кнул:
     - Кто из правоверных устрашается Теймураза?  Пусть в нем кипит, подобно
меду  в  котле,  желание победить,  но  он,  слава двенадцати имамам,  будет
побежден мною, ибо кипеть - не значит думать.
     Минбаши,  окружавшие  Иса-хана,  одобрительно  рассмеялись,  а  Иса-хан
невольно подумал:  "Если бы царь Кахети думал, то... о справедливый Хуссейн,
предопределил бы ты тогда мне победу над Непобедимым?"
     И  вот,  взяв  с  собою луристанских минбаши из  числа наиболее опытных
ханов,  фанатично преданных шаху  Аббасу,  улыбающийся Иса-хан  двинулся  на
Кахети.
     Поблагодарив судьбу,  освободившую его от зоркого Иса-хана, разодетый в
дорогие доспехи Хосро-мирза решил действовать по совету Шадимана.
     Двадцать  тысяч  сарбазов  под  начальством минбаши,  юзбаши  и  онбаши
обходными путями,  следуя  за  проводником князя  Шадимана,  через  овраги и
горные проходы вошли в ущелье, где начинался подземный ход.
     Вскоре  Хосро-мирза  в  замке  Марабда  с  наслаждением покусывал чубук
хрустального кальяна, разгадывая скрытый смысл приятного сна Гассана.

     Прибыв в  Ананури и  усилив стражу на  угловых башнях,  Зураб  направил
послание,   полное  излияний  в  родственных  чувствах,   Георгию  Саакадзе,
прозванному грузинами Великим Моурави и персами - Непобедимым.
     Зураб  чистосердечно заверял,  что  переброска  им  арагвинского войска
вызвана  угрозой  разгрома  Картли  и  относительно благополучным положением
Кахети.  "Брат для брата в черный день!" - напоминал Зураб и просил указать,
на каких рубежах он должен расположить арагвинскую конницу,  дабы образовать
заслон, не пропускающий и не отступающий...

     Когда арагвинский гонец прискакал в  Носте и Саакадзе развернул свиток,
вздох облегчения вырвался из  его могучей груди.  Он с  такой силой давил на
гусиное перо, набрасывая ответное послание Зурабу, что в двух местах прорвал
вощеную бумагу.  "Зурабу надлежит,  -  сообщал Саакадзе,  -  вести дружины в
Гартискарский замок,  где соберутся держатели знамен и начальники дружин для
военной беседы".
     Умышленно скрыл Саакадзе от Зураба,  что в одну из ночей Квели Церетели
вероломно  увел  свое  войско  и  заперся  в  родовом  замке.  Поступком его
возмутились другие князья и...  тоже  отозвали свои дружины.  Остались верны
слову,  данному ими  Моурави,  князья Ксанские Эристави и  Мухран-батони.  В
такой  критический момент,  когда  часть гор  лишилась оборонительной линии,
арагвинская конница могла  бы  заполнить страшный пробел.  Саакадзе презирал
Зураба, но не его меч.
     Отослал Саакадзе гонцов и  к  старцам гор  с  призывом идти  на  помощь
Картли, но стать под знамя князя Зураба Эристави.
     Шли дни, полные тревожного ожидания, но Зураб не показывался. Посланный
в  Ананури скоростной чапар  вернулся со  вторым  посланием Зураба.  Образец
лицемерия,  оно напоминало поступь не тигра,  а лисы. "Я, князь Арагвинского
княжества,  приду  в  срок,  -  заверял Зураб и  тут  же  добавлял:  -  Кони
искалечены,  в  большинстве  своем  без  подков.  Дружинники  тоже  измучены
небывалым переходом.  Но рассчитываю с помощью духов, невидимых покровителей
Арагви,  в конце марта уже прибыть в Гартискарский замок...  Раньше персы не
двинутся.  К слову: на что Моурави так много войск в теснинах Гартискарских?
Почему у него слабая охрана Ташири? Или Шулавери?"
     Саакадзе содрогнулся: кольцо с шипами продолжает смыкаться вокруг него.
"Уж  не  сговор  ли  злодеев с  помощью каких-либо  "невидимых" покровителей
Арагви? Но с кем? Почему Зураб говорит о внутренних твердынях? И еще - разве
Зураб  когда-нибудь  ссылался на  подковы,  на  дружинников?  И  советы  его
странные...  Кто-то  умерил  его  опасения за  Ананури,  недаром подчеркнуто
величает он себя князем Арагвинского княжества..."
     Прикрываясь щитами,  подползали передовые сарбазы. Один из них проворно
вскарабкался,  цепляясь за  колючие кусты,  на  каменную площадку,  выхватил
из-за пояса кусок желтого полотна,  надел на копье и трижды взмахнул. Вскоре
раздался тяжелый топот быстро приближающихся коней.
     Персидские войска ворвались в Гартискарские теснины.
     Распластавшись на  заросшей мхом  скале,  Даутбек не  выпускал из  поля
зрения  ненавистных кизилбашей.  Он  сразу  заметил малочисленность иранцев,
разгадал  их  хитрость  -  продвигаться разбросанными сотнями  и  десятками,
производя неимоверный шум,  - и не поднимал казахской плети, условного знака
атаки.
     - Для отвода глаз действуют, - поделился он догадкой с Квливидзе.
     Немедля  отправив  гонца  к  Саакадзе,  Даутбек  приподнял кинжал.  Без
секунды промедления сто дружинников,  скрытых за скалистым гребнем, спустили
тетиву  луков,  и  сто  стрел  с  визгом устремились во  взбирающихся наверх
сарбазов.  Намеренно выдав свое присутствие, Даутбек стал поспешно отходить,
искусно разыгрывая панику.
     Минбаши возликовал:  "Бисмиллах,  гурджи ослеплен страхом,  он поверил,
что перед ним главные силы Иса-хана!"
     Изредка отстреливаясь, Даутбек отступал, заманивая минбаши к замку.
     Пока Даутбек изображал джейрана,  преследуемого охотником,  Саакадзе, в
целях защиты Тбилиси,  молниеносно передвигал азнаурские дружины к Дидгори и
Схалдиди. Он просил Мухран-батони держать под обстрелом Мухранскую долину, а
Ксанского Эристави - защищать теснины Ксани.
     У  Саакадзе не оставалось сомнения:  Зураб изменил.  Но куда сдунул его
ветер?..  Неужели арагвский медведь оказался легче самана?!  Увы, размышлять
было некогда.  Враг явно избегал встречи с  ним,  Георгием Саакадзе,  и  при
одном  его  приближении куда-то  улетучивался.  Мелкие  стычки,  из  которых
азнауры выходили победителями, ничего не решали. Следовало одно - преградить
кизилбашам путь к Тбилиси.

     И внезапно...  Не понять,  что произошло... Защищенный Тбилиси спокойно
спал.  Так  верили в  победу Моурави,  что  некоторые купцы привезли обратно
товар,  частично вернулись и амкары.  Усталые от изнурительных войн горожане
тянулись к работе, им хотелось жить привычной жизнью в родном городе.
     Первым проснулся Вардан.  Протирая глаза, он ничего не мог понять. Нуцы
в комнате не было,  а из опрокинутого кувшина вытекало молоко, которое жадно
лакал кот.  В  одной рубашке,  не  совсем прикрывавшей его  волосатую грудь,
Вардан выбежал на  балкон и  перевесился через  перила.  Кроме  неимоверного
шума,  доносящегося с улицы,  ничего нельзя было разобрать. Вардан засеменил
обратно в  комнату,  в  сердцах дернул кота за ухо и надел архалук и папаху.
Прибежавшей со  двора Нуце  он  не  дал  открыть рта  и,  приказав никого не
пускать,  торопливо  спустился  вниз...  Вскоре  он  вернулся  бледный,  как
привидение, с трясущимися руками.
     - Может,  злого очокочи увидел,  Вардан?  Или  кудиани тебя  за  жениха
приняла? Почему дрожишь?
     - Что очокочи! Что кудиани! Они хоть проклятые, но свои. А тут... Нуца,
погибли мы! Погибли!
     - Пусть враг наш погибнет! Кто тебя, почетного купца, напугал? Разве ты
нарушил совет Моурави и  хоть  арбу  вернул из  Гурии,  где  Дарчо и  другие
домочадцы стерегут наше  богатство?  Или  в  лавке,  кроме  куска персидской
кисеи, что-нибудь осталось?
     Слова  Нуцы  несколько отрезвили Вардана.  Он,  пыхтя,  сел  на  тахту,
покрытую дешевым  паласом,  поманил  пальцем  облизывающегося кота  и  вдруг
вскочил:
     - Персы вошли в Тбилиси!
     Словно чинка  подсекла ноги  Нуце,  она  почти  упала на  тахту рядом с
Варданом, ужас исказил ее лицо.
     - Кто впустил? - с трудом выговорила Нуца.
     - Черт впустил, больше некому. Все семь ворот заперты, откуда вылезли -
никто не знает.  Сейчас уже стража на стенах персидская. Повезло еще, что не
скоро ожидали врагов, - мало дружинников торчало на виду, и почти все успели
спрятаться с начальниками ворот.  Персы бегают,  ищут:  "Балам!  Балам!  Где
ключи?!" А ломать ворота не хотят,  -  дураки дураками, а все же сообразили:
боятся, Моурави придет.
     - Вай ме,  Вардан! Бежим к отцу, он как раз на пчельнике. Всегда персам
помогал... Не узнают, что с разрешения Моурави... Старика не тронут. Бежим!
     С  уважением посмотрел Вардан на  свою  жену.  Щеки ее  пылали багровым
огнем,  но в  движениях уже появилась уверенность.  Наскоро собрав в  узелки
одежду и чуреки,  заколотив дом,  они с трепетом,  озираясь, выскользнули из
калитки.  Но  никто не  следил за  ними.  Сын  Гурген как раз вчера выехал к
Моурави с вопросом: "Что делать? Совсем закрывать майдан нельзя. Купцы хотят
торговать".  Устабаши тоже поручили узнать: "Что делать? Сырья нет, а амкары
хотят работать".  И сам Вардан задавал вопрос:  "Что делать?  Может, враг не
придет  в  Тбилиси,  побоится.  Может,  вернуть семью?  Очаг  потух,  скучно
тоже..." Сейчас Вардан с Нуцей радовались,  что Гургена отослали,  а Моурави
не ослушались.
     Выйдя из глухой улочки на площадь,  они шарахнулись.  В высоких шлемах,
похожих на минареты,  шли сарбазы.  Сколько?!  Не пересчитать - может, пять,
может,  двадцать пять  тысяч.  Гремели доспехами онбаши,  взмахивали саблями
юзбаши,  отдавали команду минбаши, плевались верблюды, украшенные браслетами
и  перьями,   фыркали  откормленные  кони,   стучали  колеса,  перекликались
дозорные.
     Вардан,  лишившись дара речи, судорожно схватил Нуцу за руку и рванул в
подворотню.  Закоулками, а иногда по плоским крышам, бегом пробирались они к
Инжирному ущелью.  Тбилиси словно вымер.  Правда, и накануне не много народу
оставалось:  почти всем  семьям горожан приказал Моурави забрать имущество и
покинуть город,  где  не  преминет развернуться бой.  Но  когда бой  далеко,
человеку  нравится  его  тахта.  Настороженные,  вернулись  и  сейчас  могли
огласить улочки воплями.  Почему же  молчат?  На пустынном перекрестке;  как
перст сатаны,  торчал столб для привязывания верблюдов.  Еще страшнее стало.
Может,  неосторожных перерезали за  ночь?  Вот  на  крыше брошено скомканное
белье, на другой шерсть раскидана, на третьей перевернута чаша с рисом...
     Они спотыкались о чаши,  перепрыгивали через Селье,  путались в шерсти,
по лестничкам перебирались с  одной кровли на другую,  и никто не вышел,  не
спросил: "Почему по чужим крышам, как воробьи, джигитуете?!"
     Старик пасечник очень  обрадовался гостям,  начал  резать головку сыра,
что опять навело Вардана на  мрачные предчувствия.  Но  пасечник,  обитавший
между  небом  и  землей,   был  лишен  чувства  наблюдательности.   Зато  он
пользовался любым случаем,  чтобы наверстывать часы безмолвия,  и так сейчас
затараторил, что болезненная гримаса вновь исказила лицо Нуцы. Только вчера,
с жаром рассказывал пасечник, он отнес Исмаил-хану лучший мед, и опять никто
из  картлийской стражи не заметил,  как он проник в  пещеру,  что за большим
камнем,  как привязал положенный в  мешок кувшин и как осторожно его подняли
на первую стену сарбазы и передали выше.  Он,  пасечник,  знал,  обязательно
придет с ответом сарбаз,  потому не уходил.  Даже положил бороду на камень и
задремал.  Привиделось ему, что люди-пчелы, с прозрачными крылышками, вьются
и жужжат,  а сарбазы подкармливают их цветами.  Он вскочил как ужаленный,  а
перед ним ползет по серому склону серый платок.  Развернул, а там свиток для
князя Шадимана и два абаза.  И опять -  о справедливая судьба!  - ни один из
картлийцев его не заметил.
     Тут Нуца зло расхохоталась, отчего затрясся ее двойной подбородок:
     - Ни один из персов,  чтоб им свинья в горло плюнула,  не заметил,  как
верная стража Моурави за вами следит!
     Пасечник помертвел:  не поэтому ли на Вардане лица нет,  а  Нуца как из
уксуса вынута?  Не  спешили ли сюда дочь и  зять,  чтобы спасти его от гнева
Моурави?
     - Спасать нечего,  - проговорил Вардан, вдруг воспрянув духом, - свиток
у тебя, отец?
     - У  меня,  собирался в полдень на майдан верному человеку передать,  а
он, как всегда, князю перешлет.
     Не счел нужным Вардан поведать старику, что верный человек не кто иной,
как переодетый торговцем отважный Пануш,  который обычно находился у  себя в
лавочке,  куда  редко  заглядывали покупатели,  ибо  торговал он  пшатами  и
сушеными фруктами.  Это был наблюдательный пункт "барса";  его помощник,  из
числа разведчиков Арчила-"верный глаз",  зорко следил за  всеми приезжавшими
на верблюдах,  ослах или конях. Лишь арбы не удостаивались его внимания, ибо
разъезжали на них только свои. Очередной свиток раньше прочитывался Моурави,
а если он отсутствовал,  - кем-либо из "барсов". Потом разведчик отправлялся
в  глухой тупичок к  одноногому чувячнику-персу и  передавал ему  свиток для
князя Шадимана.  Чувячник скрывал свиток в деревянном бруске, заменявшем ему
ногу. Тем же путем отправлялся ответ для Исмаил-хана.
     - Покажи свиток, отец, - оборвал молчание Вардан.
     - Зачем? - недовольно буркнул старик. - Я за каждый доставленный свиток
два абаза получаю.
     - Продешевил,  отец,  должен по туману брать. Сколько я тебя учил? Дали
бы.  Другого такого  гонца  им  не  найти.  Может,  благодаря тебе  сейчас в
крепости не по сроку пляска. - Вардан вынул кисет, порылся, достал монеты. -
На,  держи три  абаза,  я  щедрее ханов подкармливаю цветами,  когда наверно
чувствую прибыль.
     Сидя на корточках у наружного порога,  Нуца,  подоткнув подол, усиленно
чистила  медный  котел,   из-за   надвинутого  платка  следя  за  крепостью.
Непривычное занятие  казалось ей  скучным,  старуха Шушаник и  девчонка,  за
услуги которой через  четыре года  придется дать  оговоренное ее  родителями
приданое,  справлялись с  черной работой.  Но это было в дни мира,  а теперь
война,  и  Нуце  надо  знать,  что  враг  собирается делать.  Поэтому она  с
ожесточением терла  песком  медно-красный бок,  но  вдруг  выронила котел  и
опрометью кинулась в комнату:
     - Вардан!  Вардан!  Скорей,  персы за поворотом показались!  К  главным
воротам подходят! Пусть я ослепну, если с ними не грузины.
     Издали донесся вызывающий озноб  свист стрел и  окрики.  Пасечник хотел
перекреститься, но, махнув рукой, выскочил в дверь, обращенную к ущелью.
     - Вай ме! Стражу перебьют! Вардан-джан, что будем делать?
     Нуца  приготовилась заплакать и  потянула к  глазам  подол,  но  Вардан
довольно спокойно сказал:
     - Не плачь, Нуца, ты жена мелика. Поправь кисею, пойдем домой.
     - Домо-ой? Где теперь наш дом? Вай ме! Вай ме!
     - Персы  не  тронут  Тбилиси...  Я  совсем дешево заплатил твоему отцу.
Запроси он  два тумана -  отдал бы.  Бегло по-персидски читаю.  Купец должен
понимать язык чужих майданов.
     - Вай ме! Какое время хвастать ученостью? Говори, не мучай, что Исмаил,
собачий навоз, пишет?
     - Недоволен хан.  Наверное,  Шадиман условие поставил,  потом с  чертом
связался и  персов через землю пустил,  -  иначе откуда вылезли?  Ведь не из
своей...
     - Вардан!  -  завопила Нуца.  - Если не скажешь, что пишет, пойду котел
чистить.
     - Нуца,  на  что  тебе  котел,  когда  Моурави расцелует меня  за  этот
свиток...  Постой, постой! Сейчас... В каждом несчастье, Нуца, есть радость,
- я еще не все обдумал, потому молчу.
     - Ты молчишь?!  Ты, как старый камень на мельнице, трещишь, но от этого
муки не вижу. Вардан благодушно напевал:

                Я принес тебе сабзу,
                   джан!..
                Ты сказала: "Лучше б бирюзу,
                   джан!"

     Но решительное движение Нуцы в сторону котла вернуло его к свитку:
     - Исмаил, собачий навоз, пишет:

     "...Ты,   князь,   несправедлив!   Сколько  лет  в  крепости  запертыми
просидели,  а  теперь выйдем и,  приложив руку ко  лбу и  сердцу,  "селям-он
алейком" тбилисцам скажем?  С Иса-ханом условился?  Бисмиллах,  пусть он муж
любимой сестры шах-ин-шаха,  но,  о  аллах,  он  или я  томился за каменными
стенами?!  Пусть  пророк будет мне  свидетелем,  если  сарбазы не  лопнут от
огорчения,  как  переспелый  арбуз.  Я  учтиво  благодарю  тебя,  князь,  за
предупреждения,  но твои сведения вызывают недоверие.  Может ли весь Тбилиси
вывезти  ценности?   Клянусь  Кербелой,   многое  здесь  спрятано...   И  не
понравилось мне,  князь,  что  ты  именем  шаха  устрашаешь меня.  Да  живет
шах-ин-шах вечно!  Что он не пожелает,  то не смеют желать его рабы...  Царь
Симон на слова не скупится, а обещал, как войдет в Метехи, обогатить меня. О
улыбчивый див, посылающий нам смех! Хотел бы я знать, чем обогатит?.. В знак
моего расположения к тебе,  князь Шадиман,  хочу тебя обрадовать. Царь Симон
отрастил себе второй ус.  Может,  я к одному привык,  только знай, как аллах
повернет мои глаза к двум, катаюсь от смеха..."

     - Пусть его сатана на раскаленной сковороде катает!  - вскрикнула Нуца.
- Что смешного нашел шакал в грузинском царе?
     - Откуда знаешь, что Симон грузинский царь?
     - О Вардан,  где твой нюх?  Или дешевые товары забили ноздри мелику?  Я
своими глазами видела грузин впереди сарбазов,  вместе с ханом, едущим рядом
с ними на высоком коне,  чему-то радовались... Вай ме! Моим ангелом клянусь,
Шадимана видела!
     - Нуца,  скорее одевайся,  должен срочно доставить Моурави этот свиток,
раз он больше не нужен Шадиману.
     - Какого коня,  черного или  золотистого,  оседлаешь,  чтобы  скакать к
Моурави? - снасмешничала Нуца.
     - Туго набитый монетами кисет заменяет даже крылья орла.
     - Такое  тебе  посоветую:  когда  будешь  расход  Моурави  считать,  не
прибавлять три  абаза,  что  отцу  дал.  Как  раз  время вспомнить,  сколько
подарков у  нас от прекрасной Русудан,  любезного Автандила,  от благородной
Хорешани, храбрых "барсов", от...
     Но Вардан уже ничего не слышал, он был полон желания поскорее добраться
до Моурави,  который лично ему,  Вардану Мудрому,  принес славу и власть над
майданом. Без этого жизнь теряла половину смысла...
     Тревога в Тбилиси нарастала.  У Бамбахана -  Ватного ряда -  сгрудились
поломанные  арбы.  В  царский  караван-сарай  ворвались  неоседланные  кони.
Метались без груза переносчики тяжестей.  Уже никто не мог разобраться,  что
происходит.  Появление в  Тбилиси словно из-под земли Хосро-мирзы с  войском
вначале вызвало суеверный ужас:  не  колдовство ли тут?  Может,  серные духи
помогли кизилбашам?  Но  начальник Ганджинских ворот  рассказывал,  что  сам
видел,  как от зубчатой стены отвалился один камень, потом другой, третий, и
из образовавшейся дыры стали,  с копьями наперевес,  выпрыгивать сарбазы. Он
окаменел,  а когда очнулся,  с трудом подавил крик:  всю стену от башни и до
башни заняли сарбазы.  А если бы вовремя у дыры хоть амкары очутились, то по
одному бы вытаскивали бритоголовых и глушили молотками.
     Заведя Вардана под навес,  начальник зашептал:  - Передай Моурави, пять
минбаши из стены вытащил. Затем Шадиман в кольчуге вылез с обнаженным мечом.
За ним большой хан,  до ушей в  золоте и  драгоценных камнях.  Затем коней в
бархатных чепраках и перьях вывели.  Видно,  персы запоздали. "Где начальник
ворот?  Ключи!  Ключи  сюда!"  -  кипятился Шадиман.  Но  я  уже  отползал в
безопасное место.  Начальники других ворот  тоже  с  ключами скрылись.  -  И
осторожно,  чтобы не звякнуть,  он протянул Вардану два тяжеленных ключа.  -
Вот,  передай Моурави,  от Ганджинских ворот.  Когда сможет,  пусть войдет с
дружинниками в  Тбилиси.  Многие  здесь  попрятались из  преданных  Моурави.
Следить за кизилбашами будем...
     На  третью  ночь,  когда  по  случаю возвращения царя  Симона в  Метехи
сарбазы разных  тысяч,  забыв  суру  корана,  валялись пьяные по  улицам,  а
начальник Ганджинских ворот  в  походном наряде  гилянца-онбаши отчитывал на
чистом персидском языке подвыпивших,  Вардан ужом выскользнул из Тбилиси, на
два ключа заперев за собою ворота. Он благодарил небо за беспросветный мрак,
за тучи,  за леса и камни.  К утру Вардан был сравнительно далеко. Под горою
уже виднелась деревня, там он найдет коня и нагайку.

     В эту темную ночь один Шадим