ерсидским пыткам,  -  удалось добыть для  нас  точные
сведения о  движении шахских войск...  Каждый вечер и каждое утро является в
мой дом один из разведчиков с  новыми вестями,  и каждое утро и каждый вечер
мчится обратно с моими указаниями...  Сейчас,  по пути сюда,  узнал: Иса-хан
направил семь сарбазских тысяч в  Нахичеванское ханство.  Не  значит ли это,
что  через две недели он  выведет несметное полчище на  равнину между озером
Гокча и Шамшадыльскими горами?  Рассчитываю,  вы,  князья, догадались... хан
идет прямо на Тбилиси, дабы освободить Исмаил-хана и ринуться на ваши замки.
     Смятение,  охватившее князей,  наполнило  сердце  Дато  злой  радостью:
"Задрожали лисьи хвосты! Чуют - "лев Ирана" не пощадит их замков!"
     - Что, что предлагаешь, Моурави? - выкрикнул Джавахишвили.
     - Предлагать будет царь...
     - Не время спорить, спешно надо действовать!
     - Верно,  Амилахвари,  -  распрямил плечи Саакадзе,  -  так  вот,  если
поддержите,  вот  что предлагаю.  Ты,  Зураб,  князь Цицишвили и  светлейший
Липарит немедля выедете в  Телави  и  упросите царя  двинуть войска  Средней
Кахети в Алгетское ущелье. Как бы со мною ни хитрил Иса-хан, знаю - к Алгети
двигается, чтобы стремительным прыжком захватить Тбилиси...
     Князей вновь охватило смятение, Зураб, стиснув зубы, молчал. Эмирэджиби
было приподнялся, но тут же рухнул обратно в кресло.
     Зорко  следит  за  князьями Саакадзе,  намереваясь пустить в  ход  свое
последнее средство.
     - Должен,  князья, и порадовать вас, Шадиман оказал нам большую услугу.
Он направил гонца к Иса-хану с посланием,  в котором,  восхищаясь,  сообщал,
что я  в  опале и совсем отстранен от царского войска и потому Иса-хан смело
может двинуться на Тбилиси, вывести царя Симона из крепости, водворить его в
Метехи,  и  тогда  он,  Шадиман,  прибыв сюда,  заставит картлийцев склонить
головы к подножию трона "льва Ирана".  Шадиман просил указания Ига-хана и, в
случае надобности, предлагал ему свой замок как крепость.
     Гул возмущения, страх, недоверие - все смешалось. Князья поглядывали на
все еще молчавшего Зураба.
     - Что делать? Как предотвратить беду?
     - Шадиман враг царя Теймураза...
     - Пусть царь решит...
     - Пока царь решит, от наших замков и обломков не останется!
     - Царь, возглавляет войну! Клянусь, я не вижу наших голов, только плечи
шевелятся! - вскрикнул Эмирэджиби.
     - Мы сегодня же выедем в Телави, - твердо сказал Зураб.
     - Войска  царя  Теймураза двинутся к  Алгети,  или  я  больше не  князь
Цицишвили!..
     - Но ты,  Георгий, как видно, все же доставил послание "змеиного" князя
Иса-хану!
     - Ты угадал,  Зураб. Мой Ростом при помощи Димитрия избил до полусмерти
гонца Шадимана и  бросил его в  небольшое подземелье для малых преступников,
ибо  для  крупных готовится подземелье побольше.  Потом  Арчил-"верный глаз"
облачился в  одежду марабдинца и  поскакал к  Иса-хану.  Я  жду  его скоро с
ответным свитком к Шадиману. А пока сам наметил послание Иса-хану: дня через
два азнаурские дружины выступят к Алгетскому ущелью.
     - Моурави,  пока  царь прибудет,  надо решить,  куда княжеству выводить
дружины.
     - Прав Церетели, - робко сказал кто-то из-за спины Амилахвари.
     - Раньше пускай князья поспешат к царю!.. - упрямо прорычал Зураб.
     Первым  поднялся Липарит.  Обменявшись взглядом с  Саакадзе,  он  начал
торопить Зураба и Цицишвили.
     Но  Зураба не  пришлось особенно уговаривать.  Царь  Симон  -  это  его
гибель!  Немедля, любой мерой надо предотвратить несчастье. И царю Теймуразу
небезопасно оставаться в такой час в бездействии.
     Когда за  тремя князьями закрылась дверь,  Саакадзе,  как бы  вскользь,
начал  советовать владетелям,  что  предпринять им  для  спасения  замков...
Постепенно перешли к обсуждению более широких действий для отпора врагу.
     И  не успели Зураб,  Цицишвили и  Липарит доскакать до Телави,  как все
князья поспешили в  свои  владения,  чтобы  по  совету Саакадзе вывести свои
войска на картлийские рубежи...
     Облегченно  вздохнули  "барсы".  Путем  исключительно  тонкой  политики
Георгию удалось принудить себялюбцев защищать Картли вместе с азнаурами.

     Вновь перечитала Хорешани ответное послание Шадимана к ней и,  несмотря
на  тревогу,  томившую ее  с  утра,  засмеялась.  Накинув легкое покрывало и
поцеловав сияющую Магдану,  Хорешани взяла  два  свитка и  поспешно вышла из
дому.
     Выполняя строгий наказ Дато,  за нею,  как и всегда,  тотчас последовал
старый Отар.  Хорешани обычно не  чувствовала присутствия верного слуги,  он
следовал за госпожою как тень,  на отдаленном расстоянии, чтобы не мешать ее
мыслям, но достаточно близком, чтобы в случае опасности прийти ей на помощь.
Собственно,  дорога была коротка:  обойти лишь ограду сада,  и  за деревьями
показывался уже небольшой дом,  где жили Даутбек и Димитрий,  а чуть поодаль
вырисовывались каменные барсы замка Саакадзе.
     Но  почему-то Хорешани свернула в  другую сторону,  миновала молчаливую
площадь,  снова вышла на тихую улицу,  над которой возвышались строгие стены
базилики анчисхатской божьей матери...  Был не  час молитвы,  но едва сторож
заметил хорошо знакомую княгиню,  как многие называли Хорешани,  бросился за
ключами,  и вскоре она,  спустившись по нескольким ступенькам, очутилась под
прохладными  сводами,  опирающимися  на  двенадцать  массивных,  но  изящных
колонн.
     Внимательно, словно впервые, осмотрела Хорешани одну колонну за другой.
В  колоннах золотые изображения напоминали о  жизни двенадцати апостолов.  В
одной из  колонн был потайной шкаф,  там хранилась икона анчисхатской божьей
матери,  перед которой на  черном бархате были разложены подарки царственных
невест.  Сколько  ни  присматривалась  Хорешани,  не  могла  среди  фигур  и
орнамента найти отверстие для ключика.  "Да, хорошо скрыт от врага священный
шкафчик...  от  друзей  тоже...  Говорят,  Гульшари при  жизни  отца  упорно
стремилась примерить кольцо царицы Русудан".
     - Хочешь, княгиня, открою?
     Хорешани,  вздрогнув,  оглянулась:  перед нею стоял дряхлый священник с
выцветшей зеленоватой бородой.  Хорешани вынула  из  вышитого золотом кисета
несколько монет и  опустила их  в  руку священника:  "На храм".  Она знала -
служба священника здесь наследственная,  и  ключик передает отец сыну.  Тихо
звякнул  потайной  замок,   потом  запела  какая-то  пружина,   и  массивная
четырехугольная дверца медленно открылась.
     Как  старых  знакомых,  рассматривает Хорешани таинственные камни.  Вот
ярко-красный  гранат,  подарок  Симона  Первого  невесте.  Вот  ожерелье  из
прозрачных,  как вода,  камней, дар невесте Баграта Третьего. Вот египетское
кольцо  царевны Русудан,  дочери великой Тамар.  А  вот  лунный камень самой
Тамар,  царя царей,  -  она любовалась им,  когда шла под венец с любимым ею
царевичем Давидом Сослани...  А  вот...  к  горлу  подкатил колючий комок...
перед глазами в тумане проплыл призрачный образ Тэкле... Тогда, в счастливые
дни, Луарсаб пожелал, чтобы Тэкле положила перед странной иконой, защитницей
всех царственных невест, индусский яхонт.
     Тэкле  в  испуге  уверяла,  что  анчисхатская божья  матерь в  тот  миг
насмешливо прищурилась... Еще бы, Тэкле не царевна ведь!..
     Хорешани вскинула на икону глаза и отшатнулась:  в упор на нее смотрели
насмешливые  глаза  и  вдруг  прищурились,  а  на  устах,  как  у  индусских
танцовщиц,  играла сладострастная улыбка... Смотрела и не могла насмотреться
Хорешани на чистое,  словно атласное,  лицо святой,  и  вместе с  тем что-то
порочное, беспокойное сквозило во всем облике анчисхатской владычицы.
     - Господи,  прости  и  помилуй,  кто  писал  ее?  В  каком  безумии был
иконописец?
     - Не  греши,  дочь  моя,  -  хмуро произнес священник,  -  живая она...
Одиннадцать веков  назад  поместил ее  в  эту  темную  нишу  епископ  Вавил,
воздвигнувший эту  базилику при царе Адарнасэ Первом,  ибо храм,  где раньше
находилась пресвятая,  переполнялся юношами,  часами стоявшими перед  нею  и
возносившими восторженную молитву.  И она благосклонно помогала преклонившим
перед нею колено в  битве и  любви...  Но недоверчива она к женщинам...  Вот
почему   царица,   жена   Гурама  Куропалата,   положившая  начало  династии
Багратиони, выдавая замуж дочь свою, царевну Хварамзе, возложила загадочные,
отражающие  мир,  сверкающие синими  искрами,  белые,  как  прозрачная вода,
камни... И с той поры ни одна царственная невеста не нарушала обычай.
     Еще  много  рассказывал священник  о  святой  анчисхатской защитнице от
осквернителей,  которая застилает невидимым дымом глаза неверным,  и поэтому
магометане ни разу не заметили храма.
     Задумчиво возвращалась Хорешани...  Странно, зачем она пошла в церковь?
Ведь не собиралась.  Целый день о Луарсабе думала...  а значит, и о Тэкле...
Вот зачем!
     Бедные, бедные мои, гибнут в пыльном, проклятом небом Гулаби...

     Какая неживая тишина!  Даже цветы в  фаянсовых кувшинах не  шелохнутся,
даже занавеска на  окне лениво повисла.  Не  слышны шаги,  не слышно шороха.
Лишь красно-желтый янтарь четок едва постукивает в пальцах Русудан.
     Почти  не  касаясь  ковра,   то  приближалась  Дареджан  к  дверям,  то
отходила...  Так сидела Русудан на тахте с той минуты,  когда,  прискакав из
Мухрани,  Георгий,  не  слезая с  коня,  торопливо выкрикнул:  "Орла убедил,
теперь спешу к коршунам!"
     То  быстро,  то  умеряя  бег,  скользит в  беглых пальцах красно-желтый
янтарь...  Подняв глаза,  Русудан хотела привстать,  улыбнуться.  "Но  зачем
перед дорогой подругой притворяться?"  И снова застучали четки,  спутники ее
дум.
     - Напрасно  беспокоишься,  дорогая  Русудан...  я  сейчас  анчисхатской
сладострастнице обещала...
     - Кому?
     - Ей...  ей... - Хорешани небрежно сбросила покрывало, - если поможешь,
говорю, и Георгий победит коршунов, исполню просьбу Шадимана...
     - Что ты, моя Хорешани, время ли смешить?
     - Не время...  моргнула святая...  Священник уверял,  от оконного света
щурится, но не поверила я.
     Бесшумно вошла обрадованная приходом княгини Дареджан.  Она  распахнула
окно и, перегнувшись, взглянула на перекресток, откуда должен был показаться
Моурави.
     Вдруг в  комнату вбежали Иорам и  Бежан.  Дареджан хотела рассердиться,
особенно на сына,  - не она ли приказала мальчикам до возвращения Моурави не
тревожить госпожу Русудан?
     Но мальчики были в таком возбуждении, что не только окрик - даже грохот
обвала не остановил бы их.
     - Моя чудная мать, что Бежан придумал, - задыхаясь, проговорил Иорам: -
Будто на войну моложе шестнадцати лет не станут брать!
     - Конечно,  не станут,  - выкрикнул Бежан. - Мой отец лучше тебя знает,
он никогда не расстается с дядей Георгием.
     - Пусть никогда, а я уже старого Джамбаза подковал!..
     - Напрасно беспокоился,  -  загоготал Бежан,  -  совсем новые подковы с
копыт содрал, мой отец говорит!..
     - Моя красивая мама, скажи ему, пусть свою тыкву водой окатит!..
     Русудан невольно улыбнулась, но с нарочитой серьезностью произнесла:
     - Мой   сын,   прав   Бежан,   нельзя  брать  сейчас  всех...   Моурави
предугадывает:  война продлится две-три пасхи... пока старшие драться будут,
юноши подрастут, окрепнут и, как обученные чередовые, пополнят дружины. Ведь
не  всем,  увы,  суждено живыми вернуться к  своим очагам...  Вы  с  Бежаном
десятерых замените, когда наступит ваш срок...
     - Пусть другие растут, а я уже взрослый.
     - Моурави ни  для кого,  даже для сына снисхождения не сделает...  -  И
вдруг,  перебив себя,  Дареджан закричала:  -  Едут,  едут!  На  перекресток
выехали!
     Русудан  слегка  побледнела,   хотела  подняться,   но   вдруг   сурово
нахмурилась и сосредоточенно стала перебирать четки.
     Кубарем выкатились мальчики и,  не  слыша  окриков Дареджан,  понеслись
навстречу всадникам.
     Минута... три... пять... четки безжизненно упали на ковер.
     Русудан  взглянула на  шумно  вошедших,  поднялась и  откинула  с  чуть
побледневших щек локоны.
     - Дорогая Дареджан,  пошли за стариками Даутбека.  Не забудь пригласить
Миранду с сыновьями.
     - Уже послала, госпожа. И виночерпий средний бурдюк поднял. Все "барсы"
собрались. Гиви уже из серной бани прибежал...
     - О... о!.. Друзья, ради такого случая надо цаги сменить.
     - Пора,  Георгий,  -  засмеялся Дато, - наверно, приросли к ногам. Мы с
Гиви  тоже три  дня  ноги словно в  раскаленном мангале держали.  О  цаги ли
помнить, когда Иесея Ксанского убеждали! Хорошо, Гиви выручил...
     Под общий смех Хорешани вдруг сказала:
     - Даутбек,  будешь возвращаться,  зайди  к  нам,  скажи Магдане,  пусть
сиреневую кабу наденет.  Попозже за нею Отара пришлю...  Да,  Циала... пусть
Сопико ей чаще холодную повязку на лоб кладет... Три дня девушка в жару...
     Даутбек смутился: - Дато домой идет, может, он...
     - Я без помощи невежливых о Дато помню... Тебя прошу...
     - Идем, идем, недогадливый буйвол! - засмеялся Дато, обняв Даутбека.
     В  полдень "барсы" шумно расположились,  будто на лугу,  вокруг зеленой
камки. Было им что рассказать за пенящейся чашей.
     Сначала   нетерпеливо  выслушали   о   княжеском   Совете...   Димитрий
расщедрился на пожелания позолоченным ишакам. Потом Даутбек высмеивал князей
за быструю смену настроений -  их испуг, порожденный трусостью, их наглость,
воспламененную надеждой.
     - А  знаешь,  дорогой Георгий,  в  следующий раз лучше меня к  Шадиману
отправь,  со  "змеиным" князем  никогда  не  скучно.  Хорошо,  Гиви  вовремя
рассердился.
     - Еще  бы  не  рассердиться,  когда  сидишь  на  арабском  табурете,  а
чувствуешь себя, как на муравьиной куче. Дато уговаривает Иесея Ксанского, а
сам  платок  за  платком из  куладжи тянет.  И  понятно для  чего:  лоб  его
уподобился берегу после дождя.  Он сладким голосом свое, а Иесей - свое: "Не
по дороге мне с царем Теймуразом!" Тут я такое бросил: "Если ты, князь, друг
Георгия,  столько  слов  для  себя  требуешь,  то  с  каким  запасом надо  к
Чолокашвили ехать?"
     - Здесь Иесей уж не вытерпел,  лицом на пол-агаджа длиннее стал,  - под
общий смех проговорил Дато, - хотел захохотать, но раздумал, да как гаркнет:
"Ты что, азнаур, торопишь? Должен я думать или, как испуганный заяц, прыгать
на стрелу?.."
     - Молодец,  владетель Ксани,  хорошо усвоил: сколько ни спеши, опоздать
всегда успеешь!..
     - Э-э!.. Папуна про себя сейчас сказал: чаша неосиленная стоит...
     - Уже лежит,  - поддерживая веселье "барсов", выкрикнул Папуна и потряс
опустевшей чашей над головой.
     Но  предложение Димитрия  пустить  большой  рог  в  путь  вокруг  камки
встретило  со  стороны  Хорешани  решительное  возражение:  она  тоже  хочет
повеселить народ.  Послав Иорама за свитками,  что лежали под ее покрывалом,
она сказала:
     - Тут Дато о Шадимане вспомнил,  как раз о нем хочу позлословить...  На
мое послание Барата изволил посланием ответить, - Хорешани развернула свиток
и, подражая голосу марабдинского владетеля, мягко начала читать:
     "Прекрасная Хорешани из  Хорешани,  сколь  радостно было  мне  в  своем
уединении,  пусть временном,  узнать твою руку на  вощеной бумаге.  С  тобою
хитрить излишне, скажу прямо: два воскресенья ломал голову, изыскивая способ
направить послание в Арша княгине Гульшари, и хочу предложить тебе амкарские
условия... Кажется, других ты сейчас не признаешь.
     Я  согласен оставить на твое благосклонное попечение до конца войны мою
Магдану,  если  и  ты  согласишься помочь мне  успокоить Гульшари...  Думаю,
поможешь, - поэтому сразу направляю второй свиток с верным мне мсахури, хотя
кошки сейчас стали преданнее собак.
     Изысканно прошу,  устрой для моего гонца пропускной ферман к замку Арша
и...  конечно,  обратно, дабы увериться мне, что недаром я доверился тебе. У
меня  нет  причин сомневаться,  что  раньше ты  одна прочтешь свиток,  потом
вместе с  умным  Дато,  потом повертит его  Великий Моурави,  потом "барсы",
каждый в  отдельности и  все  вместе...  Не  забудьте дать понюхать свиток и
молодому Джамбазу. К слову скажу: до меня дошло, что этот незаконнорожденный
сын  старого Джамбаза и  арабской кобылы стоил Моурави золотого с  каменьями
пояса  с  алмазной пряжкой,  подаренного азнауру эмиром,  ибо,  избалованный
победами в  Индии,  бешеный Джамбаз раньше сбросил эмира с  седла,  потом на
глазах  у  потрясенной свиты  овладел  красавицей с  бирюзовыми браслетами и
серебряными подковами... Как ты сразу догадалась, я говорю не о любимой жене
эмира,  а о ее лошади...  Не ради смеха пишу об этом, ибо смех после подвига
Джамбаза  прогостил в  ваших  залах  приветствия четыре  воскресенья и  одну
пятницу, а ради уверения в том, что я знаю дела Георгия Саакадзе, даже самые
незначительные,  в не меньшей мере,  чем он знает дела,  даже самые крупные,
Шадимана Бараташвили.  Напрасно,  прекрасная Хорешани, укоряешь, - я, по той
же  причине,  по  какой  Моурави  не  осаждал  Марабду,  не  повторю  промах
молодости...  Наша вражда с  Георгием Саакадзе не  личная,  ибо нет для меня
приятнее собеседника,  чем ностевский владетель.  Думаю,  и он не отказывает
себе в удовольствии делиться со мною большими мыслями...  Так, в тиши ночей,
ведем мы  наш  вековой спор.  Спор беспощадный и  непримиримый.  Победит или
потомственный  азнаур  Георгий  Саакадзе,  или  потомственный князь  Шадиман
Бараташвили...  Никогда не  сомневался,  за кем останется победа:  ведь орлы
летают в поднебесье, а барсам самим богом определено пригибаться к земле..."
     - А  кто  сказал:  "князья -  орлы"?  Они  помесь из  полутора шакала и
полутора лисицы!
     - Почему лисицы?  Другое придумай,  Димитрий.  Я вчера папаху из черной
лисы амкару заказал...
     - Прав Гиви,  почему лисиц обижаешь?  Может,  князья помесь из полутора
змеи и полутора осы?
     - Не стоит,  Даутбек,  прибегать к помеси, пусть будут целиком осами, -
тоже летают...  -  расхохотался Саакадзе, подбрасывая огромный турий рог. Он
оценил остроумие Шадимана при столь опасной игре и весело спросил:
     - А как думаешь, Хорешани, поступить со вторым посланием?
     - Раньше прочла сама, потом с Дато, теперь ты, Великий Моурави!..
     - О-го-го!..  -  от смеха покатывался Папуна. - Этот князь начинает мне
нравиться.
     - Думаю, дорогая Хорешани, не стоит Великому Моурави еще раз вертеть...
бумажный чурчхел.
     Новый взрыв смеха "барсов" вызвал полное недоумение Гиви.
     - А не повертеть ли все же раньше Георгию? - прищурился Дато.
     - Я  дело  советую:   может,  после  второго  свитка  сразу  за  оружие
схватимся, времени жалко...
     - Черт! Сам полтора часа время за узду держишь!
     - Смотри, Гиви, время может тебя вниз головой уронить, - хохотал Дато.
     Папуна похлопал по плечу Гиви:
     - Цаплю  спросили:  "Не  устала,  батоно,  полтора  дня  ногу  поднятой
держать?.." - "Если и устала, - вздохнула цапля, - все равно должна, на двух
ногах земля меня не удержит..."
     - А  я  о  чем?  Тяжело Гиви  двумя ногами думать,  потому,  по  совету
Димитрия, полторы ноги у шеи держит...
     Шутку Папуна и  Дато встретили таким безудержным хохотом,  что Хорешани
пришлось прикрикнуть.
     Один  лишь  Ростом  не  смеялся  и  укоризненно покачивал  головой;  не
смеялись и его сыновья, хотя им было очень смешно.
     Не веселился и  Бежан.  Черное одеяние еще сильнее оттеняло его бледное
лицо.  Все здесь ему близки и дороги,  но какое-то незнакомое доселе чувство
одиночества томило его. Воспоминание о его встрече с Циалой вызывало чувство
стыда и  неловкости.  Хотелось в  монастырь,  к  тихому журчанию ручейка,  к
перешептыванию ветвистых дубов...  к ласковому голосу Трифилия, умной беседе
за совместной трапезой. Наконец Бежан понял: он скучал по настоятелю.
     Матерински нежно поглядывала на "сынов" Русудан:  ведь