя видно,  все знает. Не сказал, значит, одобряет... Сразу надо указать на
неверный поступок, иначе всю жизнь будет думать, что прав...
     Эту  мысль оборвал торопливый призыв.  Узнав,  что всадник один,  Арчил
велел приоткрыть ворота.  Раньше пропустили озадаченного всадника, потом его
коня, и сразу железные створы захлопнулись, тяжело упал крюк...
     Сквозь  предрассветную  муть  Арчил  разглядел  приезжего  и   внезапно
закашлялся,  чихнул,  что-то промычал и все же не расхохотался: "Вот борода!
Наверно,  сатана в  цвет своих рогов окрасил,  -  иначе откуда такое?!  Что?
Гость спешит?  Должен видеть госпожу Хорешани?  Послание от  князя Шадимана?
Приятную весть  услышал  начальник охраны  раньше  госпожи  Хорешани.  Жаль,
неудобно опережать пробуждение солнца,  и  гонцу следует сначала отдохнуть с
дороги,  отряхнуть с  одежды пыль,  а потом проситься в покои замка.  Или он
думает - у Моурави гонца в конюшне принимают?"
     Все  больше  томился  рыжебородый,   одна  мысль  теснилась  в  голове:
вырваться, вырваться скорей!
     Лишь после утренней еды лориец был допущен в покои замка... Он было уже
отчаялся:  может, послание не примут; почему так томят? Правда, вино хорошее
принесли, целого барашка, зажаренного на вертеле... Значит, не догадываются,
что из Лоре. Может, подарок вынудит жену Саакадзе предложить гонцу погостить
в  берлоге "барса"?  "Тогда,  как  ястреб,  все осмотрю,  а  пока,  как ежа,
запертым держат..."
     Но тут звякнула задвижка,  вошел Арчил с двумя дружинниками и пригласил
лорийца следовать за  ним...  Коридор,  поворот,  снова  темный свод,  потом
лестница, дверь и... лориец невольно отпрянул: перед ним стоял сам Моурави.
     - Вижу, гонец, смутил тебя Георгий Саакадзе?
     - Почему смутил? Очень хотел удостоиться тебя увидеть, батоно. Из Гурии
никогда не  отлучался.  Где мог встретить Великого Моурави?  Не  в  замке же
светлейшего Мамия Гуриели.  Там  вход закрыт для  простого купца.  А  теперь
счастье улыбнулось,  на такой случай даже подарок припас... Вели, батоно, из
хурджини достать кальян, завернутый в шелковую шаль...
     - Кто тебе сказал, что в кальяне нуждаюсь?..
     - Один купец сказал... Знаю, батоно, много у тебя драгоценных кальянов,
но купец говорил, этот понравился... только не успел ты купить, будто спешно
из Тбилиси ускакал...
     - Если правду говоришь - меня хотел повидать, назови купца.
     - Гурген,  батоно,  сын  старосты  тбилисского майдана...  Трудно  было
уговорить продать мне кальян... Гурген без спора согласился, но как раз черт
поставил на пороге лавки старосту...  кричать начал: "Мы для Саакадзе ничего
не  продаем,   мы,   подданные  светлого  царя  Симона,  не  хотим  радовать
отступника..." И еще много нехороших слов,  батоно,  о тебе говорил... пусть
ему  язык шакал отгрызет!..  Тут  я  догадался сказать:  для себя покупаю...
Заставил поклясться, потом продал...
     - А чем ты клялся, гонец?
     - Раньше себе потихоньку сказал: "Клянусь для виду", потом громко конем
поклялся...
     - Увы, гонец, твой конь час назад околел.
     Лориец страшно побледнел и некоторое время сидел, выпучив желтые глаза,
потом прошептал:
     - Конь... мой конь...
     - Видишь,  гонец,  как опасно быть клятвоотступником.  Хорошо, женой не
поклялся!..  Но  раз  ради  меня  согрешил,  я  вознагражу тебя лучшим конем
арабской крови...
     - Да ждет тебя,  батоно Моурави, удача на всех дорогах!.. - обрадовался
мнимый гуриец.  -  Ради тебя на  такое решился,  батоно...  Правда,  ты этот
кальян торговал?
     - Глупец!  -  вскрикнул вдруг Димитрий,  сидевший до сих пор в тени.  -
Полтора года помни: если Моурави что торгует - тут же покупает...
     - Постой,  Димитрий!  Правда, мне один кальян понравился, хотел послать
слугу, но забыл... Может, другой тебе продали, гонец?
     - Нет,  как можно, батоно! На что мне фаянс, да еще темный... - И вдруг
спохватился: - Вели, батоно, принести...
     Дато и Даутбек переглянулись.  У обоих мелькнула мысль: "Вардан прислал
весть".
     Эрасти поспешно вышел и вскоре вернулся с кальяном.
     Саакадзе бросил взгляд на кальян и с деланной радостью воскликнул:
     - Молодец,  как раз такой торговал!  - Взяв в руки кальян, он с детской
непосредственностью стал восхищаться им: - Э, гонец! Вижу, ты не все знаешь,
потому удивляешься:  из  этого  кальяна сам  Харун-ар-Рашид  курил...  Много
отдал?
     Пораженный открытием,  лориец тут же  утроил заплаченные им  за  кальян
деньги.
     - Видно,  в  Тбилиси и  впрямь плохая торговля,  если  тебе так  дешево
продали антик  из  "Тысячи и  одной  ночи"...  Но  я  не  воспользуюсь твоей
честностью и заплачу вдвойне...
     - Батоно... Моурави... - пролепетал лориец.
     - Когда хочешь, гонец, выехать?
     - Когда прикажешь, батоно.
     - Э,  ты,  мой гость,  такую радость мне привез! Когда скажешь, тогда и
коня тебе оседлают...  Но,  кажется,  к госпоже Хорешани ты послан?  Эрасти,
проводи гонца...
     Поймав многозначительный взгляд Саакадзе, Эрасти чуть наклонил голову и
сделал знак лорийцу следовать за собой.
     Оказалось,  Хорешани ушла на прогулку.  Тогда Арчил,  Элизбар и  Папуна
принялись развлекать гонца разговором и угощать полуденной едой и прохладным
вином...  А  Эрасти отправился в конюшню,  вывел коня гонца и запрятал его в
самый дальний сарай.
     В  комнате  Саакадзе  говорили вполголоса,  хотя  подслушивать "барсов"
некому было.  Осмотрев со всех сторон кальян,  Саакадзе уже не сомневался: в
кальяне послание Вардана.  Иначе незачем было устраивать шутовство с дешевым
фаянсом, закрытым куском глины и запечатанным горячим воском.
     Дато, обнажив кинжал, принялся ковырять горлышко.
     Задача оказалась нелегкой,  глина не  поддавалась.  Тогда Дато  сказал:
"Если нельзя открыть, надо разбить", и силой рассек шашкой горлышко кальяна.
Двумя пальцами Дато извлек свиток.  Даутбек вдруг стал серьезным,  поднялся,
закрыл дверь на засов и сел возле Саакадзе,  который, расправив свиток, стал
читать, вникая в каждое слово.
     Конечно,  не приветствие всем сестрам отца,  братьям матери,  друзьям и
родным,  заполнившее начало послания,  занимало Саакадзе.  Даже сетование на
невозможность приехать в Озургети на свадьбу любимой дочери двоюродного дяди
не привлекло внимание "барсов":
     "...Хорошо,  дорогой брат моей матери,  ты догадался спросить,  в каком
товаре нуждается наш  майдан.  Все нужно.  Майдан похож на  высохший бурдюк.
Особенно не  забудь оружие.  Пришли клинки,  шашки получше отточи,  -  пусть
враги почувствуют силу картлийской закалки... Спасибо беспокойному Саакадзе,
некоторые купцы и амкары как на пожаре живут...  тоже решили вооружиться.  И
если правда наш светлый царь Симон,  да будет трон ему мягче бархата,  решит
всех призвать на борьбу с  непокорным "барсом",  сговорились амкары как один
броситься из  Тбилиси навстречу Саакадзе...  Пусть  только осмелится подойти
близко  к  стенам нашего Тбилиси.  Но,  говорят,  еще  силен  ослушник царя.
Недаром Хосро-мирза больше не посылает,  как раньше,  малое войско,  -  урон
большой от  "дикого барса"...  Верный  человек сказал мне:  из  Кахети решил
мирза вызвать на помощь Исмаил-хана...  Но,  верно, открыто боятся идти... А
как иначе?  Войско не мышь,  под землей не пролезет... Да защитит нас святой
Евстафий!  Неужели никто не  может избавить нас от  хищного зверя,  несущего
царству смерть и  разорение?  Говорят,  потому Исмаил-хан на помощь к нам не
спешит,  что засады боится,  будто Саакадзе за  каждым выступом от Кахети до
Картли не только дружинников,  но и бешеных собак в клетках держит... больше
всего такого боятся, ибо от стрелы и шашки вылечиваются, а от бешеной собаки
только  смерть помогает...  Еще  такое  знакомый человек рассказывал:  будто
Хосро-мирза и Иса-хан непременно живым хотят поймать "дикого барса",  дабы с
большой охоты вернуться к  шах-ин-шаху  с  хорошим подарком...  Только князь
Андукапар не  согласен:  приняв магометанство,  не  хуже  персидских палачей
придумал расправу над  врагом царя Симона...  Все радуются:  может,  наконец
настанет в  Картли спокойствие...  На  этот раз не удастся Саакадзе избежать
уготованного капкана.  Кувшин золота обещан за  его  поимку...  Многие хотят
заработать и  заслужить благодарность Метехи...  Он об этом не догадывается,
может попасться...
     Если гонец,  прискакавший из  Лоре и,  как  приклеенный,  уже  три  дня
сидящий в Метехи,  наконец уедет в воскресенье, с ним пришлю это послание...
не  пугайся его  красно-желтой бороды...  Сам  очокочи для  устрашения людей
такое не  придумал...  Глаза тоже  желтые...  может,  язык тоже желтый,  ибо
хвастлив,  как  торговец тархуном.  Кто поверит,  что коня его сам метехский
кузнец подковал,  ибо  не  только в  Лоре должен как ветер лететь,  но  и  к
Саакадзе - письмо госпоже Хорешани передать... и заодно проведать, крепка ли
крепость Саакадзе...  В  бане  разговор был,  кругом голые смеялись:  теперь
каждый ишак  летать собирается;  если  так  пойдет,  орлы лягаться начнут...
Хорошо -  церковь склоняется на сторону Метехи.  Вчера епископ Алавердский и
митрополит Дионисий  к  князю  Шадиману проследовали.  Трудно  понять  отцов
церкови,  ибо из Имерети, - думаю, от царя Теймураза, - тайный гонец приполз
в одежде нищего...  ко мне тоже за подаянием зашел...  Может,  лгал, уверяя,
что царь Теймураз скоро вернется в Кахети, изгонит персов и снова воцарится.
Пусть что  хотят делают,  наше дело торговать.  В  конце некий Евстафий счел
нужным выругать всех "барсов", пожелать поспеть на ужин к лорийским голодным
собакам или угодить на шампур каджи,  который со своей шайкой, как лазутчик,
притаился в  мцхетском лесу...  или  на  ужин  к  сатане,  который почему-то
нарядил своих  подданных в  русийские платья и  спутал у  Жинвальского моста
мысли минбаши.  Хосро-мирза много ругался,  пока минбаши не убедил его,  что
это наваждение шайтана...  майдан тоже так думает...  Пусть все черти друг с
другом перегрызутся,  и  тогда он,  Евстафий,  непременно попадет в  гости к
дорогому брату его матери..."
     Прошел еще день.  К  удовольствию лорийца,  он предстал перед Хорешани.
Прочтя послание Шадимана, она обещала лично послать гонца с ответом к князю.
Но уехать в  тот же день лорийцу не удалось,  да он и не особенно торопился.
Обильные яства, старое вино, особенно веселый разговор азнаура Папуна сильно
поколебали мнение лорийца о "логове хищника"...
     До  полуночи длился прощальный пир.  Лориец хохотал до  слез от  ост