ниже стелился по  отрогам,  как бы
отсекая дни осени,  на которые Саакадзе возлагал столько надежд. Внезапность
действий на  подступах к  Ирану и  в  его юго-западных провинциях помогла бы
Саакадзе окончательно избавиться от  опеки верховного везира,  и  наоборот -
замедленность этих действий способствовала Хозрев-паше беспрерывно за спиной
Моурави строить против него козни.
     Саакадзе  терпеливо выслушивал предсказателей погоды.  Они  таинственно
ударяли палочкой по синим шарам,  подвешенным к  медному обручу,  раздавался
мелодичный  звон,   потом  бормотали  себе  под  нос:   "Аз-гары!  Маз-ыргу!
Гур-ыр-маз!" и объявляли: "Солнце будет!"
     Но возвращались гонцы,  посланные Георгием Саакадзе и к озеру Гельджюк,
и  к  горам Восточного Тавра,  и  к верховьям Батман-сую,  и сообщали:  "Нет
солнца!"
     Саакадзе стискивал зубы, словно боялся, что из груди его вырвется стон.
Он  в  бессилии  обращал  свой  взор  к  небу,  но  оно  было  равнодушным и
бесцветным. "Барсы" готовы были последовать за ним в сторону Битлиса, обойти
озеро Ван и  оттуда прорваться к Ирану.  Но что могут сделать сорок клинков,
если они даже молниям подобны?  Нужны были орты янычар и сипахов,  огромное,
великолепно  снаряженное  войско,   готовое   вступить  в   большую   войну.
Месопотамия  захлебнулась в  потоках  грязи.  Орты  накапливались в  Токате.
Оставалось только ждать гонцов от Хозрев-паши.
     "Барсы"  все  больше  мрачнели,  Пануш  ходил  чуть  сутулясь,  Элизбар
почему-то  прихрамывал,  Матарс кашлял и  проклинал высоту Эрзурума,  Ростом
надел шерстяной бешмет, Димитрий тер нос, будто отморозил его, а Гиви...
     Гиви стал загадочно исчезать.
     - Нашел время влюбляться!  Полтора седла ему на  закуску!  -  негодовал
Димитрий.
     - А  может,  он в бога поверил из-за проделок черта?  Вокруг дома муллы
все вертится!
     Папуна одобрил такой  способ изживать скуку  и  советовал простодушному
"барсу" тщательно изучить закон о многоженстве в толковании Хозрев-паши: где
нет ни одной, там и одна - три.
     Гиви  торжественно объявил,  что  мулла из  мечети Улу  Джами нашел ему
богатую невесту и даже показал лавку отца невесты.
     Гиви и в самом деле зачастил на базар. Там за вьюками из Бафры и тюками
из Трабзона было удобно не спускать глаз с того,  кто стал следить за ним. И
хотя бы рослый башибузук был и  стоило обнажить шашку!  А то старик,  сухой,
как жердь,  дерзнул выслеживать "барса", это невольно озадачивало. Мулла был
позабыт.
     И  вот сегодня Гиви опустил свою увесистую руку на плечо старика в  тот
миг,  когда он,  прячась за выступ соседнего дома, разглядывал дом Саакадзе.
Сначала Гиви,  рассвирепев,  выругался по-турецки.  Старик  покачал головой.
Тогда  догадливый "барс" перешел на  персидский лексикон.  Старик,  в  ответ
улыбаясь,   принялся   щупать   куладжу.   Гиви,   растерявшись,   выкрикнул
по-грузински:
     - Ты что трогаешь мою куладжу? Может, купить собираешься?
     - Непременно,  что  щупаешь,  купить  должен?  -  ответил  по-грузински
старик.
     Гиви сначала опешил,  потом схватил дерзкого,  втолкнул в дом. Приказав
дружиннику  стеречь  лазутчика,  Гиви  ворвался  в  "зал  приветствий",  где
Саакадзе доказывал,  что  для  персиян нет худших условий для ведения войны,
чем сражаться в дождь. Они не любят тонуть в грязи.
     - Георгий!  - загремел Гиви. - Я лазутчика поймал! - И распахнул дверь.
- Э-э, сюда гоните!
     В   "зал   приветствий"  втолкнули  старика,   который   и   не   думал
сопротивляться.
     - Вот смотрите, друзья, состарился, а плохое дело забыть не хочет.
     - А ты откуда узнал мое дело?  - Старик прищурился и вдруг, уставившись
на Саакадзе, воскликнул: - ты не друг грузин?
     - Угадал, друг. А ты кто?
     - Как вошел,  батоно,  сразу тебя узнал.  "Что узнал?  Ишак! - мысленно
выругал себя старик,  -  проверить надо".  - Давно хотел увидеть. А это твоя
семья, батоно?
     - Семья. А тебя как звать?
     - Э,  батоно,  я кто,  чтобы именем хвастать? Хочешь, зови Варамом, так
деда моего отца звали.
     - Откуда приехал, Варам?
     - Э, батоно, скучный разговор для тебя.
     - Ты  что,  старик,  -  озлился  Гиви,  -  хвостом,  как  лисица,  след
заметаешь?
     - Вина не было, а черти мехи раздувал, - посетовал старик. - Я к дочери
приехал.
     - К какой дочери? Гуламбар? Суламбар? Нет ее у тебя! Говори, как звать?
     - Раз нет дочери, тебе не все равно, как звать ее?
     Такая увертливость пришлась по  душе Папуна.  И  он вместе с  "барсами"
повел дружную, но безрезультатную атаку на старика.
     - Может, с караваном приехал? - высказал Ростому свою догадку Матарс.
     - Почему к нам пристал?.. - прошептал в ответ Ростом.
     - Вертится,  как волчок,  и не открывает,  кто такой,  -  также шепотом
отозвался Элизбар.
     Хотя в старике ничто не внушало особых опасений и "барсы",  притворяясь
беспечными,  забавлялись  стратегией  незваного  гостя,  но  само  внезапное
появление в Эрзуруме загадочного грузина,  по-видимому не купца и не лекаря,
представлялось необычным и  странным.  Казалось,  ощущать надо лишь радость,
ведь из родной земли прибыл,  а  охватывало "барсов" невольное беспокойство:
может, злой вестник? Может...
     "На лазутчика мало похож,  но и на добродушного старика еще меньше. Кто
же  этот  хитрец?   Каким  ветром  его  занесло  сюда?"  -  думал  Саакадзе,
вслушиваясь в уклончивый разговор Варама.
     Чем  больше наседали "барсы",  стараясь сбить старика,  тем  осторожнее
становился он.  "Моему князю Шадиману,  -  размышлял Варам,  -  купец Вардан
Мудрый сказал: "Семью в Эрзурум я сам перевез, а Моурави далеко в Арабистане
воюет".  Послал меня князь сюда узнать, где Моурави, наверно, часто гонцов к
жене посылает;  а  у жены служанки,  уверен был -  выведаю,  а вместо женщин
полный дом воинов.  Может,  гостить прискакали? А только какое время бурдюки
опорожнять?  Проверить надо, как можно доверять? Дело большое. Князь сказал:
"Смотри,  Варам,  на тебя надеюсь.  Никому не верь,  можешь погубить большое
дело".
     Варам тревожно взглянул на Саакадзе: "Похож. Таким князь описал. Только
почему здесь кальяном забавляется,  в не врагов мечом угощает? Такое Моурави
никогда не делал! Неужели хвостатый пошутить решил, и никаких "барсов" здесь
нет,  и  ничего я  не  вижу?"  Вдруг Варам пощупал зеленую куладжу Саакадзе,
потом серые шарвари Матарса,  коричневые цаги  Ростома и  ухватился за  пояс
Папуна.
     Гиви точно взорвало.
     - Ты почему щупаешь нас? Почему дом рассматривал, когда я тебя поймал?
     - Когда поймал?  Разве я от тебя бежал? А если видом дом глаза веселил,
то не всем:  воротами только.  Правда,  балкон тоже красивый; когда вернусь,
скажу моей Кетеван, чтобы в такой же цвет и наш выкрасила.
     - А далеко, Варам, твой дом? - быстро спросил Элизбар.
     - Почему далеко? На земле везде близко.
     - А может, не на земле живешь?
     - Больше негде, батоно. Бог на небо живых не берет.
     - Непременно к богу надо? Может, у черта веселее, если мехи раздувал.
     - Э, батоно... Имени не знаю...
     - Зови - Папуна!
     - Хорошее имя  Папуна!  Будто  огонь кто-то  буркой накрыл.  А  только,
батоно, с чертом тоже осторожным надо быть.
     - Почему? - Автандил покосился на Дареджан, она незаметно крестилась.
     - Любит  с  людьми шутить.  -  И  снова подумал:  "Как  можно доверять?
Проверить надо".  -  И еще -  далеко живут,  не достанешь.  Когда бог с неба
бросал,  на самое дно упали, только некоторые за деревья зацепились. - Варам
пристально вгляделся в  Димитрия и  медленно продолжал:  -  В  лес  упали  -
зелеными стали;  некоторые в болото упали -  серыми стали;  у некоторых носы
вытянулись; некоторые коричневый цвет любят... Только характер общий имеют -
любят с людьми шутить.
     - Э,  Варам,  вижу - ты ничего не знаешь: те, которые за деревья или за
воду зацепились, в людей превращены, рядом с тобою живут.
     - Как  можно рядом,  ведь  бог  хвосты и  копыта им  дал,  чтобы соседи
разницу видели.
     - Ты  сам  говорил,  что любят с  людьми шутить.  Вот упрятали хвосты в
серые шарвари,  а  копыта в  коричневых цагах держат.  А  настоящих людей на
самом дне в ил втоптали, там и живут.
     - Шутишь,  батоно  Папуна,  если  бы  я  чертом  был,  первым бы  делом
князей...  -  Старик осекся и подозрительно оглядел всех: "Неужели правда, к
чертям я попал? Проверить надо". И торжественно произнес: - Бог каждому свое
место определил...
     "Барсы", разгадав мысли старика, совсем повеселели.
     - Вот  ты,  старик,  сейчас князей вспомнил.  Знай,  все  князья черти,
потому народ душат. Или твой князь добрый?
     - Ты  лучше другое,  батоно Папуна,  скажи.  Если на земле только черти
живут, тогда почему скучаем?
     Автандил от удовольствия даже хлопнул ладонью по колену. "Барсы" уже не
скрывали  своего  расположения  к   пришельцу.   Саакадзе  все   пристальнее
вглядывался в  старика,  за  шутливым разговором,  очевидно,  таящего  нечто
важное.
     - Скучаем,  барам по своей вине.  Каждый хочет для себя все без остатка
забрать, а сосед пусть хоть голый ходит.
     - Не то,  батоно,  говоришь, - Варам пристально оглядел Саакадзе. - Все
знают -  Георгий Саакадзе большой человек,  о народе думает; а по-твоему, он
главный черт?
     - Э, Варам, конечно черт, потому и дерется то тут, то там, то за то, то
за это.
     - Напрасно,  батоно,  такое  говоришь.  Если  черт,  почему за  народ с
князьями дерется?
     - А ты как думаешь - почему?
     - Я хорошо знаю - почему; жаль, многие грузины не знают.
     - Э-э,  дед!  - воскликнул Автандил. - "Барса" барсом называли, а шакал
разорил весь свет.
     - А почему,  Варам,  -  насмешливо спросил Саакадзе, - у тебя одна нога
толще другой?
     - Откуда?  -  старик слегка растерялся,  но быстро заговорил: - Больная
нога, упал на острый камень, а время ехать.
     Моя Кетеван мазь из  травы приготовила...  залах тяжелый,  пять платков
вокруг замотал. Такое было: подъехал мой конь к караван-сараю, почти у ворот
Эрзурума.  Я радуюсь -  хорошо отдохну. Только заметил, может, турок, может,
курд на меня уставился,  потом ближе подсел;  я притворился, что не замечаю.
Давлюсь чорбой,  потом кебаб глотаю. Такая богатая еда раздразнила курда или
турка,  ближе двигается,  мой хурджини тоже без внимания не оставил. Тогда я
на дальнюю тахту пересел,  он тоже.  Тогда я  шарвари закатал и  один платок
развязал,  он  сидит;  тогда я  другой платок развязал,  -  он  поморщился и
немного отполз; тогда я третий платок развязал, он охнул, вскочил и убежал.
     - А пятый не развязал?  -  под смех друзей спросил Саакадзе.  - Хочешь,
мой лекарь твою ногу вылечит?
     - Нет, батоно, почти зажила.
     - Почему же  ты,  полтора черта тебе  под  седло,  с  больной ногой так
далеко поехал?
     - Почему, батоно, думаешь, что далеко?
     - Потому что ты грузин; выходит, живешь...
     - Э, батоно, не все грузины живут в Картли, вот ты тоже грузин.
     - Это дело другое, - усмехнулся Саакадзе. - Ты раньше скажи, кто ты?
     - А ты кто?  -  старик испытующе смотрел на Саакадзе.  "Почти знаю кто,
все же проверить надо, дело большое". - Батоно, может, скажешь?
     - Может, к ноге полтора хвоста привязал, а в цагах копыта держишь? - не
унимался Димитрий. - Недаром вот за азнауром следил.
     - Если такое думаешь,  очень хорошо!  А  что за  азнауром следил,  тоже
правда,  он  все  думы мои  спутал...  Так  сначала хотел:  встречу грузина,
спрошу,  что надо.  Два дня по базарам ходил,  по улицам тоже,  не встретил.
Вдруг вижу куладжу!  Обрадовался!  Только я  хотел подойти,  а  он в мечеть!
Неужели,  удивляюсь,  черт пошутить решил, как тогда с дедом моего отца? Что
ж, подожду, пока выйдет. А азнаур вышел и в другую мечеть вошел. Я за ним. А
он в третью мечеть.  Тут я смех бросил: как за грузина принял, если половину
дня он  по мечетям шныряет.  А  почему куладжу носит?  Может,  лазутчик?  На
другой день он прямо к  первой мечети подошел,  а  я  сбоку.  Думаю,  отсюда
аллаха просьбами отягощает.  Смотрю,  во  вторую мечеть он не пошел,  иду за
ним,  он к твоему дому, батоно, подошел. А разве твой дом - мечеть? Он вчера
подошел, а я сегодня. И тут азнаур меня же за меня принял.
     - А с дедом твоего отца черт так же пошутил?
     - Нет, батоно, тот не в аду был, потому про рай рассказывал, а пока дед
моего отца уши развесил, черт всю муку на дорогу из его мешка выпустил.
     - Так это ты ностевским дружинникам про рай рассказывал?
     - Почему так думаешь, что я?
     - Наверно знаю.
     - И я наверно! - выкрикнул Элизбар. - Как сразу не узнал?
     - Зачем должен узнать, если я первый раз тебя вижу?
     - А  я,  Варам,  там  в  засаде был  и  собачьим лаем  тебя до  Тбилиси
провожал.
     - Неправду говоришь, как может азнаур собачьим лаем кма провожать?
     - Не я сам, мои дружинники.
     - Ностевцы?!
     - Ностевцы.
     - Пусть бог пошлет им  благополучия,  всегда буду помнить.  Но  если ты
ностевец, почему не около Саакадзе?
     - Он сейчас воюет.
     - Что ж, что воюет, не твоем месте я бы от него даже во сне не отходил.
     - Это почему?
     - Есть причина...
     - Э-э,  Варам, чем о чужих чертях заботиться, лучше скажи, как здоровье
твоего князя.
     - А ты,  батоно Элизбар,  чем о чужих князьях заботиться, лучше скажи -
почему от своего убежал?
     - А кто сказал, что князя имею?
     - Если нет, тогда чем царь Теймураз тебе не угоден?
     - Цвет его шарвари мне не по вкусу пришелся.
     Вошел слуга и торжественно заявил:
     - Батоно Георгий, госпожа просит к полуденной еде.
     Старик поднялся,  собираясь уходить,  "Нет,  его нельзя выпустить, он с
чем-то важным прибыл,  -  подумал Саакадзе.  -  Но какой крепкий на язык! От
кого и к кому он?".
     - Вот что,  Варам,  останься.  Но  раньше чем сядешь за общую скатерть,
скажи: другом или врагом в мой дом вошел?
     - Батоно, как могу врагом - если первый раз вижу?
     - А другом?
     - Другом тоже рано.  Только,  батоно,  так бывает,  встретишь на базаре
человека или  черта...  сейчас узнал,  что  это  одно и  то  же...  И  такое
подумаешь:  хорошо, больше не встречу. А другого встретишь - нарочно пойдешь
назавтра, чтобы еще раз встретить... Если удостоишь, батоно, еще раз приду в
твой дом.
     - А почему только раз? Разве собираешься скоро вернуться?
     - Нет,  батоно,  дальше поеду. - И снова подумал: "Хоть и похож, все же
проверить надо, дело большое". - И громко сказал: - Дальше поеду.
     - Значит, больная нога не помешает?
     - Не помешает, батоно.
     - А послание от мази не испортится?
     Старик вытаращил на Саакадзе глаза, но тотчас овладел собой.
     - Какое, батоно, послание?
     - Которое ты везешь от князя Шадимана... К слову, ты еще кма, или князь
в почетные чапары перевел?
     - Батоно,  послание от мази непременно испортится,  потому не догадался
на  ноге  прятать...  Когда еще  раз  приду,  раньше проверю,  потом на  все
отвечу...
     - Хорошо, тогда я тебе помогу найти Саакадзе.
     - Почему думаешь, Саакадзе ищу?
     - А кому еще князь Шадиман в Эрзурум может свиток послать?
     - Это его дело,  батоно.  Я кма,  потому не смею и тебя спрашивать: кто
ты?
     Недоумевал Саакадзе.  И сколько ни наводили разговор остальные,  старик
ловко увертывался, но лишь разлили вино, поднялся:
     - Батоно, позволь первую чашу за Георгия Саакадзе выпить, так привык. -
И  он  внимательно посмотрел на  Моурави.  И  когда  все  шумно одобрили его
пожелание,  сказал:  - Пусть "барс" Грузии еще сто лет радует людей и шашкой
щекочет чертей, особенно главного из них - в Телави.
     - А чем тебе главный не угодил?
     - Цвет его шарвари мне не по вкусу пришелся.
     Под одобрительные возгласы старик осушил и одну чашу, и две. Но напоить
"барсам" его не удалось. Он и ночевать не остался.
     - Конь в конюшне без корма, проверить надо... Еще приду, батоно.
     "Барсы" переглянулись. Саакадзе шепнул Эрасти:
     - Не спускать глаз!
     По  пятам  за  Варамом,  до  самого  порога  небольшого  домика,  куда,
очевидно,  Варам переселился,  следовали два дружинника, переодетых турками,
неотступно следя за ним.
     За  мелкую монету мальчик рассказал им,  что  старик живет  у  армянина
кузнеца,  что у  старика красивый конь и  что приехал он  к  лекарю полечить
больную ногу.
     Ранний рассвет застал дружинников неподалеку от домика,  примыкавшего и
кузнице.  Едва  наступил день,  они  увидели,  как  Варам  поспешно вышел из
калитки и  направился в  армянский квартал.  Он  долго ходил там по  базару,
потом  на  звонкий  стук  молотка  зашел  на  площадку,  уставленную глыбами
мрамора.  Молодой мастер с  белыми прядями волос высекал голову жены Люсины.
Поразило Варама это мраморное лицо, преисполненное красоты и муки.
     Едва  закончив разговор,  Варам  порывисто завернул за  угол,  выбил из
своей куртки пыль и, не оглядываясь, устремился к дому Саакадзе.


        "ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ"

     Еще  с  утра "барсы" помчались к  паше Мамеду узнать,  нет ли  гонца от
верховного  везира.   Только  Дато  и   Димитрий,   махнув  на   все  рукой,
расположились на  широкой тахте.  Они  наслаждались дымом  кальяна и  лениво
отвечали беспокойному Моурави:  зачем заранее решать,  так или иначе следует
осадить Багдад? Лишь бы до него добраться. "Странно, - недоумевал Саакадзе",
- почему остыли к турецкой войне "барсы", полны неверия и о битвах говорят с
неохотой?"
     Видно,  "барсам"  и  на  самом  деле  не  по  душе  пришлось обсуждение
предстоящих битв.  Они не в  силах были охватить всю ширину военных замыслов
Саакадзе,  направленных на  ослабление двух  держав,  враждебных Восточной и
Западной Грузии. Биться с упоением картлийские военачальники могли за долины
и горы родины, а не за турецкий мираж, когда расплавляются ворота крепостей,
а сердце остается холодным.
     Багдад!  Город дворцов,  мечетей и лачуг.  Сказка Харун-ар-Рашида. Явь,
требующая потоков крови.  Нет,  не тянулась рука "барсов" к  клинку,  нога к
стремени,  душа к победе.  Кривая тропа Георгия приближалась к бездне, а дым
кальяна  слегка  одурманивал  и  приглушал  тревогу.  Но  Георгий  продолжал
доказывать необходимость применения при  взятии  Багдада не  столько тяжелых
осадных машин,  сколько метательных,  наподобие тех, которые использовал шах
Аббас при взятии Еревана, перебросив через его стены стеклянные шары, полные
ядовитых испарений.
     Дато,  чуть  опустив веки,  насмешливо следил  за  другом,  ожесточенно
покусывающим чубук.  И  они  почему-то  обрадовались,  когда Эрасти,  открыв
дверь,  пропустил  в  комнату  прыткого  старика,  с  необычайно  искристыми
глазами, в уголках которых притаились морщинки.
     Саакадзе   приветливо  встретил  старика,   напоминавшего  ему   старых
ностевцев,  любивших побалагурить на потемневшем от времени бревне - там, на
берегу далекой, как вечность, Ностури.
     - Варам, одежда на тебе веселая, а лицо будто в уксус окунул.
     - Ты  почти угадал,  Моурави.  Где беспокойство,  там и  уксус.  Я  так
подумал, когда вчера ты о князе Шадимане спросил...
     - Но вчера ты о нем ни слова не сказал. Почему?
     - Как  можно,  Моурави,  дело большое.  Мой  князь Шадиман так наказал:
"Смотри,  Варам, не осрами свое звание лучшего чапара. Послание мое передашь
прямо в  руки Моурави,  Георгию Саакадзе.  Не найдешь его в Эрзуруме,  скачи
дальше;  конь не выдержит, купи другого. Дело важное". Вот, Моурави, как мог
без проверки доверить?  Сколько вокруг лазутчиков! Помнишь, я вчера об одном
говорил?  Тоже лазутчиком оказался.  Как мышь за сыром, туда-сюда, туда-сюда
бегает;  не знаю,  может, не только за мной. И на базаре нельзя было сразу о
тебе спрашивать.  Я  стал искать твою семью,  знал от князя,  что здесь она.
Только азнаур,  что  из  мечети я  мечеть скакал,  запутал меня.  Лишь вчера