повеление самому благочестивому старцу. И было так. Летит задумчиво святой архангел Михаил над спящей Картли, и ярче горят небесные светила. Летит архангел Михаил над церквами Картли, летит, заглядывая в кельи благочестивых старцев. И скорбит архангел Михаил, не найдя достойного, и сурово повернул крылья к святому Кватахевскому монастырю. И сподобился столетний старец. Спит и будто не спит. Наполнилась келья благоуханьем, и слышит старец серебряный голос: "Встань, удостоенный божьей милости, возьми перо от крыла моего, иди и поведай людям желание господа бога. Пусть возрадуются христиане, бог благословляет святой брак царя Луарсаба, ибо берет себе ставленник неба женой сестру Великого Моурави, спасшего Картли от торжества неверных магометан. И знаком желания господа бога да послужит венчание Луарсаба в церкви благочестивого монастыря Кватахевской божьей матери. И да переступит бесстрашно чистая Тэкле, благословенная богом, порог, не переступаемый под страхом смерти ни одной женщиной более двухсот лет. И да будет божье благословение над царственной четой".
     Князья поняли: церковь стала на сторону царя. Против этого даже оружие бессильно.
     В игре с Трифилием в "сто забот" Шадиман получил мат, и Луарсаб под сдавленный скрежет аристократии и растерянность перепуганных картлийцев повел возлюбленную под венец.
     От кватахевского поворота, от тваладских стен до западных ворот монастыря колышутся взлохмаченные толпы. Не только цари Грузии, не только князья,  казалось, вся Картли, бросив города и деревни, сбежалась к запрещенному порогу, через который должна переступить избранница царя Луарсаба.
     - Но почему у Великого Моурави такое бледное лицо?
     - О, о, он дружинами оцепил монастырь.
     - Отец приехал, говорит - в Тбилиси никого не впускают, войско Эристави ворота сторожит.
     - Мцхета тоже стерегут.
     - Гори тоже.
     - Моурави знает свое дело, враг может неожиданно напасть.
     - Враг может, и князья тоже... Слышал такое: один раз в Кахети, при царе Бакуре... царь на охоту уехал, а когда вернулся, другой его место занял...
     - Тише, кизил зеленый проглотил? Не видишь, гзири волчьи глаза открыли.
     - Люди, все ущелье занято, тваладцы сабли обнаженными держат...
     - Тише, тише...
     Живые волны колыхнулись. Баака пригнулся к Дато.
     - Все готово князь, не беспокойся, ни один живым не уйдет, если против замыслил...
     - Как тебе сон старца нравится, князь?
     - Молчи, Тамаз, не время сомневаться...
     - Знаешь, Георгий, раньше думал - самое трудное иметь собственных буйволов, теперь вижу - собственная царица тоже нелегкое дело.
     - Собственный царь еще страшнее, Папуна.
     - Женщины, а вдруг инокини оживут и задушат Тэкле?
     - Вай ме, наверное оживут... Бегите, бегите, женщины!
     - Звенят инокини цепями, звенят.
     - Тише, женщины, инокини должны покориться богу...
     - Люди, старая Дареджан говорит, бог не успел предупредить...
     Трепет пробежал по толпе, дрожали, жались друг к другу, даже мужчины беспокойно ежились.
     Закачался потемневший лес. Угрожающе надвинулось ущелье, в мутном тумане ветвями маячили поднятые руки.
     - Едет! Едет! Горе нам... Горе нам!..
     Князья с  блестящими свитами на разукрашенных конях двигались к монастырю.
     Сверкая в золотой пыли шелками, жемчугами, изумрудами, Мухран-батони, Эристави, Цицишвили окружили Тэкле, белым облаком застывшую на белом коне, украшенном бирюзой и сафьяном. Мирван, легко соскочив, помог сойти "райскому видению". Русудан и Нестан взяли Тэкле под руки.
     Сдвинулись жадные взоры. Ворота распахнулись. Внезапно взметнулся коршун и, шумно хлопнув крыльями, скрылся в знойном небе. Толпа ахнула, качнулась и упала на колени.  Русудан,  побледнев, выдернула руку и прислонилась к стене.
     - Паата, Автандил!
     Нет, она не смеет переступить смертоносный порог.
     Нестан со стоном отшатнулась.
     Тэкле, белее вершины Мкинвари, растерянно вскинула глаза, ни одна женщина не подошла к ней.
     Если ждет смерть, значит, богу не угодно ее счастье, а без Луарсаба жизнь не нужна. Тэкле выпрямилась. Мирван, протянул руку, смело повел к воротам "обреченную".
     Русудан упала  у  стены.  Гром  дапи,  удары цинцили подхватили десятитысячный стон. Судорожно задергались взметенные в мольбе руки.
     - Когда-нибудь окажу Мирвану равную услугу, - шепнул Даутбеку бледный Саакадзе.
     - Едет, едет!
     - Как жизнь, прекрасен царь Луарсаб!
     - О, о, он один розовый, глаза молнии мечут!..
     - Богом клянусь, светлее стало!..
     - Счастье! Счастье!
     - Счастье пусть кватахевская божья матерь пошлет!
     - Счастье пусть святой Георгий пошлет!
     - Святой Евстафий!
     - Жизнь за твою улыбку отдам!
     Пандури подхватили тысячные пожелания.
     Луарсаб, улыбаясь, бросил поводья и, окруженный царями Кахети, Имерети и владетелями Абхазети, Одиши, Гурии, царевичами, светлейшими князьям, быстро вошел в ожидаемый рай.  Князья,  азнауры, бесчисленная свита, телохранители, личная дружина плыли в каменную пасть. Баака, Саакадзе, "барсы" замкнули волну.
     Огромное пространство зачарованно замерло. Тихо звенели наконечники пик, настороженно цокали копыта.
     Полные ужаса глаза прикованы к воротам.
     Когда-то была Картли, когда-то были картлийцы, боролись, любили, изменяли, жаждали славы. Когда-то здесь стояли люди, страдали, кажется, ждали чуда. Но жизнь кончилась, окаменела. Прошли дни, годы, столетия. Нет, только один час пролетел...
     Ударил колокол, зазвенели колокола, в овале ворот стоял настоятель Трифилий:
     - Люди, наш светлый царь Луарсаб Второй изволил сочетаться святым браком с прекрасной Тэкле Саакадзе. Да будет благословен брак царя под сенью обители Кватахевской!
     Взвизг пращей, взвизг зурны, взвизг сабель, звон пандури, дайра, песни, грохот дапи, стон, плач, смех, раскаты радости, победоносные звуки горотото прорвали напряженность.  Умчался страх.  Размноженное эхом  потрясение захлестнуло монастырь...
     Луарсаб вел сияющую весенним солнцем Тэкле...
     На конях, мчась сквозь бурно метущийся пес, сквозь раздвинувшееся ущелье, сквозь порозовевший туман, Луарсаб взволнованно сказал Тэкле:
     - Запомни, душа моя, слова Луарсаба: жизнь отдам за Картли, за тебя.
     Тэкле вскинула горячие глаза, на шелковых ресницах блеснули слезинки. Луарсаб мгновенно забыл сказанное, окружающих и всю вселенную.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

     Отзвенели пандури двухнедельного звонкого пира. Отцвела сирень. Сквозь серебряные брызги тваладских фонтанов Луарсаб видел только черное солнце в глазах Тэкле. Не только мир, но и собственное царство было забыто.
     Шадиман почти радовался случившемуся. Царь едва скрывал скуку и нетерпение во время утомительных докладов Шадимана, единственного, имеющего право приезжать без приглашений. Луарсаб умолял не отнимать золотые часы пустыми заботами об амкарах, о майдане, о границах: ведь теперь все спокойно. Правитель сам знает лучший способ для расцвета Картли. И правитель охотно решил не беспокоить больше погруженного в любовные утехи царя и только умело подбрасывал ему нуждающиеся в царской подписи грамоты.
     Смотря на потрясающую красоту Тэкле, царедворец думал: раньше года едва ли придет в сознание Луарсаб, а там и совсем отучится вникать в дела царства.
     И постепенно таяли льготы, дарованные Луарсабом на сурамских долинах. Крестьяне кряхтели под ярмом, майдан - под тяжестью налогов, хозяйство азнауров - под железной рукой правителя.
     Царские азнауры все настойчивее просили Георгия защитить их интересы.
     Саакадзе спешно выехал в Ананури, и после продолжительной беседы с Зурабом и Нугзаром Нестан очутилась в Твалади.
     Без приглашения царя считалось неприличным появляться в летнем замке, но Лаурсаб никого не приглашал,  и  приезд Нестан вызвал недоумение придворных. Нестан вздыхала: ей не хотелось беспокоить царя, но княгиня Нато волнуется: до сих пор царственной чете не доставлены свадебные подарки, и теперь Нато просит принять белых верблюдов, нагруженных редкостями Индии и Ирана.
     Луарсаб, слегка задетый радостью Тэкле, все же, помня услуги Нестан, любезно пригласил ее погостить в Твалади.
     Только теперь поняла Нестан, какой огонь зажгла в сердце царя нежная Тэкле. Он ходил опьяненный, ревниво оберегая любимую, точно не веря в свое счастье. И взволнованный шепот любви румянил щеки Тэкле.
     Чуткая, с глубоким умом и открытым характером, Тэкле казалась Луарсабу пришедшей для него из другого мира. Слушая ее песни, сказания, следя за розовыми пальчиками, перебирающими струны чанги, Луарсаб недоумевал, как он мог жить без "солнца".
     Нестан сразу поняла свое положение. Попадалась на глаза именно в момент, когда ее хотели видеть, говорила, когда ее с удовольствием слушали, предлагала прогулки, совпадающие с желанием царя, уезжала в Носте, когда Луарсаб особенно искал уединения с Тэкле. Такой такт сделал проживание Нестан в Твалади почти необходимым для влюбленных.
     Нестан действовала тонко:  среди смеха и  шуток она  восхищенно рассказывала про обожание народа, с нетерпением ожидающего возвращения любимого царя к делам царства.
     Луарсаб пожал плечами. А разве сейчас он не управляет через верного правителя? Нестан осторожно заметила - самое блестящее управление Шадимана не заменит царя. Тем более доброго и справедливого Луарсаба.
     Лесть не прошла бесследно, и Луарсаб начал думать о возвращении в Тбилиси.
     Саакадзе все больше тревожили действия Шадимана. Поэтому Папуна, приехавший в Метехский замок навестить своего родственника Арчила, заболел лихорадкой и пролежал месяц на мягкой тахте. Больной отличался странностями, любил гостей, и слуги замка целыми днями толпились около больного, развлекая его новостями. Томимый жаждой Папуна не отрывал от губ кувшин с вином. Всех посетителей он радушно угощал вином и жалобой на тяжелую участь больного, не имеющего возможности сесть на коня. Арчил всегда осведомлял Папуна о приезжающих в замок, а для созерцания интересных гостей больной выползал погреться на солнце.
     Так были обследованы купцы, одетые в богатые грузинские одежды, с узкими негрузинскими лицами, сопровождаемые Варданом Мудрым и слугами Амилахвари.
     Вечером Папуна особенно обильно угощал посетителей. Развеселившиеся слуги, хвастая близостью к своим господам, рассказывали то, что было, и то, чего не было.
     В жарком споре молодой конюх Шадимана восхищался, с какой ловкостью князь Шадиман ведет торговые переговоры с турецкими купцами. Но младший оруженосец, не желая уступать в осведомленности, выразил сомнение в торговых способностях узколицых: обращение их и подарки князьям Шадиману и Амилахвари скорее напоминают щедрость ханов. В разгоревшемся споре выяснилось, что узколицые купцы не ханы, а скорее стамбульские паши, но Папуна в этот момент вдруг начала трясти "тройная" лихорадка, и он в полусознательном состоянии умолял узнать, не привезли ли приезжие купцы лекарство от проклятой болезни.
     С сожалением оборвав спор, гости покинули комнату, наполненную ароматом вина и стонами Папуна.
     "Значит, - думал Папуна, - Георгий не ошибся. Партия Шадимана опять ведет с Турцией переговоры".
     После этого вечера Папуна через два дня выздоровел и поспешил уехать в Носте во избежание нового припадка.
     На третий день Папуна с зашитым в чохе посланием к шаху Аббасу проскакал Черную балку и свернул на исфаханскую дорогу.
     Сначала Георгий придумывал способ увидеться с Луарсабом, но приехать неприглашенным - значит подать повод к насмешкам о невежливом, как они его называют, плебее, пользующемся счастьем сестры.
     Приезды Нестан приносили утешительные сведения о скором возвращении царя в Тбилиси, но не совпадает ли приезд Луарсаба с открытым прибытиям стамбульского посольства?
     Угадать намерение Шадимана нетрудно. Шах Аббас поддерживает царя, Стамбул - князей. Турция придвинет войско к иранской границе, вырежет борчалу и отдаст Агджа-Калу трем князьям, и, таким образом, осуществится наконец давнишний замысел Шадимана:  усилить новыми землями за  счет мелкоземелыных азнауров и царских крестьян крупных феодалов его партии и путем овладения границей подчинить "железной руке" судьбы Картли. "Войско? - думал Георгий. - Правда, царское войско в руках народа... Но однажды царь доказал, что против князей не пойдет... Значит, кровавое междоусобие? Не надеется ли Стамбул именно на это? Нет, тут надо действовать по правилам Шадимана..."
     "Барсам", по-видимому, надоело бездействие, и они отправились на охоту. Целый месяц болтались азнауры вблизи турецкой границы, а зверь все не попадался... Уже простодушный Гиви предложил не тратить попусту время висеньем на деревьях, подобно скворцам, и не мучить коней, спрятанных в темных пещерах. Уже Димитрий посоветовал рассеять скуку переполохом в пограничном турецком поселении. Но Даутбек, назначенный начальником охоты, приказал продолжать "висеть" на деревьях, хотя бы для этого "барсам" пришлось на самом деле превратиться в скворцов.
     - Раз Георгий ждет зверя, значит, зверь должен попасться.
     И  в  начале сентября,  не  подозревая присутствия "барсов",  в сопровождении двух молодых турок, переодетых грузинскими князьями, и четырех телохранителей, Азис-паша гордо переступил запретную черту...
     Димитрий от радости чуть не сорвался с ветки. "Барсы" замерли и, по примеру четвероногих собратьев, выждали, распростершись на ветках, пока весь отряд не прошел мимо них под деревьями.
     Кони фыркнули, подались назад. Хищниками спрыгнули "барсы". Гиви, простодушно улыбаясь, оседлав спину паши, скручивал руки гостю, переодетому в одежду грузинского князя...
     Димитрий с  налитыми кровью  глазами  яростно  сжимал  турецкого телохранителя.
     Элизбар, лишенный добычи, подавляя завистливый вздох, не особенно вежливо набивал рот паши тряпками.
     Ростом и Матарс обвязывали копыта выхоленных коней. В дружном молчании двинулись вперед "барсы", памятуя приказ Георгия: живыми и невредимыми доставить пленных через лес и глухие ходы в пещеру Самхура, где их больше месяца поджидал Эрасти.
     Гонимый волнением и радостью, помчался начальник разведки в Носте.
     Выслушав захлебывающегося от удовольствия Эрасти, Саакадзе вместе с Папуна, только вчера вернувшимся из Исфахана с ответом шаха Аббаса, отправился на воскресный базар. По обыкновению много подозрительных купцов шныряло по площади, предлагая разнообразный товар.

***

     Саакадзе  громко  разговаривал с  отцом  Эрасти,  строящим новую шерстопрядильню.
     В Носте все уже привыкли, что Саакадзе не терпел медлительности в работе. "Отдыхать рано", - повторял без конца Георгий. И не успевали ностевцы закончить летние работы, как уже накатывались зимние, и по определенному Георгием плану шла порубка леса, распиливание бревен, тесание камней для  построек все больше растущей около Носте деревни Паата, разработка дорог и починка мостов для удобного прохода караванов.
     Отец Эрасти укорял молодого парня за плохую работу.
     Георгий обернулся:
     - Это я тебя недавно из месепе в глехи перевел, так-то ты оправдываешь мое доверие? Может, скучаешь, могу сделать одолжение, обратно в месепе перевести.
     Парень побледнел и стал умолять господина позволить ему работой вернуть доверие.
     Георгий уже давно не чуствовал, что в своем стремлении поднять благосостояние он часто прибегает к методу других азнауров. Правда, он глубоко был уверен, что его благосостояние подымает благосостояние крестьян. Только изредка он вспоминал предостережение Папуна: князь никогда не будет поступать, как глехи. Он все больше задумывался над недостачей пахотной земли, увеличивающимся притоком крестьян и с еще большей энергией развивал маслобойное производство. Круглый год безостановочно двигались тяжелые каменные жернова.
     Лишь старики, по-прежнему собираясь по воскресеньям на любимом бревне, тесно усаживались, любовно поглаживая твердую кору, довольные целостью друга.
     Опершись на палки, долго молчали, радуясь покою, обводили ослабевшими глазами знакомую картину: реку, где купались детьми, поле, которому отдали все силы, мост, сохранивший следы их былой удали.
     Покачивая головой, тихо говорили: откуда Георгий узнал, что так лучше? Хорошо в Носте стал народ жить, хорошо, когда князь свой, но еще лучше, когда земля своя.
     Георгий обошел с отцом Эрасти амбары, пощупал руками золотистую шерсть, одобрил желание отца Эрасти из остатков шерсти прясть особую нить и сказал о своем решении поставить его во главе всех шерстопрядилен Носте. Не преминул Георгий поспешить и с наградой, заявив, что ввиду увеличения семьи женитьбой Эрасти на Дареджан, сестре Киазо, дарит ему большой каменный дом.
     Георгий прервал поток благодарностей и обещал завтра днем приехать снова на постройку. Узнав о недостаче гвоздей, тут же попросил Папуна съездить в Гори или Тбилиси. Кстати, пусть он поищет на майдане новые гребни для шерсти...
     Вернувшись в замок, Саакадзе, тихо поговорив с встревоженной Русудан, скрылся в подземелье, где с двумя конями уже ждал Эрасти.
     Из узкой пещеры в густом лесу появились, словно выросли, два всадника. У дерева их поджидал Папуна.
     Конечно, допрос ничего не дал. Азис-паша возмутился: войны никакой нет, он выехал на прогулку и случайно очутился на грузинской земле, и если Саакадзе, которого он сразу узнал, не прикажет дерзким азнаурам проводить его, турецкого пашу, до границы, то, веротно, царь Луарсаб не поблагодарит Моурави за своеволие.
     Саакадзе глубоко сожалел о недоразумении, вызванном, вероятно, странной одеждой веселого паши.
     Но Моурави обязан охранять границу, иначе переодевание войдет в привычное удовольствие. Конечно, пашу проводят до границы...
     Короткое совещание с "барсами" и быстрое решение: привязать захваченных к седлам, заткнуть рты, ночью ехать, днем прятаться в ущельях и лесах...
     Саакадзе вскочил на коня и прежним путем вместе с Эрасти вернулся в замок.
     Наутро Георгий озабоченно осматривал постройку новой маслобойни, а Папуна поспешил в Тбилиси закупать гвозди и, кстати, угостить метехских слуг вином по случаю его полного выздоровления.
     Шадиман недоумевал. По его расчетам Азис-паша должен уже вернуться из Стамбула с точными условиями картлийско-турецкого союза. Отар и Сандро, поставленные во главе тайной цепи, тянувшейся до границы, через три часа после пленения паши донесли Шадиману о полном спокойствии леса и пограничной реки.
     Вместо Азис-паши в октябре пришло известив о спешном возвращении Луарсаба в Тбилиси.
     Шадиман почуствовал недоброе. Только неделя прошла со времени последней поездки правителя в Твалади, Луарсаб нехотя говорил о возможном возвращении в Тбилиси к рождеству. Кто-то повлиял на влюбленного царя. Нестан? Но она уже два месяца безвыездно живет в Твалади. Безвыездно? А поездки в Носте? Нет. Нестан не покорилась. Медную змею связывает с Саакадзе не дружба, а жажда власти. Она мечтает о первенстве, о влиянии на дела царства, предоставив "голубке" ложе царя. Эти рассуждения привели Шадимана к еще более  сложным мыслям.  Неужели Саакадзе догадывается о  стамбульских переговорах? Если так, надо поспешить. Подарки и обещания прочного союза без труда склонят одурманенного Луарсаба к разрыву дорогостоящей дружбы с Ираном. Занятый сложным делом - высчитыванием, сколько солнц спряталось в глазах прекрасной Тэкле, царь не затруднит себя разбором тонкого доклада Шадимана и, как бабочка на огонь, попадет в западню трех князей.
     Тбилиси устроил царской чете радостную встречу. При перезвоне церквей и ликовании майдана переступила Тэкле порог Метехского замка, так трагично покинутого ею впоследствии...
     - Как?! - изумился Луарсаб. - Через всю Картли в Твалади скачет шахский посол, а мудрый правитель в полном неведении? Значит, поспешное возвращение царя ввиду скорого приезда Эмир-Гюне-хана и Ага-хана тоже тайна для первого вельможи Картли?!
     Шадиман словно прирос к скамье: шах Аббас осведомлен о с