рли на одной
линии, нервно изогнув шеи.
     Торжественно  выехал   султан,   сопровождаемый  блистательной  свитой.
Пятьдесят  ичогланов  с  высокими  страусовыми перьями  на  чалмах  окружали
султанского коня,  так  скрывая его,  что  казалось -  Мурада вздымают волны
ослепительной белизны.
     "Барсы" ловко соскользнули наземь и, склонив головы, застыли в поклоне.
     Выступив вперед,  Саакадзе протянул султану свой  меч.  Рука  его  была
тверда,  как сталь, взгляд остер, как клинок. Живые глаза Мурада прощупывали
исполина так,  как купец, получив новую ткань из далекой страны, прощупывает
ее крепость.
     "Еще один царь!  Вот  как балует тебя судьба,  Георгий из  Носте!  -  с
горечью подумал Саакадзе и поспешил приложить руку ко лбу, устам и сердцу. -
Этот властелин,  как и  тот,  в  Иране,  предает огню и  мечу долины и холмы
Грузии, он заставляет кровоточить ее сердце, он жаждет поработить ее душу...
Значит..." - Саакадзе почтительно преклонил колено.
     Рослый Мурад гордо и  важно принял меч,  устрашивший персов,  и  в знак
благосклонности вернул Саакадзе,  повелев Селикдару,  ага меченосцу, вручить
Моурав-беку алмазный полумесяц, дабы он вделал его в рукоятку.
     Многочисленная свита,  следуя за султаном,  пересекла Долма-бахче,  где
Хозрев-паша, верховный везир, раздосадованный впечатлением, произведенным на
султана  прославленным грузином,  слишком  резко  взмахнул нагайкой.  Двести
смуглолицых наездников и двести чернолицых,  приняв сигнал, на полном галопе
пронесли турецкие знамена.
     Тучей  промчался перед  Саакадзе  зеленый,  оранжевый и  светло-красный
шелк,   расцвеченный  полумесяцами.  "Словно  самум  в  пустыне!  -  отметил
Саакадзе,  обдумывая предстоящий разговор.  -  Если  выказать  незнание,  не
сочтет ли султан меня,  Моурав-бека,  в государственных делах за невежду?  А
если,  наоборот, проявить полную осведомленность, не примет ли за лазутчика,
разведывающего  для   личных  целей  о   состоянии  Стамбула?   Сама  судьба
подсказывает осторожность. О восточная хитрость! Когда же заговорит султан?"
     Но  нет  начала без  конца и  конца без  начала!  Султан заговорил.  Он
милостиво спросил:
     - Ласкает  ли   твой  взор,   Моурав-бек,   стольный  город  повелителя
вселенной?
     - Султан султанов,  "средоточие мира", я поражен твоей империей! Только
мудрость  ставленника  неба  могла  воссоздать  невиданную  силу  и  покрыть
неувядаемым блеском царствование потомка Османа.  Я знал много стран,  видел
сражения на слонах, видел, как ятаганы разрубали воинов, закованных в броню,
надвое,  как стрелы пробивали панцири всадников,  а заодно и их сердца, знал
немало  прославленных полководцев,  ведущих на  смерть  тысячи тысяч  рабов,
чтобы добыть победу своему божеству,  -  но  нигде не  видел я  столь мощных
орудий,  способных вмиг  сразить огненным боем  целое  войско.  Велик султан
Мурад!  Мой повелитель, я восхищен большим восхищением! Не хватит и ста лет,
чтобы насладиться зрелищем силы твоей боевой страны,  но хватит и  двух лет,
чтобы  я  мог  покорить падишаху Мураду не  только надменный и  гордый своей
военной силой Иран,  но...  и  те царства,  которые лежат и слишком близко и
слишком далеко.
     - Моурав-бек,  твои речи услаждают мой слух, - слегка откинулся в седле
султан,  придерживая драгоценную саблю, - ибо они славят дела благословенной
Оттоманской империи.  Знай,  я  умею ценить и  острый меч  в  сильной руке и
благородное намерение в сильном сердце! Да поможет тебе пророк Мухаммед!
     Шумные   приветствия  орт,   отчаянные  выкрики   конников   капы-кулу,
восторженные  пожелания  "падишаху  вселенной"  чаушей,  фанатические  вопли
янычар слились в один невообразимый рев.
     Не  помогали ни  свист  плетей,  ни  грозные  взмахи  га-дар,  -  толпа
стамбульцев лезла под  конские копыта,  лишь  бы  увидеть хоть  полу богатой
одежды властелина.
     С  трудом удалось приблизиться к  военной гавани,  уставленной пушками,
еще  больше  изумившими Саакадзе своими  размерами.  Заметив,  как  очарован
Моурав-бек, султан мягко сказал:
     - Моурав-бек!  Слава аллаху,  ты прибыл в  средоточие мира вовремя.  Я,
Мурад,  обладатель сабли Османа, я, ставленник пророка, "падишах вселенной",
я, султан, "утешение мира", повелел собрать несметное войско. Аллах керим! В
Анатолии и Сирии оно покажет свои клыки презренному шаху Аббасу, не знающему
в битвах ни совести,  ни чести. Вот везир Хозрев-паша не устает восторгаться
Моурав-беком,  доказавшим в  единоборстве с  персидской гиеной,  возомнившей
себя львом,  что она не больше как мул.  И я, султан, властелин османов, уже
повелел воздвигнуть на  берегу Мраморного моря  киоск  в  честь  уничтожения
лучшего полководца шаха, щедрого Карчи-хана, оставившего на грузинской земле
не  только сто тысяч голов иранской баранты,  но  и  свою драгоценную башку,
которую справедливо сравнить с козлиной.
     - "Падишах вселенной"! Каждое твое слово - алмаз! - благоговейно сказал
Саакадзе. - Я сочту за высокую честь добыть тебе пятый трон шаха Аббаса.
     Султан потопил довольную улыбку в  своей  курчавой бороде,  пропитанной
маслом  болгарских  роз.   Он  кинул  на  везира  многозначительный  взгляд.
Хозрев-паша, поправив пистолет за парчовым поясом, не преминул сказать:
     - Во имя аллаха,  ты,  Моурав-бек,  поразил и  увертливого Иса-хана.  Я
запомнил его по  битве под Диарбекиром.  Он  предан "льву Ирана",  но  перед
тобой он "мышь Персии". Ты ловко уменьшил число его сарбазов и проложил путь
к новым победам. Теперь на тебя снизошли благотворные лучи милости "падишаха
вселенной",  это поможет тебе исполнить желание султана султанов и  одержать
еще  большие  победы  в   Сирии  и   Анатолии.   Османский  мир  возмущается
неблагодарностью криволапого "льва Ирана". Ты прославил его в Афганистане, а
он пытался опозорить тебя в Грузии.  Нет, в саду султана, "средоточия мира",
ждут  тебя,  Моурав-бек,  благоуханные лавры!  Отбрось Сефевида от  Кавказа,
пусть захлебнется в каспийской воде.
     - Нет ни одного разумного картлийца,  -  ответил Саакадзе, - который не
пожелал бы  выполнить волю  падишаха Мурада.  Каспийская вода станет могилой
кровожадного "льва".  В этом порукой мой меч!  В Картли я не мог осуществить
подобное,  ибо ни продажные князья,  ни духовенство не помогли мне войском и
вредили хулой.
     Вновь  засвистели плети,  сверкнули гадары,  оттесняя  зевак.  Загудело
войско. Султан проследовал к Золотому Рогу.
     Несмотря на  все  усилия стражи Сераля,  толпы турок,  греков,  арабов,
негров  в  яркоцветных одеждах,  как  зачарованные,  продолжали следовать за
султаном.
     Саакадзе  приглядывался к  взбудораженной толпе.  "Могу  поклясться,  -
думал он,  -  эти бесплатные глашатаи не замедлят разнести по всему Стамбулу
весть о  необычайной милости султана,  так  приблизившего к  себе полководца
грузина".
     Золотой Рог!  Султан любил это хранилище голубой воды, в нем помещалось
солнце, свидетельствуя о божественном происхождении его, Мурада IV. На мосту
он придержал коня,  сверкающего драгоценной сбруей,  и  устремил молитвенный
взор на минарет, где начиналось небо:
     - Если  бы  все  деревья  превратились в  перья,  семь  океанов  вместе
покатили б  волны чернил,  то и этого не хватило б,  чтобы изобразить чудеса
всевышнего,  ибо  он  премудр  и  всемогущ!  Я,  ставленник аллаха,  говорю:
истребишь  шаха   Аббаса,   и   через  двадцать  четыре  полнолуния  начнешь
справедливую войну  с  грузинскими  князьями,  узурпаторами власти,  не  раз
предававшими тебя.  Ты  прав,  "продажные" лобызали лапы  "льва",  из  шкуры
которого можно выбить три горы пыли.  Я дам тебе войско, я подчиню тебе орты
янычар,  конницу Сипахи и топчу с пушками, ты заставишь князей лобызать твою
обувь.  Пророк свидетель:  в  нужное полнолуние за твоим конем,  Моурав-бек,
устремится в Грузию то, что обещано.
     Изобразив на лице своем предельное восхищение,  Саакадзе удовлетворенно
подумал:  "Значит,  плата уже определена.  За два года удачных войн с  шахом
Аббасом  я  должен  перешагнуть Тигр  и  достать клинком Луристан и  Фарс  -
внутренние провинции Ирана.  Тогда  под  мою  руку  станет отборное турецкое
войско с огненным боем,  я перейду Куру и достигну пределов Кахети и Картли.
При подобной игре в  прошлом я  проиграл Персии.  В игре с Турцией я добьюсь
выигрыша. В этом порукой мой меч! Да, я, Георгий Саакадзе, некогда азнаур из
Носте,  владетельный князь из  Грузии,  одержу султану блистательную победу,
ибо это на пользу Картли..."
     Долго не мог успокоиться Стамбул.  Редкая милость султана всколыхнула и
высшую знать,  "На турецком небе новая звезда!" - наперебой заговорили паши.
"Почет избранному!" - вторили им беки.
     Всколыхнулись и базары. Если повелитель неслыханно милостиво снисходит,
то и...
     И  купцы  ретиво  стали  предлагать свои  товары  обитателям Мозаичного
дворца.
     Особенно озадачил "барсов" молодой купец,  принесший только  одну  нить
четок.  Загадочно сверкали они на смуглой ладони,  отливая то черным агатом,
то  желтыми зигзагами раскаленного солнца,  то  нежной  голубизной утреннего
неба,  то,  внезапно замирая,  излучали белые  звезды.  Вокруг  первой четки
вилась  тонкая  надпись:   "Берегись,   новый  путь  всегда  скользок!".   А
семнадцатая,  последняя,  вещала:  "Лед,  перекрещенный огнем,  оставляет на
пальцах кровь".
     Надев на  левую руку четки,  Саакадзе велел Эрасти щедро расплатиться с
купцом.  Но  сколько "барсы" ни искали,  они не могли найти стройного юношу,
преподнесшего загадочный подарок.  Дервиш  отплясывал перед  "барсами"  свой
сумасшедший танец, прославляя щедрость грузин.

     Где бы ни появлялся Моурав-бек, собирались толпы, приветствуя его.
     Поспешили  в  Мозаичный  дворец  и  католические миссионеры.  Они  были
присланы Римом.  Служители Коллегии пропаганды веры, они говорили Саакадзе о
том,  что  шах  Аббас  соизволил наконец отпустить из  Исфахана Пьетро делла
Валле,  который в  Риме  подал папе Урбану VIII реляцию о  Великом Моурави и
поведал слугам святого престола о  бесподобных битвах грузинского полководца
с  мусульманами.  Теперь они,  миссионеры,  не теряют надежды обратить взоры
Георгия Саакадзе к истинной вере.
     Внимательно выслушивал Саакадзе миссионеров, почтительно кивал головой,
и они терялись в догадках,  не зная,  как истолковать его кивки,  - как знак
согласия или же  как благодарность за ненужные труды.  Всех принимал Великий
Моурави,  за исключением иезуитов. Строго-настрого запретил он впускать их в
Мозаичный дворец, хоть они и делали отчаянные попытки туда пробраться.
     Узнав  о  стараниях  миссионеров,   султан  начал  поощрять  католиков.
Давнишний прием Турции: раз нельзя омусульманить, то необходимо окатоличить,
разобщить грузин, использовав различие верований.
     Вот почему муфти учтиво улыбался главе миссионеров из Рима.
     А  в селямлике -  приемной султана -  все почтительнее склонялись перед
Георгием  Саакадзе,   отмеченным  благосклонностью  повелителя  правоверных,
высшие и низшие сановники.
     Наблюдая  издали,  как  подобострастно  встречают  ичогланы  полководца
грузин,  третий советник Дивана,  казначей Арзан-Махмет-паша, вспоминал свою
недавнюю  беседу  с  посланником  короля  французов  Людовика  Тринадцатого,
хитроумным графом де Сези: "Почему франка заинтересовал Моурав-бек?"
     Де Сези,  от которого не укрылась ирония в  словах советника,  объяснил
так:  "Не удивляйтесь,  любезный паша,  я, граф, записываю встречи с разными
людьми Востока и Запада.  Когда я достигну преклонных лет, эти записи вернут
мне блеск ушедших дней. Меня влечет к обладателю редкого меча любопытство".
     "Не  любопытство ли  гонит  и  пашей,  -  размышлял Арзан-Махмет,  -  в
Мозаичный дворец? Нет! Необходимо быть настороже. Что угодно султану, должно
быть угодно и приближенным,  или...  совсем неугодно... Лесть сильнее меча и
дешевле меда, надо лишь сдобрить ее сладостью лепестков роз".
     Саакадзе  знал  цену  излияниям  князей  и  ханов;  излияния  пашей  не
отличались новизной:  из-за  лепестков роз проглядывали шипы.  Но  кто хочет
победы, не должен устрашаться шипов.
     И  двери Мозаичного дворца широко распахнулись.  Ностевцы-телохранители
склоняли копья перед знатными турками.
     Саакадзе  с  достоинством принимал  выражение  восхищения придворных по
случаю  милости,  оказанной ему  султаном,  и  в  свою  очередь  использовал
бесконечную нить замысловатых пожеланий во  вкусе персидских дворцов.  Он не
сомневался,  что этот предварительный разговор не более как через час станет
известен верховному везиру, и поэтому не скупился на изощренную лесть.
     Саакадзе не  ошибался.  Однажды его  совсем  нежданно посетил осанистый
Режап-паша, первый советник Дивана и управитель дел с чужеземными царствами.
Он  доброжелательно повел разговор о  положении грузинских царств и  как  бы
вскользь  коснулся притязаний Ирана  на  морские  рубежи  Кавказа.  Саакадзе
осторожно прощупывал истинный смысл в  речах главы иноземной политики и тоже
как бы  вскользь заметил,  что Иран не  охотник до  морской воды,  он скорее
повернет из Картли-Кахети к склонам Эрзурума...  Режап-паша тонко улыбнулся:
Эрзурум - приманка не только для шаха Аббаса, но и для Георгия Саакадзе, - и
решил посоветовать султану не замедлять снаряжение войска,  предназначенного
для войны с Персией.
     Посетил Моурави и Селиман-паша,  хранитель вензеля султана.  Небольшого
роста, он, несмотря на тучность, отличался юркостью. Удачные доносы принесли
Селиман-паше  дворец  вблизи Скутари и  звание каймакам-паши.  В  отсутствие
верховного везира он вершил делами Дивана.
     После долгих уверений -  "Я перед тобой горсть пепла!",  "Нет,  я перед
тобой щепотка земли!" - паша грузно опустился на бархатную подушку.
     Изучая лицо  Саакадзе,  Селиман-паша видел за  его  могучими плечами не
переливы  голубого  ковра,   а  изломы  грузинских  гор,  дымящиеся  ущелья,
открывающие доступ  к  желанным  вершинам Кавказа.  Негромко стуча  красными
четками, он сожалел, что еще стоит зима, - время, когда не начинают войны, и
радовался,  что по его совету верховный везир не приостановил явные и тайные
приготовления Оттоманской империи, дабы с наступлением весны без промедления
ринуться на  шаха  Аббаса.  Кровожадный "лев"  вновь  нарушил  торжественный
ферман соглашения Ирана на мир с Турцией. Битва за Багдад и Диарбекир еще не
кончена. Военные пути султана пролегали на Восток.
     Селиман-паша мысленно обдумывал,  как опишет он  верховному везиру свое
впечатление о полководце грузин.  Сейчас,  как никогда, "падишаху вселенной"
нужен  именно этот  полководец,  глубоко познавший слабые и  сильные стороны
Ирана.
     Восторгаясь красотами Стамбула,  Саакадзе охотно  поддерживал разговор.
Он  говорил об индусских храмах и  пустынях Луристана,  о  лагунах Колхиды и
суровых  хребтах  Афганистана.   Говорил  о  неотразимом  красавце  Рустеме,
покорителе женских  сердец,  и  о  Карагезе -  "Лысом  великане",  силаче  и
хитреце,  атлете  и  герое,  ловком пройдохе и  похотливом плуте.  Говорил о
сине-белом фарфоре,  привозимом на верблюдах из "Небесной империи",  далекой
страны Чин-Мачин,  об  удивительном даре  хевсуров распознавать язык зверей,
птиц и цветов. Не говорил он только о войске и войнах.
     Селиман-паша  мысленно одобрил такой удачный ход  Моурав-бека:  "Но  не
дешево обойдется Стамбулу меч Непобедимого! Конечно, золото султана не жаль,
- жаль, что попадет оно не в кисет каймакама".
     У  ног  Селимана-паши  что-то  звякнуло,   он  вздрогнул.  Из-за  ковра
проказливо выглядывала обезьянка...

     И снова настойчив Саакадзе, снова хмурится Русудан.
     - Мой  Георгий,  разве неведомо тебе,  что без подарков нельзя посещать
гаремы?  А  где  мы  возьмем столько,  сколько нужно для алчных жен везиров,
пашей, да еще и для их многочисленных родных?
     Бегут  слуги  по  разным  комнатам,  сзывая на  совет.  Спешат "барсы",
собираются женщины.  Все не на шутку встревожены. И если бы не Гиви, мрачное
совещание прошло бы без единого проблеска.
     - Дорогой  Георгий,   -   вздохнул  Ростом,   -  без  подарков  нельзя!
Приветствие жены  Великого Моурави будет  напоминать удар  молота по  пустой
наковальне.
     - Или по пустым головам прожорливых жен пашей. Лучше не ездить. Сделаем
вид, что в Исфахане так научились.
     - Полтора часа буду спрашивать мудрого Матарса, он откуда: из Ирана или
Картли?
     - А ты что предлагаешь, длинноносый? - выкрикнул Гиви. - Если даже меня
Георгий продаст,  тоже всем не  хватит.  Лучше нам,  друзья,  по  одной вещи
собрать. Я индусский перстень отдам, все равно разлюбил.
     Гиви  важно  снял  с  пальца  любимое кольцо и  положил около  Русудан.
"Барсы",  одобрительно  наблюдавшие  за  Гиви,  стали  снимать  с  себя  кто
запястье,  кто  кольцо,  кто ожерелье,  кто булавку,  а  кто и  более ценные
украшения.
     - Э...  э,  Гиви,  черт,  когда поумнел! Молодец! - засмеялся Папуна. -
Если так пойдет, скоро советником Дато станешь.
     - Уже стал, без меня не дышит.
     Повеселев,  сгребли  драгоценности в  кучу.  Гиви  деловито сортировал.
Ростом было запротестовал, но Хорешани решительно отодвинула его руку.
     - Кто придумал,  тот хозяин... Я дам четки из хризолитов, пусть Фатима,
жена первого везира, подобреет.
     - Почему хризолитовые?  Сама  их  любишь.  Лучше те,  сумасшедшие,  что
каждую минуту меняют цвет. Не иначе как прислал их сын сатаны.
     - Или цирюльник чертей, - вздохнул Гиви. - А то почему слишком гладкие?
     - Нет,  мой  Матарс,  эти  четки мне самому нужны,  -  задумчиво сказал
Георгий.  -  К  слову:  присланы они,  наверно,  мудрецом или -  Гиви прав -
шутником,  ибо,  навязав их,  он посеял во мне недоверие даже к  собственной
тени.
     - Ты полагаешь, это весело?
     - Не весело,  но полезно,  мой Папуна. Вот они переливаются, застывают,
стучат в моих пальцах, и я настораживаюсь: вижу, слышу, понимаю.
     - Я бы такому шутнику полтора часа брил хвост!
     - И я бы...
     - Значит, - торопливо проговорила Хорешани, - я отдаю хризолитовые.
     - Не слишком ли это дорогой подарок для ехидны, как ее назвал святитель
Кирилл?
     - Не слишком. Не забывай, Дато, она сестра султана.
     - А  что  отнесешь ты,  дорогая  Русудан,  султан-ханым?  -  озабоченно
спросил Саакадзе. - Может, звезду?
     - Нет,  нет,  мой Георгий! Звезда путеводная самому тебе нужна. Я лучше
преподнесу свои рубиновые подвески.
     - Что?!  Полтора кабана на закуску ханым-султан! Разве ты забыла, как в
Индостане сама жена магараджи передала Георгию для тебя это украшение?
     - Не горюй, мой Димитрий, мне как-то одна старуха сказала: "Если хочешь
носить шелковые одежды,  дари  почаще своим крестьянам миткаль на  рубашки".
Султанша - любимая жена повелителя наших надежд.
     - Как ты сказала красиво, моя госпожа! Если так, принесу много вышивок,
бисерных, золотых и шелковых, над которыми трудились ананурские и ностевские
девушки.
     - О-о,  дорогая Дареджан,  хорошо придумала!  Еще дороже будут казаться
дары.  А ты,  Гиви,  -  добавил Дато,  -  с сегодняшнего дня будешь говорить
только умные слова, иначе...
     - Спасибо,  обещаю!  Когда опустеет твой хурджини, который ты почему-то
зовешь  головой,  непременно  стану  подбрасывать тебе  слова  для  красивых
девушек...
     - И  еще такое скажу:  если турчанки прибудут с ответным приветствием и
притащат  дешевые  серьги,   раздадим  их  вместе  с  миткалевыми  рубашками
ностевским девушкам.
     Поддержали  Автандила  единодушно.   Полуденная  еда  сегодня  казалась
вкусной,  ибо  разрешился тяжелый вопрос,  который беспокоил всех.  Страдала
гордость.  Теперь же  никто не  осмелится сказать,  что грузины не знакомы с
правилами первых встреч.

     На следующий день богатые носилки,  окруженные разодетыми оруженосца