елки усов,  придающих ему  молодцеватый вид;  а  синие  шарвари,  зеленая
куртка  и  полосатый тюрбан увеличивают его  сходство с  капитаном турецкого
корабля.  Это полезно в пути,  хоть и не радует Керима. Он бы хотел походить
только на купца и поэтому даже решил в Аискале купить синий тюрбан с красным
верхом, но погода портилась, падала снежная крупа, и он отменил привал.
     Снова ругались погонщики и  кутались в  башлыки.  И снова вверх и вниз,
вверх  и  вниз  шли,   злобно  кося  глаза  и  отплевываясь  желтой  слюной,
бактрийские верблюды.
     Что занесло его в суровые горы Анатолии черноморским ветром?
     "Видит пророк -  любовь!  О всепоглощающий,  как сильна твоя власть над
сердцем,   над  мыслями!"  -  Керим  обращает  свой  взор  к  небу,  но  оно
отсутствует.
     И снова день без радости,  снова ночь без сна! Но нет начала без конца.
Караван достиг Илиджинских источников. До Эрзурума остается около часа езды.
Огляделся Керим:  каменистая дорога делает петлю,  над  ней  высятся древние
башни, внизу берега Евфрата соединяет горбатый мост.
     Каменная глушь.  Тупик. Какая безнадежность! Круги плывут перед глазами
Керима. Какой-то гул! Что это? Не разваливается ли горбатый мост?
     Внезапно налетел ураган, горы, река, лес со свистом закружились в дикой
пляске.
     "Ка-а-ара-а-ель!"  -  завопили погонщики,  поспешно укрываясь вместе  с
верблюдами в  глубокой расселине.  Неожиданная остановка!  Керим в  отчаянии
подполз  к  выступу,  стараясь  предугадать:  скоро  ли  промчится  караель.
"Эрзурум! Один час до тебя, но как ты неизмеримо далек!"
     Вдруг  снизу  донесся  шум,  присущий большим караванам.  Миг  -  и  из
беловатой мути вынырнул верблюд-вожак с неимоверно длинной, словно дымящейся
шеей.  Керим протер глаза. Но караван продолжает двигаться к горбатому мосту
в  каком-то  торжественно-печальном безмолвии.  Не  звенят колокольчики,  не
слышно  ни  веселых возгласов,  ни  сердитых окриков погонщиков,  понукающих
верблюдов.  Рядом  с  верблюдами и  мулами,  подобно белым теням,  двигаются
поводыри.
     - Бисмаплах! - кричит не своим голосом Керим.
     Идет караван мертвых.
     Эхо  еще отдается в  ущелье,  а  уже бесшумно ступают верблюды и  мулы,
навьюченные плохо сколоченными гробами.
     Где встречал он такие мрачные караваны?  Да, под Багдадом. Они привычно
нарушали там жизнь базаров, отбрасывая на желтые площади свои зловещие тени,
разнося по  долинам Евфрата верную чуму.  То  совершали свой  последний путь
мертвецы-шииты, завещавшие большие деньги на погребение их в священной земле
Кербелы и  Неджефа,  веря,  что это приблизит их  к  порогу рая.  Но  откуда
появился караван мертвых здесь, вблизи турецкой твердыни - Эрзурума?
     - О аллах, чем разгневал я тебя? - шепчет Керим. - Почему посылаешь мне
такую страшную встречу?
     Караван мертвых уже  прошел  горбатый мост.  Вот  он  остановился.  Вот
проводники стали развязывать веревки. Вот они откинули крышки.
     Вопль ужаса вырвался из  груди Керима.  Он вскочил,  снова упал,  хотел
позвать на помощь, хотел бежать, но, прижавшись к камню и стуча зубами, лишь
хрипло стонал:
     - Ага, мой ага! Ты ли это, мой покровитель?
     Но безмолвно в первом гробу,  с мечом на груди, лежит Георгий Саакадзе,
во втором -  Димитрий,  в третьем -  Матарс,  в четвертом -  Дато, в пятом -
Элизбар,  в шестом -  Пануш,  в седьмом -  Автандил,  в восьмом -  Ростом, в
девятом -  Гиви,  в десятом -  Эрасти. Каждый "барс" в гробу, как и Георгий,
прижимает к груди меч.
     В смятении Керим восклицает:
     - О ты,  открывающий и закрывающий все ворота жизни!  Сними с моих глаз
черную  тучу!  Кто  сказал  -  Непобедимый мертв?!  Кто  сказал  -  мертвы и
"барсы"?!
     Керим силится еще что-то произнести, но... все смешалось, проносится со
страшным свистом,  и Керим чувствует, как холодеет у него кровь, как красное
пламя ослепляет глаза. Всплеснув руками, он ринулся вниз, перескакивая через
камни.
     Поводыри мертвого каравана,  сбросив капюшоны, обнажают клинки, готовые
изрубить Керима,  свалившегося на  них  будто с  неба.  Керим выхватывает из
ножен саблю и устремляется на страшных поводырей.  Они раскрывают бескровные
рты и трясутся от беззвучного хохота.
     - Видит Хуссейн,  я совершу сейчас немыслимое!  -  кричит Керим. - Кто,
кто дерзнул покуситься на жизнь неумирающих?! Измена! О небо, помоги мне!
     Керим  заносит  саблю  и  наотмашь рубит  поводыря с  белыми  щеками  и
водянистыми зрачками.  Сабля ударяется о  что-то  жесткое и  жалобно звенит.
Поводыри  мгновенно  отбегают,   и   только  дым  стелется  над  прибрежными
бесформенными глыбами.  Керим круто поворачивается,  он бежит к  гробам и...
отскакивает.  Они  становятся прозрачными,  сквозь них  видна дорога.  Керим
протягивает руки,  и  гробы теряют свои очертания,  вздрагивают,  корежатся,
превращаются в глыбы.
     Не  помнил  Керим,  сколько просидел он  возле  реки,  приложив ко  лбу
холодный кругляк.  Когда  он  поднял глаза,  то  увидел своих погонщиков,  с
испугом смотрящих на него. Керим перевел свой блуждающий мутный взор на трех
бактрийских  верблюдов.   "О,   будь  благословен  Мохаммет!   На  верблюдах
закреплены вьюки, они готовы продолжать живой веселый путь в Эрзурум, где...
где все, кого люблю и кому готов отдать последнюю молитву".
     Откинув кругляк,  Керим силится что-то припомнить,  но тщетно.  И он не
может понять,  почему он здесь, в этом мрачном ущелье, наполненном виденьями
шайтана. Ледяной мираж!..
     Старший погонщик с дрожью в голосе лепечет:
     - Ага,  ты  спешил в  Эрзурум,  а  смотришь на камни,  словно играешь в
али-дженгиз.
     - В Эрзурум!  - вскрикивает Керим, берясь за луку седла. - Скорей! - и,
взлетев на коня, взмахивает нагайкой. - В Эрзурум!
     Погонщики,  проклиная  час,  когда  согласились  сопровождать  богатого
купца, погнали бактрийских верблюдов.
     Не  разбирая дороги,  скачет  Керим.  Обрывистые высоты остались слева,
потонули в вечерней мгле...  Нет!  не догнать Керима ни ветру, ни солнцу, ни
воде!

     Телохранители следовали несколько поодаль.  Русудан  и  Георгий  словно
забыли,  что они не одни.  О, сколько радости доставила эта поездка Русудан!
Давно,  словно не  в  этой жизни,  они были вот так вдвоем.  Они едут конь в
конь,  не спеша и почти не разговаривая.  Как два кольца, спаяны их жизни, и
за долгие годы они с одного взгляда стали понимать друг друга,  по малейшему
движению лица угадывали еще не высказанные мысли.  Сейчас им хочется ощущать
дыхание друг друга,  -  именно здесь,  где  вечная тишина опочила на  горах,
стоящих стеной. И не хочется нарушать ее ни громким словом, ни стуком копыт.
Хочется молчать,  едва касаясь друг друга рукой,  в мимолетном прикосновении
передать то,  что нельзя поведать никаким словом - ни нежным, как фиалка, ни
резким, как удар бича.
     Воздух  пропитан  свежестью  снега,   плотно  облепившего  отроги  гор.
Неугомонно шумит  прозрачная вода,  сбегая  с  северных высот,  расплавляя в
своих холодных струях прямые лучи раскаленного добела солнца. И дорога среди
черных отрогов будто уходит в небо.
     Угрюмая дорога -  не связывающая два начала, а разъединяющая два конца!
Камни,  отсвечивающие черным стеклом, нависли, как головы слепых чудовищ. Но
Русудан и  Георгий вспоминают иную дорогу -  ту,  что пролегала в их юности.
Там,  над  Арагвским ущельем,  он  впервые поведал ей  дерзкие желания;  она
гордо,  как дверцу замка,  открыла ему свое сердце.  С горы, заросшей лесом,
веселым,  в  своем  зеленом  наряде,  они  любовались  миром.  Все  казалось
доступным:  вот протяни руку -  и в ней,  как рыба, забьется Арагви, протяни
другую - и рассыплется под ней княжеский замок будто сложенный из булавочных
головок. Хорошо там, наверху, - ведь когда на горе ветер, небо качается.
     Турецкий хребет раскололся.  Перед  ними  зияет  проход Гурджи-Богаз  -
Грузинские ворота.  Отсюда  дорога  круто  поворачивает на  север,  в  Олту,
напоминая  об  оставленной родине.  Русудан  и  Георгий  остановили коней  и
вглядываются в  пустынное ущелье,  вглядываются до боли в глазах.  Почему-то
Русудан боится повернуть коня,  какие-то  предчувствия томят  ее,  но  взор,
обращенный к Георгию,  спокоен и ясен.  Сейчас секунды, тающие, как снежинки
на солнце,  во сто крат ей дороже алмазов на ее арагвской короне. Но, увы, и
секунды уходят в вечность, как и алмазы. И Русудан жаждет преодолеть сладкую
волну,  подкатывающуюся к сердцу, перегнуться через седло, схватить дорогу и
сжать ее, - ибо если дорога в плену, то и время остановлено над бездной. Так
определено на весах вечности.
     Почему Георгий предложил Русудан совершить эту прогулку?
     - Вот,  дорогая, отсюда дорога к рубежам Грузии. Не бойся случайностей.
Ты  знаешь,  наша жизнь принадлежит не  нам.  Поклянись мне,  что  все,  что
случится впредь, ты воспримешь как волю жизни.
     - Не  стоило,  дорогой,  омрачать горькими словами нашу редкую радость.
Русудан,  жена Георгия Саакадзе,  всегда помнит, как должна относиться она к
воле жизни...  Я воспитаю наших сынов -  тех, что останутся... в той правде,
которая не гибнет ни в огне,  ни в воде,  ни на поле битвы,  ни на дружеском
пиру...  Пусть прославленное тобою имя Георгия Саакадзе из  Носте никогда не
потускнеет от недостойных поступков твоего потомства.
     Склонившись, Георгий молча целует край платья возвышенной Русудан.
     Осторожно касается Георгий поводьев коня Русудан, словно боясь спугнуть
призрачную бабочку. Пора возвратиться в суровую действительность, отмеченную
движением новых орт к Токату к шумом новых дождей под Багдадом.
     И  они снова едут рядом,  конь б конь,  и снова молчат,  преисполненные
нежности и неуловимой грусти.
     Впереди вырисовываются минареты Эрзурума,  обпитые кровавым закатом,  а
небо над ними опрокинулось куполом,  по синим бокам которого низвергается за
изломы гор оранжево-багровый поток.
     Похолодало,  Георгий накинул на плечи Русудан свою бурку. Она улыбается
ему;  под  порывом  мгновенно  налетевшего ветра  из-под  бархатной  шапочки
выбились волосы,  они все еще отсвечивают черным блеском,  и все еще Русудан
изумляет своей  строгой красотой,  отражающей величие ее  натуры  и  глубину
души.
     И  именно потому,  что она в сознании Моурави всегда такая же чарующая,
он вспомнил другую,  затерянную в горах, замурованную в монастырских стенах,
где отцвела ее молодость.  Золотая Нино! И невольно, испытывая боль, опять с
трепетом думает: "Неужели двоих люблю?"
     Он  прикрыл нагайкой глаза  и  тотчас опустил ее,  порывистым движением
поправил тесьму на бурке Русудан.  Во взоре его отражается столько нежности,
что губы Русудан дрогнули и голубоватая жилка забилась на виске.
     Среди природы,  не  созданной для  любви,  в  мрачном ущелье,  лишенном
прелести  цветов,   на  пути  в  неизвестность  они  вновь  ощутили  себя  в
благотворной власти самого таинственного из чувств...
     И вдруг... Керим с силой натянул поводья, конь захрипел:
     - О первопричина всех причин! Что посылает мне аллах, сон или явь?!
     Удивленно смотрит и Саакадзе на странного всадника.
     И внезапно,  отзываясь гулким эхом в ущелье,  прогремел его голос,  так
знакомый врагам и друзьям:
     - Керим! Ты ли это или приятное видение? Э-э, Керим!
     Подобно сорвавшемуся с вершины обломку скалы,  несется Керим. Он уже не
верит реально происходящему. Он...
     Саакадзе  подхватывает упавшего к  его  ногам,  трясущегося,  словно  в
лихорадке Керима.
     - Дорогой Керим,  очнись, ты среди друзей, - участливо говорит Русудан,
проводя ладонью по его лицу.
     - О  мои повелитель!  Пусть небо продлит твою жизнь до  конца света!  О
возвышенная ханум,  да исполнятся твои желания, как желание самого аллаха!..
Мое волнение от великой радости! Да простится мне...
     - Едем!  Едем, дорогой! - Георгий обнял и по-отечески поцеловал Керима.
- И для меня твое появление неожиданно. Странно, Русудан, мы сейчас говорили
о  дороге в  Картли,  -  уж не счастливое ли предзнаменование наша встреча с
Керимом?

     Но  вот и  Эрзурум.  Террасы спускающихся к  равнине домов.  Минареты в
зеленоватом тумане. Дом с нависшей над улицей крышей.
     - Моурави!  Моурави!  Госпожа Русудан! Керим! - Эрасти забыл про обиду:
Моурави впервые не взял его с  собой,  как будто ломота в спине у оруженосца
подходящий повод для опрометчивых решений!  И  сейчас он  ревел как буйвол -
Моурави!..
     Госпожа!.. А с ними...
     "Барсы" рванулись к  выходу.  Хорешани,  Дареджан,  накидывая на головы
покрывала, спешили за ними.
     Керим попадал из одних объятий в  другие,  он никак еще не мог прийти в
себя  от  поразившего его  недавно ужаса,  а  нахлынувшая радость душила,  и
нежданно слезы хлынули из его утомленных глаз.  Он не стеснялся их:  слишком
потрясли его и ужасный мираж и радостная явь.
     Уже удалились на ночлег в  караван-хане измученные погонщики,  а  Керим
все  еще  осторожно дотрагивался до  лица то  одного "барса",  то  другого и
внезапно вскрикнул:
     - "О  всемогущий,  скольких на  спине земли мы почитаем живыми,  а  они
мертвы,  и скольких во чреве земли мы почитаем мертвыми,  а они живы!.."* Да
ниспошлет небо долгие годы любимым мною больше,  чем  возможно любить!  Все,
все живы! О аллах, сколь бесконечна твоя милость!
     ______________
     * Эти слова принадлежат Абу-Хасану Харакани, автору "Нурал-Улум" ("Свет
наук"), жившему в IV веке.

     Дато,  не  понимая,  почему  в  таком  смятении Керим,  обнимал  его  и
успокаивал:
     - Друг,  что  приключилось с  тобой?  Кто  выбил тебя из  седла?  Разве
возможно представить нас неживыми? Спроси у гор Сурами!
     - У Триалетских вершин! - подхватил Элизбар.
     - У отрогов Упадари! - проронил Ростом.
     - У Ломта-горы! - воскликнул Автандил.
     - У Сапурцлийской долины! - промолвил Эрасти.
     - У Марткобской равнины! - выкрикнул Димитрий.
     - У Марабдинского поля! - добавил Пануш.
     - У Жинвальского моста! - буркнул Матарс.
     - У стен Горис-цихе! - воскликнул Гиви.
     - Не спрашивай лишь у Базалетского озера,  -  вздохнул Георгий.  -  Оно
немо.
     Внимательно взглянула Русудан на  Керима и  вновь нежно,  по-матерински
провела ладонью по его разгоряченному лицу.
     И   сразу  повеселел  Керим,   его  охватило  желание  свершить  что-то
значительное.  Одним рывком он притянул к  себе тугой вьюк и стал с какой-то
нервической торопливостью рвать веревки, зубами распутывать узлы.
     Звонко расхохоталась Хорешани:
     - Ты,  вероятно,  дорогой,  немного успел рассказать по дороге,  так не
лучше ли,  друг, сперва в доме разгрузить мысли и за трапезой обрадовать нас
приятными вестями о Картли?
     Но  Керим в  каком-то  самозабвении стал вытаскивать из  вьюка мохнатые
бурки, бросая их к ногам "барсов".
     - Мой господин!  Мой... повелитель! - как-то по-особенному взволнованно
обратился он к Саакадзе. - Это... это вам от ополченцев Ничбисского леса...
     - Картлийские бурки! Полтора спокойных дня тебе на отдых!
     А Керим все вытаскивал и вытаскивал: черные, серые, белые. Они ложились
как цепи гор,  манили в далекую даль,  доносили запах родной земли,  звали к
битвам за  счастье,  напоминали о  долге,  подымали ввысь,  как крылья орла.
Ничбисский лес!  Он  стал далеким прошлым,  но  он был и  недалеким будущим.
Боевой  привет  от  ополченцев,   вооруженных  сил  народа,  источника  всех
источников!
     И Георгий и "барсы" почувствовали несказанную радость.  Керим угодил им
и сам от этого стал необычайно оживлен.  Недаром сказано:  иной раз и слиток
золота не сделает то,  что может сделать кусок войлока,  обращенного в  плащ
витязя.  В порыве благодарности "барсы", обнимая, ласково тормошили Керима и
никак не могли насмотреться на дар "обязанных перед родиной".
     Потом  все  было  как  во  сне.  Несмотря на  запрет  женщин (нельзя же
беспокоить  гостя  до  утра!),   "барсы"  еще  долго  взволнованным  шепотом
расспрашивали Керима о близких, и он едва успевал отвечать:
     - Что?  Да,  аллах  хранит  стариков,  здорова и  ханум  Мзеха,  и  ага
Горгасал!..  Сестра тоже здорова...  Дети ее тоже...  Что с  племянницей?  О
Мохаммет, она прекрасна, как звезда на синем небе!
     Внезапно Димитрий, схватив Керима, задыхаясь спросил:
     - А мой дед?
     Керим вынул иэ переметной сумки желтые цаги и протянул Димитрию:
     - Видишь, ага, здоров!
     Димитрий, прижимая к себе цаги, крепко расцеловал вестника радости.
     Наконец Ростом вырвал гостя иэ лап "барсов":
     - А ты как, дорогой друг?
     Керим, не в силах скрыть смущения, произнес:
     - Аллах так создал радугу - один цвет переходит в другой. И жизнь так -
одно чувство сменяется другим:  нет только оранжевой полосы и  только черной
дороги.
     И  Керим  поведал  "барсам" о  счастье,  ниспосланном ему  небом.  Дочь
Вардиси,  племянница Эрасти,  оказала ему,  Кериму,  благосклонность.  Ханум
Мзеха очень ликовала.  Он,  Керим,  веры не будет менять, ибо пример святого
царя Луарсаба глубоко запал ему в  душу,  но поклялся,  что маленькая Вардия
будет его единственной женой;  и  драгоценностей он,  Керим,  наденет на нее
столько,  сколько сумеет выдержать ее стройный стан и изысканная красота.  И
еще обещал, что сидеть в царском замке она будет рядом с княгинями, ибо царь
Картли  сделает его  ханом.  Свадьбу отпразднуют,  когда  Керим  вернется со
всеми,  кого так  любит он  и  кого так  ждут ностевцы.  Ханум Мзеха в  день
свадьбы снимет траур по  царю Луарсабу и  царице Тэкле.  А  ностевцы взяли с
Керима слово пировать десять дней.
     Едва посветлело небо,  Гиви и Папуна увели мнимого купца к цирюльнику и
оттуда в  баню  -  смыть,  как  уверял Гиви,  усталость.  "И  согнать дурман
шайтана", - мысленно добавил Керим.
     К  утренней еде собрались все.  Керим вышел изящно,  но скромно одетый,
уже ничем не  напоминая турецкого купца,  потрясенного встречей с  караваном
мертвых возле горбатого моста.
     После первых заздравных чаш Керим попросил быть снисходительными к нему
за то,  что он так долго задержался в  Картли,  но он не мог думать ни о чем
другом, пока не убедился, что тщетны все попытки найти светлую царицу Тэкле,
ибо нет путей к  небесным высям.  Потом Керим с грустью в голосе заговорил о
Баака Херхеулидзе, который удалился в замок своего дяди и дал обет молчания.
Да,  князь один год будет безмолвствовать в память царя Луарсаба и еще год -
в  память царицы Тэкле.  А  если еще останутся годы,  посвятит их возведению
храма на том месте,  где, сражаясь за Картли, были убиты его девять братьев.
Справа и  слева от входа в храм поднимутся девять колонн -  так пожелал царь
Луарсаб.
     - А Датико где?
     - О ага Элизбар, Датико остался с князем. Сказал: "На всю жизнь!"
     - Дорогой Керим,  -  тихо спросила Русудан,  -  видел ли  ты моего сына
Бежана?
     - О  госпожа моя  и  повелительница,  я  был удостоен аллахом лицезреть
возвышенного сына моего повелителя,  он горд в своей смиренной одежде. Рядом
стоял настоятель Трифилий,  темная тень лежала на его глазах. До меня дошло,
госпожа и повелительница моя,  что по воле настоятеля почти всем в монастыре
управляет господин Бежан,  и обитель Кватахеви знает, что еще при жизни отец
Трифилий решил сделать своего любимца игуменом Кватахеви.  Когда архиепископ
Феодосий сказал:  "Молод еще брат Бежан,  не по годам чин",  - отец Трифилий
нахмурился:  "Молод,  да мудр,  и обитель поднимет, и обогатит, и защитит от
недругов,  ибо в нем сила меча Георгия Саакадзе,  а благородство души -  его
матери".  И  такое прибавил:  "Молодость не  порок,  много старцев совершают
недостойные поступки, а носят звание священнослужителей".
     - А удалось ли тебе поговорить с моим сыном?
     - Госпожа моя, я осмелился приблизиться к строгому Бежану. Видит аллах,
глаза его затуманились,  когда он узнал,  что