а  влажных листьях,
хлопотливо  перекликались птицы,  приветствуя  наступающий день.  Русудан  и
Георгий сидели,  обнявшись,  под диким каштаном и говорили.  Нет, никогда не
утолить  жажду,  никогда  словами не  высказать тревогу и  радость.  Радость
улетучивается как фимиам,  развеянный ветром.  И тогда вступает в свои права
тревога, рисуя страшные узоры.
     Но о чем тревога?  Разве не посвятили они жизнь свою высшему чувству?..
Что? Русудан не верит пашам, боится западни? Напрасно. Еще не все сказал он,
Георгий, о Бенари, не хотел излишне волновать, и выбран им Бенарийский замок
не из-за одного потайного хода,  а больше из-за свободной тропы,  ведущей на
Зекарский перевал,  откуда близок путь в Имерети и Самегрело. А на стоянке в
Самухрано,  где он,  Саакадзе,  сговорился встретиться с Кайхосро и Ксанским
Эристави,  будет решаться ход дальнейших военных действий,  на случай,  если
султан согласится оказать помощь или откажет в ней.
     Издали донесшийся голос Эрасти напомнил о часе утренней еды.
     Говорили о  предстоящем выезде Ростома с двумя оруженосцами в Ахалцихе,
где  он  должен и  поблагодарить Сафар-пашу  за  девять мушкетов и  передать
ответный подарок от  Русудан старшей жене  Сафар-паши -  ожерелье из  девяти
золотых звезд,  в которых, как в гнездах, сверкают девять разных драгоценных
камней.  В  любезном  письме  Русудан  описывала  незнакомой ханум  целебное
свойство каждого из  этих  камней.  Лишь  один  камень  -  изумруд,  имеющий
свойство предвиденья, - был заменен, по предложению Саакадзе, лунным камнем,
имеющим свойство переносить человека из того места,  где ему хочется быть, в
то  место,  где  ему быть не  хочется.  Это явилось шутливой местью Саакадзе
хитроумному Сафару,  который,  прислав  в  дар  девять  мушкетов,  отсыпал в
пороховницы пороху ровно на  девять залпов.  Саакадзе надеялся,  что Ростому
удастся раздобыть запас пороха для огненного боя,  без этого девять мушкетов
превратятся даже не в девять эллинских муз, а в девять египетских мумий.
     Не  успел Димитрий,  за  неимением Гиви под рукой,  излить свой гнев на
Сафар-пашу,  который умышленно обесценил свой  щедрый  подарок,  как  вбежал
страж и  сообщил,  что прискакали два хевсура и просят немедленной встречи с
Моурави...
     Сначала в  дарбази было  совсем  тихо.  Саакадзе внимательно выслушивал
Мамука Каландаури и синеглазого Батира,  железным нарядом напоминавших,  что
они уже находятся в состоянии войны.
     Хевсуры  начали  разговор  издалека:   христиане  трех  стран,  Тушети,
Хевсурети и Пшави,  поклялись и согласились, что они признают одного бога, а
царем только Теймураза.  И именно они, Мамука из Барисахо и Батир из Шатиля,
явились как  независимые послы от  царя Теймураза и  отдельно от  хевис-тави
хевсурских теми.  Царь Теймураз просит забыть Великого Моурави,  что  иногда
над ним хмурилось небо.  В дальнейшем, после изгнания Исмаил-хана из Кахети,
над Моурави будет сиять,  подобно солнцу,  милость и  любовь царя Теймураза.
Старейший хевис-тави  просит  Великого Моурави возглавить хевсурское войско,
став под знамя царя Теймураза.
     - Брат для брата в  черный день!  -  сведя брови в  одну грозную черту,
проговорил Саакадзе.  -  Хевсуры -  мои братья. Вы знаете, что я не допустил
Зураба Эристави,  возжелавшего стать вашим царем,  идти войной на Хевсурети,
пугая  поражением,  ибо  готов был  подняться вам  на  помощь.  Вы  тоже  не
отказывали мне в своей помощи,  спускаясь в долины,  где кипел бой. И сейчас
готов я возглавить хевсурское рыцарство, но не под знаменем царя Теймураза.
     - Царь  положил  на  нас  счастливую руку  и  так  сказал:  "Будьте мне
сыновьями,  а  я  буду вашим отцом".  Как можем сражаться мы не под знаменем
нашего отца?  Да  ниспошлет ему  победу и  изобилие гуданский крест!  Как ты
можешь,  Моурави, взирать спокойно на Исмаил-хана, утопившего Кахети в крови
и  слезах?  Как ты  можешь,  Моурави,  не помочь царю Теймуразу вернуть свой
удел?  Разве не обещает тебе царь дружбу и  любовь?  Да не позволит погасить
над тобой свечу неба ангел ущелья.
     - Я  Теймуразу больше не стяжатель царств!  Кто раз меня обманул,  тому
больше не верю!  Не я ли помог ему воцариться на двух царствах? Чем отплатил
он  -  нет,  не  мне,  я  не одержим мелким чувством обиды,  -  чем отплатил
Теймураз моей Картли?  Не  его ли честолюбию обязана наша страна разорением,
разгулом  персидских  полчищ,   великим  страданием  народа   и   воцарением
ничтожного Симона-магометанина?  Ни  одно вероломство не  поразило меня так,
как вероломство царя Теймураза,  и  если бы  в  моих глазах жили слезы,  они
избороздили б мне лицо. Царь Теймураз уничтожил все начинания мои, поднявшие
Картли  на  высоту  полета  грифона.  Он  помешал  мне  победить  персов  на
Марабдинском поле, и этого я никогда ему не прощу!
     - Ты  отказываешь  нам  в  воинской  помощи?!   -   загремел  железными
нарукавниками Мамука.  -  Не ты ли сейчас сказал:  "Брат для брата в  черный
день!"?
     - Сказал...  и докажу. Я дам вам совет, и он принесет вам победу. Но не
говорите об  этом царю Теймуразу,  ибо он  поступит наоборот и  погубит вас,
хевсуров,  тушин и пшавов.  Передайте мой совет хевис-тави и Анта Девдрису с
моими пожеланиями победы:  не спускайтесь с  гор в  Кахети,  пока не уйдут в
Иран со всем войском Иса-хан и Хосро-мирза.  А они непременно уйдут, и очень
скоро,  -  ибо здесь,  где я  стою с поднятым мечом,  им оставаться опасно и
бесцельно.
     - Ты обременил наши сердца, Моурави, тяжелым огорчением. Но мы принесем
нашу молитву Белому Самеба,  богу набегов и охотников, и да ниспошлет он нам
удачу!
     - Да  ниспошлет!  -  И  Саакадзе дружески положил свою руку на железное
плечо Мамука.
     Утром,  когда горы еще курились белесым туманом, а хевсуры уже надевали
налокотники,   к  ним  вошел  Саакадзе,  бережно  держа  в  руках  старинный
хевсурский меч.  Он  просил  передать хевис-тави  просьбу  Георгия Саакадзе:
когда  кончится война  и  хевсуры вернутся в  Хевсурети,  пусть глава ущелья
перешлет этот меч, найденный Матарсом, одним из "Дружины барсов", в зарослях
хевсурской тропы, воеводе Хворостинину в Терки - как знак памяти о дружеской
помощи  русийцев  в  битве  за  Жинвальский мост.  Пусть  гонец  не  забудет
прибавить, что послал этот меч благодарный Георгий Саакадзе...


        "ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ"

     Возле  Цклис-кари  -  речных  ворот  -  Андукапар вновь  резко  натянул
поводья. Телохранители и оруженосцы едва успели осадить разгоряченных коней.
Андукапар в бешенстве откинул концы башлыка,  он почувствовал острый привкус
серы -  это была ненависть...  "И тут разбойники!  Можно подумать, их не две
тысячи, а двадцать две!"
     Возле  сводчатых ворот  несколько арагвинцев развлекались приманиванием
голубей.  Какой-то рослый,  плечистый,  словно высеченный из камня, подражая
голубю,  нежно  ворковал.  Другой,  с  ловкостью ящерицы,  вскарабкавшись на
стену,  свистел в три пальца так,  что казалось, колокола валятся с Ванского
собора.
     У  Ганджинских ворот "разбойники" играли в кони и на него,  Андукапара,
шурина царя,  проверяющего город,  посмотрели,  как на арбу с кувшинами.  На
Дидубийской аспарези эти каменные глыбы состязались в лело,  и мяч,  похожий
на ядро, чуть не угодил ему, князю Андукапару, в нос. В Серебряных рядах они
растаскивали,   как  ястребы  -   перепелок,   все  чеканные  пояса.  Амкары
печалились, что нечего будет нести царю в подарок. А в Винном ряду выдули из
бурдюков столько вина,  что хватило бы  на  три княжеских свадьбы и  на  сто
азнаурских похорон... Теперь из голубей они силятся сделать стервятников!
     Андукапар так круто повернул коня,  что телохранители и оруженосцы едва
успели  податься  в  стороны.  Он  мчался  по  узеньким улицам,  не  замечая
шарахавшихся  детей,   взлетавших  из-под  копыт  вспугнутых  кур,   женщин,
прижимающихся к  стенам,  остервенело лающих  собак,  и  опомнился только  у
мечети с минаретом, воздвигнутой по воле шаха Аббаса.
     Тут  Андукапара охватила еще  большая ярость:  где  обещанное проклятым
муллой неиссякаемое блаженство?  Где  видения рая  Мохаммета?!  Где  сулимая
милость шаха,  если до  сего числа главным везиром не  он,  украсивший собой
свиту пророка,  а  христопродавец Шадиман из Марабды?!  А  что осталось ему,
светлейшему Андукапару?!  Созерцать  хевсурские шарвари,  натянутые на  зады
арагвинцев, которые надвинулись на Тбилиси, как серая туча?
     Боясь задохнуться от гнева,  Андукапар помчался в Метехский замок.  Как
он удержался,  чтобы не отхлестать ватагу арагвинцев,  толпившихся у главных
ворот,  он бы сам не понял, если б не взглянул на себя в персидское зеркало;
предательский подарок муллы  отражал не  владетеля могучей крепости Арша,  а
какого-то жалкого пигмея с дрожащей губой.
     В  сердцах схватив мозаичный кувшин,  Андукапар метнул его через окно в
пробегавшего телохранителя, который, петляя, опрометью кинулся за угол, зная
по опыту, что князь в таких случаях одним кувшином не ограничивается.
     Но  Андукапар уже  твердо шагал,  как  боевой слон,  и  его  шаги гулко
отдавались в сводчатом переходе.
     Нарушив  установленный  порядок,  Андукапар  вломился  к  Шадиману  без
всякого предупреждения. И сразу из его уст хлынул бурный поток негодования:
     - Что это,  вавилонское столпотворение или куриная слепота?!  Не  успел
арагвинец Зураб снизойти до захвата покоев царя Георгия Десятого,  как ему и
его  своре уже преподнесли весь Тбилиси!  И  никто из  советников не  желает
вспомнить,  что  шакал  всего-навсего брат  надменной Русудан.  Быть  может,
потому  никакими  лисьими  увертками нельзя  вынудить  его  выступить против
Саакадзе?  Кто поклянется,  что шакал и  барс не в  сговоре и что при первом
удобном  случае  шакал  не  распахнет  метехские  ворота  барсу!  Дальнейшее
нетрудно представить тому, кто привык к запаху жареного мяса...
     Выведенный  из  себя  мерным  покачиванием головы  Шадимана,  Андукапар
бросился в  покои  царя.  Здесь он  нашел полную поддержку.  Панически боясь
Саакадзе,  царь тут же  пригласил Шадимана и  упрямо заявил,  что отныне все
ворота:  ворота замка, ворота города, ворота домов - да, да, все ворота!!! -
будут оберегаться исключительно дружинниками Андукапара.
     Шадиман,  лавируя между злобой Андукапара и страхом царя, направил свои
шаги к Хосро-мирзе:
     - Подумай,  царевич,  в  какое  щекотливое положение  мы  попали!  Сами
пригласили князя Эристави -  и,  без  всякого к  тому  повода,  выражаем ему
неуместное недоверие.
     - В  подобных  случаях,  мой  князь,  следует  выравнивать чаши  весов.
Оберегать ворота повелю моим сарбазам,  и  не лишне к  страже у ворот Метехи
добавить верных тебе  марабдинцев с  копьями...  Нас  никто не  заподозрит в
дружбе  с  азнаурами,  а  отважные  аршанцы  с  обнаженными кинжалами  пусть
охраняют ворота опочивальни Гульшари.
     Пригласив Зураба разделить с  ними полуденную трапезу,  Шадиман и мирза
всеми мерами выказывали ему любезность и внимание.
     Сазандари наигрывали старинные напевы,  ашуг пел о  княжеской доблести,
сказитель  рассказывал  веселые  басенки,   даже  два  марабдинца  пустились
отплясывать картаули.
     А  Зураб все время ожидал:  когда же эти прожженные хитрецы преподнесут
ему горький миндаль в засахаренном персике?
     И  как-то  между  шутками и  тостами Хосро  вдруг  расхохотался,  точно
вспомнив что-то  смешное,  подвинулся к  Зурабу  и,  прикрывая рот  шелковым
платком, поведал о заносчивости Андукапара.
     Зураб  залпом  осушил рог  за  здоровье царевича,  закусил засахаренным
персиком и  дружески возразил,  что  ему  совершенно безразлично,  кто будет
оберегать ворота,  ибо "барсы" устрашают в равной степени и шакалов и лисиц.
Он  бы  и  свое постоянное войско охотно вывел за стены Тбилиси,  если бы не
опасался,  что  волк  Андукапар,  сговорившись  с  Цицишвили,  Джавахишвили,
Магаладзе,  Качибадзе и им подобными зайцами и кротами,  нападет и уничтожит
арагвские  дружины,  с  таким  трудом  обученные для  возвеличения княжеских
знамен.

     На  следующий день,  высказав  рыцарское восхищение красотой  Гульшари,
арагвский князь  не  преминул упрекнуть ее.  Разве  при  царицах  издавна не
воспитывались знатные  княжны?  Почему  же  с  такой  излишней  поспешностью
увезена княжна Магдана?  Разве не  ради  прекрасной он,  Зураб,  бросил свой
замок? Возможно ли счастье без княжны, розе подобной? Не она ли тревожит его
сон,  и не она ли наполняет сладостными думами дни?  Пусть знает Шадиман: на
этот  раз  не  отступит князь  Эристави ни  перед  чем!  Он  мечом  заслужит
прекрасную Магдану! Он огнем добьется от нее взаимных чувств!..
     Едва  отделавшись  от   влюбленного,   Гульшари  заторопилась  раскрыть
Шадиману тайну нового источника любовного безумия.
     Не успел Шадиман обдумать,  какой хной,  темной или светлой, подкрасить
предательски  пробравшиеся  в   шелковистые  усы  белые  нити  и  как  лучше
использовать шутовское  настроение  арагвского князя,  как  Андукапар  снова
зашипел над его ухом:  что это,  нашествие Александра Македонского или налет
саранчи?! Базар почти пуст, гзири и нацвали до хрипоты клянутся, что Тбилиси
больше  не  в  состоянии прокормить столько  войск,  а  окрестные деревни  и
местечки  уже  полностью  разграблены  сарбазами.   И  если  умный  Иса-хан,
захвативший крепость,  где  хранятся шадимановские запасы еды  и  даже скот,
может еще некоторое время беззаботно кейфовать, то он, Андукапар, не уверен,
хватит ли еще на месяц корма его дружинникам и коням!..
     Узнав  от  своих приверженцев о  сетовании Андукапара,  князь Арагвский
разразился хохотом на весь Метехи и, пригласив Шадимана в покои царя Георгия
Десятого  отведать  аравийского  кофе,   посоветовал  предложить  Андукапару
направиться со  своими  дружинниками в  Носте,  где  если  и  не  так  легко
раздобыть еду,  то  наверняка удастся сократить число  желающих каждый  день
есть. Ему, князю Эристави, незачем прибегать к таким срочным мерам, ибо, как
известно Шадиману,  караван с запасом еды шел за арагвским войском в Тбилиси
и каждый дружинник имел при себе увесистый хурджини. Надо полагать, что мимо
зорких глаз Шадимана не могли пройти разгруженные арбы и  верблюды,  которые
вновь отправились в  пределы Арагвского княжества за пополнением запасов для
арагвинцев.  Но  даже  одного глотка вина,  одной горсти проса не  даст  он,
Зураб,  никому,  ибо  каждый  обязан заботиться о  себе  сам.  Тем  более  -
приходится  соблюдать  осторожность:  "барсы"  могут  обнаружить  тропу,  по
которой совершают переходы верблюды.
     И  Шадиман и  Хосро считали князя правым,  ведь он  ничем не  утруждает
царство.  Но  их  серьезно  заботило  стремительное исчезновение на  базарах
продуктов.  Шли  слухи,  что ненасытные арагвинцы немало этому способствуют.
Клевета это или правда, но несколько лишних шампуров с шашлыком, поглощаемым
в духанах кутящими арагвинцами,  не решали дела.  Тбилиси слишком переполнен
дружинниками  Шадимана,   Андукапара,   свитой  минбаши,  не  говоря  уж  об
арагвинцах и сарбазах,  конных и пеших. Хотя Хосро-мирза и старается держать
остальное войско в  окрестных деревнях,  но и  находящегося в Тбилиси больше
чем достаточно. Княжеские дружинники и сарбазы как остервенелые собаки ходят
друг за другом,  то и  дело вспыхивают драки,  и  каждый стремится пополнить
растраченные силы  и  проглотить в  один  день  столько  мяса,  сколько  ему
отрешено на всю жизнь.
     Ощущение  какой-то   зыбкости  в   Метехском  замке  передавалось  даже
прислужникам,  они  уже  не  носились по  лестницам и  площадкам,  а  как-то
сдержанно двигались, неуверенно разнося подносы и кувшины.
     Советники  уже  почти  не  говорили  о  царе  Теймуразе.  Все  внимание
сосредоточилось на Зурабе Эристави.  Но уговоры и посулы были тщетны,  Зураб
упрямо твердил:  один против Саакадзе он не выступит.  Пусть ему предоставят
пять тысяч сарбазов,  пятьсот конников Андукапара и  общекняжескую дружину в
пять тысяч шашек.  И  тогда,  дополнив арагвинцами доблестные войска,  он  с
богом пойдет на  Месхети.  И  не  быть ему князем Арагви,  если он не выбьет
хищников из последней берлоги!  Иначе он,  Зураб,  не полководец,  а глупец,
рискующий идти войной на земли,  подвластные султану.  К  тому же и  Георгий
Саакадзе хорошо знает путь в  Ананури и  из  родственных чувств не  преминет
своим прибытием обрадовать любимого ученика.  И еще: неужели царевич и князь
Шадиман не замечают,  что он, Зураб, уже давно воюет с владетелями Самухрано
и Ксани,  сильнейшими сторонниками Саакадзе?  Он пошел на предельные меры и,
кроме конницы, выставил особых дружинников, не имеющих ни души, ни разума, а
поэтому  не  знающих никакого милосердия в  бою.  А  позволительно спросить,
какими   воинскими  делами  занимаются  аршанцы  со   своим   Андукапаром  в
сладкозвучном Тбилиси?  Не  требует ли  справедливость выполнить безудержное
стремление Андукапара -  пленить  Саакадзе  и  выпустить длинноногого вперед
вместе с  его отдохнувшими аршанцами?  Разве этим благородным порывом он  не
осуществит единое желание князей разгромить Бенари?
     Высказывание  Зураба   о   необходимости  поставить   под   его   знамя
общекняжеское войско мгновенно облетело все замки.
     И   взметнулась   пыль,   поскакали   гонцы,   переодетые   купцами   и
благочестивыми монахами,  затрубили роги,  заскрипели засовы.  Более  смелые
князья сами пробирались друг к другу.  Бездействовать - значит очутиться вне
круга  метехских дел!  С  Зурабом  нельзя  шутить!  А  действовать?..  Вдруг
Саакадзе одолжит у  сатаны войско,  как уже сделал у  Жинвальского моста,  и
начнет развлекать владетелей, вышвыривая их трупы через зубчатые стены!
     И  князья,   которые  с  приходом  Зураба  было  приободрились,  сейчас
метались,  подобно необъезженным лошадям,  но каждого не оставляла мысль как
можно  больше получить выгод и  как  можно меньше рисковать.  Поэтому князья
Верхней,  Средней и Нижней Картли разбились на две партии: одни считали, что
против Саакадзе первым должен двинуться Зураб;  другие - Андукапар. И следом
за ними остальные князья, в порядке чередования.
     Вот  почему  совершенно неожиданно в  Метехи прискакали два  скоростных
гонца.  В  одном  послании князья благословляли Зураба на  ратный подвиг,  в
другом - Андукапара.
     И снова пошли увещания, убеждения, уговоры. Хосро уверял, вздыхая, что,
будь он  просто грузинским князем,  давно бы  двинулся на  Бенари.  Но  он и
Иса-хан представляют в Гурджистане не себя,  а грозного шах-ин-шаха, который
обо  всем  происходящем  в  Картли-Кахетинском  царстве  осведомлен,  но  не
осчастливил их повелением вторгнуться в земли ахалцихского пашалыка...
     Зураб намеревался резко ответить,  ибо  за  семь дней уже  в  пятый раз
Шадиман,  Андукапар,  Хосро и  Иса-хан все настойчивее требовали выступления
против Саакадзе.  Но  в  этот  миг  бесшумно вошел  Гассан,  -  совещались в
диванной  у  Хосро,  -  и  передал  царевичу  маленький свиток,  пропитанный
ароматом роз.
     Прочитав,  Хосро сначала побледнел, потом покраснел, хотел вскочить, но
вдруг тяжело осел. Помолчав, он повелительно крикнул Гассану:
     - Почему стоишь,  как приклеенный к ковру?! Возьми со всей поспешностью
почетную стражу и, утроив учтивость, проводи княгиню, куда она пожелает.
     Хотя  удивленные собеседники нетерпеливо ждали  разъяснения,  но  Хосро
отдался воспоминаниям. Как раз сегодня утром Гассан рассказал очередной сон:
будто прямо в  покои Хосро въехал белый верблюд и свалил к его ногам золотой
сундук,  из  которого выпала  алмазная звезда...  "Надо  Гассану преподнести
подарок", - мечтательно вздохнул Хосро и неожиданно спросил:
     - Не сочтете ли,  князья,  уместным посоветовать мне, какой халат лучше
подарить Гассану - парчовый или бархатный?
     - Смотря какой сон