гостей встречать.
     - А ты? - Зураб нервно погладил эфес меча. - Совсем руки умываешь?
     - Князь князей,  -  невольно испытывая ужас,  пролепетал Вардан. - Я за
майдан сердцем болею, но для этого нужна голова. - И стал пятиться к выходу.
- Что могу, сделаю. - Облегченно почувствовал, что перешагнул через порог. -
Так прислать косого? - И мгновенно исчез.
     Сжав  губы,  Зураб  не  оборачиваясь смотрел в  окно.  Он  вынужден был
отложить  расправу  с  купцом,  так  подсказывало  благоразумие.  Заполучить
корону,  используя лишь средства грубой силы,  нельзя,  -  он  уже  это ясно
осознал.  Надо  было чурчхеле придать остроту клинка,  а  клинку -  сладость
чурчхелы.  С  таким девизом он готовился вступить на царскую стезю.  И вдруг
взор его  просветлел:  он  наблюдал,  как на  стенах Метехи происходит смена
стражи.  Копьеносцы были  в  серо-бело-синих  нарядах цвета  его  фамильного
знамени,  и на караульном флажке, трепетавшем в прозрачном весеннем воздухе,
черная медвежья лапа сжимала золотой меч. Привыкший к высотам гор, он сейчас
испытывал легкое головокружение,  ибо и  город,  и  ущелье,  и горы казались
уменьшенными во сто крат.  Он как бы парил над ними, ласкаемый ярким блеском
престола.  Новый прилив сил  омолодил его,  мечта становилась явью,  и  ради
этого стоило сокрушить последние преграды.

     Очутившись за Метехским мостом, Вардан не мог понять: откуда вышел он -
из замка или из бани?  Впрочем,  он достаточно был захлестнут грязью,  чтобы
долго  сомневаться.   Какой-то  мальчишка  юркнул  за  угол.   Вардан  кисло
улыбнулся: "Беспокоятся купцы", - и направился прямо домой.
     Едва войдя в "комнату еды", он вполголоса проговорил:
     - Нуца, убери с комода товар, особенно далеко спрячь подарки Моурави, и
сундук с одеждой завали в сарае хворостом.  Да... еще в нише атласные одеяла
простыми замени.
     - Вардан-джан,  ты  что  меня за  душу держишь?  Как только позвал тебя
шакал, сразу догадалась: не вином угостит.
     - И вином угощал,  и слова слаще гозинаков подносил, и обещания аршином
мерял.
     - Вай ме! Вардан-джан! Что задумал шакал?!
     Выслушав мужа,  Нуца без  промедления принялась за  дело,  и  к  вечеру
богатый дом Вардана Мудрого походил на жилище бедного лавочника.
     С аппетитом пообедав,  Вардан восстановил, наконец, душевное равновесие
и уже спокойно направился на майдан.
     В  рядах стояло затишье,  необычное для  торговой весны.  Возле больших
весов толкались дукандары, лениво обменивались новостями.
     Но  у  Гургена словно пятки горели,  -  он то и  дело выбегал из лавки,
вглядываясь в безлюдные затененные улички,  выходящие на площадь майдана: не
идет ли отец?  И  не он один,  выжидали и другие состоятельные купцы,  ибо с
минуты, когда Зураб прислал гонца, их не переставал волновать вопрос: зачем?
     Вардан едва успел поговорить с  сыном,  как в лавку вошел сосед.  Увидя
Вардана за странной работой, он с нарочитым весельем спросил:
     - Ты  что,  Вардан,  шаурной кисеей любуешься?  Разве  лучше  товара не
нашел?
     - Все отборное давно продал; думаю, и у тебя не осталось. Сейчас в Гори
уезжаю, пэх-пэх! Там у двоюродного брата такое же состояние, как и у ангела,
когда он взлетает на небо.  Сразу купцом стал, длани сами к серебру тянутся.
Подарки везу.  Отдохну немного,  устал. Думаю, и тебе следует отдохнуть, все
равно торговать мечем.
     - Надолго едешь?
     - На неделю.
     - Как на неделю? А кахетинские купцы?
     - Не в  гости жалуют,  пусть мелик с  ними разговор ведет о караванах и
грузах.  Я простой купец.  Говорят,  даже кисею начнут забирать.  Чем убыток
терпеть,  решил лучше подарок поднести. Не все, конечно, три куска кисеи для
торговли оставлю,  еще три штуки миткаля на  развод и  на  шесть пар шарвари
грубого сукна с полок сниму.
     Посмотрев вслед  торопливо вышедшему соседу,  Вардан  накинул крючок на
дверь:
     - Гурген,  заверни в  кисею  лучший товар  и  перенеси домой,  оставишь
только то, что я соседу пересчитал.
     - Когда выезжаешь, отец?
     - В Марабду? В пятницу.
     - Очень хорошо, в воскресенье купцы из Кахети прибудут. Значит, долго у
князя гостить собираешься?
     - Пять дней, больше кахетинцы не выдержат.
     Майдан  всполошился.   Как  по  сигналу,   весь  следующий  день  купцы
собирались в дорогу: у кого в деревне родственница замуж выходит - "красивая
и больше на гирю похожа,  чем на аршин"; кого на крестины пригласили: "После
купели  младенца обещают тамадой выбрать,  такого  еще  не  было!";  у  кого
бабушка клад нашла: два черепка, а в них золотые кочи.
     Через  два  дня  лавки купцов походили на  пустыню тринадцати сирийских
отцов, а сами купцы уподобились богомольцам, спешащим выполнить данный обет.
     Узнав  гораздо позже о  тактике купцов,  Кайхосро Мухран-батони сказал:
"Это лучший способ выиграть битву даже у сильнейшего противника".
     Не только сам царь, но все, что было связано с его особою, почиталось в
среде  кахетинских  вельмож  священным.   На  фресках  Гремского  храма  был
изображен арочный дворец -  резиденция кахетинских Багратиони,  сами  цари -
"богоравные" -  в  пышных одеяниях толпились на этих фресках вокруг престола
творца.  И понятно,  почему царские советники,  привыкшие к беспрекословному
повиновению, растерялись, когда нацвали с купцами вернулись обратно в Телави
ни с  чем.  Тбилисский майдан оказался пустым,  даже в мелких лавках,  кроме
иголок и  кевы,  ничего не  было.  Хотели угрожать,  но  купцы  и  дукандары
разбежались, как крысы из горящего амбара. Пошли жаловаться князю Зурабу, он
крик  поднял:  "Почему  не  захватили  с  собою  хоть  сто  дружинников  для
устрашения?  Что, на свадьбу прибыли? Пошлину купцы за год вперед заплатили,
а  если  царство  нуждается и  советники царя  притворились,  что  забыли  о
полученных монетах,  и вновь хотят муравья без седла оставить, значит и меры
их должны быть похожи на гири и аршин".
     Когда же  нацвали и  мелик телавского майдана попросили сто дружинников
для  устрашения,  князь  окончательно рассердился:  "В  Телави  обязаны были
решать такое дело,  а  теперь,  когда угли из жаровни выбросили,  шашлык для
царя жарить хотите?  Что делать?  Вызовите из  Кахети отборных дружинников и
выверните наизнанку весь майдан,  а заодно и дома укрывшихся купцов. Неплохо
некоторых и  кинжалами пощекотать,  -  сразу  покорность проявят,  и  монеты
найдут, и товары на стойках разложат".
     Совет  показался  кахетинцам странным:  если  приступом  брать  майдан,
почему картлийских дружинников не выставил?  Значит,  не хочет участвовать в
схватке шашек и  гирь!  Или  же  для  себя успел добавочные пошлины собрать?
Обратились с просьбой к тбилели: "Помоги!".
     Смотрел  митрополит  задумчиво  вдаль,  лицо  стало  блаженным,  словно
серафимов услышал,  трижды  сочувственно кивнул  головой -  и...  не  помог.
Заявил,  взмахнув руками,  как  крыльями,  что  церковь в  торговые дела  не
вмешивается.  Потом назидательно поднял перст:  "Бог  да  дарует вам  долгую
жизнь!"  И  войной не посоветовал идти,  ибо если майдан пустой,  то свистом
шашек его не наполнить.
     Отправленные телавским меликом купцы вернулись из  Мцхета и  Гори также
ни  с  чем:  "Там даже лавки заколочены,  как  от  врагов".  На  возмущенное
послание князя Чолокашвили Зураб ответил, что и азнауры вышли из покорности,
вооружили своих крестьян и на один локоть не подпускают сборщиков;  говорят:
то,  что царству полагалось,  уже за год вперед выплатили, больше и косточки
от алычи не добавят.
     Отправив с  азнауром Ломой письмо князю Чолокашвили и вновь подтвердив,
какая  опасность угрожает Кахети,  в  случае  если  воцарится Тэкле,  Зураб,
втайне мечтая об ослаблении обороны "виноградного царства", умолял Теймураза
Первого поспешить с приездом.
     В  Телави  волнение.  Приписывая  Тэкле  притязания на  трон  династии,
перепуганные вельможи  скрывали  от  кахетинцев  любую  весть,  связанную  с
царицей, отрешившейся от земных страстей. В третий раз собирались советники,
хмурились,  покусывали усы,  мрачно цедили слова сквозь зубы.  Их  пугало не
воцарение Тэкле -  об этом можно договориться с  католикосом Картли...  -  а
пугал  их  впервые полученный отказ картлийцев помочь Кахети.  Неповиновение
проявилось именно в  тот час,  когда царю как воздух были нужны и монеты,  и
кони,  и  скот.  Опустошенная Кахети никак не могла оправиться.  Дань тушины
принесли в срок.  Но где скот и продукты? Будто в дырявый мешок провалились.
Ничем нельзя было насытить царя,  князей и церковь.  Битвы, разгул и моления
не мыслились без золота.  Оно одно способно было утвердить право сильного. О
народе мало думали,  -  пусть сам о себе заботится. А как существовать, если
майданы пустуют,  амкары  под  навесами изнемогают от  безделья?  Крестьяне?
Виноградники сожжены, тутовые рощи вырублены, поля одичали, скота почти нет.
Одними лепешками пробавляется народ.  Где тут о  пошлинах думать,  лишь бы с
голоду не погибнуть и хоть рубище иметь на плечах.
     Обо всем этом знал царь Теймураз.  Может,  он и жалел народ,  но помочь
было  трудно.  Высокой стеной  Сурами  была  отгорожена Восточная Грузия  от
Западной.  Путь к  морю был по-прежнему закрыт.  Торговля из кипучего потока
все больше превращалась в  заводь,  в  которой,  как в  зеркале,  отражалось
состояние страны.  И,  забыв  о  стремлении Георгия  Саакадзе  пробить  этот
спасительный путь из  гор  к  морю,  Теймураз только сокрушался и  сетовал в
своих вдохновенных шаири на превратную судьбу.
     Одна надежда,  говорили кахетинцы:  еще год, два - оправится царство. А
шах Аббас?  Возможно ли забыть о постоянной угрозе?  Временно можно забыть о
нем, ибо Великий Моурави на чужой земле стремится обрить хвост "льву Ирана".
Ну, а князья, которые не перестают скорбеть, что нечем хозяйство поднять? Не
меч и  щит Картли нужны кахетинским владетелям,  а  ее  последние ценности -
плоды ее долин и изделия городов.
     Вот  почему,  получив приглашение княжества Картли,  советники убеждали
царя  предпринять  поездку,   сулящую  несомненную  пользу,  и  покончить  с
притязаниями  Тэкле.  Ведь  все  придворные  получат  подарки,  повеселятся.
Картлийские замки богаты,  пиры в Метехи,  большие и малые охоты у князей...
Потом,  -  с  поднятым застольным рогом и красноречивым тостом легче убедить
строптивцев помочь царю. Гостям не отказывают.
     Возможно,  царь Теймураз и согласился бы на поездку. Одни преподношения
могут наполнить "сундук щедрот".  Затем царица Натия в нарядах нуждается,  -
наверно,  получит дары  от  княгинь,  от  горожан и  особо  от  княгини Нато
Эристави.  Богат замок Ананури!  И  умно  будет Нестан-Дареджан показаться в
Тбилиси:  Зураб  драгоценностями ее  засыплет...  еще  не  знает о  царевиче
Александре Имеретинском,  а  если слухи доходят,  все  глух к  ним:  слишком
самоуверен.  Все  эти рассуждения сводились к  одному:  "Да будет надо мной,
царем Теймуразом, молитва! Находясь в великом стеснении и опасаясь, чтобы не
обнищал царский род, предприму поездку, сулящую несомненную пользу".
     Но...  как  раз  в  это  время  гонец  от  Шадимана  привез  письмо  и,
проведенный в "комнату вестников", мгновенно исчез.
     Опасаясь подвоха,  старший писец с предосторожностями развернул свиток,
скрепленный печатью Сабаратиано.
     На вощеной бумаге цвета свежего лимона в строгом порядке застыли слова,
будто  воины  на  царском  смотру.  Шадиман  не  поскупился на  подробности,
описывая  съезд  князей,  на  котором  присутствовал верный  ему,  Шадиману,
владетель.  Кощунство!  Обсуждать  способы,  как  заманить  "богоравного"  в
Картли.  И  все ради чего?  Ради стяжательства!  Ради личного обогащения!  И
только   ли   ради   обогащения?   Измена!   Святая  богородица,   защити  и
покровительствуй царю Кахети! Пусть венценосец всячески опасается охоты, ибо
именно в лесу легко целиться в зверя, а попасть... Разве тому мало примеров?
Почему  "богоравные",   чья  жизнь  особенно  драгоценна,   не  остерегаются
некоторых своих  верноподданных?  А  проделка с  майданом?  Разве  купцы без
поощрения со стороны осмелились бы на такое своевольство?  А кинжал, который
некто,  опоясанный владетельным мечом, собирается преподнести царю для резни
азнауров?  Или  кто из  наивных полагает,  что эти гордецы покорно подставят
головы?  Вникнуть надо в дело и понять: весь народ восстанет на защиту своих
азнауров, ибо они выученики Саакадзе и - с тайной целью - не слишком обижают
своих крестьян,  а  с  царскими глехи и мсахури в постоянной дружбе.  Кто из
азнауров не  помнит  летучую войну  Георгия Саакадзе и  ее  первую заповедь:
"Будь  неуловимым".  Пусть  царь  царей,  любимый  народом иверским и  особо
горцами,  проявит  предельную осторожность,  ибо  царство  требует умелой  и
заботливой десницы, а если кто толкает "богоравного" на ссору с народом, тот
враг царства...
     Встревожился Теймураз.  В час,  таящий угрозу для короны, мало было ему
дела до  Картлийского царства.  Уж  не  замышляет ли "шакал" завладеть двумя
царствами?  Не покушается ли на жизнь царя?  И,  собрав придворных, Теймураз
Первый сказал: "Мы возжелали оградить народ наш от опасности!"
     Запершись с  Чолокашвили,  Джандиери и  Вачнадзе,  Теймураз показал  им
письмо  Шадимана.  Ближайшие советники ужаснулись:  "Недаром Зураб  перестал
посещать   Кахети,   недаром   всеми   мерами   выманивает  Нестан-Дареджан,
недаром..."
     Решили скрыть от всех тревогу,  охватившую царя и первых советников. Во
дворце немало персидских ковров, они заглушали разговоры. Также разумно царю
перед Зурабом притвориться несведущим.  И поэтому ответ князьям,  владетелям
Картли,  и отдельно Зурабу отразил то удовольствие,  которое предвкушал царь
от близящейся поездки в Тбилиси, куда сам давно собирался. И царицы прибудут
под сень Метехи,  твердыни царей и гордости народа. О дне выезда двор Телави
сообщит в свой срок, тогда и снарядит скоростного гонца.
     И двор стал готовиться к отбытию в стольный город Картлийского царства.
Засуетились в замках князья и Северной,  и Южной Кахети,  ибо царь предложил
сопровождать его всем желающим.
     Обо всем том,  что происходит в  телавском дворце,  Зурабу стало вскоре
известно,  и  не  только из  послания к  нему  Теймураза,  а  больше от  его
лазутчиков.
     Не  сомневаясь,  что Зураб не обходится без услуг тайных осведомителей,
придворные и  непосредственно сам  царь  любым  образом старались довести до
шершавого уха  "шакала" о  лихорадочно протекающих сборах.  Царь даже как-то
резко заспорил с  Нестан-Дареджан,  настаивая на ее поездке в  Тбилиси.  Он,
царь  Теймураз,  уже  дал  слово  и  нарушать  его  не  намерен.  От  криков
Нестан-Дареджан все  слуги попрятались,  даже поварята забрались в  подвалы:
как посмел отец за нее слово давать?  Она все ковры собственноручно изрежет,
все подарки Зураба в Иори выбросит,  все розы в саду растопчет,  все вино из
марани собакам выльет! Она!.. Она!..
     Не  меньше ее надрывался царь:  он не позволит перечить ему,  он сумеет
наконец сломить упрямство своевольной дочери! Он!.. Он!..
     Но  окончательно убедила  лазутчиков Зураба  царица  Натия.  Ничего  не
подозревая о  хитрости царя,  она испускала вопли и  то  и  дело разражалась
угрозами.  Оказывается,  ей надоело сидеть в  Телави,  однообразном в  своем
разнообразии,  и  беречь неблагодарную дочь.  Она желает выехать в  Тбилиси,
многобашенный  и  сине-купольный,   попировать  с  подругами  своей  юности,
посетить замки  князей,  полюбоваться холодным,  рожденным в  Индии,  огнем,
которым обещает расцветить небо  князь Зураб,  ее  зять.  О  пречистая дева!
Откуда у ее дочери такой вздорный характер?! Но она!.. Она!..
     Ночью,   когда  в  арочном  дворце,  утомленные  бурей,  продолжавшейся
несколько  дней,   крепко  уснули  царедворцы,  Теймураз  тихо  пробрался  в
опочивальню Нестан-Дареджан.
     Увидя отца, она отшвырнула ножкой мутаку и снова было принялась вопить,
но  Теймураз  таинственно  приложил  палец  к  губам  и  смеющимися  глазами
посмотрел на дочь.
     На черных длинных ресницах Нестан сверкнула слеза:  долго ли ей терпеть
еще  нелюбимого мужа?!  Если  церковь не  расторгнет ненавистный ей  брак  с
Зурабом Эристави,  то  она негласно уедет в  Имерети,  ибо жить не может без
царевича Александра.
     Одобрительно  кивнув  головой,   Теймураз  склонился  к   ушку  дочери,
украшенному жемчужной подвеской, к зашептал:
     - Твое волнение понимаю не одним разумом, но и сердцем. Я даже начертал
маджаму о стенании:

                Девы, на свет уповающей
                В призрачной мгле Алазани,
                Царство лозы орошающей
                Участи горькой слезами

                Вечность проходит, минута ли,
                Тяжки нам горести эти.
                Гордую душу опутали
                Дэви арагвского сети.

     Мы  тоже  желаем вызволить тебя  из  арагвских сетей и  лицезреть женой
наследника имеретинского престола.
     Нестан жарко обняла отца и покрыла его лицо поцелуями.
     - Говори, говори, отец! Что ты придумал?
     - Заставить Зураба добровольно расторгнуть с тобою брак.
     - Но он без принуждения не согласится!
     - Не отчаивайся,  мое дитя, согласится! Я ему пообещаю жезл соправителя
Картли...  Необходимо одно:  чтобы он,  полный надежд,  прибыл сюда,  в  наш
Телави.  Здесь само небо прозрачной голубизны располагает к  доверию и легче
будет  убедить  Зураба.  Да  и  церковь  вмешается.  Я  ведаю  тайны  сердца
человеческого. Медлить нельзя. Царь Имерети Георгий одержим недугом, вот-вот
бог  призовет его  к  себе.  Необходимо до  его  кончины  стать  тебе  женою
наследника -  и потому,  что лучше войти вместе с Александром на престол,  и
потому, что траур заставит вас еще год томиться... Напиши Зурабу, что я тебе
продиктую, и ты... через месяц станешь свободной.
     Наутро царь  объявил собравшимся князьям,  что  царевна Нестан-Дареджан
согласна поехать в Тбилиси, но пусть за ней, как определено правилами двора,
прибудет Зураб Эристави, князь Арагвский.
     Трижды  скакали по  Кахетинской дороге,  через  Гомборский перевал,  из
Телави в Тбилиси и обратно скоростные гонцы.
     Зураб  в  отчаянии  умолял  царя  уговорить Нестан-Дареджан  пренебречь
излишней торжественностью и  вернуться к  нему.  С  третьим гонцом  Теймураз
ответил осторожному, словно олень, Зурабу: "Приди и возьми!"
     Зурабу всюду мерещился белый Орби,  царь орлов.  Он,  будто не  был уже
повержен,  потешался над ним.  Ругаясь,  Зураб решился на  крайнее средство,
чтобы выманить царевну и отнять Картли у царя. Он вызвал последнего гонца от
Теймураза,  азнаура Лому,  и,  запершись с ним,  сказал, что боится доверить
пергаменту слова, поэтому пусть азнаур все запомнит и лично наедине передаст
царю,  что  царица  Тэкле  скрывалась у  Мухран-батони и  сейчас заговорщики
готовятся водворить ее  на картлийский трон;  что царицу видели со свитой на
плоту,  плывшем по Куре; и когда со стены Речной башни в Тбилиси их окрикнул
сторожевой дружинник и  приказал остановиться,  кто-то  выстрелил в  него из
мушкета.  Пусть Лома навестит раненого в  помещении крепостной дружины и сам
расспросит...
     В  письме,  которое Зураб написал царю,  он  упрекал его  за  нежелание
обрадовать картлийцев встречей ставленника бога с его паствой.

     "Твой гонец, - заканчивал послание Зураб, - поведает тебе об опасности,
черной тучей  нависшей над  Картли.  Я  должен оберегать твое  царство,  ибо
только Картли может сейчас способствовать благополучию Кахети. Если ты, царь
царей, появишься сейчас в осиротевшем без тебя Тбилиси, то ни Мухран-батони,
ни   Ксанис-Эристави  и   вообще  никто   не   дерзнет  пойти  против  тебя,
"богоравного",  и все происки врагов рассеются,  подобно миражу.  Ты, витязь
небесный - ангел земного, полагайся на меч мой и клятвенное обе