науры.  Подобно Саакадзе, девятнадцать из них, закованные в латы и кольчуги, склонили перед царем щит и меч.
     Пятьдесят дружинников Дато в белых куладжах с золотыми галунами и синих цаги с кистями растянулись по восточной стороне круга. Квливидзе во главе двухсот дружинников, одетых в синее серебром, занял позицию напротив Саакадзе. Дружина Ростома - в оранжевом, Димитрия - в ярко-зеленом с желтыми цаги (по настоянию деда), Гиви - в бледно-голубом с коричневыми цаги, Пануша - в светло-сером, Матарса - в фиолетовом, Элизбара - в желтом, Даутбека - в лиловом с зелеными цаги и остальные в разнообразных одеждах занимали места в строгом  порядке.  "Дружина барсов"  на  восточной стороне  развевала ярко-красное знамя с вышитым серебром барсом и серебряными кистями.
     Полководцем ностевцев выехал Саакадзе,  других -  Квливидзе. Они торжественно провозгласили численность своего войска: Квливидзе - семьсот двадцать дружинников, Саакадзе - четыреста восемьдесят. Поломанная пика у дружинников означала ранение, выбитая - смерть, отнятая - плен. У азнауров: сломанный меч - отсеченная голова, выбитый - ранение и плен.
     Изумленные зрители затаив дыхание следили за начавшимся сражением. Дружины, разбитые на десятки во главе с онбаши, выступали отдельно. Ностевцы стремились зайти в тыл противнику, но Квливидзе всюду поставил стражу, и флейта поминутно тревожно свистела.
     Полководцы зорко наблюдали за ходом битвы, от них по аспарези метались юркие гонцы. "Убитые и раненые" отъезжали в тыл своего победителя. Грозно стучали мечи,  крякали копья,  аспарези потрясали воинственные крики, смешиваясь с бурными криками зрителей.
     И если на княжеских скамьях завистливо роняли скупые замечания, внутренне возмущаясь, что азнауры осмелились перещеголять в своей интересной затее князей, то чем дальше от царской площадки, тем шумнее кипели страсти. Летели войлочные шапочки, папахи, взметнувшимся пламенем в воздухе кружились разноцветные платки,  пронзительные крики  сливались  с  восторженными восклицаниями.
     Где-то держали пари, где-то клялись, где-то ругались, призывая в свидетели черта, где-то на ограде уже били друг друга. Кто-то с восторженным криком свалился с ворот, увлекая за собой проклинавших его соседей. Точно дуб, захваченный бурей, раскачивалась ограда под тяжестью навалившихся тел. И если бы не цепь гзири, то аспарези наполнилась бы новым войском, дравшимся в кровь за отстаивание той или иной азнаурской партии.
     Через час, положенный на игру, Саакадзе объявил:
     - Взято в плен пятьдесят, раненых и убитых - сто.
     Квливидзе, в свою очередь, заявил:
     - Взято в плен пять, раненых и убитых - пятьдесят.
     Рукоплескания и  неистовые крики охрипших зрителей покрыли слова полководцев. На предложение Саакадзе сдаться Квливидзе ответил, что не считает себя побежденным, пока рука сжимает меч.
     Тогда Саакадзе предложил единоборство азнауров.  Квливидзе весело согласился.
     И, не выдержав, уста-баши амкарства оружейников, почтенный Баадур Гогиладзе, неистово закричал на всю аспарези:
     - Азнауры! Руки крепче держите, оружие нашего амкарства не опозорьте.
     И со всех сторон ограды яростно поддержали своего уста-баши амкары:
     - Э, довольно играть! По-настоящему руби.
     - Мы для вас лучшую сталь брали!
     - Если друг друга не хотите, на врагов бросайтесь.
     Поощрительные крики амкаров заставили князей с опаской оглянуться.
     Когда восемь квливидзевцев, побежденные восемью ностевцами, отъехали в тыл, Саакадзе предложил Квливидзе, Гуния и Асламазу выступить против него одного. Квливидзе рассмеялся:
     - Не слишком ли дерзок предводитель "Дружины барсов"?
     - Состязание покажет, - ответил Саакадзе и, приподнявшись на стременах, стремительно бросился на Квливидзе.
     Несколько минут - и трое азнауров лишились мечей. Квливидзе держался дольше всех, но вскоре и его меч лежал распластанным на песке.
     Исступленные крики, рукоплескания, шапки, платки летели в сторону победителей.
     Саакадзе, поправляя наплечники, спешился у царской площадки.
     - Дозволь доложить, великий царь, все дружинники азнауров одинаково смелы и ловки, но ностевцы с детства овладели тайной непобедимости, а другим азнаурам, потерпевшим поражение из-за худшей закалки меча, придется к следующему разу вооружиться сильнее.
     Царь похвалил необыкновенную удаль азнауров,  достойных почетного звания, и добавил, что он с гордостью думает о будущей войне с врагами Картли.
     - Я уверен, князья не будут в обиде, если рог первенства перейдет к Саакадзе в награду за... объединение для сегодняшнего празднества двадцати азнауров.  Да, да, я весьма доволен, и усердие азнауров будет мной отмечено...
     - Великий царь, наше единственное желание - служить тебе, - сказал Квливидзе.
     Шадиман неожиданно выпрямился:
     - Дозволь заметить, мудрый царь, рог предназначен для турнира князей. Конечно, Саакадзе хороший воин, и если бы азнауры не сговорились заранее, пришлось бы принять Саакадзе за великого полководца, не раз одерживавшего победу в прошлых войнах... Да, великий царь, сегодняшнее выступление поучительно,  князья убедились, как втайне укрепляются против кого-то азнауры.
     Саакадзе резко повернулся к Шадиману:
     - Пусть правдивый князь Шадиман выступит с мечом против хитрого азнаура Саакадзе. Пусть все, кто думает так, обнажат меч! Один против всех поднимаю оружие!
     Шадиман презрительно рассмеялся.
     - Князь Шадиман может драться только с равным. Арба лобио всегда дешевле маленького алмаза.
     Князья встретили остроту громким смехом. Саакадзе деловито подтянул цаги:
     - Дозволь, великий царь, сказать. Я понимаю недоумение князя Шадимана, ведь ни один из его друзей не пропустил бы случая выпросить за военную доблесть царскую милость. Пусть он и его друзья примут мои слова за оскорбление и выйдут сюда с обнаженными мечами.
     Гневные крики князей слились со свистом и подзадоривающими азнауров восклицаниями тбилисцев.
     - Твое желание законно... да, да. Пусть поединок решит право каждого.
     - Как?! Царь думает, что князья унизятся до драки с плебеями? Знай...
     Свист и оглушительные крики покрыли слова Шадимана. Ограда аспарези стонала от напора: вот-вот рухнет и распаленная толпа хлынет на князей. Перепуганные гзири грозили обнажить шашки.
     Азнауры выстроились в боевом порядке. Телохранители подняли пики, дружинники растянулись в цепь. Саакадзе с криком "Трус!" подскочил к Шадиману. Князья партии Шадимана схватились за оружие. Царь с тайным удовольствием наблюдал за "обменом любезностями". Шадиман поспешно обнажил шашку.
     Не напрасно беспокойство за Шадимана овладело царицей. Она порывисто поднялась и бросила платок между Шадиманом и Саакадзе. Все опустили оружие, крики смолкли.
     - Безумцы! Вы забыли, в чьем присутствии затеваете ссору!
     Царь строго заметил, что считает азнауров полноправными витязями и никогда не будет мешать им защищать свою честь...
     - Да, да, пусть это будет предупреждением, а рог первенства будет ждать победителя до следующей большой охоты... Да, да, опустите оружие и пойдемте на общем пиру закрепить мир.
     Царь с ненавистью посмотрел на Мириам и с сожалением поднялся. Луарсаб, бледный, взволнованный, подал матери руку.
     Расходились,  возбужденно обсуждая события:  одни - с горделивым сознанием: "свой победил", другие - с озлоблением и тревогой. Князья многому научились из военной игры азнауров. Царь думал: "Первый смотр состоялся, необходимо довести азнаурское войско до нескольких тысяч, тогда..."
     Шадиман понял, что его опасения сбылись скорее, чем он предполагая. Он твердо решил убрать Саакадзе с дороги, но выбрать для этого оружие более тонкое, чем он выбирал в борьбе с князьями.
     Азнауры вошли в зал пиршества. Переодетые в пышные одежды, рассыпаясь в любезностях, они усаживались, стараясь иметь соседом друга.
     - Георгий, около меня садись.
     Князья оглянулись на Нугзара. Кто еще из князей роет себе могилу? А, Хорешани, дочь Газнели, улыбается азнауру... Кажется, по имени Дато? Вот как! И Мухран-батони сажает около себя героя. Откуда такой нос?! Сразу полстола отгородил... Смотрите, Луарсаб послал Саакадзе царскую чашу с вином! Это надо запомнить... Что же смотрит Шадиман? Разве он не сидит в Метехи для охраны интересов князей?.. Даже Магаладзе сегодня не выступили. У них неприятности. После пожара бояться Саакадзе стали, уверены - за набег отплатил... Все знают - Тамаз казахов подговорил...
     - Георгий, тебе здесь нельзя оставаться, на время придется уехать. Не красней, знаю, не боишься, только много лишнего сделал... Пусть князья остынут. Давно обещал в гости приехать, теперь время, и гордость твоя не пострадает: к Нугзару в гости трусы не едут...
     - Князь,  мне  радостно твое приглашение!  Только несколько дней подожду... Новую одежду справлю...
     - Э, Георгий, зачем ждать? А для моей семьи ты и в разорванной куладже хорош. Завтра со мной поедешь, спешу, дело в Ананури есть. Семья после приедет...
     Нугзар видел опасность пребывания Саакадзе в Метехи и, решив насильно увезти полюбившегося ему азнаура, поспешил с отъездом.
     На другой день к вечеру Нугзар и Саакадзе скакали в Ананури. Перед их выездом Георгий X вызвал Саакадзе к себе и имел с ним долгую беседу. Обещав тайно поддерживать азнауров, он одобрил меры, принятые Саакадзе к расширению союза азнауров, обещал поддерживать союз деньгами и оружием и немного сконфуженно объявил, что пожалует Георгию княжеский титул после возвращения из Ананури.
     - Сейчас князья раздражены, за насмешку примут, могут за оружие взяться... Опасно.
     Царь скрыл, что мысль об опасности внушил ему Шадиман.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

     В горных теснинах, где бушует Арагви, на отвесной скале, надвинув на вершину остроконечный шлем, возвышался закованный в грозные укрепления замок Ананури, возведенный надменным феодалом Георгием Эристави Арагвским "ради устрашения врагов и восхищения друзей".
     Возвеличивая род Эристави, Георгий Арагвский, предок Нугзара, опоясал Ананури высоким каменным квадратом, бойницами и башнями, усыпал красным песком надменную аспарези, погрузил здания в сады, воздвиг богатый храм, где и суждено было погибнуть заносчивому феодалу...
     К воротам Ананури с двух сторон подъезжали всадники.
     - Русудан с охоты возвращается, - Нугзар радостно заторопил коня.
     Саакадзе вздрогнул, огненные волны захлестнули сердце.
     Серая черкеска,  облегающая стройную Русудан,  и мохнатая папаха увеличивали ее сходство с Зурабом.
     Возбужденная удачной охотой, Русудан повернула горячего кабардинца к Нугзару и, перегнувшись, обвила шею отца властными руками.
     Саакадзе в смятении пробормотал приветствие.
     - Наконец, Георгий, и нам уделил внимание. Слышала о твоей печали, но большие победы должны служить утешением... Ты князь?
     - Э, Русудан, разве царь посмеет против Амилахвари, Баграта и Шадимана идти? Хотя Георгий сам виноват... Не огорчайся, если бы княжество получил, не торопился бы к Ананурскому замку... Насильно привез. Знаешь, он всех князей на поединок вызвал...
     Нугзар звучно расхохотался. Русудан искоса посмотрела на Саакадзе и до самого замка молчала.
     Русудан неизменно была приветлива,  но,  кроме часов еды, редко показывалась, даже подробный рассказ Нугзара о последней буре в Метехи не вызвал у нее любопытства к гостю.
     Из Тбилиси вернулась княгиня Нато и с жаром рассказывала:
     - Князья кипят, как жир в медных котлах, требуют запрета азнаурских дружин. Нельзя сильнее князей быть, для царства вредно... Царица тоже тревожится:  "Если такое допустить, руки плебеев удлинятся". Но царь заупрямился. "Пусть собирают дружины, много войска - много побед. Баака после скандала просил задержать Саакадзе... Какой скандал? Разве слуга, посланный вперед с одеждой, не рассказал? Азнаур Димитрий до синего цвета избил Тамаза Магаладзе за отказ драться с ним... У царицы говорили - за ностевскую девушку вскипел азнаур. Царь и тут холодным остался: раз Тамаз не хотел поединка, а девушку оскорбил, значит, азнаур прав. Магаладзе обещал имение Димитрия пеплом украсить. Наверно, исполнит... После угрозы азнаур еще хотел драться, насилу Баака его в Носте отправил. Князь уверяет, никогда не было у него столько хлопот, как с ностевскими азнаурами. Один Саакадзе может ему глаза на лоб передвинуть...
     Нугзар хохотал. Русудан молчала. Восхищенный Зураб, сильно привязавшись к Саакадзе, во всем подражал беспокойному другу, внимательно прислушиваясь к военным советам.
     Саакадзе до полуночи бродил по теплым улицам Ананури. Он не мог разобраться в обуревавших его чувствах. Он напрягал волю, искал выхода и не находил. С необычайной силой снова и снова притягивала его Нино. И он ощущал запах ее кожи - запах ностевских садов, терпкий, точно инжир, вкус ее губ, долинную свежесть золотистых волос. Кровь приливала к его вискам, тревожно билось сердце. Он с трудом сдерживал себя. Одно лишь желание кружило голову: вскочить на коня и мчаться, мчаться к Нино, отбросив все настоящее и забыв будущее. Летит под конем извилистая дорога, в голубом тумане тонут изломы Картлийских гор. Поворот - и под стройной чинарой Нино.
     Она радостно протягивает навстречу гибкие руки, и два синих озера смотрят на всадника. И он сжимает ее тяжелыми руками, и сливаются их губы, как сливаются бурные воды Куры и Арагви... Но почему так властно сжались губы, похолодели руки?.. Русудан! Каменная, несгибающаяся Русудан! Может, вся гордость,  вся непокорность Грузии в ней? Неприступность ледяных вершин?.. Русудан, вся налитая силой... властью. Нино, золотая Нино!.. "Золото иногда вниз тянет..." А что же тянет вверх? Сила! Русудан тянет вверх... "Дружинники могут, как хотят, полководец должен, как необходимо..." Русудан!..  Шум крыльев взметнувшегося орла гулко отозвался в сердце Саакадзе. Он тихо обошел башню. Лампада едва мерцала в узком цветном окне... Там спала Русудан...
     Солнце лениво пересчитало тучные леса и растянулось на зубцах пышного замка Эристави.
     Блеснул тонкий нож, жалобно крикнул баран, теплая кровь расползлась по земляному полу. Забегали поварята, бешено взлетел огонь, зашипели, забурлили медные котлы. Из корзин выглядывали перец и пухлые овощи. Над раскаленной жаровней навис подбородок старшего повара.
     Под глубокими сводами застыли узкие столы. Через бычачьи пузыри оконцев пробивались пыльные дорожки солнечных лучей. Быстрые пальцы сплетают радуги шелков. Из хаоса переливающихся нитей падают на пяльцы сочные лиловые цветы, зеленые  птицы,  бисерные бабочки,  серебряные воды,  золотые панцири взвивающихся змей.
     Коршуном витает над вышивальщицами мамка княгини Эристави, недовольно сверкая чернотой глаз.
     В конюшнях конюхи сосредоточенно чистят коней, пастухи по дальним улицам гонят стада. Мельничные жернова глухо пережевывают зерна, вспененная Арагви промывает тюки шерсти, в темных сараях ожесточенно расчесывают пестрое руно, и лишь в затихших покоях замка старинное оружие и тяжелые ковры стерегут надменный сон владетелей.
     Но вот сразу всколыхнулся замок. Перескакивая ступеньки, забегали девушки, нукери, приживалки. Зазвенели кувшины. В широко распахнутую дверь вошли владетели.
     Нугзар самодовольно оглядел "свою семью".
     - Люди - украшение стола.
     На дальнем конце, справа, заставленные пирамидами фруктов, застыли старухи в черных тавсакрави.  Полинялые глаза благоговейно перебирали серебряную утварь. От них, шурша разноцветными лентами, тянулись к Нато Эристави азнаурки и княгини в зеленых и малиновых тавсакрави с бирюзовыми булавками.
     С левого конца стола выпрямились мужчины в скромных чохах, ближе к середине уже поблескивали серебряные газыри, а рядом с Нугзаром красовались мягкие цветные чохи, обшитые позументами.
     Это были бесчисленные родственники княгини Нато, обедневшие князья, рыцари, ищущие приключений, эриставские азнауры с семьями, приживальщики, странницы, старшие слуги и все, кто желал ради беспечной жизни увеличить собой пышную свиту арагвского владетеля.
     Нугзар остановил изумленный взгляд на плотном князе.
     - Когда он успел поседеть? С черной бородой приехал гостить. А, когда крестины Русудан были... А этот почему сгорбился? Вспомнил, на свадьбу мою уже пожилым приехал.
     Юркие слуги подносили Нугзару тяжелые блюда. Виночерпий поспешно разливал вино, позади нукери, чубукчи угодливо подстерегали малейшее желание господ...
     Иногда княгиня делала "божье дело" - посещала больных, присутствовала на панихидах, между прогулками заезжала посмотреть, "как работают люди", и сопровождающая свита раболепно восхищалась добротой княгини.
     Иногда Нугзар между пышными охотами, состязаниями и турнирами крестил первенцев у крестьян, благословлял молодых, и приживальщики вытирали слезы умиления. Часто Нугзар с управляющим, нацвали, гзири разъезжал по ближним и дальним деревням проверять людей и железной рукой управлял своими обширными владениями.
     В  больших амбарах скапливались горы шерсти и кожи.  Сотни рук вырабатывали ткани с затейливыми грузинскими орнаментами, выделывали тонкое сукно, дорогие ковры.
     В погребах хранились огромные кувшины с маслом, сыром и медом.
     Но торговлю Нугзар презирал. Надменный князь, считавший себя полуцарем, не мог даже представить, как он может снизойти до презренной торговли, подобно купцу на майдане. Торговлю с приезжими тбилисскими и чужеземными купцами вел главный управляющий, руководимый втайне княгиней Нато. Кони и верблюды, оружие, вино, бархат, пряности, редкая посуда и драгоценные изделия приобретались за шерсть, меха и продукты.
     Саакадзе  изумляло  огромное  хозяйство  Ананури.  Он  пристально присматривался к жизни феодального княжества. Он решил изучить те устои, против которых уже полуобнажил свой меч. "Если хочешь победить врага, - думал Георгий, - надо изучить его силу и слабость".
     Георгия поражал резкий контраст между замком и бедными сахли: а кто скажет, что Нугзар не самый благородный из князей? Тогда как же живут у Шадимана, Магаладзе, Амилахвари? Неужели, ослепленные своей знатностью и богатством, надменные князья не чуствуют пропасть, в которую их толкает голодный народ? А если по-настоящему с народом обращаться, в два раза больше он сможет работать и в пять раз веселее жить.
     Саакадзе остановился перед приплюснутым сахли. На изгороди сушилось тряпье. У каштана, лениво перебирая сухие листья, вздрагивал впалыми боками золотистый жеребенок.  Георгий с  нежностью погладил худенькую спину. Жеребенок поднял на него большие черные глаза, стал ластиться, обнюхивая руки Георгия. Вспомнилось далекое детство и такой же золотистый жеребенок - друг его ранних лет.
     "Береги коня! Береги коня!" - слышит Георгий голос бабо Зара.
     Георгий вздрогнул, перед ним стояла женщина с утомленным лицом. Быстро вынув из кисета монету, протянул женщине:
     - Береги коня! Почему такой худой?
     - Сами худыми ходим, не только конь, - робко ответила женщина, дрожащими пальцами заворачивая в узелок монету. - Спасибо, господин, откуда здоровыми быть, доля мала! До темноты на замок работаем. Лето кончится, зима прялку завертит, сколько народу у князя, всех одеваем, князь любит, когда все богато одеты, а чем богаче все одеты, тем глехи беднее ходят...
     - Господин, храм еще не открыт, тоже жду...
     Саакадзе замедлил шаги. На паперти сгорбился старик. Седые волосы выбивались из-под ветхой шапочки, сквозь зеленоватую плесень тускло мерцал зрачок, безжизненно свисали высохшие руки.
     - Князь Нугзар новый храм построил, только я здесь привык. Каждую пасху камешек в кувшин прячу. Недавно считал - сто две пасхи храм стоит. Еще мальчиком бегал, волосы черные имел, на коне крепко держался... Гордый был князь Георгий, от гордости погиб... Бог не любит, когда очень гордый... В этом храме от дыма задохлись, здесь лежат.
     Старик костлявыми пальцами погладил изъеденную временем плиту.
     - Князь, княгиня, дети тоже, род