ком взглянул на Луарсаба и перевел взгляд на Баака.
     Придерживая саблю, Баака из-под нависших бровей сурово смотрел то на Саакадзе, то на "барсов".
     Дато, поймав взгляд Луарсаба, вспыхнул: Луарсаб, веселый царь Луарсаб! Жизнь казалась тебе белой розой. Ты играл сердцами Нестан и Гульшари, как золотыми кистями мутаки, играл блеском своих каштановых глаз, играл народом, играл судьбой Картли. Веселясь, ты не заметил приближения бури, и ты проиграл, Луарсаб! Кто может забыть свою молодость? Мы ее встретили вместе на испепеленных полях Сурами. Царь Луарсаб и азнаур Дато состязались в пренебрежении смертью. Наши кони дышали рядом. Тень Георгия Саакадзе ложилась на Сурамские отроги. Но ты посмел забыть, кто спас Картли в час смертельной опасности! И вот стоишь бледный, с высоко поднятой головой, но с опущенным оружием!
     Луарсаб смотрел на всех, но видел только Саакадзе. Рука Луарсаба дрогнула, он тоже вспомнил Сурамскую битву. Сердце сжалось щемящей тоской. И в памяти вновь всплыл заговор Георгия Саакадзе: "...молоток! От него по всей Картли пойдет гул. Только ударь в медный тамбури..." Молила Нестан... Почему я тогда не мог поднять молотка? Что удерживало меня? Благородство? Нет, страх. Страх? Перед кем? Перед азнаурами... И вот он вновь видит Георгия Саакадзе, который хотел одним ударом молотка разбить княжеские щиты. Сейчас мы стоим друг против друга, брат моей Тэкле и я - Багратид. Но скорее меня услышит человек на другом конце земли, чем Георгий Саакадзе. Нас навсегда разделила мрачная бездна.
     Саакадзе смотрел на Луарсаба, преисполненного достоинства: чем гордится? Может, тем, что столкнул Картли в пропасть? Своими князьями, предавшими его? Правлением Шадимана, доведшего народ до истощения? Не он ли не пожелал воспользоваться моим советом остаться одному у власти? Тогда я был "Великим Моурави", все войско Картли было в моих руках, один удар молотка - и он навсегда освободился бы от опеки князей, освободил бы Картли от непосильного ярма. Разве шах посмел бы переступить порог Грузии, если бы Георгий Саакадзе стоял на страже с народным ополчением? Что дало слабовольному царю Луарсабу его предательство дела объединения Грузии? Что дали ему князья? Позор! Да, позор! Разве он не в плену? Он ждет милости от шаха - милости не будет. Ждет картлийского трона - трон уже занял другой. Ждет радости - радости не увидит, ибо Тэкле должна быть отомщена.
     Саакадзе сжал поводья коня. Словно холодное лезвие, на него устремлены глаза Баака. Он безотчетно повернул к Баака и хрипло прошептал:
     - Где моя сестра? Где прекрасная Тэкле? Что вы сделали с кроткой голубкой в вашем ястребином гнезде? Отдай мне мое дитя, князь Баака!
     - Даже в таком тяжелом положении я не позволю тебе, персидский сардар, называть жилище Багратиони недостойным именем! А светлая царица Тэкле тебе обязана печальной участью.
     - А еще кому?! - задыхаясь, спросил Георгий, приближаясь вплотную к Баака.
     - Думаю, в Иране ты не поглупел, можешь сам догадаться.
     - Шадиману?!
     Георгий провел рукой по вспотевшему лбу, оглянулся. Шах ехал рядом с Луарсабом, окруженный свитой. Шадиман инстинктивно держался ближе к шаху. В Руиси шах Аббас беседовал с Шадиманом.
     - Великий шах-ин-шах, средоточие вселенной! Осмелюсь донести до твоего тонкого слуха - царь имеретинский и дерзкий ослушник Теймураз отговаривали Луарсаба от великой чести предстать в Горисцихе перед очами, алмазам подобными. Я, преклоняясь перед твоим величием, мудростью и силой, насыщенной чистым огнем молний и грома, и пользуясь своим влиянием, убедил Луарсаба довериться "льву Ирана".
     Шах выслушал льстивое донесение, помолчав, спросил:
     - А ты разведал, какими средствами заставить Теймураза также предстать на мой справедливый суд?.. Только говори просто, ибо я от твоих возвеличиваний ни выше, ни ниже не стану.
     Шадиман вздрогнул.
     - Шах-ин-шах, я все испробовал - и уговоры, и подарки, и угрозы... Теймураз к тебе не приедет.
     К вечеру шах поспешил с Луарсабом в Горисцихе. В честь царя Луарсаба шах назначил две охоты и пир. Шадиман по-прежнему не отходил от Луарсаба, но теперь уже выполняя повеление шаха.
     "Барсов" не покидало беспокойство. Баака, кто подымал их к славе, кто поощрял их отвагу, кто был защитником перед изменчивым Метехи, кто с отеческой заботливостью оберегал их юность - Баака, князь Баака, словно не замечал их.
     А Луарсаб? Луарсаб вызывал у ханов скрытое сочувствие.
     Его ловкость на охоте, мягкость, неустрашимость, почтительное, но независимое обращение с шахом расположили к Луарсабу иранский стан.
     Сарбазы говорили: "Только лев мог бесстрашно приехать к грозному "льву Ирана".
     Ханы говорили: "Этот царь дорожит своей жизнью меньше, чем скорлупой ореха".
     Молодые ханы говорили: "Да приснится мне в сладком сне такая смелость, изящество и покоряющая улыбка".
     "Барсы" говорили: "Если бы Луарсаб был умен, как наш Георгий, не пришлось бы встретиться с ним в таком неподобающем для царя месте".
     Саакадзе говорил: "Всех может обмануть этот изящный Багратид, но не меня. Хорош для князей и ханов, а народ его голоден и в лохмотьях ходит".
     Шах, осведомленный о тайном сочувствии к Луарсабу, все больше распалялся мщением, и крепло решение отнять у грузин храброго и опасного для Ирана царя Картли.
     После долгой мольбы шах наконец разрешил Тинатин повидаться с братом. Луарсаб переступил порог комнаты и тотчас очутился в объятиях Тинатин.
     - Мой замечательный брат, - рыдала Тинатин, покрывая поцелуями лицо Луарсаба... - Ты в тысячу раз прекраснее, чем я представляла себе по рассказам Хорешани.
     Луарсаб отвечал Тинатин нежностью... И она в тысячу раз прекраснее, чем была девочкой. Долго вспоминали Твалади, вспоминали Метехи, припоминали едва уловимые события, которыми так полно и светло каждое детство.
     - Мой любимый брат, - едва слышно шептала Тинатин, - умерь свою отвагу, опасную в присутствии шаха. Беги, пока не поздно... Письмо мною написано по повелению шаха, там нет ни слова правды... Не верь ему, беги...
     - Моя любимая Тинатин, я предпочитаю смерть позорной жизни... Не склонюсь я перед коварным персом.
     Из красивых глаз Тинатин лились слезы.
     Шах не знал, чем унизить Луарсаба. Ему подсказал Карчи-хан. Шах расхохотался и похвалил советника за находчивость.
     Пир в честь Луарсаба был так изощренно расцвечен, что ввел в заблуждение даже "барсов".
     - Может, в самом деле хочет вернуть Луарсабу царство, иначе зачем так празднует приезд? - шепнул Ростом Даутбеку.
     Шах был весел и не переставал восхищаться Луарсабом, но из осторожности ни один хан вслух не поддерживал восхищения грозного шаха.
     Плясуны, фокусники, акробаты, персидские сказители, поэты сменяли друг друга. Танцовщицы сладострастными танцами тщетно старались вызвать блеск в глазах картлийского царя. Он только вежливо улыбался.
     - Я вижу, мой любимый сын, тебе не нравятся персиянки, может, картлийские красавицы растопят твое сердце?
     Шах взглянул на Карчи-хана. Советник подал знак, дверь распахнулась, и в зал вогнали толпу красивых каралетских девушек в разодранных грязных платьях, с всклокоченными волосами. Они растерянно закрывали лица дрожащими ладонями.
     Евнух кланялся и просил прощения: грузинок не успели вымыть и одеть в более достойное их красоты платье.
     Луарсаб вскинул на девушек глаза. Жалость отразилась на лице Луарсаба, и оно снова застыло.
     Аббас сжал рукоятку ятагана. Карчи-хан поспешно махнул рукой, и на середину зала евнухи вытолкнули толпу монахинь. Черные рясы, черные шапочки и черные четки с крестами оттеняли мертвенную бледность лиц. На шеях монахинь позвякивали бубенчики, переливались яркие побрякушки, извивались разноцветные ленты.
     Ханы засмеялись.
     Монахини, босые и в шерстяных читах, перетянутые веревочными и бархатными поясами, испуганно жались друг к другу. Страдание и ужас исказили выхоленные и огрубевшие лица.
     Карчи-хан с вожделением уставился на упругую грудь юной послушницы, розовеющую из-под разодранной рясы.
     Оглушительный шум встретил монахинь. Кто-то бросил в них недоеденную сладость. Кто-то цинично шутил.
     Молодой Карчи-хан, сняв ноговицу, под улюлюканье и хохот трижды перекрестил ею монахинь.
     И вдруг наступила тишина: высокая монахиня, скрестив руки, вышла вперед, заслоняя несчастных. И такова была сила ее взгляда, что многие ханы невольно опустили головы. Уж никого не смешила придушенная змея на ее измятом поясе, разодранный рукав и выкрашенная в желтую краску пола рясы.
     Так стояла она в забрызганной грязью шапочке, с выбившимися золотыми прядями - величественная и поруганная.
     Саакадзе похолодел. Ему показалось - в его грудь вонзилось копье. Его глаза встретились с потемневшими синими глазами. Не так ли море темнеет перед грозой?
     Он смотрел, не веря глазам. Миг, он схватит Нино, цветок его юности... Синие светильники властно манили. Куда? В пучину? В пропасть? Пробудил его вопль.
     "Чей это крик? Где я слышал тонкие струны страстного голоса? Где видел эти черные косы? Этот хрупкий стан, эти, словно нарисованные, пальцы? Или это наваждение, или призрак уставшей воли? Дитя мое, дорогое дитя!.. Нет, это сон!.. Осторожней, Георгий! Осторожней! Опомнись, или ты погиб!"
     - Царь, мой светлый царь!..
     Тэкле целовала цаги Луарсаба, плащ, руки.
     Луарсаб вскочил, задыхаясь, рванул ворот, дрожащими руками силился поднять Тэкле, но, удержанный верным Баака, бессильно упал на тахту. К счастью, на миг он потерял сознание.
     - Царь мой, - кричала Тэкле, рыдая у ног Луарсаба.
     Саакадзе рванулся и грубо поднял Тэкле:
     - Как смеешь, презренная раба, нарушать веселье шах-ин-шаха? Как смеешь не властелину оказывать покорность? Эй!..
     "Барсы" бросились к Саакадзе.
     - Не сердись, сардар! - молила Нино. - Не трогай ее: несчастная от страха потеряла рассудок.
     - Убери! Прочь отсюда!.. Эй, Димитрий, Дато!
     Никто не успел опомниться. "Барсы" схватили Нино и Тэкле и вмиг скрылись с ними из дарбази.
     Саакадзе поспешил к побледневшему шаху:
     - Я приказал убрать безумную монахиню, она могла принести несчастье своими заклинаниями.
     Шах стукнул ятаганом.
     - Шайтан! Шайтан! Изгнать из Гори! Бросить в Куру!
     Саакадзе стремительно направился к выходу. Через несколько минут Димитрий, Дато и Даутбек, закутав Тэкле и Нино в бурки, мчались к Кватахевскому монастырю. Остальные "барсы" прикрывали их бегство.
     Шах разгневан. Аллах! Сколько беспокойства причиняет этот Луарсаб!
     Баака поднес к губам Луарсаба чашу с вином, стараясь заслонить его от шаха. Баака думал - хорошо, что перс расстроен, это мешает ему видеть состояние царя.
     Шадиман встревожен. Он покосился на Баака: что, если Тэкле расскажет о покушении? А почему ей не рассказать?
     Луарсаб из любви к Тэкле может принять магометанство и остаться царем. Андукапар и Баграт, обозленные новой неудачей, выдадут Шадимана, и тогда... Нет, Тэкле должна умереть или навсегда исчезнуть. Об этом уже позаботился сам Саакадзе... "Барсы" куда-то утащили овечку... Наверно, в Носте к Русудан.
     Шах угрюмо молчал. Придворные засуетились. Эреб-хан махнул рукой. Распахнулись двери. Веселый крик огласил зал. Пестрой гурьбой ворвались шуты, музыканты, плясуны, фокусники, танцовщицы. Они кувыркались, ходили на руках, пели, визжали. Карлики в зеленых колпаках подбрасывали позолоченные шары и ловили их на кончик носа.
     Мартышки, одетые турецкими пашами, фехтовали на шпагах, уморительно подражая янычарам. Индусские танцовщицы кружились, выплескивая из бубнов потоки лент, радугой извивавшихся вокруг шаха.
     Как затравленный зверь, озирался Луарсаб мутными обезумевшими глазами. Он прыгающими пальцами силился застегнуть ворот.
     Шадиман схватил за рукав рванувшегося было Луарсаба.
     - Мой царь! Разве не видишь, какому ужасу подвергаешь царицу? Да оградит ее бог от когтей "льва Ирана". Малейшее подозрение - и тиран из злобы к тебе пленит прекрасную Тэкле и пытками заставит принять магометанство или, еще позорнее, подарит хану в гарем.
     Луарсаб схватился за оружие.
     - Тише, мой царь! Саакадзе ловко провел шаха... Немного терпения, и ты увидишь прекрасную Тэкле. Надо договориться с Саакадзе, ему тоже опасно обманывать шаха.
     Луарсаб уничтожающе посмотрел на Шадимана и поднялся. Баака осторожно, но решительно усадил царя и шепнул:
     - Светлый царь, Шадиман прав, ни одним движением нельзя выдать шаху тайну монахини. Будь спокоен, мой царь, я увижусь с Саакадзе.
     Откинувшись на подушку, Луарсаб опустил веки и напряжением воли заставил себя снова принять равнодушный вид... "Тэкле, моя Тэкле воскресла, а я, как скованный раб, сижу в царской одежде у другого царя в плену. Как разорвать мне цепи? Как увести подальше мое сокровище, мою жизнь? Тэкле! Поймешь ли ты мои муки? Суждено ли нам снова увидеться, или это насмешка над моими страданиями? Не слишком ли много испытаний посылает мне бог?.. Говорить с Саакадзе... О чем? Нет, нам не о чем говорить... А Тэкле?.."
     Луарсаб почувствовал страшную опустошенность. Он приоткрыл глаза: кажется, скоро конец проклятого пира...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

     На рассвете Баака, узнав от Дато, где находится Тэкле, поспешил к Луарсабу.
     Едва дослушав, Луарсаб торопливо приколол к куладже розу и потянулся за папахой.
     Баака осторожно напомнил о шахе Аббасе и не менее осторожно посоветовал не быть откровенным с Шадиманом. Луарсаб провел дрожащей рукой по лицу. Баака показалось, что на щеки Луарсаба лег толстый слой белил.
     "Увы, - подумал царедворец, - Луарсаб поздно понял, кто погубил его Тэкле".
     На площади скакали сарбазы. У крепостных ворот выстраивались мазандеранцы. Войско выступало в Тбилиси.
     На утреннем приеме Георгий напомнил шаху Аббасу его обещание посетить Носте. Шах милостиво согласился.
     Георгий поспешил пригласить всех ханов, грузинских князей и, особенно любезно, Шадимана.
     Но Луарсаб решительно отклонил предложение шаха: Багратид не удостоит своим посещением Георгия Саакадзе. Если шаху будет угодно, он, Луарсаб, проведет это время в Твалади или в монастыре Кватахевском.
     Шах задумался. Он решил не расставаться с Луарсабом. Но в Носте воздвигнут мраморный столп, а разве Чингис-хан не сказал: "Не объезжай места своей славы?"
     - Ты у себя дома, мой преданный сын, я полюбил тебя и хочу любоваться тобой в последние дни моего пребывания в Картлийском царстве.
     - Шах-ин-шах, я давно собирался в монастырь поблагодарить бога, повернувшего ко мне сердце "льва Ирана". Трифилий - мой духовный отец. Я слышал, что настоятель предан тебе. Может, осчастливишь святую обитель своим посещением?
     - Мое сердце в печали, но я не хочу обидеть Саакадзе неожиданным отказом.
     Георгий осторожно посоветовал шаху не опасаться, но сохранить в тайне поездку Луарсаба. Пусть только "барсы" сопровождают пленника. Это лучшая охрана против всех случайностей.
     - И Луарсаба хорошо держать в заблуждении. В грузинских царствах у него много друзей. Шах-ин-шах, ты проявляешь большую мудрость в обращении с Луарсабом, но для твоего драгоценного спокойствия я сам поеду предупредить Трифилия, ибо сказано - зоркость на охоте удлиняет удовольствие и укорачивает опасность.
     Эти доводы, особенно боязнь заронить в Луарсабе подозрение, убедили шаха.
     Саакадзе, Эрасти, Димитрий, Гиви и Даутбек со всеми предосторожностями выехали в Кватахевский монастырь.
     Георгий недаром взял Димитрия - пусть увидится с Нино. Тоже любил... Нино, золотая Нино!.. Ни бурям, ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз!.. Но тщетно искать камень, брошенный в бурную реку.
     Свидание с Тэкле. Мучительные часы. Тэкле убеждала брата в непричастности Луарсаба к заговору на его жизнь. Убеждала, что Шадиман уверил царя Картли в измене "Великого Моурави", приписав побег в Исфахан именно этой измене.
     Много еще узнал Георгий и вспомнил: Луарсаб ни словом, ни взглядом не выразил ему негодования... Но так ли это? Царь не мог не знать действий шадимановской клики. Можно молчаливо дать согласие на преступление и потом клясться и даже самому верить в свою непричастность.
     Георгий оглядел строгие покои. Здесь в дни приездов жил католикос. А сейчас в этих покоях укрыты любимые им существа - Тэкле и Нино! Георгий поймал себя на мысли - сердце не подвластно разуму. Он хочет встречи, хочет еще раз ощутить в своей руке трепетную руку Нино... Он вслушивался в взволнованный голос сестры. "Да, - подумал он, - такая на полпути не остановится, в этом хрупком существе повторена моя воля... Но придет ли конец несчастьям? Или еще неведомые страдания ждут скорбную Тэкле?"
     Долго слушал Георгий горячую речь сестры. Он осторожно гладил ее черные косы.
     И снова молила Тэкле. И снова убеждал Георгий.
     - Бедное дитя, перед тобою я больше всех виновен. Я принес в жертву твою любовь. Но поймешь ли меня, сестра моя? Ты умела с детских лет угадывать широкие мысли "большого брата". Перед чем я останавливался? Перед чем отступал? Там, в окровавленном Греми, в горящих деревнях, у стен Горисцихе в страшной схватке с друзьями-азнаурами, в проклятиях и слезах народа закалилась моя любовь к Картли. Знай, Тэкле, есть желание, презирающее слабость, оно требует больших жертв, последней капли крови. Это - желание счастья своей стране. Есть ли более высокие чувства? Любовь к женщине, к сыну, к матери не может остановить человека, вместившего в своем сердце любовь к родине. Только здесь, в тяжелый час крушения моих замыслов, я узнал силу этой любви. Она разбивает оковы мелкого благополучия. Она повелевает перешагнуть через страдания тысяч людей.
     Долго смотрела Тэкле, как в детстве, испуганными глазами на Георгия.
     - Брат, мой большой брат! Но разве не потрясают горы страшные проклятия нашему роду? На что любовь к царству, если оно гибнет? Брат, мой большой брат! Пожалей бедный народ, он ни в чем не виноват.
     - Не хочешь ли ты сказать, Тэкле, пожалей царя? Я раньше думал, именно Луарсаб захочет спасительного для Грузии единовластия... Но он оказался слабым, он, как и другие цари, устрашился князей... Не пошел за молодой силой азнауров. Не пошел и погиб.
     Тэкле рванулась вперед и распростерла руки, точно защищая собой Луарсаба:
     - Нет, нет, не смей так говорить! Ты не знаешь царя Луарсаба, лучшего из царей! Он оставил надежное убежище, он вернулся спасти свой народ. Он не погибнет! Моя любовь, любовь народа спасет его! О, ты не знаешь моего отважного царя!
     - Я не отказываю Луарсабу в отваге, Ломта-гора - слава его меча, но он не тот царь, который может дать расцвет Картли.
     - Тот, клянусь, тот! Что замышляешь, Георгий? Скажи сразу... Я хочу погибнуть вместе с моим царем или... или ты, клянусь, спасешь его! Что замышляешь ты против Луарсаба?
     - Против Луарсаба ничего... Завтра он будет здесь, уговори бежать... бежать с тобою... Я помогу вам. Скройтесь в Имерети. Шах не пойдет войной в Имерети... не пойдет, потому что Георгий Саакадзе не хочет этого. Имеретинские дороги я знаю не хуже кахетинских, но я не шах... Уговори Луарсаба бежать. Ему помогут "барсы"...
     - А кто будет царствовать в Картли?
     - Время покажет...
     Георгий вышел от Тэкле взволнованный. "Какой странный разговор! Какое величие души у маленькой Тэкле. Так сильна у человека привязанность к близким... Нехорошо, - начинаю жалеть Луарсаба... Он молчит... Ни одного упрека. Может, из любви к Тэкле? Наверно, и я только из любви к Тэкле хочу спасти его?"
     В боковой приемной Нино беседовала с Димитрием, Даутбеком, Гиви и Эрасти. Печаль оттеняла тонкую красоту Нино. Георгий остановился на пороге, и, как в далеком прошлом, теплая волна прилила к сердцу. Но ни одним движением Георгий не выдал охватившего его чувства. Он почтительно поклонился Нино, опустился рядом на скамью и мельком взглянул на дрожащи