ание войны.
     У  поворота дороги на  пригорке раскинул тенистые ветви  столетний дуб.
Наконец Носте!
     Сосредоточенные,  угрюмые,  суровые,  въезжали азнауры в замок. Кое-где
мелькнет нарядная куладжа или  лихо  сдвинутая набекрень папаха,  но  больше
мрачной синевой отливают кольчуги и  шлемы,  топорщатся бурки,  еще отдающие
запахом овечьего руна.
     Собрались ближние азнауры выслушать возвратившихся Даутбека и Димитрия.
Какой  ответ  с  гор  принесли  "барсы"?  Даутбек  немногословно рассказал о
вероломстве Зураба. Скованы горы, близок Хосро-мирза.
     Недоумевали азнауры,  почему Зураб, зять царя, оказывает помощь персам,
с которыми воюет царь?  Саакадзе саркастически улыбнулся, - для него не было
загадкой происшедшее:  честолюбец не рискнет своим владением даже ради бога.
Мысль о  спасении Картли тоже не  тревожит арагвинца:  царь Симон ему  ни  к
чему!  И Моурави лишний для него,  ибо,  пока он жив,  не стать Зурабу царем
горцев. Значит, прямая выгода избавиться и от беспокойного Моурави.
     Хевсуры не придут!  В  развернувшихся военных событиях был дорог каждый
час.  Азнауры немедля рассыпались по Средней Картли, не занятой кизилбашами,
снова и  снова призывая всех от  мала до  велика под копье.  Дороги и  тропы
заполнили  кони,   раздавался  звон  оружия.  Знамя,  на  котором  колышется
неустрашимый барс, стало знаменем Картли. Как голубой факел, взлетало оно на
гребни гор,  проносилось вниз,  пересекало бурлящие реки,  увлекая за  собой
соединенную азнаурскую конницу.
     "Скорей!  Скорей!  Прикрыть левый край!  Отдать жизнь,  но  не  Картли!
Скорей! Скорей!"
     Гул от  топота коней нарастал.  Из окрестных поселений появлялись новые
всадники -  один,  два,  десять, пятьдесят, сто - и устремлялись за Георгием
Саакадзе. Беспрерывно трубил тревогу ностевский рог: "Скорей! Скорей!"
     Вклиниваясь в  предрассветные туманы,  Моурави вошел в Ксанское ущелье,
соединил свои  дружины с  азнаурскими и  ксанскими,  ровными рядами выстроил
ополченцев,  поставив  над  каждым  рядом  выборных  от  деревень и  опытных
дружинников, и боевым порядком расположил войско возле Карчохи.
     Шумит у  своего истока Ксани,  смывая силуэты двух  всадников.  Вскинув
руку,  приветствовал Саакадзе владетеля Эристави Ксанского. У князя Иесея на
правом рукаве поблескивала золотая подковка.
     В сопровождении легкоконного отряда ксанцев и сотни Автандила,  Моурави
и  владетель отправились на  осмотр местности.  Они остановили свой выбор на
до-пинке,  одной  стороной упирающейся в  гряду  лесистых холмов,  а  другой
примыкающей к  незаметной лощине.  Такой  оборонительный рубеж Саакадзе счел
наилучшим,  памятуя урон,  нанесенный картлийцам огнем  персидских пушек  на
Марткобской равнине,  а  также  учитывая возможность скрыть часть  конницы в
засаде для использования в нужный час.

     В то время как Моурави лично руководил расстановкой войск на отведенных
участках боевой линии,  Хосро-мирза,  обеспечив себе  преимущество в  районе
пшав-хевсурской Арагви, приближался к замку Арша.
     Хаотическое нагромождение скал,  множество балок и  ущелий и  цепи гор,
нередко  уходящих за  черту  вечного  снега,  вызвали  у  Хосро  не  чувство
восхищения,  а  раздражение.  Он спешил вызволить из замка Арша злосчастного
Андукапара и злонравную Гульшари:  так повелел шах Аббас,  особенно ценивший
старшего  Амилахвари  за  ненависть  к   собственному  народу.   Новый  жезл
начальника  Метехского замка,  который  Андукапар  должен  был  торжественно
получить от царя Симона, увенчивался не крылатым картлийским конем, а львом,
разверзшим алмазную пасть.  Шах  Аббас не  сомневался,  что  Андукапар будет
неуклонно блюсти  персидские интересы,  а  Гульшари,  напоминающая миниатюру
Реза-Аббаси,  объединит в своем дарбази влиятельных владетелей, приверженцев
Ирана.
     Таким приверженцем давно помогли стать самому Хосро его практический ум
и  дальновидность.  Спасение  Восточной Грузии  он  видел  в  переустройстве
картли-кахетинского двора на персидский лад, а свое воцарение тесно связывал
с  предельной  покорностью шах-ин-шаху,  граничившей с  присущим  придворным
ханам раболепием.  Вместе с  тем он  не  собирался посягать на  картвелоба -
грузинские законы и  обычаи -  и  фанатично внедрять коран.  Он  предполагал
применить политику сглаживания острых углов и  этим добиться признательности
и  шаха  Аббаса  и  грузинских  князей.   Идея  национальной  независимости,
вдохновлявшая Георгия Саакадзе на  любой  подвиг и  самопожертвование,  была
чужда Хосро-мирзе,  магометанину,  приверженцу традиций иранского двора.  Он
жадно  стремился к  трону,  но  для  этого  раньше всего надо  было  разумно
выполнить волю "льва Ирана".
     "Велик шах Аббас!" - так приветствовал он у главного входа в замок Арша
обезумевшего от радости Андукапара.  Представший перед владетелем с любезной
улыбкой  Хосро-мирза,  в  тюрбане  с  великолепными  развевающимися перьями,
прихваченными бирюзой  с  голубиное  яйцо,  казался  Андукапару  выдуманным,
сказочным героем его сновидений.
     Своему   избавителю  Гульшари  представилась  в   сверкании  причудливо
подобранных камней,  в  переливах изумрудного бархата,  с  длинными густыми,
амброю покрытыми волосами.  Гульшари была прекрасна, но Хосро-мирза внезапно
припомнил пленившую его Хорешани с ее несколько пышными бедрами, с волнующей
воображение походкой,  с глазами манящими, но, увы, охлаждающими, как мираж,
и речью, полной блеска, но, увы, насыщенной острым перцем.
     Возбужденный Андукапар приказал  бить  в  барабаны и  играть  в  трубы.
Прикрепив к  поясу фамильный меч с  нахохлившимся на рукоятке черным грифом,
владетель  ввел  Хосро  в  чертог,   сверкавший  тисненой  кожей  и  парчой,
намереваясь показать  собрание  ковров.  Воспрянув  духом,  Андукапар  решил
устроить  трехдневный  пир,  двухнедельную охоту,  состязание  плясунов.  Он
шепнул Гульшари:  "Держись поближе к  своему родственнику -  ведь шах  Аббас
именно ему и поручил захватить трон Кахети".
     Все  предложенные удовольствия Хосро-мирза отклонил,  кроме одного.  Он
внимательно осмотрел находившуюся в  трех  агаджа  от  Арагви крепость Арша,
главенствующую  над   ущельем,   примыкающим   к   Гудамакарским   теснинам.
Аршас-цихе,  по  замыслу Хосро-мирзы,  должна быть  использована как  верный
оплот против усиливающегося проникновения России в горы Кавказа.

     Образованная из  природной глубокой пещеры  на  отвесной скале,  всегда
покрытой  снегом,   по  высоте  своей  неприступная  для  врагов,   крепость
Аршас-цихе вызвала полное одобрение Хосро-мирзы, и он присоединил к собранию
ковров и свой дар: шелковый керманшах с гербом Ирана.
     Пообещав  Андукапару вторично  прибыть  в  замок  для  помпезного пира,
который украсит своим присутствием блистательная Гульшари,  и  для облавы на
туров и посетовав,  что раньше надо провести облаву на "барсов", Хосро-мирза
повелел ханам выступать.
     По-кистински легко вскочил на  коня Андукапар,  и  ему почудилось,  что
звякнули не стремена,  а цепи,  упавшие с него наземь.  С неменьшей радостью
тронулась  за  владетелем аршская  дружина.  Знаменосец так  высоко  вздымал
белоснежное  знамя  с  нахохлившимся  черным  грифом,  словно,  захмелев  от
свободы,  силился  уцепиться  за  само  небо.  И  дружинники,  вырвавшись из
каменного плена,  одурело сжимали поводья,  отвыкнув от тропы,  извивающейся
над бездной.
     Под  усиленной охраной хорасанцев ехала  Гульшари.  Она  игриво трепала
челку коня,  злорадно поглядывая на  лесок,  обрывавшийся у  подножия замка.
Там,  где стерегла ее саакадзевская застава,  царила тишина,  и лишь одиноко
тускнел подвешенный к  треножнику воинский котелок.  Предстоящие сражения не
устрашали  Гульшари,  они  являлись  докучливой необходимостью,  пропитанным
кровью и  дымом занавесом.  Что ей  крики раненых и  вопли погибающих?  Ведь
каждый взмах  изящной плетки приближал ее  к  Тбилиси,  где  царем ее  брат,
везиром - ее друг Шадиман, эмир-спасаларом - ее родственник Хосро-мирза.
     Но Хосро-мирза возле Пасанаури -  "святой возвышенности", - настроенный
еще благодушно к  изречениям Гульшари,  рядом с которой ехал,  после Ананури
стал сосредоточенным,  после Душети - мрачным. Перестроив персидскую колонну
на боевой лад,  он,  обнажив саблю,  на рысях двинулся вперед с  хорасанской
тысячей.
     Одинокие стрелы картлийцев, проносящиеся над кизилбашами и заставляющие
падать то  верховых,  то лошадей,  сменились мощным обстрелом с  двух сторон
долины.
     Пока  Хосро-мирза  вызволял  Андукапара  и   Гульшари,   "барсы"  путем
нечеловеческих усилий успели на  протяжении четырех агаджа устроить завалы в
ксанских теснинах.  Сейчас они давали понять мирзе,  что Картли жива, Картли
не сдается.
     Хосро-мирзе  стала  ясна  цель  Моурави:  защитить  подступы к  Средней
Картли,   отстоять  Гори  и   этим  выиграть  время  для  вооружения  нового
азнаурского войска. Не раздумывая, Хосро послал скоростных гонцов с приказом
ханам  перебрасывать огромные  подкрепления в  сторону  Ксани.  Беспрерывные
мелкие  стычки не  пугали,  но  за  ними,  не  сомневался Хосро,  разгорится
сражение, которое где-то готовил Саакадзе. Но где?

     Прекрасна Ксанская долина, оглашаемая криком черноголовой сойки, стуком
зеленого дятла.  Чащи  фруктовых деревьев и  прозрачно-холодные ключи так  и
манят  скинуть бурку,  растянуться на  ней  и  вдыхать опьяняющий аромат,  и
глядеть без конца в нежно-голубую бездну.
     Скрываясь в кустарнике, разведчики Саакадзе скользили, как ящерицы. Они
лаконично доносили:  "К  Хосро-мирзе  уже  подошли ханы  Карабаха и  Ганджи,
подходит хан Ширвана.  На  левом краю иранцев хан Казахии,  храбрый Шабанда,
уже развернул легкую степную конницу".
     "Шабанда?..  Муж  Зугзы?..  -  удивился  Саакадзе.  Даже  в  памяти  не
сохранилась история  ее  любви  к  Георгию  из  Носте...  И  вот  предстояло
скрестить клинки с мстительным Шабандой. - Что ж, и это неплохо, каждое дело
должно быть закончено!"
     Шныряли по горам и лощинам опытные разведчики Хосро-мирзы,  предводимые
чванными  мсахури  князя  Андукапара,   но,  как  ни  изощрялись,  не  могли
обнаружить дружин Саакадзе.

     Пророк сказал:  "Если хочешь поймать ветер,  уподобься буре!"  И  Хосро
снова и снова лихорадочно перегруппировывал исфаханские тысячи,  выжидая для
нападения благоприятный час.
     Моурави трижды  вскинул меч  -  долгожданный сигнал,  и  десять  конных
дружин, возглавляемых "барсами", обрушились на иранцев, врезались в середину
и  стали  рубить с  такой неистовой силой,  что  пробили брешь в  персидской
линии.
     Пощады не  было,  и  никто не  просил ее.  Исфаханские пушки не  успели
вступить в дело.  На длину кинжала сошлись ожесточенные картлийцы с персами.
Каждый  из  дружинников,  каждый  из  ополченцев осознал значение последнего
заслона и,  даже падая мертвым,  старался сделать вперед еще  хоть один шаг.
Шумный переплеск шашек  и  сабель напоминал буйный горный ливень,  но  здесь
ничто не  освежало -  кровавый пар  подымался над долиной,  и  ксанская вода
окрасилась кровью.
     Левый берег Ксани загромоздили трупы избиваемых сарбазов.  В обход было
ринулись ганджинский и  карабахский ханы,  желая  показать Хосро-мирзе  свое
усердие. Но азнаурские шашки настигли их на правом берегу, и два обезумевших
коня без всадников понеслись с пронзительным ржанием по долине.
     Саакадзе не  опускал  анчхабери.  Он  облачился в  хевсурскую панцирную
рубашку,  ибо хотел, чтобы весть об этом достигла гор Хевсурети. Как всегда,
его сердце соединилось с сердцем боя невидимой нитью. И каждый из картлийцев
ощущал эти  два  сердца как  одно  и  непоколебимо верил в  победу,  как  ни
казалась она невероятной.
     Неприятно озадачила стойкость азнаурского войска Хосро-мирзу. Поражение
было  для  него равноценно потере трона.  Превосходство азнауров в  действии
холодным оружием необходимо было покрыть численным превосходством,  и  Хосро
решил не жалеть ни сотни,  ни тысячи тысяч.  Он вводил в  бой новые и  новые
войска.  Покусывая губы, наблюдал он, как густые ряды сарбазов, подбодрявших
себя фанатичными выкриками "алла!",  сшибались грудь с  грудью с азнаурскими
дружинниками и тут же катастрофически редели... Видя тщетность своих усилий,
Хосро-мирза  вызвал  добровольца из  ханов,  дабы  пленить  Саакадзе.  Таким
охотником пожелал стать Шабанда.
     С диким гиканьем вынеслись казахи за своим ханом на край долины. Припав
к  гривам,  мчались они  на  своих низкорослых лошадях,  словно не  касались
земли. Впереди, осатанело кружа саблю над головой, летел Шабанда.
     Сотня Автандила в  развевающихся золотистых плащах неотступно следовала
за Моурави.
     Когда   казахи   поравнялись  с   незаметной  лощиной,   из   засады  с
оглушительным "ваша!"  вырвалась вторая ностевская дружина и  пустила в  ход
шашки.  Димитрий,  разгадавший намерение Шабанды  пленить Саакадзе,  впал  в
такую ярость, что один вид его невольно повергал в страх. На полном скаку он
выбил из руки хана кривой клинок и изрубил неудачливого мстителя.
     Мстя за хана,  исступленно рубились казахи с  ностевцами.  А  на другом
краю долины Квливидзе уже скручивал руки ширванскому хану,  пойманному им на
аркан. Ширванцы в панике бежали, вселяя ужас в ряды сарбазов второй линии.
     За  исфаханцами Хосро-мирза  бросил  в  бой  мазандеранцев.  На  каждый
картлийский клинок приходилось пять-шесть  персидских.  Продолжать сражаться
на  открытой долине -  уже  не  хватало войска.  Саакадзе отдал  приказ:  не
прекращая обстрела, отходить за гряду лесистых холмов.
     Хотя азнауры и наносили огромный урон врагу,  но Дато не заблуждался: в
конечном  счете  намного  превосходящие силы  иранцев  если  не  принесут им
победу,  то  обеспечат прорыв к  Тбилиси,  пусть даже  ценою гибели половины
войска. А дальше что?
     И  тут  Дато припомнил намек Юрия Хворостинина.  Пусть же  летит важная
весть из Картли в Терки.  Но кого снарядить гонцом?  Какая удача!  Хорешани,
особенно тревожась за Дато в предстоящем бою, приставила к нему, кроме Гиви,
старого Омара -  того  самого Омара,  который некогда отвозил на  Ломта-гору
письмо от Хорешани царю Луарсабу и  хотел пробраться в Терки,  ибо давно дал
обет  пожить  в   русийской  стране,   дабы  "очиститься  от  мусульманского
поганства..."
     Выслушав Дато, несказанно обрадованный Омар поклялся и на этот раз, что
достигнет Терков,  вручит  послание  боярину  Хворостинину и  по-русийски  и
по-татарски перескажет слова  благородного азнаура из  достославной "Дружины
барсов".
     "Кажется,  я  подоспел вовремя!"  -  вскрикнул Дато,  видя,  как  снопы
огненных стрел врезались в цепь иранцев, застилая дымом скаты.
     Исступленные сарбазы  продолжали  взбираться по  отрогу  вверх.  Издали
раздались  волнующе-тревожные  звуки  зурны,  и,  грозно  потрясая  копьями,
шашками, кинжалами, высыпало ополчение Ничбисского леса.
     Клич  Моурави  удесятерил  силы  ополченцев  Средней  Картли.  "Моурави
зовет!"  -  как искры на  кизиловые палочки,  упали пламенные слова призыва.
"Моурави зовет!" -  подхватили ксанцы, всколыхнув эриставство... Вооруженный
народ,  распаляемый  неукротимой ненавистью,  с  новой  силой  обрушился  на
кизилбашей.
     - Георгий Саакадзе неодолим!  -  воскликнул Хосро-мирза.  - Если бы шах
Аббас не наградил его высшим званием Непобедимый, это бы сделал я!..

     Через три  дня Хосро-мирза дорогой смерти пробился к  мухранским полям.
Он  отказался от  намерения одним ударом захватить Гори  и,  оставив сильный
заслон  в  Самухрано,  окружил  Гульшари тройным кольцом охраны,  повернул к
Тбилиси и  понесся вскачь.  Если заслон и будет перебит,  то,  иншаллах,  не
раньше,  чем  ворота Тбилиси закроются за  въехавшим в  город  Хосро  и  его
свитой.
     Ксанское  сражение  Хосро-мирза  представил Иса-хану  как  внушительную
победу,  ибо  попытка Саакадзе отбить  Тбилиси потерпела неудачу.  Благодаря
ему,  Хосро, горцы разъединены с Моурави, иначе неизвестно, какой бы опасный
оборот приняла война с азнауром.  Сейчас "барс" обескровлен,  и сомнительно,
чтобы у него хватило пыла для наступательных действий. Укрепив линию Тбилиси
- Мцхета,  можно будет осадить и  Гори.  Под  воздействием побед меча  "льва
Ирана"  картлийские князья  покорно перешли к  царю  Симону.  Кто  остался с
Саакадзе?  Эристави Ксанские и  Мухран-батони,  но и им для защиты фамильных
владений  едва  ли   хватит  собственных  дружин.   На  их  помощь  Саакадзе
рассчитывать не приходится.  Отпал от него и арагвский владетель Зураб - как
медведь в берлоге,  засел в Ананури.  Велик шах Аббас! Что касается огромной
массы убитых сарбазов,  то на войне - как на пиру: чем больше красного вина,
тем больше под столом сраженных.  И еще:  разве сарбазы,  закончив временную
земную жизнь в битве с неверными,  не проложили себе путь в рай Мохаммета? А
там не гурии ли в прозрачных шальвари их ждут?  И что стоят тысячи песчинок,
когда  добывается жемчужина?  Иса-хан  поздравил  царевича  с  благоприятным
выполнением воли шах-ин-шаха. Пусть хищник не убит, но значит ли это, что он
не ранен смертельно?
     Как подобает царственному роду Багратидов,  Хосро торжественно обставил
представление Иса-хану  своей родственницы,  сестры царя Симона,  сиятельной
княгини Гульшари, и князя Андукапара.
     Андукапар не преминул заверить военного советника Давлет-ханэ,  что он,
держатель фамильного меча  Амилахвари,  и  княгиня преданы шаху Аббасу,  как
луна  небу,   и  в  знак  поклонения  "льву  Ирана"  твердо  решили  принять
магометанство.
     Польщенный Иса-хан  одарил  чету  богатыми  преподношениями и,  тут  же
вызвав своего муллу, поручил ему направить князя на путь истины.
     И началось... Скрежеща зубами, Андукапар проклинал себя: хотя благодаря
его опрометчивому поступку теперь он и богоданная супруга под защитой самого
могущественного  шаха  Аббаса,  но...  И  Андукапар  под  наблюдением  муллы
приступил в  первый  раз  к  омовению перед  молитвой:  сперва  вымыл  руки,
смачивая их дважды от локтей к кистям, потом правой рукой, тоже дважды, омыл
лицо  и  провел дважды мокрой рукой  по  голове.  Затем,  мысленно обращая к
Христу жалобу на  Мохаммета,  он  влажным полотном вытер по  щиколотку ноги,
вычистил указательным пальцем  уши,  а  большим,  по  указанию муллы,  потер
мясистые  мочки.   Свирепо  взглянув  из-под  опущенных  бровей  на   муллу,
Андукапар, как послушный ученик, продолжал обряд: потер затылок указательным
пальцем и через голову довел его до горла.
     Не  совсем довольный вялостью движений Андукапара,  мулла  пообещал ему
произвести над ним главное таинство перехода в магометанство,  как только он
освоит предмолитвенный обряд,  и  предложил ему  завести молитвенный коврик.
Затем он  повел Андукапара в  мечеть,  по  дороге наставляя князя,  чтобы он
ежедневно и со всем рвением рано утром, при восходе солнца, в полдень, после
обеда, вечером и отходя ко сну проводил этот предмолитвенный обряд.
     В мечети Андукапар вслед за муллой покорно опустил руки,  потупил глаза
в  землю и прошептал:  "Алла екбер",  затем вскинул руки и задержал их возле
ушей,  а лицо,  полное скрытого бешенства,  обратил на юго-восток. Потом, до
боли  напрягая  слух,  Андукапар  старался  расслышать  слова  трех  молитв,
подсказываемые ему муллой,  и то нагибался,  опершись руками,  на колени, то
падал ниц и склонял голову к земле, прикладывая вспотевший лоб к подсунутому
муллой  священному сероватому камню,  добытому возле  Неджефа,  где  Хуссейн
пролил  свою  кровь,  то  воздевал  вновь  руки,  сжимающиеся  в  кулаки,  к
испещренному арабесками своду.
     После  заключительной молитвы мулла  заставил Андукапара поворачиваться
направо и налево и потихоньку произносить: "Селям-он алейкюм!" - приветствуя
ангела и  отгоняя сатану.  Но  мулла почему-то упорно не